Quid pro quo

Помимо того, что Инк был ламией, он был также концентратом восторга — его живым воплощением. Пока они шли к гнезду, тот даже не заботился о том, чтобы оставаться в поле зрения: полз впереди, указывая дорогу, исчезал на долгие минуты, чтобы оказаться сзади и опечатать узоры краски новыми поцелуями. Мелкие камешки жалили босые ноги, но Эррор сосредоточился на дегте изящных чешуек — и заставлял себя двигаться вперед. Ради работы, может быть. Или ради ламии — вероятнее. Или черт его знает, ради чего еще он готов подставить задницу. — Смотри, ежевика! — голос Инка прозвучал справа, и в следующую секунду его рука, синеватая от сока, ткнулась Эрру в плечо. Маэстро с кривой иронией покосился на свои ступни, исписанные красными следами давленой рябины. — Очень вкусная, — легкомысленно добавил ламия, закинув в рот пару ягод, и исследователь со вздохом взял несколько ежевичин для себя. Инк, лучащийся радостью, вновь скрылся впереди. Неспешно распробовав кисловатый вкус на языках, Эррор последовал за ним. — И мы пришли, — неожиданный толчок в бок. Смятые финалом смотрин, его рефлексы даже не отреагировали на появление ламии, хотя прежде он легко избежал бы контакта. — Видишь каштан впереди? Прямо под ним. Маэстро приблизился, близоруко щурясь. Тяжелый тканевый полог прикрывал вход в убежище — прямо в склоне холма, с потолком, скрепленным мощными корнями. Огромный каркас из коры. — Тебе понравится, — заверил Инк, уцепившись за его руку — ламия не упускал возможности касаться сколь возможно часто, питая свою жизнерадостность чужим теплом. Эррор не сопротивлялся: позволил по-детски спешно затащить себя внутрь, и израненных ступней бережно коснулся ворс ковра. Тот, сшитый из десятков одеял и полотенец, — с краю его частью стало даже человеческое платье — безразмерным полотном застилал весь пол. Узкий туннель, вход в который открывался дальше, спускался ниже в змеиные ходы, а в углу — Инк проскользнул вперед и довольно отодвинул ширму — было гнездо. Ворох подушек, одеяла, ватные и пуховые, покрывала, чертовы тканевые игрушки — все достаточно мягкое, что ламия мог найти для своего избранника. Стена сплошь заросла мхом, приятно прохладным и сочащимся влагой. Прикусив губу, Инк выжидающе смотрел на Эрра. Ждал. Одобрения? Что за черт. Ламии не просят одобрения. Эррор медленно прошел мимо бумажной ширмы и молча сел между двумя птицами, грубовато сшитыми из льна. Взгляд Инка на секунду померк, но тот скрылся из виду и вернулся почти тут же, с миленькой керамической тарелкой яиц, пахнущих рыбой. — Прошлая моя гостья научила меня так готовить, — поделился он, присев рядом с маэстро; хвост будто нечаянно, рассеянно обтек очертания его бедер. — Желток с икрой — она говорила, что вы едите так, — засиял ламия. — Белковая пища? — фыркнул Эррор, выбрав наименее помятую половинку яйца, и отправил ее в рот. — В точку. В первые дни вашим телам сложно входить в тот темп, который мне нужен. Хотя, думаю, ты выносливее, чем большинство монстров, которых я приглашал, — поделился он, поднырнув под руку маэстро, и урчание ламии вновь мазнуло по его грудной клетке. — Но тебе все равно нужно выспаться и поесть. — Может, используешь секрет с запястий с утра пораньше? Я же так изведусь, — тихо фыркнул Эррор, подчеркнуто сосредоточенно выбирая следующую половинку. — Ни в коем случае! — Инк приподнялся, заглянув Эррору в глаза. — Я никогда не использую запястный секрет в день секса. — И почему? Его выделение прекратится только на второй день, для некоторых ламий — к концу первого. Облегчишь мне адаптацию, только и всего, — уголок его губ дрогнул в попытке удержать ироничную улыбку. — Меня так-то не каждый день вытаскивают в гнездо в качестве брачного партнера. — Где успокоительное, там и обезболивающее. Если глушить ощущения, можно не понять, когда нужно замедлиться или остановиться. Если что-то будет не так, я должен буду узнать об этом, чтобы не навредить тебе, — заверил он, с яркими вспышками волнения сверля Эррора взглядом. — Ужасы на выезде. Меня профессионально трахнут, — он потянулся к следующему яйцу. Взгляд от макушки до основания хвоста — вдумчивый, испытующий. Черт. Десятки мелких деталей в этом создании существовали для того только, чтобы облегчить участь партнера. Его, Эррора, участь. — Я не обижаюсь, — пожал плечами Инк, теснее прижавшись к маэстро: изучение чужого тела, очевидно, увлекало его. — По крайней мере, ты не плачешь и не кричишь. Я привык и к этому, но, — его прохладная ладонь нырнула под пончо, осторожно растирая хрящики нижних ребер, и Эррор вдохнул глубже, — все равно приятнее, когда партнер понимает, что я не наврежу. И что в нашей неделе в гнезде нет ничего пугающего. Монстры обычно боятся, что я решу начать, эм, «раньше времени»? — И они идиоты, — он заставил себя расслабиться, откинувшись на мягкие подушки за спиной. — Это же очевидно. У существ твоего вида вне брачной недели отсутствует либидо. Особи с мэйтами исключение, конечно, но пожизненная тяга к единственному монстру едва ли может кому-то угрожать, — Эррор ощутил, как пальцы обвели край хряща и медленно прошлись по всей длине ребра. Волнение крутило у позвоночника. Звезды зажглись в глазницах Инка, и урчание, текущее через его грудную клетку, сменило тембр: — Но у монстров иначе, да? Вы способны испытывать влечение к разным существам и тогда, когда угодно вашему телу. До сих пор не могу уложить это в голове, — его голос прервался, и зрачки вспыхнули озорным огоньком: — А что насчет меня? Я кажусь тебе привлекательным? — он улыбнулся, и ладонь обвела горячий позвоночник. — Мы можем использовать ваше странное либидо, чтобы узнать, что тебе нравится, прямо сейчас. И завтра, когда и я захочу поучаствовать, нам будет проще, — опьяненный собственной идеей, он ощупал соединение позвонков. Эррор почувствовал, как по всему телу до кончиков пальцев пронесся холодок. — Вряд ли у тебя что-то выйдет, — он покачал головой, когда касание проследило форму остистого отростка. — Меня не влечет к тебе, да и вся ситуация так себе располагает к близости. Пока твой организм не начнет выделять гормоны, которые на эту недельку перестроят меня под твои нужды, — Эррор скривился, — никакого отклика ты не получишь. Инк заинтересованно наклонил голову: — Значит, то, что я касаюсь тебя, тоже ни на что не влияет? — Нет. Не пока я сам не заинтересован в контакте, — он проследил смоляной перелив чешуек на отчетливой линии позвоночника, и его рука легла на хвост раньше, чем он задумался об этом. Под любопытным взглядом ламии ладонь прошлась вдоль сильного тела — мышцы пугающе отчетливо ощущались сквозь кожу — и остановилась, когда ощутила ряд плоских позвонков. Две или три штуки подряд: одно из несовершенств их тел, вроде сохранившегося у скелетов копчика. Прежде, до того, как их вид в поражающем совершенстве приспособился к партнерам, этот участок хвоста, с тончайшей кожей и огромным числом нервных окончаний, был неплохим сенсором. Сейчас у тела ламий есть другие способы взаимодействовать с монстром, хочет тот этого или нет. А эта маленькая площадка широких позвонков — исследователи любовно поименовали их «бабочками» — осталась на память. Ярко-желтые фаланги обвели чешуйки, немного придавив их основания, и прощупали пленку кожи. Медленная линия движения большого пальца, от первой «бабочки» до последней. И всей ладонью. Осторожно. Шкурку здесь легко повредить, и любое движение отзовется сильнейшей болью — болью дезориентирующей, идеальной для побега; такой вспышкой, от которой придется оправляться долгие минуты. И еще одно движение на грани с тем, чтобы прорваться сквозь чешуйки — но маэстро внимательно следит за нажимом. Эррор ощутил давление на грудную клетку: Инк навалился на него всем весом, уткнувшись в ручную вышивку накидки, и громкое мурлыкание ламии опутало их парочку. Волшебное влияние «бабочек» на их, исследователей, подопечных? Эррор сотни раз читал об этом в чужих отчетах, но прежде не мог испробовать на живой ламии. Рука в задумчивости поднялась выше и легко определила жестковатую неровность на бедрах. Чешуйки плотно сдвинуты и прикрывают одну из множества желез. Говорят, для ламии запах этого секрета совершенно очевиден, но обоняние монстров и людей до сих пор много слабее. Инк полусонно зажег зрачки, и его хвост прозрачным намеком вновь лег так, чтобы под рукой маэстро оказалась тонкая кожа над «бабочками». — Инк, ты идиот, — поделился Эррор, едва ощутимо коснувшись чувствительных позвонков. — Свои слабые места нужно прикрывать, а не подставлять тем, кто знает, как ими воспользоваться. — Зато ты лучше всех чешешь хвост, — уверенно проурчал ламия, и, сдавшись, маэстро сполз глубже в мягкие подушки, разминая хрупкие позвонки. И в этот же момент он ощутил, как что-то влажное мазнуло о накидку. Он определенно нравился этой глупой ламии. Мокро блестела та самая небольшая железа на бедрах — единственной ее задачей было источать пахучий секрет, необходимый, чтобы покрыть им партнера. Даже не переделать под себя — просто заявить на него права перед всеми другими и самим собой. Рановато начала работать, правда. — Проткну твой позвоночник чем-нибудь острым и сбегу, — пообещал он, аккуратно коснувшись пальцами стянутых вместе бедренных чешуек. Собрал в ладонь вязкую жидкость, их покрывшую, и тонкой линией обтер ее о теплый хвост, следуя границе между животом и спинной частью: четкий узор, сначала плавная кривая и после — серия острых углов. Мелкая дрожь прошила тело ламии, и он разочарованно заворочался: — Что ты сделал? — Сымитировал неудачное помечение запахом. Теперь твое тело будет уверено, что ты как-то навредил мне, и до утра ты вряд ли захочешь меня касаться, — он встретил неверящий взгляд ехидной улыбкой. — Вы, ламии, очень удобно устроены. Все для того, чтобы уберечь партнера. — Можешь даже не пытаться обманывать. Ты же не мог… — он приподнялся на локтях, потянувшись за поцелуем. Эррор не попытался отстраниться: лишь наблюдал, как Инк замер в дюйме от его лица, и губы ламии задрожали. Полминуты внутренней борьбы, и он сдался: лег на покрывала, вытянувшись так, чтобы едва касаться исследователя. — И как ты только?.. — Я на это всю жизнь положил, — он засмеялся, подмяв под себя еще парочку подушек. — Вы легко управляете телами монстров, но одновременно и вами легко манипулировать, если знать, как. Две стороны одной медали, а? — Эррор мог поспорить, что это звучало гадко. Это должно было звучать гадко, потому что искреннее, инстинктивное желание ламии оставить на партнере запах, защитить, заявить права оказалось грубо оборвано так, будто это Инк сделал что-то непозволительное, а не маэстро обвел теплую кожу чужим секретом. Но Инк лишь с улыбкой покачал головой. — Если ты такой кошмарный манипулятор, то почему не проткнул кожу на хвосте? — Я идиотов жалею. Ужасная привычка, знаю, надо избавляться, — он расслабленно притушил глаза. Будто его судьба, расписанная на следующую неделю, была простой формальностью. Как будто завтра он откланяется и уйдет. Но этот ламия, восхищенно смотрящий на него, чувствовал правду. — Эй, Инк. — А? — Твоему гнезду так не хватает большой синей подушки. Прямо чувствую себя неуютно без нее. Инк недоуменно нахмурился, и Эррор сообщил, понизив голос: — Мой подарок на сон грядущий. Теперь, когда как бы травмированный тобой партнер не чувствует себя безопасно в гнезде, тебе и самому не понравится здесь находиться. Все в твоем поведении — для моего удобства. Хороших снов. Инк тихо фыркнул, подавившись возмущением, но его глаза в этот момент блеснули особенно решительно. Улегся удобнее, подложив руку под голову и вытянув хвост. Притушил зрачки. — Хороших снов. Эррор заснул минут пятнадцать спустя, ощущая, как беспокойно ворочается ламия у него под боком. * * * Как и должно, ночь прошла мирно, оставив после себя единственное смазанное воспоминание: округлое горлышко стеклянного пузырька осторожно тычется в губы, и Инк приглушенно, без привычного восторга, что-то шепчет на фоне. Неважно, тихо. Главное — сладкий запах, настолько сильный, что становится почти тошно; незримый, но ощутимый поток, в котором маэстро растворен, а потому должен спать-спать-спать. Делает глоток за глотком затем лишь, чтобы избавиться от надоедливой прохлады стекла. Вязкая жидкость спускается по горлу, становится частью магии, его голову наконец отпускают, и Эррор снова тонет во сне. И уже много позже и много яснее. Нечто угловатое, вроде деревянной коробочки, болезненно упирается в бедренную кость. Его сонному телу понадобилось несколько минут, чтобы сконцентрироваться на этом ощущении и понять, как бороться с ним, — проснуться окончательно, разжигая зрачки. Их тусклые огоньки благожелательно встретила безразмерная синяя подушка. Ее явно выманили у кого-то из зажиточных горожан: безвкусно роскошную, с золотистыми кисточками в уголках, столь большую, что при желании исследователь уместился бы на ней полностью. Во сне Эррор вжался скулой в прохладный бархат, и теперь, оставленная его теплом, подушка грустно съехала по горе покрывал. Бумажная ширма надежно скрыла маэстро от каменных стен пещеры и едва ли оставила место для солнечного света, выплескивающегося из-под тканевого полога. Ритуальная накидка старательно, но не слишком аккуратно была сложена на полу, так что на Эрре остались только штаны, улепленные множеством карманов, и поясная сумка. Из-под завала покрывал выглядывала черная чешуя. Маэстро проследил полосу вздымающихся одеял и столкнулся со взглядом ламии, неумело спрятавшегося среди пледов. Куча ткани едва прикрыла кости — видимо, основную часть пришлось нагребать на змеиный хвост — поэтому свет двух золотых зрачков был более чем очевиден. Точно. Ночной бутылек — доза питательной смеси на грядущий день. Считается, что ламии тратят на ее приготовление долгие недели до смотрин, чтобы ничтожный объем вязковатой жидкости вместил как можно больше энергии. Сам Эрр за все время наблюдений заставал только две фазы от всего процесса; другие исследователи в разных отчетах сообщали еще о двух-трех, но пока никто не мог сказать наверняка, сколько этапов было всего. Занимательно. Маэстро прикоснулся к одной из самых загадочных деталей в поведении ламии — распробовал ее, можно сказать. Пальцы сжались на белом пузе очередной мягкой игрушки. — Как ты себя чувствуешь? — приглушенно поинтересовался Инк, выглянув из-под уголка покрывала. Длинный ворс уцепился за отростки шейных позвонков, и ему пришлось стряхнуть с себя ткань, показавшись целиком. — Как жаба, которую заливают формалином, — скривился он. — Такой себе опыт — понимать, что тебя обработали перед сексом. Лицо Инка явно отразило облегчение, и волна мелкой дрожи, как у отряхивающегося пса, прошла по его хвосту, отбрасывая в сторону мягкие игрушки. Чешуйчатое тело, мощное, с глубоким переливом цвета, обнажилось полностью. — Значит, ты действительно намного крепче, чем прошлые мои гости, — заявил он, поприветствовав новоявленного партнера поцелуем: быстрое движение вперед и осторожное прикосновение к губам. — Вашим телам нужно очень, очень много энергии, чтобы выдержать до вечера, но им тяжело принять всю необходимую магию сразу. Знаешь, обычно вы отторгаете концентрат, и приходится тратить время, чтобы все-таки напоить вас им, — поделился Инк, потираясь скулой о чужой череп. Неизменно искренне, неизменно нежно. Жесты ламии никогда не лгут. Ладонь легла на оголенное крыло тазовой кости, и Эррор ощутил оглушающий холод страха, текущий по спинному мозгу. Он, один из известнейших ученых своего времени, тот, кто знал и понимал ламий так же, как себя самого — боялся, и давил нервную дрожь, и желал отпрянуть, как деревенский идиот. Черт, новое осознание, со всей точностью выведенное в очертаниях белых костей, ему не нравилось. Инк приподнял его голову, осторожно уперев большой палец под подбородок, и заглянул в желтые зрачки. Поцеловал под глазницей, оставив миниатюрный мокрый след. — Нет никого, кто начинал бы без страха. Это нормально, — новый прохладный росчерк, теперь у виска. — Доверься мне, исследователь, — с иной интонацией. Не успокаивающей — скорее с надеждой. «Не бейся лапками о стенку склянки», — говорит этот дурак, абсолютный дурак — вдох, выдох, это уже паника, нужно быть спокойнее — говорит этот дурак жабе в формалине. — «Просто вдохни поглубже, раствору нужно просочиться в легкие. Будет красивый препарат. Я наклею на тебя этикетку из крахмально-белой бумаги». Бедро ламии касается его собственного, купая его в запахе, — удачно, в отличие от вчерашней имитации. Ладонь оставляет подбородок, чтобы спуститься к душе и замереть напротив нее в попытке задавить беспокойство всеобъемлющим ароматом. Холод все еще бьется в его костях, и слишком ясно все в голове — слишком очевидно происходящее, но он расслабляется в эпицентре тошнотно-мягкой безопасности гнезда, и левая рука Инка обхватывает его череп. Большой палец, перемазанный в пахучей жидкости, оттягивает нижнюю губу. Он приоткрывает рот, позволяя ламии пользоваться «его новым фетишем»: указательный и средний пальцы со сладковатым привкусом касаются его языков и оглаживают их — и Инк мурлычет громче, чем прежде. Ощущая, как самозабвенно обтираются о языки фаланги, пачкаясь в слюне и очищаясь от секрета, Эррор не может сдержаться. Зубы быстро смыкаются в точечном контакте мелких клыков, сладость подчеркивает железный отзвук чужой крови, и тут же вспыхивает на шее яркая боль. Укус, девятая усмиряющая метка, хотя и без угрозы, без должной серьезности. Ламия улыбается, бессовестно поднырнув пальцами под язык — челюсть послушно приоткрывается вновь. — Ты красивый. Невероятно красивый. Восхитительно красивый, — пальцы, измазанные в слюне, оставляют рот, и Инк припадает к его губам, осторожно прикусывая их, стремясь не оставить разницы между ним и собой. Дыхание ламии становится тяжелее, и Эррор чувствует, что кто-то растушевывает ему мысли, потому что картинка теряет пугающую четкость. — Невероятный, — едва отрываясь, одним дыханием, так что маэстро ощущает его на своих языках. — Восхитительный, — нелепо, неряшливо честно, так что губы мокрые и причмокивают, смыкаясь, скользя, когда их языки касаются. Инк отстранился. Тяжело дышит, и Эррор — тоже, потому что запах ламии строит между ними связь. Его тело — под управлением чужих гормонов, но все еще подконтрольно ему. Он осознает себя и может вынырнуть из потока, но проще оказывается позволить ламии вести. Мокрые поцелуи марают шею, цепляются за отростки позвонков, остаются под подбородком и между ключиц, а подсохшие пальцы растирают влагу по тазовой кости. Спешно расстегивают пуговицу на поясной сумке, чтобы выудить оттуда квадрат деревянной коробки. Щелчок железного замочка, и запахов на один больше, а поцелуй, оставшись на грудине, замер последним из длинного ряда. Эррор попытался успокоить дыхание. В коробке густой зеленоватый гель, пахнущий травами: скользит и подживляет магию. Половые органы ламий выделяют достаточно смазки… Да черт, почему так путаются мысли?! Эррора не хватает на долгие фразы, ему нужно по словам проговаривать их про себя, чтобы осмыслить. Достаточно — чтобы — партнер — не — ощущал — дискомфорт. Какая ужасная длинная реплика, а ему уже нужно думать о чем-то другом; он хотел подумать о чем-то другом, вроде свойств геля, теперь покрывшего пальцы Инка, или о том, зачем город дает такие коробочки на смотрины — или что там он мог хотеть знать… Травяной гель прохладный, ламия случайно мазнул им по поясничным позвонкам, прежде чем протиснуть ладонь между телом и тугим поясом и огладить магию у таза. Двумя скользкими пальцами, оставляя гадкие ошметки травяного желе, а потом тремя, растирая их в холодную массу. — Блядь, ламия! — Что-то не так? — теплое дыхание уперлось в левое плечо, и его полностью опустили в мягкий ворох гнезда. Правая рука разобралась с большой пуговицей на поясе и потянулась к пряжке: сумка затерялась среди подушек и подушечек, и осталось снять штаны, чтобы доблестного исследователя ламий пришпилили к нагромождению ткани, как бабочку — к препарировальному столику. Дрожь проходит сквозь тело — дрожь страха, наверное, потому что маэстро хочется лишь судорожно дышать среди всего творящегося — и Инк бормочет какие-то глупости прямо под ухом. Про то, что он, Эррор, невероятен; про то, что соединяться так приятно, что ламия хочет показать это; про то, что нужно еще прелюдий, потому что его странное восхитительное тело не готово, потому что оно еще не умеет расслабляться правильно, но вот к концу недели научится, и это непременно, и Инк, черт бы его побрал, об этом позаботится. Мокрые пальцы гладят внутреннюю часть бедра, бережно повторяя на них узоры общей росписи. Штаны на полу, глухо стукнулись пряжкой о камень сквозь лоскут тонкой ткани в огромном ковре, и белье там же, кое-как смятое в комок. Правая рука прошлась по содержимому коробки, так, чтобы собрать побольше геля: полупрозрачный, он дрожит на пальцах, когда они касаются члена Эррора. Инк обхватил плотную магию всей поверхностью ладони и медленными движениями растирает смазку. Тонким слоем, согревающимся от восторженного тепла ламии и беспомощно-покорного — магии самого маэстро. Еще один поцелуй уцепился за скулу, новый — за нижнюю челюсть. А в грудной клетке царапающе сухо. Не физическое ощущение, но столь отчетливая эмоция, что кажется, будто песчинки увечат горло. Хочется пить — и ускользнуть из-под прикосновений, которых стало слишком много и которые старательно, размеренно укутывают его в себя. — Дыши глубже, — левой рукой Инк поймал его ладонь в замок и осторожно потерся о нее скулой. — И касайся. Да, я знаю, — большой палец правой гладит головку члена и слегка давит на нее, — ты не выбирал быть со мной в нашу неделю. Для твоего вида это сложно, но чем теснее ты контактируешь со мной, тем быстрее перестроишься. И все станет намного проще, я обещаю, — грудное урчание прокатилось по чешуе, и зрачки-звезды влюбленно ощупали лицо Эррора. Глазницы, виски, изгиб скуловой кости, подбородок — губы. Инк вновь наклоняется для поцелуя, делясь вибрацией мурлыкания, и маэстро пытается раствориться в нем, как был растворен во сне этой ночью. Но ничего не выходит, словно он пытается прорваться сквозь ветошь, привешенную прямо над землей — бессмысленное нагромождение занавесов, и идти вперед невыносимо сложно из-за пыли. Эррор делает глубокий вдох и принимает поцелуй, ощущая чужую слюну на собственных языках. И касание к мягкой, теплой магии. И свежесть смазки, отчетливое тактильное ощущение. Постепенно пропадают все иные звуки: будто в пузыре, он остается наедине с этим мокрым причмокиванием и спокойным, размеренным дыханием Инка. Сосредотачивается на нем, но ламия отстраняется и предупреждающе шипит у виска: — Тебе не нужно думать. Я чувствую, что ты мешаешь нам войти в резонанс. Вдох, выдох, резко. Жгучей эмоцией поднялась злость: он рывком сел, с яростью глядя на ламию: — Я реагирую так, как реагируют монстры, когда очередной объект исследования заявляет на них права! — новый выдох в попытке выплеснуть нервозность, которая копится-копится-копится где-то у диафрагмы. — Думаешь, я мечтал, чтобы меня трахнула ламия? Да катись к черту! Я не хочу, чтобы ты подох, но меня просто выворачивает из-за того, что я должен раздвигать перед тобой ноги! — его взгляд сосредоточивается на Инке, и он не успевает заметить, когда ламия становится единственным значимым элементом реальности. Взгляд фокусируется, и его запах, и ощущение чужой слюны на языках, и вспышки касаний превращаются в маркеры, удерживающие его в этом мире. — Так даже лучше, — тихо засмеялся тот, украсив грудину влажными поцелуями. — Искренность. То, что нам нужно. Открывайся, открывай свои эмоции, — ламия сполз ниже, так что его голова оказалась напротив темного члена. Хвост свился кругом, поддерживающе касаясь бедра Эррора. — Искренность? — он нахмурился, но едва ощутимо прикусил язык. Инк — в центре внимания. То, как он наклонился, чтобы едва касаться нежной магии. Душащий запах гормонов вытесняет из грудной клетки страх, и все, что остается, — мягкое удовольствие — проходит по телу вспышкой, когда ламия подается вперед и пропускает в рот головку, нежно обхватив ее губами. Пружинящее, неспешное движение глубже: на фалангах остается зеленый росчерк смазки, но он продолжает, позволяет Эррору чувствовать и наблюдать. Чувствовать заботливое тепло, прикосновение языка, прижимающее головку члена к нёбу, осторожное его трение у горла. Наблюдать, как ламия аккуратно приоткрывает рот — подбородок едва заметно подрагивает — чтобы принять немного глубже, и приподнимает голову так характерно, что Эрр не только чувствует, но и представляет, как движется член внутри. Вперед и назад, и маэстро слышит, как его руки, бессознательно вцепившиеся в плюшевую игрушку, рвут ткань. Правая рука — у основания, обхватила его и делит с магией приятное касание. Левая — у бедренной кости, поддерживает ногу. Эррор смотрит на это и наконец понимает. Чувствует, черт бы побрал эту ламию. Чувствует, что растворяется в процессе. Что больше не имеет смысла цель, только лишь момент. Он не думает, что его готовят к чему-то, что ему придется принимать внутрь ламию — у него нет ни единой мысли о том даже, чтобы Инк взял глубже и сделал еще лучше, еще приятнее. Пальцы ламии гладят внутреннюю сторону бедра, самыми кончиками, так что можно проследить невидимый орнамент, и отводят ногу немного в сторону. И глубокое, спокойное дыхание касается таза. Инк наклоняет голову: открывает рот шире, и член Эррора проскальзывает в горло полностью. Он вновь откидывается на подушки. О боги. Так искренне хорошо. Так правильно. Эта ламия и этот момент вдвоем, когда шершавый язык снизу потирается о член, и Инк действует аккуратно, чтобы следить за дыханием. Маэстро не может не смотреть, хотя, верно, выглядит, как идиот: раскинувшийся на ткани, с ярко горящими зрачками. Те ловят каждое движение ламии, и они ложатся в единую картину ощущений. Дыхание поверхностное. Инк отстранился, оставив лишь головку в контакте с жарким языком, прежде чем вновь позволить вымазанному в слюне члену скользнуть внутрь одним мощным движением — и по телу бегут электрические разряды. Они собираются у поясничных позвонков, и на несколько секунд Эррор отключается от мира, едва осознавая, что Инк останавливается: замирает на пару секунд, выпускает блестящий от влаги член изо рта. И, блядь, его язык, видимый между разомкнутых зубов, вязко-синеватый. Ламия сглотнул. И еще раз, с большим усилием. — Видишь. Ты чувствуешь так, как надо, — он поднялся на один уровень с Эрром, ловя его рассосредоточенный взгляд. Поцеловал у переносицы и погладил по скуле, оставляя ему, обессиленному, лежать среди подушек. Только переместился сам: кажется, прополз выше по бессмысленной горе ветоши, потому что бедра оказались напротив лица маэстро. Темные чешуйки сместились, оголяя крупный член, чернильно-черный, с аккуратной головкой и ветвящейся от самого основания веной. Эррор облизнул губы, слишком реально представив, как тот скользнет мимо них, и открыл рот, когда головка приблизилась к лицу. — Восхитительный, — на грани слышимости, от Инка. Кончик языка коснулся члена. Эррор позволил ему пройти немного дальше, крася остальные языки сладковатым вкусом. Ладонь ламии легла ему на затылок, одной лишь поддержкой. И маэстро делает то, чего от него хотят их тела. Неспешно посасывает головку во рту, двигает головой — вперед, назад, не слишком рьяно, не ощущая себя готовым взять глубже, но с тихим удовлетворением, одним на них с Инком. И он растворяется в этом. Не понимает, когда момент решает, что они оба хотят ощутить, как член скользнет глубже. Руки Эрра раскинуты поверх мягких игрушек, и он использует языки, и с наркотическим трепетом чувствует, как головка тычется в нёбо. И снова в этом моменте. Надолго в нем, но быть с Инком сейчас кажется правильным. И тогда, когда под осторожной опекой ему помогают взять полностью. Ощущение совершенно иное, он дышит медленно, через нос, чтобы не сбиться — и прочувствовать. Все то долгое время, что силы остаются с ним. Имеет значение только момент — даже если моменты собираются в часы, когда головка проскальзывает по небу и останавливается в горле, чтобы вернуться к зубам, аккуратно обминающим мягкую магию острыми клычками. И вкус спермы после огромного момента, процесса, растянутого на — сколько прошло времени? — кажется уже не сладким, а солоноватым. Странным. Эррор медленно дышит, глядя в потолок. В голове пусто. Широко улыбающийся Инк раскладывает вокруг игрушки: под плечо просовывается плюшевый бок, а после, уже под локоть, подлезает счастливый, разомлевший ламия. Тот прослеживает, как лицо маэстро приобретает осознанность. — Челюсть будет немного болеть до завтра, — сообщил он. — Новая доза питательной смеси поможет восстановиться, и все пройдет, но пока ты достиг своего лимита даже с учетом того, что я дал тебе этой ночью, — поделился ламия, и его хвост осторожно обвился о левую ногу маэстро. Эррор не пошевелился. Его тусклый взгляд поймал тонкую полоску стены над бумажной ширмой. За тканевым пологом больше нет света, и теперь, когда все иные звуки вновь достигают его разума, он слышит тихое пение цикад. Так вот, как оно происходит. Нет, очевидно, Эррор уже знал это. Из опросов, из слухов, из самоотчетов исследователей, выбранных на смотринах. День-два тело монстра приспосабливается к своей ламии, и деперсонализацию, типичную на первых порах, сменяет явственное понимание происходящего… Внимательный взгляд голубых зрачков остановил его. — Исследователь, взгляни произошедшему в глаза. Ты отвлекаешь себя мыслями, я же вижу. Эррор скривился. Черт. — И чего ты от меня хочешь? Фразы: «Я отсосал ламии»? «Ламия отсосала мне?» Держи язык во рту и зубы сомкни, чтобы не говорить глупостей, — тепло его собственной души откликалась на эти слова слишком беспокойно-заинтересованно. — Это твой первый сексуальный опыт. Помнишь, что я говорил? Будь искренним — и с собой тоже. Важно, чтобы ты осознал и принял, что мы занялись сексом, чтобы адаптация происходила проще. Искра интереса засвербила в грудной клетке. Настойчиво, почти назойливо — и маэстро вспомнил, короткой белой вспышкой. — Кстати об этом, ламия, — он приподнялся, и Инк сполз ниже по его грудной клетке. Хвост плотнее стянулся вокруг ноги, пытаясь удержать его тушку на месте. — Что за черт с искренностью? Меня вырубило, стоило мне разозлиться. Какой-то буферный механизм, чтобы партнер не навредил себе? Транквилизатор по механизму обратной связи или… — Как же ты нравишься мне, исследователь, — Инк засмеялся, громко и совершенно бессовестно. — Именно это тебя волнует больше всего. Ты работаешь совсем не по тем правилам, к которым я привык, — улыбка. — Вся соль в эмоциях. Сильнее эмоции — активнее ток магии через душу — легче доступ гормонов к ней. Ты выплеснул свою злость, и я получил возможность повлиять на тебя, — он облизнул губы и с тихим восторгом отпустил собственные вопросы: — А что насчет ощущений? Как ты себя чувствуешь? Тебе понравилось? Кажется, неглубоко брать меня тебе было так же приятно, как когда я делал минет тебе, — мы можем завтра продолжить в том же ду… — подушка припечатала его лицо, вжатая рукой Эрра. — Умолк. Челюсть еще не болит, — ламия вывернулся из-под ткани и с тем же неисправимым счастьем взглянул на маэстро, — но от твоей болтовни звенит в ушах. Я не хочу ничего обсуждать. Только спать — спать в тишине, слышишь? Инк приложил палец, все еще зеленоватый от смазки, ко рту, быстро закивал — и нырнул в объятия, когда Эррор со вздохом раскинул руки для этой неисправимо глупой ламии. Сейчас все вновь ощущалось реальным: и кольца хвоста на ноге, и теплое прикосновение чешуек, и размеренное дыхание Инка — и маэстро принял эти ощущения, позволив себе погрузиться в сон под счастливое сопение возле ключиц.