Беречь и защищать

Гауэйн ошибся — я прослужил аколитом не полгода, а дольше. На два месяца. Я не знал и не собирался спрашивать, Огастин ли задержал мой переход на следующую ступень, или это было решение гроссмейстера. Какая разница? Служить Братству и выполнять клятву я мог и аколитом. А если уж совсем честно — я бы не возражал, чтобы задержаться в этом статусе и подольше. Брат Огастин был совершенно не похож ни на моего отца, ни на брата гроссмейстера — и в то же время похож, в чем-то неуловимом, таком, что невозможно сформулировать. Слова гроссмейстера о том, что они с моим отцом были друзьями, волновали мое воображение, заставляли внимательно присматриваться, прислушиваться. Скажи мне, кто твой друг… Я всматривался в Огастина, словно надеялся увидеть в нем отцовские черты. Большой, сильный и добродушный, Огастин был похож на медведя. То и дело хлопал меня по плечу, много и громко смеялся, рассказывал о своих похождениях, в том числе и вместе с моим отцом. Когда я в первый раз увидел его в бою, то понял, что предпочел бы встретиться с настоящим медведем. И даже с несколькими сразу. По утрам мы с ним уходили в Академию. Он вел занятия с неофитами, разбирал отчеты паладинов о происходящем в подконтрольных ему областях, обсуждал новости с другими мейстерами. Я сидел в библиотеке над тяжелыми толстыми фолиантами из запирающихся на замок шкафов. Странное дело, Огастин вроде и не устраивал мне экзамена, даже такого, как в свое время брат гроссмейстер — но в книгах, которые под роспись выдавал мне библиотекарь, я находил именно те сведения, которых мне не хватало, объяснения именно тому, чего я не понимал. Когда глаза начинали уставать и болеть от выцветшего шрифта, я шел в тренировочный зал, ну или на площадку, смотря по погоде. Последние годы я тренировался только с Жилем, и пользы от него было немногим больше, чем от манекена. Разумеется, я старался уравнять наши с ним силы — использовал отягощение, оружие брал хуже, чем у него… Но все равно настоящего, достойного противника он мне заменить не мог. Среди паладинов были люди, привыкшие к разным видам оружия, к разным стилям. Я старался выбирать таких, у которых мог перенять что-то новое. Отдыхая после тренировки, мы разговаривали, делились опытом, а порой и о чем-то постороннем беседовали. И понемногу у меня кое с кем складывались приятельские отношения. Это было даже странно, я ведь привык считать себя одиночкой. Иногда кто-нибудь из мейстеров, включая Огастина, звал меня — показать неофитам какой-то прием, а то и вовсе провести занятие. Новички косились на мой значок с недоумением, переходящим в высокомерие. Понятное дело, медный в моем возрасте… Многие получали стальной значок, будучи моложе меня лет на десять. Впрочем, менее всего меня волновали усмешки глупых юнцов. А умные — переставали ухмыляться уже через пять минут тренировки. Иногда я заглядывал в кабинет Огастина, когда он занимался с неофитами. Я садился в углу, слушал. Пусть я все это давным-давно знал, все равно мне было интересно. И слушать, и наблюдать за тем, как восторженно смотрят на него юнцы. Огастин не возражал против моего присутствия, даже наоборот, одобрял: — Правильно, набирайся опыта! Вот получишь серебряный значок, тоже будешь мальчишек учить. — Да я, может, его и вовсе не получу! — возражал я. Он смеялся: — Это ты-то?! Брось! Тебя отцовский кабинет ждет. Потом неофиты расходились, а мы с Огастином оставались, обсуждали занятие — достаточно ли понятно, или, может, наоборот, не надо так уж разжевывать… каким примером лучше было бы проиллюстрировать это явление… Я сознавал, что Огастин между делом проверяет меня, но не имел ничего против. Иной раз обсуждали мы и самих занимающихся. — Похоже, этого парнишку отчислять придется. Обратил внимание, с каким лицом он слушал? Я обратил, ага. Парень явно смаковал жестокие, кровавые подробности. Наслаждался. — А Гауэйна не отчислили. Я был уверен, что Огастин не станет удивляться и переспрашивать. Он и не стал. — Не отчислили, да. Ты знаешь, сомнения-то были… Три года держали в неофитах, не допускали к экзаменам. Но с другой стороны, самолюбие, жажда славы, жажда власти — это ведь само по себе не беда. Всего этого и честным путем добиться можно. Кто же знал… Вечером мы возвращались домой. Амис, жена Огастина, встречала его в дверях, они обнимались. Я жадно всматривался в обоих. Интересно, мать так же выходила навстречу отцу? И он так же улыбался ей, как улыбался своей жене Огастин? Я пытался представить себе на лице отца такую улыбку. Получалось плохо. Может, если бы мать была жива, у отца не было бы таких горьких морщин между бровей? Чуть позже приходил домой сын Огастина Арно, невысокий крепыш старше меня лет на пять. Он хоть и не пошел по отцовским стопам, но тоже служил в Братстве — лекарем. Мы вчетвером ужинали, за столом разговаривали, смеялись… Смешно — на четвертом десятке я впервые узнал, что такое ужин в кругу семьи! Вечер я обычно проводил в общении с Арно. Мы играли в шахматы, обсуждали политику и женщин. Как-то Арно упомянул свои изыскания в медицине. С тех пор другие темы для разговоров были забыты. Арно рассказывал мне о способах сохранить конечность при оскольчатом переломе, о ведении ран грудной клетки с повреждением легкого… В ответ мне очень хотелось рассказать о своих опытах, да хоть Черныша ему показать. Он, несомненно, смог бы оценить качество работы… Ну уж хотя бы в рассуждениях о свойствах трав и минералов я мог не скрывать своих познаний. Мы спорили, в чем лучше вываривать железо для лечения бледной немочи, и обсуждали эффективность разных способов экстракции эфирных масел. После таких разговоров остро хотелось вернуться к своим разработкам. У меня ведь еще немало интересных задумок было в планах, и многие из них были бы мне полезны и в моем нынешнем качестве. Хорошо, что я забрал домой немалую часть химикалий. Вот только где устроить лабораторию, чтобы никто из слуг случайно лишнего не увидел? В подвале, пожалуй, вентиляция слабовата будет, а дополнительную вытяжку устраивать — лишние хлопоты, да и деньги. Попробовать, что ли, на чердаке? Порой мы с Арно засиживались за полночь, а наутро оба зевали в кулак. Амис полушутя дергала нас обоих за вихры, ворчала: — Ох, мальчики, дня вам не хватило, чтобы наговориться? По ночам спать надо! То, что оба «мальчика» заметно выше ее ростом и у обоих на висках седина, ее не смущало. И смотрела она на меня и Арно, казалось, одинаково ласково. Странное дело — я всю жизнь остро, до боли, тосковал по отцу. Мне не хватало его и тогда, когда мы были рядом, и вдвойне — когда я ушел из дома. Но почему-то я никогда не думал о матери. То есть думал — как об отцовской потере, не о своей. Я знал, как плохо отцу без нее. Но никогда не думал, плохо ли без нее мне самому. Это ведь не больно — потерять то, чего никогда не имел… В очередной раз заглянув в родной дом, я неожиданно даже для себя спросил старика Жанно: — Скажи, ты помнишь мою мать? — Госпожу Элизу? — если он и удивился, то не подал виду. — Конечно, помню! — Расскажи мне о ней, Жанно! Он рассказывал, а я сидел, почти отвернувшись, чтобы он не видел моего лица. Сидел молча, только губы до крови кусал… Интересно, понимал ли Арно, насколько ему повезло? Кстати, яйцо арассы заметно изменилось, почти полностью окрасилось зеленым и загрубело на ощупь. Надо было наконец решать, что с ним делать. Отдавать детеныша на опыты неофитам было жалко. Оставить себе? Так ведь придется прятать от слуг. Хватит того, что я Черныша прячу! И еще надо будет как-то придумать… шоры ему надеть, что ли, чтобы избежать несчастных случаев… К слову, Черныш за это время здорово избаловался. По вечерам я сажал его на пол, чтобы он размялся, полетал или хотя бы поползал по комнате. А просыпаясь утром, я неизбежно обнаруживал его на подушке рядом с собой. Нашел, называется, теплое местечко! Раньше в виварии сидел и не жаловался. Нет, надо его от этого отучать. Я, может, еще жениться надумаю! Не все же мне со змеюкой спать. Я представил себе, как отреагирует моя гипотетическая супруга, обнаружив, что между нами пригрелась змея. Да уж, скучно не будет… Выездная работа у Огастина бывала значительно реже, чем у Гауэйна. Оно и понятно — паладины разбираются с материальными тварями, мейстеры имеют дело с демонами. И еще иногда с людьми. Такие выезды были значительно интереснее и познавательнее, чем с Гауэйном. И значительно опаснее. Я ведь прежде не так много имел дел с потусторонними сущностями, и уж точно не вызывал таких, про кого не был уверен, что смогу изгнать. Примера наставника хватило, чтобы не замахиваться на то, что мне не по силам. А теперь мне приходилось иметь дело с тварями, которых вызывал не я. Некоторых вообще никто не вызывал, они сами проскользнули в наш мир сквозь спонтанные порталы. Но таких было немного. Чаще твари оказывались в нашем мире не случайно, а по воле призвавшего их мага — самонадеянного глупца, связавшегося с сущностью сильнее себя, или расчетливого злодея, сознательно натравившего тварь на беззащитных людей. В первом случае маг сам же и становился первой жертвой призванной им сущности. Во втором — найти и остановить его должны были мои новые товарищи… Вообще я, к своему удивлению, узнавал довольно много нового. Например, я не задумывался прежде, что порталы, предназначенные только для изгнания, отличаются от тех, что используются для призыва. А ведь действительно, такой односторонний портал удобнее в использовании, и даже если не удастся его в полной мере закрыть, он будет более-менее безопасен для людей. А полноценно закрыть портал, открытый второпях, в не приспособленном для этого месте, иногда бывает очень сложно. Кстати, один раз мы с Огастином специально выезжали ради этого. Мейстер Хениг, только месяц как получивший серебряный значок, сумел изгнать пятерых мелких демонов, но вот портал за собой не закрыл, и никто не упрекнул его за это. Сопровождавший его паладин и так едва сумел довезти Хенига живым до лекаря, слишком много сил тот потратил в процессе изгнания. Руководствуясь указаниями Хенига, мы с Огастином слегка поплутали по лесу, прежде чем вышли к нужному месту. Местом оказалась излучина речушки, залитая по щиколотку весенним половодьем. Я невольно задумался — откуда, из какого мира были те твари, что решили обосноваться именно здесь? Кому оказалась по вкусу мутная холодная вода? Разумеется, демонов-архонтов существует бесчисленное множество, на каждую стихию найдется, но именно про таких я прежде не слышал. Закрывать пентаграмму Огастин доверил мне. Я и не возражал, дело привычное. Сложность заключается в том, что тут нет единого правила, к каждому порталу нужен свой подход. Но в данном случае я точно знал, как именно его открывали, так что справился без особого труда. Огастин наблюдал за мной с невозмутимым лицом, а по окончании одобрительно кивнул: — Молодец, чистая работа! Сразу видно, чей сын. — Что видно? — не понял я. — Ну, закрываешь так же, первое движение по большой диагонали. Твой отец так же делал. Надо же, а я и не знал! Откуда мне было знать такое?! — Да просто так удобнее, — возразил я. — Это кому как, — хмыкнул Огастин. — Мне, например, удобнее начинать с периметра. Так что не спорь, парень, я же вижу, что у тебя даже жесты похожие. Я не стал спорить. Но все равно… Конечно, это было просто случайное совпадение. Изгонять демонов мне с моим наставником тоже случалось. Шел второй месяц моего ученичества у Огастина, когда братство получило очередное тревожное сообщение о странных тенях среди дня и блуждающих огнях по ночам — и о десятке погибших людей. Мы отправились в путь втроем — кроме меня, Огастин позвал с собой молодого паладина Рондола, одного из тех, с кем я постоянно встречался на тренировочной площадке. Я даже не удивился, узнав, что в своё время Рондол тоже был аколитом Огастина. Еще по-зимнему черные перелески по сторонам дороги сменялись зеленеющими полями. Солнце грело уже совсем по-весеннему, и высоко в небе звенели жаворонки. Огастин был, как всегда, благодушен и жизнерадостен, Рондол, как всегда, спокоен и невозмутим. О том, что ждет нас впереди, мы не говорили — Огастин считал вредным для дела раньше времени строить версии и тем более что-то планировать. — Вот осмотримся на месте, тогда и думать будем! А пока мы ничего толком не знаем, какой смысл думать? Так что мы ехали молча — или, когда молчание надоедало, разговаривали обо всякой ерунде. Огастин рассказывал байки про то, как он сам учился когда-то, причем умудрялся даже серьезные вещи рассказывать невероятно смешно. И, право же, любой, увидев нас троих, решил бы, что мы едем на увеселительную прогулку. На третий день к вечеру мы добрались до нужного нам городка. Переночевали на постоялом дворе, с утра отправились на поиски. Проще всего было бы воспользоваться магическим шаром, вот только такого рода артефакты однозначно считались чернокнижием — и в общем-то не сказать, что безосновательно, учитывая, как именно изготавливались такие шары. Так что я не выделывался, пользовался тем же, что и остальные братья — плетеные из ореховых прутьев браслеты, заговоренные серебряные кольца… В крайнем случае, конечно, я мог бы найти повод, чтобы уединиться и все-таки посмотреть в шар. Но в данном случае такой необходимости не было, и потом, мне же надо привыкать. Один раз можно тайком воспользоваться запретным средством, другой раз… но рано или поздно все равно кто-нибудь заметит. Нет, раз уж взялся, раз уж надел значок — надо быть как все. Браслет, сжимающий руку при приближении к нечисти, кольцо, нагревающееся вблизи активизированных порталов… Надо будет потом получше разобраться в устройстве этих артефактов. Попробовать разные настройки, комбинировать разные материалы… Нет, обязательно нужна в доме лаборатория. На чердаке? Или все-таки в подвале, для безопасности? Я мотнул головой, отгоняя несвоевременные мысли. Судя по всему, мы уже приближались к цели. Еще полсотни шагов. Деревья расступились, и мы увидели развалины, настолько древние, что едва ли можно было понять, чем это строение было изначально. Кольцо уже почти обжигало палец. Несколько минут поисков, и мы оказались в единственном более-менее сохранившемся помещении с тремя стенами и остатком потолка. Каменные плиты пола едва угадывались под слоем мха, травы, нанесенных ветром опавших листьев. И только в одном углу камень был тщательно очищен, и на нем слабо, едва заметно светились линии пентаграммы. А вокруг все было забрызгано кровью. И судя по ее количеству, о маге, открывшем портал, можно было уже не беспокоиться. Вот теперь точно не стоило отвлекаться, иначе вполне можно было разделить его судьбу. Мы, все трое, разглядывали стены и пол, прислушивались, принюхивались. Значение имели каждая деталь, каждая мелочь. Пахло ли от пентаграммы серой, мускусом или медью? Одинаковые ли следы оставляли тяжелые лапы на мягком мху, или они менялись шаг от шага? Сколько когтей было на тех лапах? На какой высоте оцарапаны стены, в каком направлении брызгала кровь? Тварь возникла неожиданно и совершенно бесшумно. Но нас было трое, мы были настороже и страховали друг друга. Я оглянулся, услышав оклик Рондола. И успел упасть на землю, перекатом уйти от удара когтистой лапы. Рондол уже стоял в стойке, и на лезвии его палаша мягко светился серебряный узор. Еще миг, и я со шпагой в руке оказался напротив него, по другую сторону от твари. Шпага была моя собственная, я ею уже много лет пользовался, привык к ней. А вот серебряную насечку на ней сделали уже в братстве, вскоре после того «экзамена». Теперь символы активизировались, и шпага разила потусторонних сущностей не хуже, чем материальных. Тварь металась между мной и Рондолом — уродливая пародия на человека, вызывающая скорее отвращение, чем ужас. В полтора человеческих роста, багрово-фиолетового цвета, с рудиментарными кожистыми крыльями, с удлиненным, почти лошадиным черепом. И, разумеется, с полным набором клыков и когтей. За моей спиной Огастин читал формулу изгнания — ровным спокойным голосом, словно сидел в своем кабинете перед неофитами. Демон чувствовал, откуда ему угрожает основная опасность, рвался к Огастину. Мы с Рондолом отвлекали и удерживали его, нападая по очереди с двух сторон. Свечение пентаграммы усилилось. Почти машинально отбивая удары когтистых лап, я торопливо соображал. Классификаций демонов немало, и все они не взаимоисключающи, поскольку основаны на разных качествах. Судя по агрессивности, явно из группы Меркурия по Уиклиффу, скорее всего из группы Мегеры по Агриппе. Несомненно земной, у огненных или водных следы не были бы так глубоко вдавлены — местами до самого камня. И раз до сих пор не покинул это место, то, вероятно, относится к группе Спектра. Карманы у меня были заранее набиты сушеными травами. Потом куртку отстирывать придется, но это неважно, а сейчас дорого каждое мгновение. Я воспользовался моментом, когда демон отвернулся к Рондолу, и метнул в его сторону гость листьев полыни, потом крапивного семени. Тварь взвыла, точно от боли. От низкого, на пределе слышимости, рева заломило виски, закружилась голова — зато и демон двигался явно медленнее, и замахи его стали менее уверенными. Рондол, похоже, пришел к тем же выводам, что и я. И в свою очередь, пока демон пытался обойти меня, обмотал правую кисть ниткой бус из сердолика. Уж не знаю, чем он за это расплачивался, но каждый его удар стал, казалось, вдвойне болезненнее для твари. Светился уже не только контур пентаграммы, но и камни внутри ее. Огастин возвысил голос. Тварь заметалась, от нечеловечески низкого воя задрожали стены, угрожая похоронить нас всех четверых. Еще несколько слов — и демон оказался внутри столба света, его тело словно таяло, теряло форму. Огастин продолжал читать формулу. Я оглянулся и увидел, что Рондол лежит на камнях, обеими руками зажимая рваную рану на бедре, и между побелевшими пальцами бьют фонтанчики алой крови. Я кинулся к нему, на ходу срывая с плеча сумку. Упал на колени рядом с ним, силой заставил его разжать руки. Из глубины раны выплескивалась пульсирующая алая струя. Жить паладину оставалось минут пять. Я сунул руку прямо в рану, нащупал кровоточащий сосуд, сдавил его пальцами. Второй рукой нашарил в сумке иглу с заранее вставленной нитью. Остро не хватало третьей руки. Тварь, уже лишеная всякого сходства с человеком, билась внутри пентаграммы. Огастин продолжал повторять слова изгнания. Я знал, что формула закончилась давно и что сейчас он импровизирует, сам подбирает нужные фразы. Отвлекать его было никак невозможно. Я взял своей рукой ладонь Рондола, похолодевшую и вялую. Заставил сжать пальцы на порванной артерии. Сам взялся за иглу. Тварь окончательно исчезла в пульсирующем свете пентаграммы, и теперь Огастин спешил закрыть портал. Лицо Рондола побелело, по нему текли крупные капли пота. Дыхание было учащенным и прерывистым. Сосуд выскальзывал из-под его бесчувственных пальцев. Шить на ощупь в глубине залитой кровью раны не получалось, нитки рвались, швы прорезались. Я быстро огляделся. Все внимание Огастина занимала угасающая пентаграмма. Сам Рондол уже, кажется, ничего не замечал. Я вынул из потайного кармана сумки маленькую бутылочку с густой черной жидкостью. И плеснул несколько капель в рану. Если бы Огастин услышал список ингредиентов этого зелья, то, наверное, убил бы меня на месте. Да и сам Рондол, возможно, тоже. К тому времени, когда Огастин окончательно закрыл портал, я уже накладывал повязку. — Как он? — спросил наставник с тревогой в голосе. — Нормально, — ответил я, закрепляя бинт. — Крови много потерял, а так ничего. …Закончилось мое ученичество так же незаметно, безо всякого пафоса, как и началось. С утра я, как всегда, сидел в библиотеке. И уже подумывал, что пора размяться, когда в дверь просунулась растрепанная голова парнишки-неофита. Слегка задыхаясь — видно, бегом бежал — он сообщил, что меня зовет в свой кабинет гроссмейстер. Может, это глупо, но мне и в голову не пришло, зачем меня зовут. Я вошел. Кабинет показался мне неожиданно тесным. И немудрено — кроме собственно гроссмейстера, там уместились десяток мейстеров. Все, кто в тот момент не был на выезде. — Ну вот он, прошу любить и жаловать, — с добродушным смешком сообщил остальным Огастин. Все оживились, стали разглядывать меня так, словно впервые увидели. Я стоял спокойно. Пусть смотрят, дыру во мне не проглядят. — Отчеты вы мои все читали, так что рассказывать мне нечего, — добавил Огастин. — Да мы его и не по отчетам знаем, — возразил мейстер Ранульф, тот самый, с которым мы вместе волкодлаков гоняли. — Ну и по отчетам тоже, — не согласился мейстер Хениг, все еще бледный после того случая. — Ну, значит, говорить не о чем, давайте сразу голосовать, — предложил брат гроссмейстер. — Я «за». С этими словами он поднял руку. Следом за ним Огастин, а там и остальные. Смешно признаться, но я все еще ничего не понимал. Потом гроссмейстер встал, подошел ко мне. Сам отколол от моей куртки медный значок, поменял на стальной. И крепко пожал руку. — Поздравляю, брат! — Спасибо, — пробормотал я неловко. Он улыбнулся — широко, открыто. — Расти скорее до серебряного! Потом все шумели, смеялись, жали мне руку, хлопали по плечу… Я вышел из кабинета слегка ошеломленный и оглушенный. А там меня ждали несколько паладинов с Рондолом во главе. — Ну, поздравляем, брат! И все началось сначала… А вечером, за праздничным столом, на меня вдруг накатило осознание, что я последний раз ужинаю в этом доме. В этой семье. И последний раз ночую под этой крышей. Ну, с Огастином я по-прежнему буду видеться практически каждый день, это понятно. Да и с Арно встретиться — не проблема. Лазарет, где он работает, находится на территории Академии, в полусотне шагов от основного здания. Но это будет уже не то. Короткие, деловые встречи… И Амис я теперь неизвестно когда увижу. И таких семейных ужинов больше не будет. Ну и правильно. Они трое — семья. А я… так, случайный гость, оказавшийся под их кровом решением гроссмейстера. У Огастина и до меня было немало аколитов, и после тоже будут… Амис словно услышала мои мысли, вдруг обняла меня, сказала ласково: — Ты уж дорогу к нам не забывай, приходи в гости! Приходи, не стесняйся! Интересно, она всем аколитам мужа такое говорила, или как? После ужина я поднялся в свою комнату. Последний вечер она была моей. Наутро надо будет собирать вещи. Я сел на кровать, вытряхнул из рукава Черныша… Дверь открылась без стука. На пороге стоял Арно с бутылкой в каждой руке. — Ну что, в шахматы сыграем напоследок или пить будем? — спросил он очень серьёзным тоном. — И то, и другое, — после недолгого раздумья ответил я. В этот вечер мы, словно сговорившись, не обсуждали ничего серьёзного. Играли в шахматы, пили, рассказывали дурацкие байки, над которыми смеяться можно только спьяну. В какой-то момент я заметил, что Арно с пристальным вниманием уставился куда-то в сторону. Посмотрел туда же и обнаружил, что Черныш, тварь безмозглая, выполз на середину комнаты. — Ты тоже его видишь? — спросил Арно безо всякого страха, с искренним любопытством в голосе. — Кого?! — удивился я со всей возможной искренностью. — Значит, не видишь, — логично рассудил он. — Забавно! Вот до крылатых змей я еще не допивался. Это же надо, какое у меня воображение! У змей же грудины нет, как они могут летать? Разумеется, он был прав. Без грудины с килем летать никак невозможно, поэтому мне и пришлось в свое время пересаживать все вместе. Черныш, как по заказу, подпрыгнул, взлетел, пометался по комнате и угнездился где-то на шкафу. Арно проводил его взглядом, помотал головой и налил нам обоим еще по бокалу. — Ну, брат, давай по последнему! А то еще и не такое привидится… На секунду у меня мелькнула подлая мыслишка — встретиться с ним взглядом, соприкоснуться разумами… и стереть из его памяти эти несколько минут. Он пьян и доверяет мне, так что сопротивляться не сможет. Нет. С братьями так не поступают. — Да, достаточно на сегодня, — согласился я. — А то ведь и правда демоны мерещиться начнут. А мне их и на трезвую голову хватает!