Quid pro quo

Отчетливо пахло мясным бульоном. Пряный запах, приправленный укропом и, кажется, базиликом вытянул Эррора изо сна, и он медленно сел среди покрывал. Покачнулся, моргнул пару раз. Его плечи уютно согревала расшитая накидка, и рыжая ниточка, выбившаяся из общего плетения, щекотала руку. Штаны, белье, пояс — все неловко лежало у бумажной перегородки. Шторка отодвинулась, и Эрр встретился с счастливым взглядом Инка. Две звездочки в глазницах — и две миски с супом в руках, одна намного больше другой. — Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался он, и, моргнув вновь, маэстро ощутил легкий поцелуй в висок — ламия неуловимо опустился на подушки рядом. Дерево супницы приятно обогрело ладони. — Жить буду, — хмыкнул он, поморщившись: сладкий аромат стал сильнее. — А ты у нас еще и стряпать умеешь? — Не-а. Это все Марта, старая знакомая. Предложила готовить для моих гостей, чтобы вам было легче привыкнуть к резкой смене обстановки. Опыт со мной, кстати, тоже был для нее первым, — радостно сообщил Инк. — Я даже думаю, что вы уже познакомились. Роспись выдает ее руку, — он взял меньшую мисочку и осушил ее через край, почти залпом; пара тонких струек прочертила грязные дорожки на его челюсти. Эррор задумчиво размешал варево ложкой, прежде чем поднести ее ко рту и сглотнуть горячий бульон. Жар растекся по магии, наполняя ее энергией, и восхитительный вкус мяса и приправ, лишь немного слишком жирный, концентрированный, остался на языках. — Не удивлен, что ты так о ней отзываешься. Она как тебя только не нахваливала, — еще несколько ложек супа. — Обычно человек и ламия, состоящие в таких близких отношениях, назначают друг друга мэйтами. Не думал предложить ей метку? Инк добродушно засмеялся, утерев рот кистью руки: — У нее уже есть семья. И дети. Да и я хочу… Не знаю, «того, кого надо». Говорят, ламиям положено как-то подсознательно понять, когда мы сталкиваемся со своим избранным. Один монстр на всю жизнь — вроде бы серьезная штука, — он развел руками. — Вкусно? — Я передам все свои комплименты повару напрямую, — съязвил Эррор; ложка скребнула по дну, и он позволил себе допить остатки через край, как это сделал Инк. — Я, кстати, не заметил, — не набрав воздуха после глотка, он вдохнул только сейчас, — чтобы ты будил меня ночью. Надеюсь, не думаешь, что я потяну твой темп без питательной смеси? Улыбка ламии стала шире и еще более искренней. — Я будил. Но, кажется, ты так вымотался, что не заметил, как я подсунул тебе бутылочку с концентратом, — приняв из чужих рук опустевшую миску, он прервался: — И все-таки опиши подробнее, как ты себя чувствуешь. Мне важно знать, чтобы понимать, как лучше продолжать, — Инк едва заметно облизнулся. — Челюсть не болит. Член тоже. Что там еще было задействовано? Грудная клетка Инка содрогнулась, и он захохотал. Ламия наклонился к своему партнеру, и смех вылился в очередной поцелуй, энергично живой, разгоняющий энергию по костям. — Что насчет усмиряющей метки? — фаланги ламии уцепились за шрамики на темной шее и спешно обвели их кончиками пальцев. Немного замедлились и остановились на свежем следе от укуса, светлом и пока беспомощно мягком. — До того, как ты начал мять ее, все было в порядке, — Эрр поморщился, увернувшись от прикосновений, неприятно растирающих тонкую, едва поджившую надкостницу. Теперь, когда ламия напомнил о метке, она ощущалась болезненно — длинной иголкой, вогнанной в позвонок и закрепленной в нем костной тканью. Нечто вторгшееся в потоки магии, будто тесно обвязанная вокруг шеи лента. Аккуратный мокрый след поцелуя перекрыл вчерашний укус, и чуждая энергия покинула рану вместе с плавящим прикосновением губ к позвоночнику. Вдох. …как? Да, у слюны есть некий особый состав. Да, контакт зубов с костью инфицировал этим составом партнера. Так работали усмиряющие метки, так работали метки, оставляемые на мэйтах, так работали обычные метки, привязанные к порывам страсти. Они все были просто укусами, которые, парадоксально, влияли на чужое тело совершенно по-разному. Раздобыть бы образец… Поясная сумка, сиротливо свернувшаяся вокруг белья. Вон там, в углу. По традиции в нее же, помимо банальной смазки, клали что-нибудь из личных вещей, чтобы избранник, оставленный на откуп, помнил, ради чего пошел на это. — Ламия, смирно, — бросил он, вскочив с места. Вздрогнул, когда в горе мягкого-плюшевого что-то тихо хрустнуло под ступней, но пару шагов спустя упал на колени перед поясом и спешно, почти срывая пуговицы, стал проверять кармашки. Инк замер. Замер прежде, чем мог что-то понять — и раскрыл глаза в удивлении, осознав, что подчинился совершенно рефлекторно. Недоуменно уставился на Эррора, с торжеством выуживающего из отделений сумки миниатюрные пробирки; подмышку была воткнута записная книжка с карандашом, и с пару десятков коротких деревянных палочек вывалились из карманов на пол. — Что ты делаешь? — наклонив голову, ламия пронаблюдал, как маэстро тянет руку с зажатой в ней деревяшкой к шее и точными движениями соскребает свежую корочку крови вперемешку со слюной. Палочка падает в пробирку. — Эти идиоты положили вместе с инструментами для соскобов зубочистки и какой-то мусор, — поделился Эррор, уложив потрепанный блокнот перед собой. — Кажется, покопались у меня в вещах, ничего не поняли и положили, что поместилось, — его разум, получив новые вводные, ловил детали вокруг, примеряя к ним старые-новые методы исследования. — Это то, что ты используешь, чтобы изучать мой вид? — Инк с усилием воли сдвинулся с места и заинтересовано подполз ближе. Взял в руки одну из палочек и покрутил ее перед глазами, забавно скосив зрачки. — Выглядит чудно́. Пальцы маэстро задумчиво барабанили по деревянной раме бумажной ширмы. Утвердительно-задумчиво. Жестковато. — Я мог бы измерить твой пульс. Активность желез. Проверить кое-какие анатомические детали. Это не потребует много времени. Секунда задумчивости. Зрачки ламии вновь стянулись в звездочки. — Давай обмен? Я удовлетворю твой исследовательский интерес, а ты удовлетворишь меня. Ну, знаешь, первый минет с тебя, — звезды стали больше, и уверенная улыбка тронула его лицо. Еще пара барабанящих ударов фаланг. Задумчиво. — Нет. В таком случае нет. — Ты играешь не по правилам! — возмущенно отозвался Инк, заглянув Эррору в глаза — тот очевидно, подчеркнуто смотрел мимо ламии, хотя во взгляде горел вызов. — Я и без того в твоем распоряжении. Еще какие-то идиотские условия за простой исследовательский интерес — это унизительно. Инк вдохнул. Запнулся, осторожно впитав первую фразу. И медленно кивнул. — Хорошо. Значит, исследования. Что тебе нужно? Маэстро улыбнулся себе под нос, взяв записную книжечку и большим пальцем заложив нужную страницу. — Хвост прямой, позвоночник — тоже, левую руку мне, — он поднял на ламию решительный взгляд, и Инк со свербящим интересом вложил собственную руку в чужую, требовательно протянутую к нему. — Не разговаривать, — Эррор прикрыл глаза и умолк. Сосредоточиться. На том, как его пальцы легли поверх каналов обжигающей магии, пронизывающих кость где-то много, много глубже. На том, как бьется кровь одновременно с пульсацией души. Сосредоточиться на инстинктивном восприятии времени, отработанном за карьеру исследователя. Секунды. Раз, два, десяток, второй, третий — полминуты. Биение пульса отслаивается от течения времени. Эррор открыл глаза и встретился взглядом с Инком, который, кажется, все это время смотрел на одного лишь маэстро. Ладонь отпустила чужую руку, напоследок проверив сухие запястные железы. Спустилась к бедрам, поблескивающим от секрета, — пальцы привычно подхватили лабораторную склянку и, мазнув по чешуе, отобрали образец — запечатали горлышко тугой пробкой. Дальше, всей ладонью по нижней части хвоста. Кое-где чешуйки мелкие, и кожа под ними очень, очень горячая. Сенсоры, не иначе, — многочисленные, зато более безопасные, чем уязвимые «бабочки». Идеальные, чтобы вжать партнера в душное гнездо и двигаться в нем столько, сколько потребует неутолимая в эту неделю жажда близости. И следить с их помощью, чтобы тот был в порядке, стонал от удовольствия и оставался совершенно в распоряжении ламии. Еще пара пахучих желез — у височной кости, такие, что, рефлекторно потираясь лбом о партнера, ламия размазывает по его телу секрет. Эррор концентрируется на своих любимых деталях, на предмете исследований, которым отдал всю жизнь, — и не обращает внимания, что Инк сидит как никогда смирно, впитывая в себя необычно уверенные касания. Видит только его бессовестную улыбку, когда тянется прощупать небольшой отросток на нижней челюсти, увеличивающий силу укуса. И улыбается в ответ с вызовом. Улыбается, когда вместе с обложкой большим пальцем отодвигает уже заполненные страницы, карандашом на чистом листе обзывает Инка «Исследовательским образцом №308» и вносит его данные. Пишет о нормах, о его здоровье, пока тот заглядывает ему через плечо. И под его же взглядом отчеркивает половину страницы. — Прекрасно. А теперь укус, — он протягивает Инку лучевую кость. Инк наконец смаргивает замешательство-интерес. — Укус? — Я запишу, что на фоне физического благосостояния у тебя когнитивные проблемы, — пригрозил Эррор. — Кусай, ламия. Потом занесу в записи самоотчет и возьму свежий соскоб раны. — Ты уверен? Подожди-подожди-подожди, нет, я все понял, не нужно этого злобного взгляда! Инк облизнулся и отчетливо сглотнул слюну. Язык изящно очертил клыки — острые, будто две иглы, с тонкими режущими краями. Подался вперед, оттолкнув руку в сторону и поцеловав Эррора в шею прямо под подбородком. Уткнулся переносицей в изгиб между позвоночником и плечом. Борясь с кипящими внутри эмоциями, оставил новый отпечаток слюны на ключице, и маэстро глубоко вдохнул, почувствовав, как клыки прохладно коснулись кости. Медленно, но необъяснимо легко рассекли ее первым касанием. Прижались к ней резцы, и прозрачный полумесяц укуса потемнел до багровой красноты. Неспешно, смакуя ее, Инк оставлял метку, и громкое мурлыкание через рану перетекало в тело Эррора. Слишком долго. Настолько, что становится страшно — маэстро хочет дернуться, вывернуться, но знает, что не сможет сделать ничего. Просто фиксируется на том, как зубы продавливают надкостницу, прежде чем наконец оставить ее своими болезненными касаниями. Кровавый росчерк — поперек ключицы, и улыбка у Инка однобокая, восторженно-потерянная. И мурлыкание оглушает. В дыхание Эррора вмешиваются какие-то иные эмоции. Будто его душат всхлипы, но он не хочет плакать — да, рана жжется, но не боль ведет его эмоции… Инк перехватывает руку партнера, и поцелуи укрывают плечевую кость. Влажновато, с заботой. Маэстро, на секунды потерявшийся в заразившей его тело чужой страсти, приходит в себя, лишь когда новый укус погружается сквозь надкостницу. Пропарывает ее, и из-под ребер ламии грудной вибрацией поднимается рычание. Свободная ладонь оставила блокнот, и Эрр опустил ее на хвост Инка. Осторожно, разминая миниатюрные черные чешуйки, потом — ближе к «бабочкам», погладил их, растирая тонкую кожу. Инк медленно вдохнул и разорвал контакт клыков и кости. — Ты испортил мне чистоту эксперимента. Никаких больше укусов, — заявил маэстро, вывернувшись из объятий, и раздраженно растер зудящую метку на шее. Зрачки Инка свились в ярко-желтые спирали, впитывая это его движение. Эррор пару раз щелкнул пальцами перед лицом ламии, пытаясь утихомирить неудержимое мурлыкание, шумевшее на фоне. Оно убаюкивало. Чужая магия, перетекшая через глубокие следы от ран, резонировала в его теле, и это успокаивало, заставляло и его самого перестраиваться под новое ощущение. Записи. Карандаш в руку, задумчиво прикусить его кончик. Помутнение сознания — первое. То, что в их среде договорились называть «резонантом», — второе. Медленно утихающий зуд — три. Сонливость — четыре. Лезущая под локоть ламия — побочный эффект. — Инк, испарись. Маэстро почувствовал новый быстрый укус на предплечье: ламия едва приподнял расшитую накидку и оставил красные точки от клыков, не доведя метку до полноценного следа. Эррор вскинул голову. — Не будь настолько вредным. Я пометил тебя. Трижды. Или четырежды, — Инк смотрел внимательно, сверлящее. ...маэстро перелистнул страницу записной книги. — Тогда описывай, что чувствуешь. Самоотчетов от ламий в моей практике до сих пор было штуки три-четыре. — А взамен почешешь хвост? Вздох. — Ладно. Мурлыкание задрожало в теле Эррора, будто переделывая его под себя. Кажется, еще минута — и его собственный голос изломится из-за этой вибрации. — Ты главное, на что направлено мое внимание, — теплый бок прижался к маэстро, и хвост уютно свился у его ног. — Как будто весь мир серый. А ты — яркий. Синий, и желтый, и красный, и черный, но черный иначе, чем все остальное. У этих цветов есть текстура и температура, — Инк задумчиво коснулся грудины, обвел пальцами очертание ее рукоятки. «Цветовое восприятие — синестезия (?); фиксация на субъекте», — грифелем на бумаге. — Ты яркий, потому что… Потому что… — он медленно наклонился к темному плечу, но Эррор отвлекся от записей и успел увернуться от нового укуса. — Потому что мы почти перестроились друг под друга. И я тоже перестраиваюсь. Пока не совсем понимаю, как. Бумажная ширма пошатнулась, и один из поддерживающих ее столбиков повис в падении — остальные удержали его, но не Эррора, впечатанного в каменный пол пещеры. Блокнот зажало между двумя теплыми телами. — Тебя хватило на дольше, чем я думал, ламия. Метка будто твердеет, и маэстро не ощущает больше ее убаюкивающее влияние: лишь четкость связи с Инком. Оголенный таз касается чешуек, сбитая накидка открывает один из следов от укусов, и ламия размеренно дышит в изгиб шеи. — Мне нужна твоя магия. Пожалуйста? — левая рука ламии ищет деревянную коробочку: спотыкается о ее уголок, на ощупь щелкает застежкой, откидывает крышку. Набирает дрожащего желе, и зеленая полоса остается на внутренней стороне его, Эррора, бедра. Явная, медленно прочерченная от колена вверх, слегка прохладная. Большой палец бережно растирает мягкий хрящик, соединяющий половинки тазовой кости. Правая рука кутает в тепло грудную клетку. — Вне гнезда? На полу? Ты разочаровываешь меня, — слегка нервозно, потому что Эррору снова страшно. Ладонь, обхватившая бедренную кость и вжавшаяся в нее всей поверхностью пястья. И ламия, которая выбрала его на неделю. По-настоящему. Черт. Инк приподнялся. Нахмурился. Один из базовых инстинктов — обеспечить партнера уютным гнездом. — Нет, если ты не хочешь так, — тяжесть тела Инка покинула его, и Эррор неспешно встал, переложив блокнот на пол. Замер на месте. Лубрикант, подплавленный его теплом, медленно стекал по ноге, огибая колено, но маэстро, поджав губы, выбрал для себя место на кремовом покрывале, распятом у стенки среди одеял и подушек. Шаг, шаг, шаг — ламия наблюдает за ним с восторгом, когда Эррор ложится в гнездо и раздвигает ноги. Маэстро усмехается горьковато, но насыщенно-синяя магия стягивает тазовые кости. — Ты можешь подойти. Клычки ламии невольно царапают губу, так что на ней проступают миниатюрные капельки черной крови. И Инк приближается медленнее, чем прежде, но с новой уверенностью. Ладонь первым движением собирает растекшуюся по кости смазку, и уже отогретое этим отчаянным жаром касание оседает между ягодиц. Пальцы сильнее раздвигают их, нежные поглаживания растирают лубрикант, и Эррор со странной решительностью поддерживает зрительный контакт, когда узкая фаланга по кругу повторяет очертания прохода. Осторожно скользит внутрь. Вдох остался в грудной клетке, пока указательный палец не вошел полностью. Инк приподнял правую ногу маэстро, оставил поцелуй возле колена, и Эррор отвел ее немного в сторону, следуя за прикосновением. Пока расслабленный — беспокойная энергия вьется в груди, но он удерживает ее в этой клетке. Еще немного смазки — новый заряд холода. Один палец выскальзывает полностью, и внутрь осторожно погружаются уже два. Не так легко: Эррор напрягается, когда ощущает слабый разряд от тазовых костей, попытку вместить нечто, к чему он не вполне готов. Но он позволяет Инку действовать, растворяясь в идиотской мягкости ворса покрывала, пока чужие касания пропитывают его. Тело приспосабливается быстрее, чем можно было ожидать; телу, наполненному мурлыканием, хорошо ощущать волны дрожащего удовольствия, когда пальцы раздвигают стенки магии, скользят через вход, покидая его и снова оказываясь внутри. Дыхание успокаивается, и Эррор синхронизирует его с размеренным движением внутри. — Можно еще немного магии? Маэстро смотрит в сосредоточенно-счастливые зрачки. Энергия струится от тазовых костей выше, хоронит в себе нижние ребра, формирует мягкую поверхность живота, сквозь которую движение внутри видно едва-едва. — Спасибо, исследователь, — ладонь аккуратно ложится на синюю плазму. Третий палец раздвигает стенки прохода. Легче, чем предыдущие — потому что маэстро, кажется, настраивается на резонанс. Это проще, если помнить о вчерашнем дне, с тем лишь отличием, что теперь Эррора ведет он сам, а не чужие инстинкты. В целом это… хорошо. Немного более смазанно, чем он ожидал. Не столь насыщенно, но Инк не торопится, и это так осторожно-приятно. Он слышит, как мокро хлюпают их движения; почти не чувствует трения внутри, но ощущения, как пальцы погружаются глубже, достаточно. Его достаточно, когда в магии остаются только кончики фаланг, — и тогда, когда они внутри полностью. Бережно, пальцы выскользнули вновь. Загребли еще больше смазки. В этот раз разогрели ее в ладони, прежде чем густо покрыть ей магию на тазовых костях, и растерли еще одну холодную порцию по темному члену, появившемуся из-под чешуек. Пара поглаживаний, по всей длине. Фаланги направили его, помогли упереть головку в проход. — Все хорошо? — влажные руки легли на талию, сковав живот с боков. — Слушай свои ощущения. Эррор прикрыл глаза. В грудной клетке снова поднялся холод, но он продолжил следить за дыханием, даже почувствовав давление на магию. Сначала тяжело, где-то на границе с дискомфортом, но головка прошла внутрь, и стало — судорожный, глубокий вдох, снова почти всхлипом — лучше. Все тем же осторожным движением член вошел глубже, но потом вновь ощутил сопротивление. Эррору не было «плохо», или больно, или еще как-то — но что-то внутри мешало погрузиться глубже. Инк почувствовал это и остановил давление. — Твой первый звук. Это было красиво, — он потерся носом о чужую скулу, и Эррор приоткрыл глаза. Инк уцепился за его руку новой лаской и уложил ладонь маэстро у него на животе. — Сосредоточься. Тебе понравится. Член почти покинул его магию и медленно погрузился вновь — уже немного глубже, так что Эррор почувствовал вибрацию этого толчка через податливую плазму живота. Трение внутри ощущалось, верно, но не столь ярко, как само движение. Не имело, кажется, значения, насколько глубоко окажется чуждая магия — лишь то, насколько долго растянется момент, в который она минует узкий проход. — Верно. Дыши, — рука Инка легла поверх его собственной, и магия на животе ощутила случайное щекотное касание вместе с новым медленным толчком. — Пока это наш темп. Сосредоточься на мне, — он наклонился за поцелуем, и Эррор разомкнул губы с тихим, почти намеренным стоном. Так было приятнее — звучать, погружаясь в резонанс, было приятнее. В голове звенит. В мыслях ватно-пусто, а в грудной клетке дыхание постоянно спотыкается обо что-то. По руке проходят вибрации. Иногда головка члена вовсе выскальзывает из него, но Эррор тут же чувствует, как она требовательно раздвигает стенки прохода, вновь оказываясь в окружении магии. Глубже, глубже, пока не исчезает это странное сопротивление и чешуя не касается его бедер. Пока их медленное, беззвучное соприкосновение не теряется в мокром движении члена внутри. Маэстро до сих пор ощущает себя, и первые десять минут все остается просто. Через пятнадцать становится чуть сложнее, трение отчетливее, хотя темп не меняется. И через двадцать — невыносимо, так что он дергается и пытается вжаться в мерно постанывающего Инка, обхватив его бедра ногами, задержать толчки, чтобы ощущения замерли на восхитительной наполненности. — Спокойнее. Чтобы начать, такая скорость лучшая. Если я буду двигаться иначе, ты не выдержишь все те несколько часов, которые нужны мне для разрядки, — объяснил ламия, придержав темный таз, и Эррор отчаянно откинул голову на покрывала. Внутрь. Наружу. Внутрь. Глубоко и хорошо-хорошо-хорошо, но слишком долго. Напитанное концентратом, его тело продолжает воспринимать стимуляцию так же ярко и спустя еще час… — Ламия, это невыносимо, — вымотанный скулеж. И всхлип, когда Инк делает два быстрых толчка кряду. На темно-синей головке поблескивают капли спермы. Темп возвращается к предыдущему, размеренному и осторожному, и Эррор крепче сцепляет зубы, принимая ламию в себя. Еще час. Ужасный-отвратительный-прекрасный час. — Попробуем чуть-чуть быстрее? Тебе нужно выдержать еще немного, — новые толчки. Быстрее, как те два, выбившиеся из общего ряда. Эррор крепче сцепил ноги за спиной ламии и позволил Инку прижаться к своему телу, обнять себя за грудную клетку. Змеиное тело громко шлепнуло о мягкие бедра, раз, другой. Скорость проходит дрожью, остается в животе и тянет там тугим приятным узлом. И трение теперь так, черт бы его побрал, важно. Оно изводит, оно зудит внутри, хочется больше его и хочется избавиться от него вовсе. Но горячая, топящая в себе волна, которая захлестывает его тело каждый раз, когда чужой таз вжимается в его собственный, восхитительна. Эррор вскидывается навстречу каждому движению. Инк не мешает ему, только улыбается мягко-снисходительно. — Ты быстро устанешь. Глубоко, хорошо, во всю длину — внутрь, до конца. Да, ламия прав. Восемь минут до оргазма, новые синие капли на дрожащем животе, и ему уже тяжелее. Но оно стоило того, хотя теперь Эррор распластался на покрывалах и дышит тяжело, ловя обессиленным телом чужие движения. На синей плазме — грязноватые разводы его собственной спермы, и пара неаккуратных струек стекает в покрывала, огибая очертания тазовой кости. Кажется, в какой-то момент он потерял сознание. Отключился от мира, и, придя в себя, почувствовал, что толчков нет. Открыл глаза — Инк с улыбкой поймал его взгляд, и движения возобновились. — Ты выдержал дольше, чем многие другие. Обычно обмороки случаются в первую пару часов. — И сколько прошло? — сухим голосом. Услышав это, ламия приостановился, выудил из кучи ветоши стеклянную склянку с чем-то прозрачным и поднес ее к потрескавшимся губам. Эррор жадно глотнул, — воды — борясь с изнеможением. — Четыре. Или пять. Ты прекрасно держишься, — особенно громкий стон от них обоих: Инк с усилием вбился в темную магию. И еще. Пока не остановился, вжавшись в нее. Проход обожгло теплотой спермы, и с тихим хлюпаньем член выскользнул из него. Темнота чернил впитывалась в Эррора, смешивалась с его энергией — и, одурманенный ее количеством, он не сдержал слезы. Заплакал. От того, как хорошо было — и как было плохо, потому что слишком, слишком долго. Слезы блестели в уголках зажмуренных глазниц: злые и болезненные, отчаянные. Два поцелуя смахнули их с век, но маэстро не разомкнул глаз. — Теперь тебе нужно выспаться. Да. Верно. Спать — и больше он сейчас не способен ни на что.