Наутро гнездо изменилось. Инка не было рядом, и Эррор молча хмурился, спиной облокотившись о покрытую мхом стену: ветошь проседала под его телом уже вполне привычно, затененный листвой свет ложился на бумажной ширме, и все же что-то казалось неправильным. Он пытался ухватиться за неясное ощущение — что-то знакомое, парящее на периферии сознания. Как будто слово с почти забытым значением или увиденный однажды орнамент. Маэстро упорно вглядывался в спокойствие гнезда, не способный оставить эту мысль, и наконец — черт, он знает, в чем дело!
Эррор вдохнул полной грудью, прикрыв глаза. Запах. Аромат, словно присыпанный острыми специями без названий; травяной сок в смеси с перцем, пылью и потом.
Ну конечно. Маэстро улыбнулся. Они идут по расписанию: тело ламии меняется так, чтобы соответствовать партнеру, но и его собственные ощущения временно искажаются в ответ. Много слюны, смазки, спермы, да еще и метки: он, ведомый чужой магией, перенимал незначительную часть обонятельных ощущений, доступных ламиям. Выходит, и Инк должен столкнуться с чем-то похожим. Как правило, у монстров перевешивает зрение, и оттого предполагается, что в течение брачной недели ламии должны сталкиваться с улучшением цветовосприятия. Предполагается — потому что самоотчетов и в этой сфере оставалось немного.
Желая испробовать новые ощущения, Эррор встал и прикрыл глаза: зрачки растворились в темноте глазниц. Наверное, пыльный запах — одежда, наваленная у него под ногами. Памятуя вчерашнее, п
отом могли пахнуть равно его тело и покрывала, разбросанные вокруг. Травы — резковато для аромата из внешнего мира. Мох? Он продавил его прохладную поверхность ладонью и попытался сосредоточиться. Поморщился. Тщетно. Его разум с трудом определял источник этих полупрозрачных штрихов, будто маэстро опустился в воду, залитую красками; они смешиваются, он угадывает оранжевый, зеленый — но не видит направление линий, только яркие завитки у самой поверхности.
Не раскрывая глаз, Эррор двинулся вдоль стены, кончиками пальцев прослеживая приятную теплоту камня. Под землей ламии способны ориентироваться исключительно с помощью обоняния и слуха, и какое-никакое освещение зажигается только для редких гостей и собственного избранника… Его рука потеряла опору и, проявив зрачки, он увидел, что встал напротив прохода в змеиные норы. Казалось, будто там запахов было больше. Сложное переплетение, непонятное, но любопытное. Исследовать его сейчас заманчиво, но ламии проявляют агрессию и к нынешним своим партнерам, когда дело доходит до безопасности подземного убежища.
Его ступни застыли у тонкой трещины в полу, не пересекая ее. Он еще успеет составить отчет об искажении обоняния: последние два дня, которые ему придется провести с Инком, ламии заполняют собственными традициями, во многом зацикленными на запахах.
Инк застал его именно так: остановившимся у низкой каменной арки. Эррора оглушающе обдало тем самым травяным ароматом, и маэстро спиной принял объятия, сумев не потерять равновесие. Ламия с мурлыканием ткнулся в плечо, и, повернувшись, Эрр встретился с порывистым поцелуем. Еще несколько осели на скулах, остались у шеи и вновь вернулись к губам, так что вкус в его сознании смешался с запахом.
— Доброе утро, — по-глупому счастливый, выдохнул ему в шею ламия. — Что, уже успел соскучиться по купальне?
— Доброе, — влажный след от слюны остался на позвоночнике, и шею обжег порывистый укус. Эррор привычно замер, отклонив голову в сторону, и прикрыл глаза. — Просто исследовательский интерес, — волна боли от клыков стала отчетливее. — Можешь не беспокоиться. Здравый рассудок я до сих пор не потерял, так что не собираюсь тревожить твои заскоки на безопасность. Особенно если ты прекратишь с такой регулярностью дырявить мне кости.
Новый поцелуй, поверх пылающего укуса.
— Пока без новых дырок. Я просто обновил вчерашнюю метку.
Эрр с досадой цокнул языком, осторожно коснувшись влажной от слюны раны:
— Вот же стервец, — ругнулся он, и чужой мурлыкающий смех вибрацией обдал его тело. Сверкающие монетки зрачков встретили его взгляд, и направление разговора вновь сменилось:
— Ты попытался бы спуститься в норы, если бы думал, что я отлучился надолго?
След на шее пульсировал болью, будто ожог, отвлекающе-неприятно.
— Ты надеешься, что я отвечу честно или что я успокою тебя? Вся моя работа состоит в том, чтобы следить за твоим видом, пытаясь не покалечиться совсем уж необратимо.
Инк едва заметно пожал плечами.
— В первую очередь это меня восхищает, и только во вторую я начинаю волноваться за свою сохранность, — вездесущее прикосновение оставило его, и, на пару секунд исчезнув за ширмой, — Я тоже времени не терял! — ламия метнулся назад с парой деревянных мисок. — Решил попробовать приготовить еще что-то из того, что обычно едят монстры.
Эррор вновь прошел к покрывалам и устроился среди них, подперев плечом огромную синюю подушку.
— Я заинтригован, — хмыкнул он, приняв протянутую ему тарелку. Инк сел рядом, и его хвост знакомо обвел поясницу, остановившись у ярко-красной бедренной кости. — Даже яйца сварил. Когда успел и кто подсказал? — он разворошил салат ложкой. Кое-как измельченный белок мешался с почти черными, мокрыми листьями, и вся смесь почему-то пахла медом и — мелом?
— Марта рассказывала, что почти всю пищу вы варите или жарите, прежде чем есть. Поэтому я решил сделать тебе сюрприз, пока ты спал, — отозвался Инк, триумфально сунув в рот побольше салатообразного месива. Парочка сморщившихся стебельков печально свесилась через край миски.
— Ремарка: зелень в салатах не варят, — Эррор тоже снял пробу кисло-сладкой массы, смешанной с яйцами. Выходит, где-то здесь же затесался щавель, но остальные запахи и вкусы трав сливались в один. — Что еще ты сюда положил?
— Что такое салат? — в ответ поинтересовался Инк, лучащийся радостью. — Здесь яйца, щавель, мокрица, крапива, одуванчик и немного меда. Я сварил все вместе, а потом выловил и разложил по тарелкам.
Эрр нахмурился, пытаясь различить отдельные ароматы. Мед — узнаваемо. У яйца тоже есть запах, замешанный на меловой крошке — наверное, дело в скорлупе — и приправленный резковатыми вспышками от желтка. Если знать о них, можно выделить и щавель с одуванчиком, но крапива с мокрицей оставались невнятными штрихами в общей картине...
— Подожди, — Инк, расправившийся со своей порцией, наклонил голову. — Ты принюхиваешься? — улыбка завладела им прежде, чем ламия получил ответ, и Инк подлез под руку с зажатой в ней ложкой. — Уже чувствуешь мой запах?
— Ты пахнешь травой? — маэстро перебросил ложку в левую ладонь и, не понимая свое отношение к этому невменяемо странному сочетанию, продолжил есть.
— Это то, что проще всего почувствовать, — поцелуй мазнул по плечу, и Инк выдал почти без пауз:
— Всегда так увлекательно, когда монстры начинают чувствовать те же запахи, что и я; а если вы еще и пытаетесь ориентироваться на них так же, как на остальные чувства, — это вдвойне чудесно, — всем своим телом Эррор ощутил, что ламия вновь замурлыкал. — Странно, правда, что со мной ничего не происходит. Обычно к середине брачной недели уже случается этот ваш фокус с цветами.
— Становятся ярче?
— Нет, — он мотнул головой. — Их становится больше. Новые оттенки, особенно для красного и синего. Но пока все остается, как и было.
— Вообще никаких изменений? — переспросил Эрр, отставив в сторону «салат»: последняя пара ложек отзывалась отчетливой тошнотой. — Слабо верится. Ты откликался на все типичные стимулы даже в самом начале.
Инк развел руками, невольно задев Эррора локтем. Маэстро прищурился, осматривая своего невольного подопечного.
До этого теория работала, ведь так? У ламий развито обоняние — и партнеры временно перенимают чужой способ изучать мир. У монстров лучше развито зрение, и поэтому совершенно ясно, что…
Идея.
— Закрой глаза и дай мне руку, — в грудной клетке взметнулся исследовательский азарт, и на чужой вопросительный взгляд маэстро ответил лишь требовательно протянутой ладонью. Заинтересованный, Инк вложил собственную руку в чужую и затушил зрачки.
Белые пальцы, перепачканные в растительном соке, нашли пальцы Эррора и тесно соприкоснулись с ними. Надкостница: гладкая, с, он знал, мелкими насечками шрамов; теплая, почти горячая. Ламия, погружающийся в это ощущение, сглотнул собравшуюся на клыках магию, подался было вперед, но маэстро увернулся от очередного бездумного порыва и уложил чужую ладонь на одной из мягких игрушек, направляя касание. Эрр не мог видеть мелкое плетение ткани, но его пальцы, опустившиеся рядом, привычно узнали текстуру.
— Итак, гипотеза, — начинает маэстро, и Инк в смятении переносит ладонь на стену пещеры и ощупывает миниатюрные стрелки мха. Эррор улыбается, уже почти уверенный в себе, и собирается было продолжить, но прикосновения вновь оседают на нем: руки медленно ложатся поверх пончо, проверяют упругость хрящиков на ребрах, скользят по позвоночнику — и маэстро со вздохом закатывает глаза.
— Как это работает? — на выдохе спрашивает ламия, пока его ласки заново изучают вчерашнюю роспись.
— Гипотеза, — с нажимом повторил Эрр, — в том, что перестройка происходит не под способ восприятия мира, наиболее типичный для моего вида, а под каждого конкретного партнера в отдельности. Обычно у людей и монстров действительно доминирует зрение, но для моих калеченых глаз оно скорее о силуэтах, чем о четких образах. А осязание — весьма удобная замена. Думаю, и без моих наводок ты бы понял, что что-то изменилось — завтра, по крайней мере, точно, но сегодня тебе нужно было отвлечься от других чувств, чтобы заметить это.
Подушечки чужих пальцев осторожно ощупывали линии краски, свившиеся поверх красной кости.
— У тебя проблемы со зрением? — эхом переспросил Инк, не раскрывая глаз, и ладонь прижалась к внутренней поверхности грудины, более шершавой и горячей.
— Я так хорошо скрываюсь, что ты не заметил?
— Как-то не думал об этом, — он пожал плечами — судя по рассеянному тону, тот едва ли думал об этом и сейчас, слишком увлеченный новыми ощущениями. Это легкомысленное создание — оно хотя бы о чем-то думало всерьез?
Эрр тихо хмыкнул и поймал его ладонь в свою, тесно переплетя пальцы.
— Не распыляйся. Сосредоточься на чем-то одном, а то толку от твоего осязания не будет, — осадил маэстро, и Инк, кажется, послушался, потому как нахмурился, по-смешному сосредоточенный на тактильном контакте. Прикосновение влажное и немного липкое из-за травяного сока, и теплое — из-за него же, сложенного с током магии. Ламия перемещает руку ниже, обводя мелкие запястные кости с их плавными гранями, задерживается ненадолго и снова воспроизводит прикосновение.
— У тебя все пальцы в шрамах, — констатирует он, оглаживая мягкий полумесяц на желтой фаланге. Вдумчивое прикосновение задерживается здесь и обнаруживает едва ощутимый крестик очередной отметины.
— Ты и это не замечал? — с нарочной укоризной отозвался Эррор, направив руку так, чтобы Инк смог ощутить мелкие щербинки на границах с суставами. К реплике примешивается вибрация урчания, заструившаяся по телу ламии, и его собственные ощущения отвлекают маэстро от привычного восприятия мира — травяной запах усиливается, утопая в облепихе.
— Мне любопытно, веришь ли хотя бы ты сам в то, каким букой пытаешься казаться, — смех разгорается у Инка в грудной клетке, и череда тактильных ощущений завершается поцелуем, прижегшим запястье.
— А как же Ёрмунганд? В честь чего ты понизил меня в звании? — Эрр усмехнулся, не размыкая контакт ладоней.
— Даже змеиные боги высказывают милость. А вот ты пытаешься скрыть свою благосклонность, — поцелуй остается между ключиц, и Инк мурлыкает еще громче, уткнувшись в плоскую поверхность грудины. — И я думаю, что у меня есть для тебя благодарность.
— В таком случае я предпочел бы, чтобы ты назвал это «кровавой жертвой», — маэстро закатил глаза, подыгрывая чужому ребячеству и пытаясь одновременно не затеряться в облепиховом аромате.
— Почти. У меня есть сделка.
— Еще несколько секунд назад это было «благодарностью», — вставил Эрр, и Инк поднял на него внимательный взгляд, наконец расцветив полупрозрачные зрачки — будто пару божьих коровок:
— А будет сделкой. Тебе понравится, я знаю, — он с азартом удержал зрительный контакт. — Я хочу дать тебе время на исследование подземных ходов. Минут пятнадцать, а после столько, сколько ты сможешь от меня скрываться. Очень хочу увидеть тебя за работой — и все еще не верю, что от ламии можно сбежать в ее же норах.
Маэстро замер. Выражение его лица приобрело недоверчивость, и даже пальцы, все еще сомкнутые на белой ладони, окоченело сжались.
— Ты добровольно пустишь меня в подземную часть гнезда?
— Я ни разу не говорил, что против этого.
— Говорил.
Инк тихо цокнул.
— Тогда я этого не запомнил, — еще один смешок. — Ну же. Я готов тебе довериться.
— Ты говорил, что это сделка. В чем моя часть? — настороженно уточнил Эррор. Наконец отпустив чужую ладонь, он почувствовал, что его собственная теперь влажная от пота.
Инк наклонил голову набок. Его взгляд примагнитился к светлой метке, перечеркнувшей шею маэстро.
— В том, что рано или поздно я тебя поймаю.
Усмешка наконец тронула уголок рта Эррора:
— Это пари останется за мной, можешь не сомневаться.
— Сделка. Не пари.
— Посмотрим.
* * *
В сумме приготовления к пари заняли еще минут десять сверх условленного: Эррор выторговал себе время, чтобы избавиться от собственного запаха, забив его пылью и землей. После нескольких дней, проведенных в тесном контакте, Инк должен был воспринимать его более остро, но, если неопрятные серые разводы стушевали даже желтизну фаланг маэстро, в деле ароматов он тоже мог рассчитывать на них.
…пятнадцать.
В момент, когда Эррор ступил в подземные переходы, его сразило головокружение. Азарт и упрямая самоуверенность соединились с новоприобретенной яркостью обоняния, и он на секунду почувствовал себя дезориентированным, будто его с головой окунули в молоко: густое, мутное, обволакивающее легкие. Верно, сразу после клятого формалина. Оскал разорвал улыбку, рука крепче сжалась на блокноте, забитом старыми схемами, и маэстро нырнул в полумрак. То слабое освещение, которым Инк озаботился вчера, оставило после себя жестковатые подтеки у сводов, безлико-серые в темноте: будто шмат воска с яростью размозжили о камень. У этого воска был запах. Был он и у обгоревших фитилей, и у низких закопченных арок — это отвлекало. Маэстро получил в свое распоряжение инструмент, которым не был способен воспользоваться, так что, раздраженно мотнув головой, он припал ладонью к холодной стене и сосредоточился на знакомых ощущениях. Движение воздуха и вибрация — привычные на поверхности вещи, — в змеиных норах возникают, только когда их посещает чье-то присутствие.
Двенадцать.
Обозначить для себя общий план переходов, найти хотя бы несколько граничных точек и пусть неряшливо, но перенести их в блокнот, чтобы после восстановить схему по костяку. Анастомозы при этом первостепенны; не представляющие для маэстро особенного теоретического интереса, в критической ситуации они позволят уйти от обнаружившей себя ламии. Ниши и слепые карманы тоже могут быть полезны.
Десять.
Согласно их пари, у Эррора оставалось время абсолютной безопасности, но тело его было научено иному. Холодного пола ступни касаются лишь носками, с надежным упором на большой палец и первую плюсневую кость; он переступает быстро и легко, рождая сколь можно меньше изменений в статичности переходов. Действительно, будто маэстро погружен в жидкость — лишние движения создавали бы новые потоки — и новые риски. Сердце стучит спешно, удары отдаются в горло, но он обладает достаточным контролем над собой, чтобы не отвлекаться на его обеспокоенное биение.
Ориентиры. Купальня — ее несложно найти по шуму воды и прохладной свежести, заполняющей воздух. Подземное гнездо — там, где камень под ногами становится теплее, а на стенах появляется все больше и больше светильников: даже не кусков воска, на манер осиного гнезда налепленного под своды, а настоящих подставок под свечи. Хранилище для зимних запасов даже без обостренного обоняния выделяется резким, удушающим запахом трав, но теперь маэстро ощущает направление к нему, даже оставив эту арку далеко позади.
Там, где коридоры все сильнее отдаляются от поверхности, воздух становится вовсе ледяным. Переходы объединяются в сложную сеть, от каменных мешков отходят извилистые лазы. Среди импровизированных комнат есть очевидно покинутые или вовсе нежилые; в некоторых он находит моховые подстилки, птичьи перья и пух. Он делает пометки и на ходу примеряет, для чего Инк мог бы использовать эти помещения. В очередном из расширений туннеля маэстро обнаруживает гору битой фарфоровой посуды, загораживающей проход вперед, и часть предположений аннулируется в пользу бессмысленного собирательства.
Пять?
Черт, сколько у него времени?
Он не воспринимает их пари в качестве безопасного развлечения. Тело Эррора слишком хорошо знает, как именно стоит действовать, и само подсознание не позволяет расслабиться. Не так уж и зря, впрочем.
Он подбирает осколок поровнее и прячет его в напоясной сумке, оставив карман открытым: нелепые ножны для фальшивого лезвия.
Неясно, как может повести себя ламия. Когда они заключали пари, тот был уверен в своих силах — но что же, иногда инстинкты побеждают разум. Маэстро не стоит тешить себя иллюзиями.
Пять?
Разумно будет спуститься как можно глубже, пока не станет совершенно ясно, что ламия уже напал на его след. Он получает еще один ориентир — брошенную комнату, в которой нет ничего, кроме трухи, рассеянной по полу, и застарелого запаха гнили. Возможно, очередной памятник неряшливости, но маэстро поставил бы на то, что коридор привел его к первичному гнездовью: тому, в котором ламия покидает скорлупу и с которого начинает обживать место, выбранное для нее родительской парой.
Пять?
Схема, рождающаяся на листе бумаги, выглядит беспорядочно. Пусть. Главное, чтобы условные обозначения были ясны самому маэстро.
Ступни медленно немеют от холода, боль отдается в берцовые кости. Удерживая в голове пути отступления, он возвращается ближе к поверхности — нельзя терять в маневренности.
…пять?
Ламия вскоре показывает свое присутствие. Сосредоточенный, Эррор чувствует вибрацию, посылаемую ее телом: та разносится по камню, будто по паутинной нити. Чем плотнее среда, тем выше скорость распространения звука. В этом маэстро получает преимущество, а потому успевает скрыться в параллельном туннеле. Схема разрастается.
Стук сердца кажется болезненным: прежде Эррор всегда покидал змеиные норы, как только обнаруживал возвращение их хозяина. Теперь же он позволяет себе купаться в головокружительном азарте, вновь и вновь ускользая от ламии; ему хочется расхохотаться в голос в абсолютном триумфе, и одновременно невероятно правильным кажется неосязаемым призраком скользить по сложному плетению камня.
Потерянный в исследовании, он теряет и ход времени. На какой-то из точек луча, исходящего от далекой теперь пятнадцатиминутной отметки, ламия нападает на его след: он слышит и чувствует приближение опасности, и едва успевает подтянуться, уцепившись за каменный выступ, и вжаться в нишу уровнем выше туннеля. Наблюдая за соперником сверху, он видит блеск в его глазах и не меньший азарт, отпечатанный в выражении лица. Пыльная вонь и серия анастомозов, один из которых почти хоронит маэстро в себе, позволяют оторваться и нарастить еще страницу схемы.
Очевидно, ламия учится на его перемещениях. Находит закономерности? Что же, Эррор с готовностью подкидывает ему новые, чтобы в конечном итоге направить Инка в холод нижних туннелей. Начальные отделы змеиных нор интересны не менее, чем все иные, но путей отступления в них нет; потому и приходится идти на хитрость, чтобы блокнот пополнили результаты спешной ревизии зимних запасов и наполнения иных комнат. Это не занимает много времени: его не хватило бы на то даже, чтобы целенаправленно вернуться от места первичного гнездования. Потому маэстро иглой прошивает холод, когда он ощущает изменение в стоячей массе воздуха.
Время снова обретает смысл — потому что он
успевает обернуться. И не успевает более ничего, потому что змеиное тело сбивает его с ног. Шею жжет то ли укус, то ли поцелуй. Чужой локоть вжимает его руки в каменный пол. В голове стоит гул. Губы цепляет новая — ласка? Урчание ламии пробивает тело Эрра нездоровым ознобом.
Маэстро мутит. Его магия, силой вставленная в оправу чужих намерений, проявляет мягкую плазму живота. Новые укусы оставляют на ней темно-синие отметины, отдающиеся острой болью. Инк громко мурлыкает, объединяя их с Эррором новым поцелуем. Маэстро зажмуривается — на секунду? — на бессмысленный кусок времени, в который сцепляет веки до цветных кругов перед глазами. Подается вперед, нелепо выгибаясь, обвивает ногой хвост ламии, и удовлетворенное рычание наполняет поцелуй.
Босая ступня скользит вдоль гибкого позвоночника бездумно. Эррор пытается удерживать замутненный ознобом разум единым целым, задыхается в поцелуях, едва хватая воздух, и нога наконец соскальзывает на гладкую площадку, почти лишенную чешуи.
Время снова важно, в конце-то концов. Этого времени ему будет отведено секунд семь, не больше.
Ребро стопы у плюсневой кости ударяет по «бабочкам». Инк вдыхает в болезненной судороге, его зрачки теряются в темноте глазниц — у маэстро на три секунды меньше. Вскочить. Марш-бросок к одному из каменных мешков. Он хватается за нужную арку в попытке затушить инерцию: плечо рвануло новой болью, но маэстро успел ввалиться в подземное гнездо.
Эррор понятия не имеет, что происходит с его эмоциями. Туманности меток, рассеянные по животу, болят совершенно по-скотски, и, кажется, он чувствует кровь где-то у шеи. И хочет смеяться, снова. И упасть прямо здесь, на месте — и, может, не вставать больше никогда.
Инк появляется у входа еще парой секунд позже. Замирает, будто отделенный от маэстро невидимой чертой, и дышит так же тяжело. «Так же» — потому что теперь и Эррор понимает, что его сердце в своем биении сходит с ума.
Они молча смотрят друг на друга, пытаясь отдышаться — целый «кусок времени», очередной из сегодняшнего абстрактного луча. Эрр не знает, почему на шее ламии расплывается пара синяков — и почему фигурный полумесяц укуса украшает плечо.
— Эррор? — наконец выдыхает Инк. — Почему ты?..
Эрр все-таки смеется, но не той волной, которой ждал все пари, — из утомленной грудной клетки выскальзывает задушенный смешок.
— Ты ведь был не в себе, — и он сам, черт, был совершенно безумен. — Еще мою магию не пускали на плазму насильно.
— Мне жаль, — он качнул головой, не двигаясь с места. — Но почему сюда? Ты загнал себя в тупик, и я мог бы…
— В очередной раз заняться со мной сексом, как уже несколько раз на этой неделе? — усмехнулся Эрр. — Можешь не беспокоиться, у меня все под контролем. В себя ты пришел вовсе не из-за удара, — мысли вновь собираются воедино, и маэстро хватает даже на то, чтобы ответить на новый немой вопрос самодовольной ухмылкой, пряча недоговорки от Инка и собственные эмоции — уже от себя. — Это место, — он обводит комнатку рукой и неожиданно для себя замечает, что на полу здесь лежит ковер с непомерно длинным ворсом, — для вас сакрально, думаете вы о нем в этом ключе или нет. Особая часть переходов, отделенная и подготовленная для мейта, а? Конечно, ни одной ламии не понравится, если чужак переступит ее порог, но это неизменно приводит вас в здравый рассудок. Нельзя же убить или покалечить вторженца в таком значимом месте, — улыбка шире, и уверенность наполняет его голос, и Эррор почти перестает задыхаться. Маэстро берет театральную паузу, на деле пытаясь набрать в легкие воздух. — Это, к слову, универсальный способ выжить, когда ламия настигла тебя в норах. Если до этого тебе хотели разорвать горло, то после такой уловки всего-то покалечат. Жизнь всегда дороже пары конечностей.
Инк прикусил губу. И улыбнулся в ответ.
— Давай навестим купальню. Мы неплохо друг друга потрепали.
* * *
Как оказалось, Марта снабдила Инка не только исключительными — «взаимоисключающими», Эррор предпочел бы выразиться — знаниями в кулинарии, но и вполне привычным бинтом. По пояс погруженные в прохладную воду, они вдвоем помогали друг другу избавиться от въевшейся в кости пыли. Помогали потому, преимущественно, что ламия заботился о гигиене маэстро много больше, чем о том, чтобы стереть серые пятна со своего собственного тела.
— ...как ты нашел меня? Я же оставил ложный след в глубокие туннели, — махровая тряпица стерла полосу крови с белой ключицы, обнажив очередной след укуса.
Инк улыбнулся, подставляясь под не вполне осторожные движения Эррора:
— Я понял, что ты путаешь следы, в первые два-три раза, когда думал, что нашел тебя.
— Тогда как решил, куда идти? Запахи я нейтрализовал. И понять, упустил ли я зацепку или снова увожу тебя подальше, ты тоже не мог, — поверх кровоточащей насечки на ключице уже более умело лег тканевый бинт.
— Графит.
Эррор недоуменно нахмурился, закрепляя концы повязки.
— И?
— Он тоже пахнет. Немного иначе, чем каменная пыль, хотя и похоже. Чем больше ты зарисовывал, тем сильнее он выделялся из фона. Когда я понял это, мне оставалось только дождаться, пока ты используешь достаточное его количество. Эти огромные карты в несколько страниц тебя выдали, — он перенял бинт из рук маэстро и занялся его шеей, испещренной укусами.
— Смеешься? Какого черта тебе это вообще пришло в голову? — он приподнял подбородок, освобождая Инку поле для работы. — Никогда бы не подумал, что промахнусь в таком пустяке.
— Дьявол в деталях, — ламия припечатал очередную рану поцелуем, прежде чем скрыть ее под бинтом.
— Идиому тоже позаимствовал у Марты?
— Ага. Из какой-то религиозной книги, кажется.
— Запишу все сегодняшние синяки на ее счет, — хмыкнул Эрр, приняв очередной рассеянный поцелуй от ламии.
