Беречь и защищать

Осень в этом году явно затянулась. Обычно в эту пору уже заморозки начинались, а сейчас все держалось тепло. Листва опадала понемногу, но до зимней прозрачности лесу было ещё далеко. Влажные листья ложились под ноги мягким ковром, скрадывая звуки шагов. — Антуан, займись ужином! — Да, конечно, Гауэйн! Мой собеседник едва заметно скривился. Я едва заметно ухмыльнулся. А что он хотел услышать, обращаясь ко мне по имени? Называл бы меня формальным «брат аколит» — и в ответ получил бы безлико-почтительное «брат паладин». А так — я вправе называть его по имени, братья же. Честно сказать, выбор брата гроссмейстера показался мне несколько странным. Я бы предпочел, чтобы меня приставили к человеку постарше, поопытнее. Такому, у которого я мог бы чему-то научиться. Гауэйн был одних лет со мной и вряд ли больше моего знал о том, с чем мы должны были бороться. Но моего мнения никто не спрашивал. Братьев не выбирают. То, что в глазах Гауэйна светилась откровенная неприязнь, порой переходящая в явную враждебность, меня как раз не смущало. Братья не всегда любят друг друга, это нормально. Я обошел вокруг поляны, собирая хворост. Оценил размеры собранной охапки, подумал и прошёлся ещё раз. Гауэйн все это время сидел под деревом с безразличным видом, даже за водой не сходил. Я разложил костер, дождался, пока ветви покрупнее займутся, и взял котелок. До родника было шагов пятьсот. За это время костер не погаснет, даже если Гауэйн из принципа не станет подбрасывать хворост — а он ведь не станет. Он вообще не занимался никакими хозяйственными, бытовыми вопросами, полностью переложив все на меня. К огорчению своего «наставника», я не видел в этом ничего для себя унизительного или обидного. Каждый член Братства должен по крайней мере полгода прослужить аколитом. Исключений для меня делать не стали, да я бы и не хотел себе поблажек. Вот я и служил — что же обижаться? Все через это прошли. В воздухе пахло свежестью, сырой землёй и палой листвой. Ступать по мягкому и упругому ковру из опавшей листвы да зелёного мха было легко и приятно. Когда-то в юности я частенько ночевал в лесу. В городе не так-то просто было найти крышу над головой. В лесу проще: сплести шалаш да развести костер — вот и теплый дом, пройтись, высматривая грибы, или посидеть у переката ручья с самодельной острогой — вот и ужин… И потом тоже случалось порой проводить в лесу по несколько дней в поисках редких ингредиентов. А вот в последние годы я почти не покидал город. И не задумывался об этом, и не хотелось нисколько. А теперь прямо наслаждаюсь каждым шагом, каждым вдохом… Сейчас мы с «наставником» бродили по лесу в поисках логовища арасс. Нападения на людей случались в десятке окрестных деревень — то в одной, то в другой. Тщательно промерив на карте расстояния, Гауэйн приблизительно определил место. Вот только уж слишком оно приблизительно, уже третий день бродим. Найти в глухом лесу нору, пещеру, заброшенный склеп — задача непростая, даже с использованием артефактов. Будь у нас с Гауэйном другие отношения, я бы, пожалуй, предложил себя в качестве приманки, мне не привыкать. Но тут… что-то я сильно сомневаюсь, что этот мой наставник больше предыдущего дорожит моей жизнью. После ужина я обошел вокруг поляны, рассыпая тонкой струйкой толченый корень одолень-травы, смешанный с синей сурьмой. Гауэйн тем временем уже улегся спать на подстилку из все тех же листьев, завернувшись в плащ. Я сидел у догорающего костра, подбрасывал понемногу мелкие ветки. Когда мой спутник заснул, я сунул руку во внутренний карман, достал мешочек. Бросил в огонь щепотку порошка. Над составом этой смеси я работал уже четыре года, потихоньку приближаясь к совершенству. Ну, теперь вряд ли продолжу. Над костром поднялась струйка желтоватого дыма, от резкого запаха я чуть не раскашлялся. Пересилил себя, сделал глубокий вдох, задержал дыхание. Закрыл глаза. Сквозь закрытые веки я по-прежнему видел лес вокруг. Каждое дерево, каждая травинка словно светилась, слабо, на пределе видимости. В этом призрачном светящемся мире выделялись отдельные вспышки — живые души. Я потянулся разумом к ближайшей яркой точке, коснулся сознания мыши-полевки. Мне не надо было брать её под полный контроль, а только видеть ее глазами. Следующий огонек — ласка. Смешно будет, если она эту же мышь съест! Хорек. Еж. Заяц. Я лежал на траве у костра, на заранее расстеленном плаще. Лежал, не в силах шевельнуться, не чувствуя своего тела, и всматривался в темноту глазами двух десятков ночных зверей. Очень странное ощущение, к которому невозможно привыкнуть — видеть одновременно то, что видит мышь и сова, хорек и олень. Привыкнуть нельзя, научиться можно. Изображения перед закрытыми глазами смешиваются, сливаются — и при этом остаются различимы, как различимы отдельные голоса в шуме толпы. Заболоченная низина у реки… Густой до непроходимости молодой ельник… Старый дуплистый пень… Стоп! Овраг, заваленный буреломом, выгнивший изнутри толстый ствол. И характерные следы от кривых когтей. Арасса в сущности немногим опаснее волка. Родня дракону и василиску, она не обладает ни силой первого, ни дальнобойностью второго. Чтобы убить человека, арассе надо встретиться с ним взглядом, причем почти в упор, на расстоянии шага. Десяток крестьян с дубинами и вилами с лёгкостью одолели бы ее. Но убедить их в этом невозможно, слишком привыкли они бояться подобных тварей. Картинки одна за другой тускнеют и исчезают. Четыре года назад, когда я только начал осваивать этот прием, разорвать связь по своей воле было невозможно — только ждать, пока закончится действие дыма. Теперь я полностью контролирую процесс, могу отпустить все зверьё или половину, могу взять кого-то под свое управление… Ну, можно и отдохнуть немного. Поднялся я на рассвете, чтобы успеть разогреть кашу. За завтраком соврал, будто успел пройтись по округе и заметил овраг. И предложил начать проверку именно с той стороны… Дальше все было просто, главное — не смотреть в глаза тварям. С самой крупной арассы я потом снял шкуру — будут потом неофиты со страхом и восторгом смотреть на чучело. И ещё в глубине того гнилого ствола я нашел яйцо, довольно крупное, в два кулака размером, рыжеватое с зелёными разводами. И незаметно для Гауэйна спрятал его в сумку. Пусть лежит, запас карман не тянет. Шло время. Наступила наконец запоздавшая зима, прихватила морозом лужи, распугала мелкое зверьё. Мы с Гауэйеном несколько раз выбирались на дела — не легче и не сложнее того, что с арассами. Один раз мы участвовали в облаве на стаю волколаков. Я тогда заслужил изрядное уважение остальных участников охоты — и откровенную ненависть Гауэйна. В промежутках между этими вылазками я жил в его доме, как того требовал обычай. Теоретически это нужно было для того, чтобы я мог каждую минуту учиться у своего наставника. Практически никакой пользы от этого не было ни для меня, ни для него. Заставлять меня в городе колоть дрова и готовить ужин Гауэйну не хватало наглости, учить меня он не собирался, да и вряд ли смог бы. В итоге я целыми днями валялся в выделенном мне тесном чулане и читал отцовские книги, благо до родного дома было полчаса пешком. Жанно каждый раз радовался моим появлениям, спешил накормить меня обедом, уговаривал хоть переночевать… ну, хоть до вечера остаться. — Да что же это такое, господин Антуан, свой дом пустым стоит, а вы по чужим углам мыкаетесь! — Так положено, Жанно, — успокаивал я старика, — это же ненадолго! Сколько ты меня ждал, подожди ещё полгода. — На чужих-то харчах несладко живётся, — переживал Жанно. — Вон как исхудали, кожа да кости! Я едва удерживался от смеха. Толстым я никогда не был, но старик был неправ — на костях у меня имелось достаточно мышц, а если за последние месяцы я и растряс немного жирок, так это только на пользу. Засиделся я в доме, дальше чем от лаборатории до вивария неделями не ходил… Между прочим, я отнес домой и спрятал среди книг в отцовском… то есть в своем кабинете яйцо арассы. Что делать, когда вылупится звереныш, я ещё не решил. Судя по цвету, яйцу ещё несколько месяцев зреть, успею продумать этот вопрос. Может, попробую приручить — вот только как его прятать от слуг? А не получится — отдам брату гроссмейстеру, пусть неофитам показывает. Известие о том, что в предгорьях появилась кодрилла, сначала показалось всем весьма сомнительным. И ведь, казалось бы, трудно перепутать с кем-то огромную и толстую змею, двигающуюся со скоростью, делающей ее почти неуловимой для человеческого зрения. Но, как известно, у страха глаза велики, и невежественные люди порой принимали за жертв кодриллы тела, растерзанные бешеным волком, а то и вовсе приписывали этой твари последствия прошедшего по деревне смерча. Кодриллы не размножаются естественным путем, они зарождаются в заброшенных, но не уничтоженных пентаграммах. Одно время считалось, что в таких местах самопроизвольно открывается портал, через который и проходят эти твари. Забавное совпадение — ошибочность этих взглядов доказал мой отец. То есть порталы, временные и нестабильные, действительно могут открываться в старых пентаграммах, но кодриллы к порталам не имеют отношения, весь жизненный цикл этих змей происходит исключительно в нашем мире. В тех краях давно не случалось ничего аномального, такого, что заставляло бы думать о применении черной магии. Откуда там взяться незакрытой пентаграмме? Но, разумеется, оставить подобные сообщения без внимания было нельзя. Проверять выпало нам с Гауэйном. В маленькой деревушке над бурной горной речушкой нас встретили, словно короля со свитой. И надо сказать, что Гауэйн держался с таким высокомерием, что на десяток королей хватило бы. А мне чваниться нечего. Я ещё не забыл, как мотался по свету бездомным и голодным юнцом — и сколько добра видел тогда от простых людей. Хорошо, что была зима — летом, в жару, изуродованные останки вряд ли удалось бы сохранить до нашего прибытия. С первого взгляда стало ясно, что здешние жители паникерами не были и кодриллу с волком не путали — на теле четко видны были характерные следы трехгранных зубов. Остаток дня мы провели в разговорах, расспрашивая жителей о всяческих странностях, происшествиях, даже курьезах. Ничего серьезного не выявили, но наиболее перспективное направление для поисков определили. Переночевали в деревне, причем Гауэйн строил из себя оскорбленного аристократа, брезгливо озираясь по сторонам. Я тихо ухмылялся — его дом в городе был немногим больше этого и уж точно менее уютным. А наутро мы отправились в лес. Немного отошли от опушки и разделились. — Нечего нам с тобой в затылок друг другу дышать, — хмуро бросил Гауэйн, и я в кои-то веки был с ним согласен. Мы разошлись, договорившись встретиться за час до заката. В отличие от большинства аналогичных тварей, кодриллы не прячутся в норы — они проводят день на ветвях деревьев. Летом, в густой листве, разглядеть их слишком сложно, нам пришлось бы ночь за ночью бродить по околице деревни в ожидании появления стремительной черной тени. А сейчас кроны прозрачны, и если бродить по лесу, задрав голову, то рано или поздно заметишь среди веток что-то массивное и темное. Впрочем, у меня был способ попроще. Я слегка встряхнул левой рукой. Из рукава высунулась черная змеиная голова с ярко-желтыми пятнами по бокам. Вылезать целиком Черныш не хотел — в рукаве было тепло, а снаружи голые ветки прихватило инеем. Я согнул руку так, чтобы голова Черныша оказалась на уровне моего лица, чтобы наши глаза встретились. Взять под контроль маленький и туповатый мозг рептилии было несложно. Еще минута — и уж выполз целиком, обвился вокруг моего запястья, расправил узкие острые крылья… Черныш был моим шедевром. Я гордился им куда больше, чем шестилапой крысой. Четыре лапы или шесть — не так уж важно, принципиально это на способ передвижения не влияет. А вот пришить ужу крылья сокола-чеглока! Пересаживать их пришлось вместе с грудными мышцами, чтобы было, чем махать, а заодно и с грудиной, поскольку в змеином скелете эти мышцы не к чему крепить. А потом еще надо было донести до тупой змеюки, что теперь она может летать, а не только ползать… Долго я с этим бился. Раскачивал кусок мяса на верёвочке над его головой, побуждая прыгнуть, подбрасывал его самого в воздух и ловил в последний момент, у самого пола. Теперь Черныш вполне освоился в новой стихии. Разумеется, настоящему соколу он уступал в скорости, зато длинное гибкое тело прибавляло ему маневренности. Но, как и все змеи, он ценил покой и тепло. И больше всего любил сидеть у меня в рукаве, обвившись вокруг руки и плотно прижав крылья. ​‌​​​​​​‌‌‌Я подбросил Черныша в воздух. Торопливыми взмахами узких серповидных крыльев он набрал высоту, сделал круг над поляной, поймал воздушную струю… Я сидел на старом пне, ​​‌​‌​‌​​‌‌ ​‌​‌​ ​‌‌‌‌‌‌‌полуприкрыв глаза. Одно, хорошо знакомое мне животное — это не то же самое, что два десятка диких зверей. Чтобы управлять Чернышом, видеть его глазами и выбирать за него путь, мне не надо было полностью отключаться от собственного тела. При необходимости я мог бы и пройтись, и ответить. Но пока такой необходимости не было. Крылья крыльями, а все же ужи плохо летают, тратят много энергии и быстро устают. Через пару часов я позволил Чернышу вернуться. Пустил его в рукав погреться, влил в раскрытую пасть сырое яйцо, разболтанное с мясным фаршем и муравьиными личинками. Такая смесь быстро усваивается, в отличие от обычного корма, мяса или рыбы. Дал ужу отдохнуть с полчаса, сам в это время честно мерил лес шагами, вглядываясь в вершины деревьев. Потом снова отправил его на поиски… Черныш возвращался в третий раз, когда я заметил внизу темное пятно. Заставил его снизиться, облететь кругом. Хорошенько разглядел окрестности и поспешил к опушке. Как я ни старался запомнить место, а все же нам с Гауэйном пришлось попетлять по лесу, прежде чем мы нашли нужное дерево. Гауэйн всю дорогу ворчал, почему я не оставил насечек на стволах, обозначая путь. И он был, конечно, прав — а рассказывать ему про Черныша я не собирался. Теперь Гауэйн стоял под деревом, задрав голову. Я, не дожидаясь команды, собирал валежник. Специально выбирал сырой — костер должен был получиться дымным. Когда пламя разгорится, надо будет бросить туда пучок белого шалфея, его дым действует на кодрилл одурманивающе. — Сходи за водой, пока время есть, — неожиданно приказал Гауэйн, снимая с пояса пустую флягу, — а то во рту пересохло. Я слегка удивился, но спорить не стал. До родника было не так уж далеко, мы проходили мимо, когда шли сюда. Смутную тревогу я почувствовал на полпути назад. Сначала и сам не мог понять, что тут не так. Потом понял — от костра пахло совершенно точно не шалфеем. Когда-то я умел ходить по лесу совершенно бесшумно. Сейчас, конечно, уже многое забылось — но и Гауэйн явно не умел слушать так, как тот охотник, у которого я прожил полгода. Я сделал круг, обходя его, подошел к костру с другой стороны. Наклонился, подобрал сухой цветок чертополоха. Постоял, бессмысленно разглядывая его. Обернулся. Гауэйн все-таки расслышал мои шаги. — Зачем? — спросил я, протягивая ему чертополох. — Ты не поймешь, — он выговорил это, словно плюнул. — Я постараюсь, — ответил я миролюбиво. Это было чистой правдой. Я хотел понять его, поверить его объяснениям, принять его оправдания… Я был готов сделать все возможное, только не поверить в его подлость. Что бы нас ни разделяло, мы были братьями. — Не поймешь, — повторил он. — Что ты можешь понять? Ты заявился на все готовенькое… ну еще бы, с таким отцом! Ты и дня неофитом не ходил, тебе все и так зачли, и в аколитах небось не задержишься! А меня три года за книгами просидеть заставили! Три года! Думаешь, это потому, что я такой дурак, не мог раньше выучить? Я молча покачал головой. Дураком он, конечно, не был. Только ум у него работал как-то… неправильно. Может, потому его и не допускали до экзамена? Он едва ли заметил мою реакцию — спешил выговориться, выплеснуть. — У меня, знаешь ли, отца-инквизитора не было! Мой отец в лавке торгует, похлопотать за меня не может! Отец-лавочник, несомненно, безмерно гордится сыном. И наверняка не скрывает этого чувства. И уж точно Гауэйн не уходил из дома в пятнадцать лет, не голодал и не мерз… — Я уже десятый год в Братстве, — он уже почти кричал, — а чего я добился?! — Ты паладин, — вставил я. — Не все становятся мейстерами. — Не все! — он рассмеялся злым, горьким смехом. — Уж точно не такие, как я! Ты-то, поди, в гроссмейстеры метишь? Надеешься, что старик по дружбе тебе свой значок отдаст?! Я покосился на свою грудь, туда, где к куртке был приколот медный значок в виде буквы I. У Гауэйна значок точно такой же, только из стали. А у гроссмейстера — золотой. — Не надеюсь, — честно ответил я. — Мне и мой нравится. Я не умею людьми руководить. — Врёшь! — бросил он, оскалившись. — Все хотят наверх, и ты тоже! — Ладно, я понял, — мягко кивнул я. — А это тут при чем? Я снова качнул перед ним веточкой чертополоха. — Потому что убить одурманенную тварь, пока она еле двигается, любой дурак сможет! На таком славы не заработаешь! — А разъярённую ты не сможешь убить, — возразил я. — И даже вдвоем мы вряд ли справимся. — С сытой — справлюсь! — бросил он в ответ. Это было ударом под дых. Я до конца хотел верить ему — озлобленному, себялюбивому, рвущемуся к власти… брату… Что же, дураком он действительно не был. Одно дело — просто приволочь из леса клыкастую голову кодриллы, совсем другое — убить разъярённую тварь, которая мечется по деревне, ломая заборы, разнося в щепу сараи, убивая всех, кто на глаза попадется… А то, что после трех-четырех убитых она отяжелеет и замедлится — этого никто не поймет… Хотя, если подумать, он все же дурак. Допустим, он склонит на свою сторону людскую молву, но неужели он надеется обмануть гроссмейстера? — А потом что? Что братьям объяснишь? — Объясню, что кодрилла слишком голодная и злая оказалась, шалфей не подействовал! — А мне как рот заткнешь? — А кто тебя спрашивать будет?! Аколиты отчетов не пишут! Точно дурак. Только что орал на весь лес, что я на особом положении, в любимчиках у гроссмейстера… Я посмотрел вверх, на дерево. Тварь уже просыпалась, ворочалась — пока медленно, вяло. Времени было мало, но все же я дал ему последний шанс. — Ты ведь не для этого пошел в Братство. Это же неправильно! Сожги шалфей, это ее хоть немного усмирит, и вдвоем мы справимся! — Мораль мне читать будешь?! — он сам был похож на волколака, одного из тех, на которых мы недавно охотились. — Ну, давай! Что еще скажешь?! Я помолчал, подбирая слова. А потом заговорил тихо и медленно: — Скажу, что я поклялся своему отцу беречь и защищать невинных людей. И я посмотрел ему в глаза. Честное слово, я бы убил его, легко и без мучений. Но кодрилла не питается падалью, а в одиночку я точно не справился бы с разъярённой тварью. Я взял его тело под контроль. Едва успел, прежде чем тварь стремительно соскользнула вниз по стволу. Я заставил его драться — точнее, сам дрался его телом, словно марионеткой. И ощущал его боль, когда клыки кодриллы вонзились ему в бедро, когда тварь оторвала ему руку… Не знаю, чувствовал ли он сам что-нибудь. Потом я разорвал связь. И дал кодрилле насытиться. Одного тела ей маловато, но все же движения стали ощутимо медленнее… Я вернулся домой с черепом кодриллы в чересседельной сумке — все остальное осталось местным жителям. С левой рукой на перевязи. И с отчетом, в котором, помимо всего прочего, описал геройскую гибель брата Гауэйна. Брат гроссмейстер принял меня в своем кабинете. Обычно аколиты туда не заходят, но кто-то же должен был доложить о поездке. — С рукой как, серьезно? — заботливо спросил он. Я покачал головой: — Кости целы, связки тоже, а остальное заживет. Разумеется, я не собирался рассказывать, как правой рукой собирал по поляне куски левой — два пальца пришлось выковырять из пасти кодриллы. И про те снадобья, что у меня всегда с собой, в потайном кармане сумки, я тем более промолчал. Брат гроссмейстер кивнул, рассеянно скользнул взглядом по странице моего отчета… И неожиданно спросил: — Ты не хочешь рассказать правду про то, как погиб брат Гауэйн? — Нет, — коротко ответил я. — И почему же? — брат гроссмейстер смотрел на меня с интересом. — Потому что у него отец жив. Я не стал объяснять подробнее. Зато сообразил, что должен сам потребовать объяснений. — Вы ведь знали, да? — Догадывался, — уточнил он. — Догадывался, но не хотел верить. — А что же не предупредили? В общем, ответ мне не требовался. И так все понятно — несправедливое подозрение, непредвзятый взгляд, и так далее, и тому подобное… И брат гроссмейстер ответил правильно. — Извини. Я был уверен, что ты справишься. Потом он долго и подробно расспрашивал меня, как я искал в горах ту самую пентаграмму, какие артефакты и в каких комбинациях использовал. — Полгода же еще не прошло, — проговорил он наконец словно про себя. — Два месяца осталось, — согласился я. — А у вас еще кто-то под подозрением есть? Он засмеялся. — Нет, хватит с тебя. Брат Огастин точно вне подозрений, мы с ним дружим дольше, чем ты на свете живешь. Втроем дружили — я, он и твой отец.