***
Пальцы не дрожат, когда затягивают узел. Ваньинь, навострив уши, не отрывает глаз от запертой — несколько раз перепроверил — двери: сейчас главное, чтобы никто не увидел. Меньше всего ему сейчас нужно привлекать к своей персоне внимание и делаться главным героем новых кривотолков. Хотя нет, ещё меньше ему нужно объяснять, почему он болтался в петле, если руки на себя накладывать не собирался. Шаг вперёд. Миг свободного падения. Рывок, едва не вышибающий кадык изо рта. Удавка натягивается, крепко обнимая шею. Воздух оставляет лёгкие. Тело рефлекторно пытается сделать вдох, но сдавившая горло тугая коса из льна не даёт воздуху пробиться внутрь. Перед глазами начинают мелькать множащиеся цветные мушки, которые постепенно превращаются в отливающие всеми оттенками радуги чёрные пятна. Они, будто спруты, протягивают друг к другу щупальца, расползаются чернильными кляксами, застя взгляд. Кровь пытается проскользнуть сквозь сдавленные верёвкой сосуды, но это сложно, поэтому она скапливается, кажется, готовая разорвать артерии, а продавленная жёстким ворсом до ссадин кожа потихоньку немеет. В неопределённый момент воздух словно густеет, наливается жаром, медленно становясь жидким металлом, но наваждение длится мгновение — в следующее сознание уже захватывает знакомая чернота. И эту черноту растворяет свет ярких любимых глаз. Стоит им возникнуть перед Ваньинем, отметину от удавки окончательно перестаёт жечь, а когда следом проявляется прекрасное лицо, озарённое ласковой улыбкой, но слишком уж серьёзное, задумчивое, удушье тоже уходит в небытие. А в следующий миг юноша приходит в себя на полу знакомых покоев с уже свободной от развязавшегося из-за своей продуманной конструкции, подсмотренной с утра в свитке, узла шеей. Глаза слезятся, а губы, треснув до выпавшей на них алой капли, растягиваются в улыбке: догадка подтвердилась — теперь есть надежда. Но сознание вернулось слишком быстро. Нет, теперь Ваньинь не остановится. Если нужно ещё, будет ещё. Как только взгляд перестаёт плыть, а голова идти кругом от волной поднявшейся от удара боли в спине, руки тянутся к сапогам, и в следующую минуту лезвия рассекают плоть, оставляя в ней тонкие борозды с идеально ровными краями. Мало. Будь Ваньинь чуть более безумен, он решил бы, что они намеренно вредят ему куда меньше чем должны. Боли не прибавилось даже в тот момент, когда они пересекли полученный ещё Цзян Чэном шрам на груди, такой же тонкий и аккуратный как их следы, — только когда юноша распарывает по всей длине розоватые рубцы от резаных ран и разрывает клинками бугристые следы от ожогов, её удаётся сделать достаточно сильной, чтобы до сквозных дыр стискивать зубами свёрнутую в несколько слоёв ткань и змеем извиваться, ударяясь спиной и локтями об пол. Головокружение наконец достигает того предела, на котором давно поплывшие очертания потолка срываются с места на бешеной карусели, а следом взгляд заволакивает тьма. Кажется, Ваньинь куда-то падает сквозь кружащий вокруг него, замедляя бесконтрольный полёт, поток прохладного ветра. В ушах звенит так, что заклинатель даже не слышит его песню. В какой-то момент далеко вверху возникают неподвижные светлячки, и их мерцание сплетается в призрачный образ, отдающийся сладкой болью в сердце. Ваньинь смотрит в невозможные глаза, и от плещущей в них горечи к горлу подкатывает ком. Когда он снова приходит в себя, оправляется немного, обрабатывает раны и отмывает от крови пол, заметая следы, из головы не выходит, отчего мама была так печальна. Что-то случилось? Её тоже тяготит их разлука? Или это он расстроил её? Юноша уже собирается вновь отправиться к ней, как вдруг за окном раздаются вопли Мадам Юй и робкие голоса адептов. Занесённый над рукой нож останавливается. Заклинатель ещё успеет сделать это, а сейчас кому-то может быть нужна его помощь. Быстро набросив одежды и убедившись: они полностью скрывают свежие повреждения, Ваньинь, чувствуя нарастающую слабость, спускается туда, где успел уже дважды оказаться под Цзыдянем. Оставаясь за дверью, он жестом подзывает одного из стоящих ближе всех ко входу адептов и тихо спрашивает: — Из-за чего скандал? Поминутно оглядываясь через плечо на ничего, кроме своей новой жертвы, не замечающую мегеру, тот рассказывает о сегодняшней ночной охоте на низкоуровневую, но многочисленную нечисть, во время которой провинившийся решил согнать всех противников к себе и перебить с помощью талисманов, но талисманов не хватило, мальчишка оказался в ловушке, остальным пришлось помогать ему, из-за этого часть нечисти улизнула, а он сам получил ранение. Кивнув ему, Ваньинь решительно заходит внутрь и твёрдо произносит: — Ты не будешь судить этого адепта. Чего он заслуживает, решит господин, когда вернётся. А сейчас я отведу его к целителю. Мегера кривится и снисходительно спрашивает: — Ты ещё не понял, что бывает с теми, кто идёт против меня?! Да что ты можешь сделать?! Я здесь хозяйка! Вспомни, где ты оказываешься каждый раз, когда перечишь! Я твоя мать! Я заставлю тебя слушаться! Убирайся! Всё внутри горит от унижения; клокочет, разрывая когтями грудную клетку желание поставить эту мразь на место, но адепт за спиной издаёт сдавленный стон, и Ваньинь понимает: он должен сперва разобраться с этим потерянным мальчишкой. И разворачивается к нему, полыхая от слишком яростной, чтобы удержаться в своём очаге ненависти. В мозгу бьётся: «Мама, прошу, не дай сорваться на нём», — и в следующий миг невесомая рука отводит щупальце злости от рта. — Идти можешь? — голос звучит тяжело, но спокойно. Нарушитель пытается осторожно опереться на раненую ногу, но тут же снова поджимает её: — Больно… Ваньинь закидывает его руку, соответствующую повреждённой конечности, себе на плечо, на мгновение стискивая зубы, когда она касается шрамов. — Обопрись другой рукой о стену, и до целителя будем прыгать. Мальчишка робко кивает, и они начинают продвигаться к двери, довольно медленно, потому что прыжки быстро утомляют обоих. Старший заклинатель слишком поздно осознаёт, что оставил тыл неприкрытым. И он уже ощущает порывающееся схватить их движение сзади, только вот ровно зазвучавший неожиданно близко мгновение спустя негромкий баритон заставляет чужую руку остановиться на полпути. Прыгая по направлению к лазарету, Ваньинь уже не переживает ни за это отступление, ни за судьбу висящего на нём нарушителя. После того как целитель осматривает адепта и заключает, что рана не грозит смертью или ампутацией ноги, но из-за задержки с оказанием помощи она воспалилась и начала гноиться, поэтому на восстановление уйдёт больше времени, Ваньинь уже было решает, что ему здесь делать больше нечего, как вдруг мысль, сигнальным огнём вспыхнувшая в голове, когда глаза цепляются за виноватое выражение лица мальчишки, подсказывает — одно дело всё же осталось. Ваньинь останавливается прямо напротив него и, со сдержанной силой надавив кистью снизу на мягко очерченную скулу, заставляет поднять висевшую до этого голову так, чтобы их взгляды встретились: — И не вздумай прогибаться под эту суку. Ты провалил свою затею вовсе не потому что она была глупой сама по себе. А потому лишь, что ты недостаточно хорошо подготовился к её осуществлению. Глаза адепта расширяются, а Ваньинь, заговорщически усмехнувшись ему, разворачивается и стремительно покидает лазарет, а после и дворец: слишком много эмоций, слишком сложно удерживать разум достаточно ясным. На протяжении всего пути взгляд застит кровавая пелена, сквозь неё заклинатель словно сквозь стену пожара видит вздрагивающих и медленно отступающих к стенам при его появлении слуг; ноги сами собой несут по коридорам, мимо людей, по дуге вокруг двух пареньков, тащащих нечто громоздкое, мимо адептов, суетящихся вокруг недавно причаливших к главной пристани лодок, через заросли деревьев, прочь от шума и толчеи, к какой-то конкретной цели, но Ваньинь не понимает к какой. Пока не обнаруживает себя остановившимся на отдалённом причале. Сюда не ведёт ни одна тропинка, звуки присутствия где-то людей едва долетают, и Ваньинь срывается: падает с надрывным хрипом на крепкие доски, позволяя лютому головокружению уволочь себя в темноту. А когда воздушный прилив уносит выплеснувшуюся из души толику злобы, позволяя сознанию проясниться хотя бы отчасти, но, к несчастью, недостаточно, чтобы справиться с ненавистью, засевшей в самых его глубинах, чтобы просто отрастить себе новые щупальца, кошачьи шаги сзади заставляют обернуться — на Ваньиня со смесью удивления и понимания смотрит Цзян Фэнмянь. Он, кажется, собирается безмолвно извиниться и оставить юношу одного, но, прежде чем успевает это сделать, у Ваньиня вырывается: — Мадам Юй — омерзительна! — Ты ещё не знаешь насколько. — из недр сиреневого взгляда взлетает цунами обжигающе-холодной ненависти. Мгновение — и Фэнмянь на беззвучном медленном выдохе возвращает себе спокойный вид, скрыв глаза за густыми ресницами. Ваньинь издаёт нервный смешок: — Стоит этой сволочи хоть как-то напомнить о своём существовании, я её убить готов. Глупо, но она такая, что я не отступлюсь. А в следующий миг сердце делает кульбит от раздавшихся громом среди ясного неба слов господина: — То, что происходит между вами, больше, чем просто вражда. Эта ненависть лишает рассудка. Ты настолько не переносишь Мадам Юй потому что она не твоя мать. Понимаешь умом, что глупо ставить подобное в вину, и всё равно ненавидишь. Претит одна мысль, что её место может занять кто-то другой, тем более настолько на неё не похожий. Мадам Юй — антипод, жалкая пародия, на смысл того слова, которым её все вокруг за каким-то гулем именуют. И в моменты, когда ты слышишь это, их тоже ненавидишь: не понимаешь отчаянно, как вообще можно не замечать этого. Гаже всего, что тебя вынуждают эту всеобщую ложь проглатывать без возражений и, хуже того, повторять. Прилетающий с воды прохладный ветерок тоскливо воет в унисон с глубоким голосом. Ваньинь слушает, замерев в шоке: он сам не выразил бы это состояние словами лучше. Он молчит, даже не дышит, но мужчина и не ждёт ответа. — И горько, что у тебя нет отдушины, ведь та, кого ты в мыслях и в сердце зовёшь мамой, разлучена с тобой, и с ней даже весточки не подать друг другу. Её незримое присутствие для тебя — не просто кошмар и отрада одновременно, это часть тебя самого. «Ну, в какой-то мере, моя отдушина — ты», — думает Ваньинь, но в слух произнести не решается: слишком неловко перед господином и страшно впоследствии пожалеть о таких мыслях. Он всё так же молчит в объятьях закружившегося вокруг них свежего до боли в лёгких бриза, а Фэнмянь с болезненной усмешкой припечатывает: — И неясно, как с этим быть. Господин стоит ещё не то час, не то минуту на самом краю причала, ласкаемый расправившим на всю ширь крылья ветром, глядя вдаль на нечто, видимое ему одному, дышит глубоко и рвано. А Ваньинь всё это время не двигается с места, силясь угадать, что же такое Цзян Фэнмянь видит, что в его глазах дробится от влаги луна. Он столько хочет сказать этому человеку, но сейчас нет сил. Вновь нарастает головокружение, но уже иное, и наконец он медленно оседает на хранящие лёгкий аромат смолы доски. До слуха доносится: — Сегодня эта тварь никого не накажет. Я позабочусь. Глава Цзян, развернувшись, растворяется во тьме густых зарослей. И сознание после этого уплывает, убаюканное вызывающей болезненный трепет души мелодией ветра.По наклонной
7 марта 2022 г. в 15:02
По ощущениям Ваньиня проходит около получаса, прежде чем возвращается господин, уже без маскировки.
— Яньли вернулась к себе в покои, но спать не легла: сделала запись в книге, которую после спрятала под подушкой, и принялась ходить по комнате, размышляя над чем-то. Я видел, как она зашла — в руках ничего, кроме свечи, не было, и я не приметил, чтобы она что-то доставала из-под одежд или из причёски. — сообщает он, опускаясь на пол у изголовья постели.
— Она видела вас?
— Не думаю: ты выиграл мне достаточно времени — спасибо.
Ваньинь смущённо улыбается, а Фэнмянь продолжает рассказ о своих наблюдениях:
— Прежде чем сбежать отсюда, я успел заметить, как Яньли зашла в твой шкаф и прощупала его стенки, словно искала секретный проход или тайник, а затем стала рыться в вещах А-Чэна.
В ответ юноша делится тем, что смог увидеть сам, подытоживая:
— Итак, мы возвращаемся к вопросу о её участии в случившемся с Цзян Чэном.
— Действия Яньли и правда подозрительны — нам обоим следует держать её в поле зрения. — соглашается мужчина, задумчиво опуская подбородок на сцепленные в замок руки — Буду откровенен, я скорее склонен полагать, что она решила сама выяснить, что произошло с А-Чэном, однако, в таком случае становится непонятно, почему делает это в тайне от нас. Пока единственное приходящее мне на ум правдоподобное объяснение — не доверяет, возможно, подозревает тебя или меня.
— Я начну приглядывать за ней, как только встану на ноги, а там посмотрим. Доброго пути.
— Спасибо. Я напишу тебе, как только узнаю что-нибудь новое. — с этими словами Цзян Фэнмянь поднимается на ноги и кошачьей походкой покидает покои.
А у Ваньиня рождается идея, как защититься от незваных гостей: сконцентрировавшись, он делает лёгкое движение кистью, запирая дверь с помощью духовной энергии. Затем слегка толкает её потоком ци — получилось. Засыпает он с довольной улыбкой.
Весь следующий день юноша проводит в покоях, то проваливаясь в полуобморочный сон, то пытаясь разрабатывать тяжело подчиняющееся тело или поупражняться с духовной энергией, на резерве которой интенсивная трата на восстановление ран как будто и не сказывается вовсе. Складывается впечатление, что Цзян Чэн день и ночь только и делал, что совершенствовался. В памяти всплывает ощущение невероятной мощи в груди во время первых пробуждений. Странно это. Надо будет, как только целитель позволит возобновить тренировки, узнать, насколько одарённым и усердным заклинателем был этот человек. И, если сила, едва ли возможная для заклинателя, которому с учётом пятимесячного смертного сна, было всего четырнадцать с хвостиком, вызовет удивление… Юноша даже не знает, что и думать. Быть может, часть ци перетекла в это тело, когда туда вселился Ваньинь? Но каким образом? Золотое ядро ведь находится в теле, а не в душе.
За раздумьями он не замечает, как веки вновь тяжелеют, а сознание туманится. Онемение постепенно сходит со спины — даже слишком глубокий вдох заставляет тихо шипеть от боли, а прикосновение немного шершавой руки прошивает всю спину так остро, что приходится стиснуть зубами запястье и сжимать их до скрежета о кость, через раз едва вдыхая резкий запах обжигающе холодной мази, даже после того как чужие руки перестают её втирать, пока мрак не затягивает окончательно.
Здесь нет событий, даже отдалённых образов, но азарт, радость, светлая печаль, умиротворение, нежность, счастье, весёлый вызов каким-то так и оставшимся за гранью восприятия сложностям сменяют друг друга, а где-то вдали в конце концов удаётся услышать неясный шёпот. Ваньинь ни на миг не сомневается, кто пытается поговорить с ним, и мчится на голос, силясь не заблудиться в тёмной невесомости, уже зная на подсознательном уровне: мама стремится сказать нечто невероятно важное. Но стоит ему лишь немного приблизиться к ней, сумрак вокруг съедают цветные пятна, которые тотчас меняют форму, обретая очертания, и превращаются в знакомую комнату и кусочек неба за окном. Мало. Надо обострить противостояние с Мадам Юй ещё сильнее. Но сейчас заклинатель опять слишком уязвим для этого, так что стоит добраться до библиотеки: уж хотя бы читать он в состоянии, а время не терпит.
Мысленно поблагодарив судьбу за настолько мощное золотое ядро, каким бы образом оно ни стало таким, Ваньинь пускает духовную энергию на компенсацию слабости и, ползком добравшись до двери, сдерживая всхлипы боли, которой искалеченная спина отзывается на каждое движение, по стенке выбирается из покоев. Он уже почти добирается до конца коридора, останавливаясь на каждом шагу, чтобы не упасть, когда слышит знакомые вопли и громкий голос Трещотки, в котором явственно сквозит насмешка, и сразу меняет направление. Если эта тварь опять затеяла кому-то навредить, он вмешается, и плевать на состояние. К тому же, «враг моего врага — мой друг». Во всяком случае, когда у нас нет причин враждовать между собой. Юноша доползает до нужной двери и заглядывает в зал.
Вэй Усянь лежит на полу. Мадам Юй нависает над ним с занесённым для следующего удара Цзыдянем. Вспыхнув от ярости, Ваньинь отталкивается от стены, успевает по инерции сделать шаг, прежде чем ноги подламываются, прокатывается по полу, опираясь на согнутые руки, чтобы не задеть и без того растревоженные стремительными движениями шрамы, и покрывает собой тело наказанного. Удерживает корпус на предплечьях, чтобы не касался змеящегося по чужой спине от плеча до бедра электрического ожога. Упав лбом в основание растрёпанного хвоста, стискивает зубы, не позволяя жалобному стону вырваться из горла. Ваньиню ясно как день: этот юноша не нежный цветочек, что нуждается в защитнике, но сейчас он, как видно, на самом деле уязвим перед этой мегерой. В груди тем временем зарождается ощущение до боли родной энергии.
Мазнувший по шрамам конец духовного кнута заставляет сдавленно взвыть. Вэй Усянь поворачивает голову, чтобы копнуть носом тыльную сторону ладони Ваньиня.
— Как ты посмел?! Сейчас же убирайся отсюда!
Уши закладывает. Руки сжимаются в кулаки, заставляя корпус мотнуться из стороны в сторону, но заклинателю удаётся восстановить равновесие. С разгорающейся в душе ненавистью энергия мамы делается ближе, охлаждая рассудок, не давая попасться на удочку. Голова слишком тяжёлая, чтобы поднять и повернуть, так что приходится просто максимально чётко выговорить в чужой затылок:
— Не уйду, пока не оставишь его в покое.
— Ты что, не понял, что я и тебя могу выпороть?! — интересно, ядовитые слюни уже разъели пол?
— Я прекрасно это понял. — хлёстко ухмыляется заклинатель — А ещё я понял, что всё равно не уйду. А значит, если ты продолжишь меня бить, я просто умру. И твоя власть заметно пошатнётся.
В воцарившейся после этих слов гробовой тишине юноша явственно слышит скрип зубов и пыхтение, а потом удаляющийся звук долбящихся об пол каблуков. Улыбнувшись, он заваливается на бок, чтобы с подломившихся рук не упасть прямо на свежий шрам Вэй Усяня. Вспышка боли и чей-то, кажется его собственный, крик на мгновение выбрасывают из небытия, а после влетевший через грохнувшую дверь ветерок мягко смыкает воспалившиеся веки, и не остаётся ничего, кроме зовущего взгляда любимых глаз и приветливого лая.
Во сне заклинатель чувствует, как срываются с ладоней пульсирующие потоки никогда прежде не раскрывавшейся так духовной энергии, как высокие травы щекочут подушечки пальцев, как его рука, поддерживаемая мягко направляющими тонкими пальцами, натягивает тугую тетиву, как руки зарываются в мягкую шёрстку, а лицо вылизывает мокрый щекотный язык, как кровь стекает по ладони, чертя незнакомый талисман… И снова в отдалении раздаётся шелест родного голоса, но ближе, отчётливее. Ваньинь успевает уловить отголоски каких-то слов: «…ань», «…зумн…», «…ил», «вой…», «…лас…». Но стоит ему их услышать, сознание вновь выбрасывает в реальность.
На сей раз в Пристани Лотоса глубокая ночь. Ваньинь прислушивается к ощущениям — боль немного притупилась, резерв ци вновь велик. А значит самое время доползти-таки до библиотеки. Коридоры кажутся раз в десять длиннее, а ступени, по которым юноша попросту съезжает, лёжа на животе, какими-то необычно высокими и острыми, но до нужной двери он всё же добирается. Книги и свитки искать без возможности встать в полный рост, конечно, куда сложнее, но заклинатель, набравшись терпения, притягивает к себе все текста при помощи ци и, заставляя их левитировать над самым полом, выбирает нужный, а остальные возвращает обратно. Когда ползёшь, стараясь не обращать внимания на боль и одновременно левитируя рядом несколько предметов, очень трудно сохранить концентрацию, но тащить всё в руках, как сразу же выясняется, ещё труднее. Когда заклинатель наконец возвращается в покои, горизонт уже окрашивается фиолетово-розовым. После отправки текстов на столик, сил взгромоздиться на постель уже не хватает, поэтому юноша крепко засыпает прямо на циновке.
Снова приходит в себя он в вечерних сумерках и решает написать о случившемся с ним и Вэй Усянем господину. Направляемая духовной энергией кисточка выводит иероглифы вкривь и вкось, заляпывает бумагу кляксами молока и туши везде, где только можно, но всё же, если постараться, разобрать получившееся возможно. Заклинатель выуживает из подушки удивительный талисман, оставленный Цзян Фэнмянем. По принципу действия он похож на талисман перемещения, но рассчитан на несколько применений и активировать его может лишь тот, кто влил свою энергию, заставляя работать, в данном случае, Ваньинь. Сперва юношу удивил такой выбор Главы Цзян, однако, тот объяснил, что именно Ваньиню важнее, чтобы о письмах никто не узнал. При активации талисмана в комнате ничего не появляется: видимо, у мужчины пока нет важных известий.
Ещё около четырёх суток проходит между сном, чтением и упражнением с духовной энергией. В первый день Ваньинь даже страницы перелистывает по большей части потоками ци: руки быстро наливаются свинцом, а спина на их движения отзывается вспышками острой боли, но на следующее утро он начинает разминать тело, как когда восстанавливался от паралича, на третий день совсем перестаёт помогать себе духовной энергией, когда читает или причёсывается, а тем же вечером садится, не подпитывая тело от ядра.
На четвёртый день Ваньинь, двигаясь то ползком, то на четвереньках, осматривает комнату на предмет следов чужого присутствия — дверь всякий раз, когда он чувствовал, что засыпает, дверь приходится отпирать для целителя — но ничего не находит. Когда он решает снова изучить шкаф, появившееся во время первого осмотра чувство возвращается. А вместе с ним приходит мысль, что ножки или дно могли не отзываться на стук глухо, потому что полое пространство внутри забито целиком: спрятанные предметы так уложены или к ним просто добавлено что-нибудь вроде тряпок. Тогда остаётся понять, как открыть тайник. Что ж, если догадка верна, Цзян Чэн был человеком предусмотрительным, к тому же, он жил в настоящем гадюшнике, значит, вероятно, счёл, что располагать открывающий механизм рядом с тайником будет слишком ненадёжно. Ваньинь с помощью духовной энергии поднимает шкаф — тот свободно отлетает от стены. Значит, находящийся на других предметах механизм с ним было никак не соединить. А что если механизма нет вовсе, а тайник открывается иначе? Как именно иначе, идей пока нет, поэтому юноша лезет за ответами в книгу о пойманных взломщиках: самое близкое к вопросу чтиво, которое удалось найти.
Пятым утром получается встать. Первый раз попытавшись отпустить спинку кровати и пройтись, Ваньинь моментально падает, но к вечеру уже свободно разгуливает по покоям. Навестивший его целитель улыбается:
— Вы очень быстро восстановились, молодой господин. Вижу, и координация вернулась.
— Мне во многом помогло моё ядро. Не перестаю удивляться его силе. — интересно, как он отреагирует?
По лицу мужчины пробегает тень, и он сразу переводит тему. Первый порыв — надавить, пригрозить, заставить выложить всё начистоту, но заклинатель быстро понимает: у него нет доказательств осведомлённости целителя, и тому об этом прекрасно известно, а пустым запугиванием этому человеку язык не развязать. Поэтому продолжает молчать.
— Кстати, — сообщает целитель после осмотра — Господин Вэй очень просил вас зайти к нему, как только сможете.
Вэй Усянь? Но он ведь должен был уже восстановиться — почему сам не зашёл к Ваньиню? Разве только…
— Эта тварь всё же избила его ещё?! — злость вскипает мгновенно, едва удаётся не сорваться на крик.
— Да: Господин Вэй, решив отомстить за вас, подбросил ей в покои осиное гнездо — служанки насилу вредителей переловили. А когда вы вступились за него, Мадам Юй лишь пуще прежнего разозлилась.
Не медля больше, Ваньинь стремительно выходит из покоев. К счастью, его хватает, чтобы не сорваться на слуг, у которых он спрашивает, где сейчас мегера, и силы сдерживать себя ещё остаются, когда он находит её беседку. Не дожидаясь, пока она взбесит ещё сильнее, юноша прямо на подходе высказывает обвинение.
— И, между прочим, я всыпала ему вдвое больше, чем планировала изначально! — язвительно шипит Мадам Юй — А всё из-за тебя! Если бы ты не перечил…
Она прерывается, чтобы сделать вдох, чем Ваньинь тут же пользуется:
— Не из-за меня, а из-за тебя: ты сама заварила всю эту кашу, не желая принимать, что меня нынешнего насильно подчинить невозможно. — неужели кто-то вообще покупался на столь дешёвую попытку переложить на него вину?!
— Для меня нет ничего невозможного!
— Тогда укуси свой лоб.
— Не смей так говорить с матерью!
— Ты. Мне. Не. Мать. — не выдерживает Ваньинь, но, вовремя спохватившись, добавляет — По крови ты можешь приходиться мне кем угодно, но такую тварь как ты я никогда не признаю и не полюблю!
Как будто окаменевшая, пока он произносил это, мегера вскакивает. Кровь как бешеная колотит в виски, но ей не заглушить навсегда врезавшийся в память треск. Заклинатель резко ныряет влево-вниз и посылает наперерез свистящему, почти касаясь его волос, кнуту поток ци. В следующее мгновение он отбрасывает своего врага спиной на ограду беседки и бросается вперёд, по дорожкам, мостам, уходящей вверх каменистой тропинке, чем дальше, тем больше исчерченной делающимися всё шире оврагами. Сперва заклинатель зорко смотрит по сторонам в надежде найти, в какую бы канаву скинуть противницу, но мысли о том, скольких же она вот так наказывала, пытаясь сделать покорными куклами, разрывают голову, и в какой-то момент вытесняют из неё даже этот план: злоба ослепляет окончательно.
Ваньинь несётся вперёд волной цунами, перескакивает с камня на камень, не видя, куда приземляется: взгляд застилает белёсо-багровая муть, и сквозь неё лишь призрачно проступают урывки смазанных до абстракции картин. После очередного скачка сапог с трескучим шорохом проезжает по каменному крошеву, вырывая у юноши равновесие — взмахнув рукой, словно птица перебитым стрелой крылом, заклинатель окончательно теряет опору под ногами и всё стремительнее летит куда-то вниз головой. А потом извилины размазываются по черепу от удара обо что-то твёрдое, оно обволакивает лоб мокрой прохладой, вливается в уши чем-то плотным и колыхающимся… «Ну хоть эти гулевы вопли перестали наконец вонзать в голову сотни раскалённых игл», — успевает подумать Ваньинь, прежде чем отдающая солоноватым привкусом на языке жидкость окончательно вымывает сознание.
— …, очнись! — весенней капелью звучит в ушах родной голос.
Заклинатель мгновенно распахивает глаза, силясь позвать его хозяйку, но с губ срывается только несколько похожих на медуз пузырьков, которые, слегка пощекотав подбородок, неспешно уплывают вниз… Постойте, почему вниз?! Воздух же легче воды, значит должен плыть вверх! Тогда получается… Прояснившийся взгляд наконец различает под головой Ваньиня тёмное дно, мнится, такое близкое, что протяни руку — коснёшься усыпанного фигурными раковинами песка, и колеблющийся свет далеко-далеко под ногами, яркий, но совсем не слепящий, как тот, что возник перед глазами, когда раздался голос. Вернувшаяся чувствительность обнаруживает головокружение и начинающееся удушье.
Сделав мощный гребок всеми конечностями, Ваньинь переворачивается в воде и устремляется к этому свету, жалея, что произнесённое голосом имя тотчас стёрлось из памяти. Воздух кончается быстро, в груди разгорается обжигающий огонь, хоровод внутри черепа набирает обороты, взгляд снова заволакивает пеленой, но свет проникает сквозь неё, даёт ориентир, зовёт, протягивая к юноше свои лучи. И он рывок за рывком гребёт к ним, пока обессилевшее от нехватки кислорода тело не падает без чувств в прибой, делая долгожданный вдох.
А душу захватывают видения, вязкие, затхлые. Ваньиню снится, что его беспорядочно хватают оставляющие ожоги, точно от клейма, руки с распарывающими плоть до костного мозга когтями. Они стискивают, в крошево измельчая кость за костью, резко встряхивают без остановки, разрывая мышцы, продавливают грудную клетку насквозь, и жидкий металл, который после этого заполняет внутренности, принимаясь сжигать и разъедать их, вытекает из громадной дыры в спине, но в теле его становится всё больше с каждой секундой. И всё же сожрать вот так же золотое ядро, своей мощью до сих пор удерживающее жизнь и сознание своего носителя, он не в силах. Юноша мечется в агонии, пытается утолить боль глотком ветра, несущего ледяную свежесть, но не может: от лёгких давно остались одни клочки.
Или это из-за пузыря ядовитых раскалённых паров? Задержав дыхание, заклинатель вспоминает светлый образ, а затем одним мысленным посылом концентрирует всю оставшуюся духовную энергию и за тот миг, что отделяет его от смерти, успевает ударить схватившее его существо. И, когда наконец удаётся избавиться от чужой хватки, прорвавшийся сквозь жар и смрадные испарения бриз забирает боль и, закружившись в розу ветров, принимается собирать из крошева костей и ошмётков плоти всё как было, а прилетевший с ним мороз помогает заново собранному телу мгновенно застыть, чтобы срастись. Ваньиня охватывают сине- и чёрно-фиолетовые переливы, ветер усиливается, отчего тьма вокруг начинает развеиваться как груда сажи, карусель вьюги подхватывает и куда-то уносит…
Юноша открывает глаза и понимает, что находится в покоях Цзян Чэна, в Пристани Лотоса. Ничего не болит, шрамы от духовного кнута — и те лишь глухо ноют, тело выглядит и ощущается целым. Всё же это было очень странное видение, оно будто…
— Ваньинь. — отвлекает от мыслей успевший стать узнаваемым голос, мягкий с ноткой беспокойства.
Повернув голову, заклинатель встречается глазами с сидящей на подушке возле его постели Цзян Яньли. Что она здесь делает? Что она успела сделать, пока он был без сознания?!
— Госпожа. — откинув тонкую ткань, которой был укрыт, юноша садится на перине и склоняет голову — Вы что-то хотели?
Он всматривается в немного хмурое, но всё равно приветливое лицо, однако не может найти в его выражении ничего, что раскрывало бы фальшь или наводило на подозрения.
— Скажи для начала, как ты себя чувствуешь.
Воспоминания о событиях, приведших к погружению в удивительный сон, всплывают в голове: столкновение с той мразью, погоня по крутому берегу, падение, потеря сознания, голос… Юноша дёргает головой, вспомнив, что от него ждут ответа.
— Отделался испорченным настроением.
Надо бы поскорее выяснить, зачем эта девушка к нему явилась, спровадить её, проверить покои и спокойно предаться мыслям. Как бы ненавязчиво поторопить? Но, к счастью, неожиданная посетительница сама, захватив зрительный контакт, переходит к сути:
— Ты зря записал матушку во враги. Ты думаешь о себе, но вспомни, что у неё тоже есть чувства: это мы уже поняли, что ты не А-Чэн, и не надеемся увидеть в тебе его. Она же считает тебя своим сыном. И, разумеется, ей невыносимо быть для тебя чужим человеком, невыносимо не находить в тебе того А-Чэна, которого она знала. — и твёрдым голосом подводит итог своих слов — Ты должен проявить уважение к её горю.
Ваньинь хлёстко ухмыляется:
— Уважение — есть признание чужих достоинств. К вашей матери, — он едва удерживается, чтобы не назвать эту суку как в мыслях — я могу проявить разве что жалость. Да и то сложновато жалеть того, кто тиранит чуть ли не всех вокруг, просто потому что может. А нападок я ни от кого не потерплю.
— Что ж, я услышала тебя. Жаль только, ты не хочешь услышать никого, кроме себя.
Ваньинь молчит, не видя смысла переливать из пустого в порожнее или, тем паче, поддаваться на столь театральную провокацию, но его взгляд, по-прежнему упирающийся в её, горит холодной непоколебимостью. Цзян Яньли встаёт и, кивнув на прощание, закрывает за собой дверь. В воздухе остаётся висеть невидимое напряжение. Хоть девушка и была вежлива, пока что была вежлива, путь их взаимоотношений явно определён. Видимо, добавление к истеричке ещё одного врага, похоже, даже более опасного, лишь вопрос времени. Что ж, зато теперь Ваньинь убедился, что этот нежный цветок умеет обнажать шипы. Стоит написать о сегодняшнем разговоре господину: интересно, предполагал ли он такое развитие событий?