Воздушная фея: Не на своём месте

      Эта мелодия проникает в сон, где заклинатель лежит среди душистых трав, сплетая в витиеватые узоры проходящие по ладоням, переливаясь чёрным, тёмно-фиолетовые всполохи духовной энергии. В шею щекотно тычется мокрый нос Жасмин, и Ваньинь, улыбнувшись, запускает пальцы в бархатистую шёрстку. На фоне сумеречного неба проплывает силуэт мамы, и юноша понимает, что мелодия — это её колыбельная, только слов различить не может. Мама опускается рядом, перехватывая нитью пучок целебных цветов, и тоже принимается гладить собаку. В её вразнобой обрезанных ножом волосах играют красноватые лучи закатного солнца, разноцветные глаза мерцают озорством и лаской — он любуется, чувствуя, как улыбка становится шире. А она говорит что-то, и, кажется, интересное, важное, но он может только слышать выразительный голос, как бы приносимый ветром издали. Так странно…       В этот момент видение испаряется, и юноша обнаруживает себя лежащим на влажных досках причала. Он осматривается — вокруг темнота, только отсветы факелов пляшут за деревьями. Тихо. Самое то, чтобы подумать, а то в последнее время Ваньинь, отвлекшись на противостояние женской части династии Цзян и попытки увидеть маму, слишком часто этим занятием пренебрегал. Итак, что могло вызвать последнее видение? Возможно, разговор с господином, но юноша пока плохо понимает, как конкретно это произошло. Почему он не мог разобрать мамины слова, пока рассуждать бессмысленно, а вот как их хотя бы приблизительно восстановить? Тут главная зацепка — мелодия. А ещё то, что это колыбельная. Можно поискать книги, прикинуть, где строки лягут на мотив — так получится, пускай и примерно, понять, о чём песня и искать дальше в этом направлении.       И, кстати, о видениях: те сны про жуткое чёрное пространство ведь тоже были ими. И появлявшиеся в них сущности уж больно напоминают реальных людей. Ваньинь усмехается: не просто так он всё-таки принял Мадам Юй за нечисть из жидкого золота в их первую встречу. Айсберг и вообще холод — это Цзян Фэнмянь, даже аромат волос и температура кожи подходит. А ветер — мама. Теперь понятно, почему он на юношу так действует. Но каким образом в первом сне появились люди, которых заклинатель на тот момент не знал? Ну, возможно, там открывается будущее или тело Цзян Чэна после попадания инородной души не сразу подало признаки жизни, а какое-то время собиралось с силами, и за это время подсознание Ваньиня успело отразить образы. Или эти люди изначально были не такими уж и незнакомцами. Да, Ваньинь точно помнит, что ему в день пробуждения казалось иначе, но что если это и правда было из-за потери памяти и нервов? Странновато, конечно, учитывая, как твёрдо он был уверен в обратном, но что если видел он их и правда впервые, но знал по каким-то их делам или через других людей? Смелое предположение, но проверить его всё же не помешает. Где-то на краю сознания скребётся раздражение — опять слишком много вопросов и слишком мало точной информации, — но Ваньинь, подставив лицо под поглаживания бриза, быстро унимает его: чтобы ситуация изменилась, надо искать ответы, а не сидеть и дуться на судьбу.       Кстати, он ведь так и не написал Главе Цзян о том разговоре с его дочерью. И последние дни даже не проверял, были ли от него весточки. А ещё неплохо бы до Вэй Усяня дойти, раз уж тот просил о встрече. Ваньинь тяжело поднимается, поморщившись — шрамы на спине всё ещё причиняют тупую боль, а свежие порезы жгут. По дороге назад его немного мотает, но это не выматывает, в целом после разговора с Цзян Фэнмянем и сна на причале заклинатель чувствует себя отдохнувшим.       Узнав, что господин заходил к Вэй Усяню и сейчас беседует с адептами по поводу инцидента на ночной охоте, Ваньинь решает его не отвлекать и идёт первым делом проверить письма. Стоит талисману заработать, в комнате появляется свёрнутый в перехваченную нитью трубочку листок — юноша поспешно разворачивает его и нагревает с помощью духовной энергии. Через несколько мгновений обыкновенное на первый взгляд послание, в котором мужчина рассказывает о плавании и переговорах о торговле с каким-то мелким кланом, расположенном рядом с границей Орденов Цзян и Вэнь, называет адресата Чэном, интересуется, как его самочувствие, не начала ли возвращаться память и что происходит в Пристани Лотоса, преображается: аккуратно умещённые между его столбцов иероглифы, написанные молоком, буреют, становясь различимыми на фоне бумаги.       «Ваньинь», — гласят они — «у Цзыдяня есть одна способность, о коей я умолчал: это духовное оружие в силах разделять душу и физическую форму человека, чье тело было захвачено, что делает его инструментом определения одержимости. И в твоём случае он её не выявил. Сперва я не был до конца уверен, причастна ли к этому твоя утрата воспоминаний, однако за время своей отлучки сумел достать текста, из которых стало ясно: память здесь значения не имеет — важен сам факт специального захвата тела чужой душой. А значит, я могу доверять тебе больше. Для начала расскажу о цели отъезда: я виделся со своими шпионами и лично изучал ситуацию на примыкающих к границам с Кланом Вэнь территориях. Если объединить сведения, полученные ранее из донесений и сейчас при встрече, а также результаты моих наблюдений, вырисовывается следующая картина: в Цишань Вэнь бесследно исчезают люди, в том числе приближённые династии, при этом такие случаи не то чтобы не расследуют, но делают это подозрительно поверхностно и быстро признают смерь в результате несчастного случая или дуэли на основании сомнительных доказательств», — далее следует несколько разных примеров таких исчезновений с приведением общедоступных заключений стражи и сведений о пропавших, которые удалось добыть.       Отметив, что объединяют этих людей либеральные взгляды и недовольство агрессивным главой, Ваньинь читает дальше: «… повышаются налоги без видимых причин», — за этими словами также следуют примеры цифр прошлых лет и нынешних с учётом примерной инфляции. Разница, в десятки раз превышающая любую погрешность, видна невооружённым глазом. Уже понимая, к чему идёт дело, заклинатель продолжает чтение: «… военные отряды постепенно перебрасывают к границам (смотри на обороте)», — повернув лист другой стороной, юноша изучает карту, на которой обозначены перемещения и примерная численность войск, после чего возвращается к месту, где остановился — «…официальная причина — активизировавшаяся нечисть», — следом идёт перечисление её видов и условий, в которых она расплодилась. Не поленившись, Ваньинь лезет в свои свитки и убеждается: условия эти для большинства указанных видов, причём наиболее опасных, не особенно благоприятные. Затем он возвращается к письму: «Что любопытно, нечисть эта систематически пересекает границы, переходя в наш орден, при этом наиболее крупные нашествия случаются как раз вскоре после таких ночных охот. Я подозреваю, что в других кланах, с которыми граничат земли Вэней ситуация похожая, но достоверные сведения есть только о том, с которым я во время этой поездки провёл переговоры.»       Получается, верхушка Цишань Вэнь готовится к войне и хочет ослабить будущих врагов набегами нечисти. Неплохой ход, только заставляет направлять силы как раз к границе — внезапной атаки не получится, да и первое сопротивление будет сильнее. О том же рассуждает дальше в послании Глава Цзян, отмечая, что войска Ордена Вэнь достаточно многочисленны, чтобы задавить количеством приграничные отряды даже сейчас, и приходя к заключению, что скрытность, скорее всего, нужна именно чтобы спокойно подготовиться к боевым действиям, а само нападение будет открытым.       Заканчивается письмо строками: «Я хотел бы обсудить с тобой, что это привносит в поиск твоих следов и какие ещё потенциально значимые факты я сперва не решился тебе раскрыть, вживую по возвращении (если сохранится попутный ветер, буду в Пристани Лотоса уже этим вечером)».       Перечитав послание ещё раз и повторив его текст про себя, чтобы все подробности отложились в голове, Ваньинь съедает его, отрывая по небольшому кусочку и запивая водой, а после решает наведаться в библиотеку: всё равно, по словам слуг, господин ещё занят, а Трещотка проснётся только в обед. Хорошо бы ещё попытаться воспроизвести странный талисман из видения, но если догадка насчёт его природы верна, стоит заняться этим там, где никто точно не увидит и не почувствует энергию.       На сей раз заклинатель помимо книг берёт несколько карт, на которых находит местность, что была изображена на обратной стороне письма и, убедившись что Цзян Фэнмянь передал её достоверно, переходит к картам приграничных земель, продумывая наиболее вероятные направления атак будущих противников и возможные способы использования ландшафта для обороны. Это усложняет незнание состава войск, но хотя бы в общих чертах набросать картину удаётся. Затем он переходит к колыбельным. По мотиву песню искать не так уж просто: порой кажется, что на него вроде как ложится всё, но ни один вариант не подходит без натяжки. Когда Ваньинь добирается до конца найденного сборника, раздаётся знакомый деликатный стук — подорвавшись с циновки, юноша впускает гостя. Тот неожиданно соединяет перед собой руки и плавно склоняется в неглубоком поклоне:       — Спасибо тебе за А-Сяня. И за Бохая.       Немного ошарашенный Ваньинь не придумывает ничего лучше чем хлопнуть глазами и растерянно переспросить:       — Бохая?       — Это адепт, которого ты вечером спас от Мадам Юй. — поясняет господин, выпрямляясь.       — Что вы решили насчёт него?       Мужчина пожимает плечами:       — Допустить ошибку может всякий, и в данном случае никаких фатальных последствий она за собой не повлекла — объяснил, что впредь ему следует заранее делиться подобными идеями, и назначил ответственным за устранение сбежавшей нечисти. Она юркая — пока выследят, Бохай как раз восстановится. — он вдруг задумывается на мгновение, а после предлагает — К слову, может ты хочешь присоединиться? Он как раз планирует применить усовершенствованную идею с талисманами — отсутствие у тебя меча не станет большой проблемой.       — А что, чтобы размяться, самое то. — улыбается заклинатель.       Он так хочет ощутить азарт ночной охоты по-настоящему: не просто знать о свисте мечей, бешено пульсирующей по меридианам, срываясь с ладоней, ци, ударяющем в голову адреналине, обостряющихся чувствах, делающих движения быстрыми и точными как удары молний на подсознательном уровне, а пропустить через себя вживую.       Взгляд мужчины падает на разложенные на столике и циновках карты:       — Делаешь предположения о ходе грядущей войны?       Заклинатели перемещаются в окружение карт, и Ваньинь делится своими умозаключениями, а Фэнмянь временами дополняет их, указывает на ошибки или одобряет ход мыслей юноши. Потом Ваньинь рассказывает о стычке с Мадам Юй и последовавшем за ней разговоре с Яньли — Глава Цзян поддерживает его; от цепких глаз юного заклинателя не ускользает тень сомнения на чужом лице, когда Фэнмянь размышляет о поступке девушки. Но через некоторое время разговор переходит на ситуацию в Ордене Вэнь, на бесследно исчезающих подданных.       — А знаете, — замечает Ваньинь — это всё неплохо вписывается в вашу теорию о моём вэньском происхождении и нашем с мамой побеге: в Цишань мы наверняка оказались бы числе таких вот пропавших, и скорее рано, чем поздно. Но тогда я, хоть убейте, не понимаю, какого гуля мы спрятались от всего мира, а не попытались собрать доказательства, предупредить обо всём другие кланы…       — Это и правда странно, особенно, если принять во внимание твоё обострённое чувство справедливости. — лицо господина делается сумрачным — И всё же у меня есть возможное объяснение: секретная техника Клана Вэнь, позволяющая отследить заклинателя через его золотое ядро, даже когда тот не пользуется духовной энергией и не совершенствуется. Лишь сильнейшие заклинатели способны овладеть ей, но Глава Вэнь как раз один из таких. Я не знаю, как именно она работает — даже о самом существовании такой Жохань мне рассказал исключительно по близкой дружбе, — но, возможно, есть какие-то места с сильным магическим фоном, где обнаружить заклинателей таким образом невозможно, вы нашли одно из них и оказались заперты там.       — Пожалуй, единственное разумное объяснение, которое сечас может прийти на ум… — юноша осекается — Постойте, вы что, друзья?!       — Были ими в юности, — спокойно поясняет Глава Цзян — но много лет назад отдалились.       Он на мгновение опускает ресницы, скрывая за ними взгляд, а после ровным тоном продолжает:       — Кстати, я полагаю: эту технику можно применить исключительно к тем, чью энергию хорошо знаешь, но, судя по твоему образованию, ты мог быть среди приближённых главы. Меня здесь смущает одно: внезапное бесследное исчезновение двух заклинателей высокого ранга не удалось бы скрыть, но среди пропавших нет никого, кто мог бы оказаться вами. Я могу объяснить такую нестыковку разве что секретным характером вашей близости, к примеру, твоя мать пыталась вылечить Главу Вэнь, а ты был поверенным в этом деле.       — А он чем-то болеет?       — Он много лет боролся с безумием. И, похоже, потерпел поражение.       Ваньинь на миг забывает как дышать: «…ань», «…зумн…» — Жохань безумный, «…ил» — похитил или убил, «вой…» — война! Когда голос возвращается, он взахлёб рассказывает Цзян Фэнмяню об услышанных обрывках слов. Тот слушает с живым вниманием, не перебивая, только когда юноша замолкает, озвучивает вопрос:       — Как думаешь, это начавшее проявляться благодаря вставшему на верный путь расследованию воспоминание или твоя мама сумела связаться с тобой?       — Я не уверен, но, пожалуй, готов, — «и жажду» — остаётся невысказанным — поверить во второе.       Господин смотрит с долей сомнения, явно понимая предвзятость юного заклинателя, и Ваньинь обещает:       — Так или иначе, я попытаюсь это проверить.       — Хорошо. — успокаивается Цзян Фэнмянь — Скажи, это был не единственный раз, когда ты слышал её?       Проследив его взгляд, Ваньинь видит сборник колыбельных.       — Можно и так сказать, но в случае с колыбельной я смог уловить только мелодию. Быть может, вы знаете… — он, как может, пытается напеть — получается не то чтобы точь-в-точь, однако вполне сносно. Сиреневые глаза напротив вдруг охватывает мечтательность и светлая печаль.       — Да, я и правда понимаю.       Вдохнув словно перед прыжком в воду, Фэнмянь начинает петь:

— Мне бы крылья, чтобы укрыть тебя, Мне бы вьюгу, чтоб убаюкала, Мне бы звёзды, чтоб осветить твой путь, Мне б увидеть сон твой когда-нибудь.

      Точно, это та самая! И голос волшебный. У мамы тоже волшебный, только по-своему.

— Баю-баю-бай, ветер, ветер — улетай, И до самого утра я останусь ждать тебя.

      На сердце от песни сладко и больно. Родная до умопомрачения мелодия заполняет всё вокруг, вьётся по ресницам Ваньиня, смыкая его веки.

— Мне бы небо чёрное показать… Мне бы волны, чтобы тебя укачать, Мне бы в колыбельную тишины, Точно корабли проплывают сны. Баю-баю-бай, ветер, ветер — улетай, И до самого утра я останусь ждать тебя. Баю-баю-бай… Баю-баю-бай…

      Цзян Фэнмянь едва успевает схватить с постели подушку и бросить её на пол, чтобы завалившийся на бок юноша не ударился головой. Положив рядом с ним одеяло, мужчина бесшумно выскальзывает из покоев, вынув из волос мудрёной конструкции шпильку, запирает дверь так, чтобы открыть можно было изнутри, но не снаружи, и прячется у себя, пока никто не увидел его глаз.

***

— Мне бы крылья, чтобы укрыть тебя, Мне бы вьюгу, чтоб убаюкала,

      Яньли застывает посреди коридора, в первое мгновение не веря, что это происходит на самом деле. Сколько же лет она не слышала эту песню.

— Мне бы звёзды, чтоб осветить твой путь, Мне б увидеть сон твой когда-нибудь.

      Ей тогда было… пять лет, наверное. Она удивительно ясно помнит, как пошла успокоить диди, но на полпути надрывный плач в мгновение затих — девочка сразу поняла, благодаря кому.

— Баю-баю-бай, ветер, ветер — улетай, И до самого утра я останусь ждать тебя.

      Когда она вошла, отец сидел на полу, держа на руках прильнувшего к нему А-Чэна. Залетевший в дверь ветерок игриво подбросил струящуюся чёрную прядь, и Фэнмянь обернулся. При виде девочки нежная улыбка на его губах расцвела сильнее.       — Иди к нам. — позвал он, осторожно перехватывая мальчика одной рукой.       А-Ли подбежала к ним и нырнула под освободившуюся для неё руку, прижимаясь к обоим — её мгновенно окутали ощущение холодных как снежинки касаний и аромат звенящего от мороза воздуха. Диди улыбнулся чуть шире, когда она погладила его по головке, а потом внимательно посмотрел на неё своими распахнутыми аметистами и уверенно сказал:       — Цзэ.       Девочка счастливо рассмеялась, чмокнула его в лоб и гордо подтвердила:       — Правильно, я твоя шицзэ. — а затем обернулась к отцу — А-Чэн уже говорил что-нибудь ещё?       — Да: «мама», «фея», «папа» и «гав».       — Фея? — А-Ли покатала на языке незнакомое слово — красивое.       Отец мечтательно улыбнулся:       — Это удивительные создания. Хочешь расскажу о них?       — Конечно хочу.       — Дя! — поддержал диди.

— Мне бы небо чёрное показать… Мне бы волны, чтобы тебя укачать, Мне бы в колыбельную тишины, Точно корабли проплывают сны.

      Отец тогда поведал чарующую легенду. Девочке ещё подумалось, что он и сам немножко фея. А потом А-Чэна стало клонить в сон, и Фэнмянь запел эту самую колыбельную. Его завораживающий голос, эта мелодия окутали А-Ли, расслабляя, унося сознание куда-то вдаль, и она просто откинулась на сильную руку, погружаясь в красочные сновидения.

— Баю-баю-бай, ветер, ветер — улетай, И до самого утра я останусь ждать тебя. Баю-баю-бай… Баю-баю-бай…

      А когда она на следующее утро решила навестить диди, приближаясь к комнате, услышала оттуда крики матушки и последовавший за ними надрывный плач А-Чэна. Спокойный на вид отец вышел оттуда и зашагал прочь. Крики, наверное, с минуту всё усиливались, а после за дверью неожиданно наступила гробовая тишина. А-Ли решила было, что гроза миновала, и собралась войти, как вдруг раздался визг служанки, а следом крик матушки, но теперь уже нечленораздельный, полный ужаса. Произошедшее дальше напоминало калейдоскоп: беготня, целитель, все ужасно бледные, хмурые, опять крики. Девочка стояла, прижавшись к стене, чтобы никому не мешать. Всё длилось невероятно долго. Яньли так и не смогла узнать, что произошло тогда, знает только, что с того дня отец никогда не пел и не брал А-Чэна на руки, а диди, если и плакал, то без единого звука.       Очнувшись, девушка понимает, что так и стоит посреди коридора, зябко обхватив себя за плечи. Эхо до боли знакомой колыбельной замирает в отдалении. А кстати, песня ведь донеслась из покоев диди. Получается, отец пел её Ваньиню? Нахмурившись, Яньли уходит к себе.

***

      Полёт в родной темноте длится всего несколько мгновений: впереди расцветает звезда, и Ваньинь успевает увидеть в её лучах полные надежды глаза и мягкую улыбку мамы, прежде чем свет становится таким ярким, что заполняет собой всё пространство, не давая увидеть ничего другого. И тем не менее, глазам от него ни капли не больно, даже щуриться нет нужды. Ветер словно котёнок принимается играть с косой, обоняние улавливает аромат полевых цветов, согретой солнцем смолы, лесных ягод и ледяной воды, до слуха доносится шёпот листвы и бойкое журчание. Когда зрение проясняется, юноша понимает, что сидит на напоминающей трон россыпи камней и во все глаза смотрит на грациозно прыгнувшую на берег перед ним из-под невысокого бурного водопада собаку. Это не Жасмин: тоже с любознательно стоящими торчком ушками и похожей аккуратной мордочкой, но немного выше в холке, да и шерсть глубокого чёрного оттенка и не пушится львиной гривой, а плотно прилегает к тонкому гибкому телу, переливаясь золотом в солнечных лучах. Вильнув хвостом, красотка смотрит на успевшего незаметно для себя самого соскочить с камней и присесть перед ней на колени заклинателя — огромные ярко-зелёные глаза заглядывают в самую душу.       — Ух ты! — вырывается у него.       Руки сами тянутся к этому чуду, проводят по его голове, осторожно оглаживают ушки, пальцы запутываются в шёлковой шёрстке, а собака глядит на юношу с мягким лукавством. От удовольствия Ваньинь, щурясь, смежает веки и вдруг чувствует, как воздух сделался прохладнее, ветер свежее и тише, плеск воды отдалился — распахнув глаза, юноша видит, что находится теперь в совсем другом воспоминании: он ласково гладит Жасмин обеими руками, целует её в любопытную нюфочку, получая длинный лизь в ответ, и поднимается с корточек, чтобы посмотреть в лицо маме. Она обнадеживающе улыбается и слегка сжимает его руки в своих. Они что-то говорят друг другу, что-то до одури важное, но он опять не может разобрать слова. Но появляется стойкое ощущение, что они прощаются перед долгой разлукой, но точно знают: как бы ни повернулась судьба, они снова будут вместе. Отвлекшись на роящиеся в голове мысли и занывшее сердце, заклинатель так и не понимает, чем заканчивается видение, когда обнаруживает себя провалившимся в темноту в свободном падении и осознаёт, что волнуется, предвкушает, переживает о чём-то невероятно серьёзном, надеется на счастливый исход, чувствует азарт, причём все его эмоции касаются чего-то, что где-то не здесь, а само падение не внушает и тени страха, только вызывает некоторый интерес.       Ваньинь просыпается на полу в ещё прозрачных сумерках, чувствуя себя отдохнувшим. Такие яркие видения. А ведь он так и не попытался вновь вызвать их. Тогда как это получилось? Неужели какие-то выводы заклинателя оказались ложными? Точно! Мама в этот раз улыбалась. Печальной юноша видел её только когда вредил себе. Совпадение? Навряд ли. Он снова прокручивает в мыслях все те моменты, когда чувствовал её присутствие. При воспоминании о ясном «очнись», услышанном, когда он мог утонуть, в голове что-то щёлкает: мама защищала его. И всякий раз, когда юноша противостоял Мадам Юй, мама ведь не просто появлялась — она успокаивала его, придавала сил. То есть, реагировала на происходящее с ним, а значит взаправду в силах каким-то образом видеть это или, как минимум, ощущать его состояние и пытается связаться — Ваньинь поспешно зажимает себе рот, чтобы не рассмеяться в голос. Счастье немного меркнет от осознания, что он причинил ей боль, нанося себе раны и перекрывая дыхание, но теперь ей не придётся смотреть на что-то подобное.       Но от чего тогда зависят видения? Быть может, их тоже посылает мама? Заклинатель ведь видит, чувствует её всякий раз, перед тем как они приходят. А урывками приходится довольствоваться потому что её возможности ограничены, по той же причине и появляется рядом мама лишь когда юноша нуждается в ней особенно остро. Если так, то видения, возможно, делаются содержательнее потому что она раз за разом пробивает какой-то барьер или точнее направляет сигнал. Или Ваньинь узнаёт больше из расследования, поэтому ему становится легче принимать их. Определившись как может с этим, заклинатель вспоминает незнакомую собаку. Дикой она не казалась: слишком уж спокойно реагировала на человека. Но тогда выходит, что эта красотка жила с ним, мамой и Жасмин. Хотя в таком случае странновато, что юноша не вспомнил её в тот раз и до этого дня был твёрдо уверен, что они жили только втроём, но, может, дело было в моменте: к примеру, её приручили позже?       Почувствовав гладкую ткань под рукой и что-то мягкое под головой, он, приподнявшись на локте, оборачивается, чтобы обнаружить подушку с лежащим рядом одеялом, и вспоминает, как заснул на месте, едва дослушав колыбельную. Голова, кстати, не болит. Получается, господин перехватил его до удара и дал возможность укрыться. О, и дверь запер изнутри. Весьма любезно с его стороны. Переплетя растрепавшуюся за время сна косу и убрав карты с текстами с видных мест, юноша решает навестить Трещотку. И до места назначения даже получается добраться, не подорвавшись в очередной раз ставить, хотя, что уж греха таить, пытаться поставить Мадам Юй на место. Ладно. Пускай юный заклинатель ещё ни разу не вышел победителем из прямой схватки, его сопротивление приносит свои плоды, а вчера и вовсе вышло на новый уровень. Уголки губ дёргаются вверх. Капли воды пробивают камень*, как говорит мама. Он приостанавливается. Как говорит мама? Определённо, она так говорит. Украдкой рассмеявшись в кулак, Ваньинь бодро шагает дальше.       В ответ на стук из-за двери раздаётся:       — Заходите, открыто: мне скрывать нечего, а если и есть что, то я это спрятал так хорошо, что вы точно-точно никогда не найдёте! — голос полон шутливого задора, но чуткий слух улавливает напряжение, с которым обладателю этого голоса даётся показная громкость.       Стоит ступить в комнату, в нос заползает уже приглушённый, но ещё вполне ощутимый запах ставших запросто узнаваемыми целебных мазей. Постель взбуровлена так, словно на неё с потолка стадо кроликов прыгнуло, а потом ещё сплясало на ней от души, и засыпана крошками, как будто хозяин решил превратить её в огромную кормушку для птиц. Лежавший на животе Вэй Усянь приподнялся на предплечьях, повернув голову к пришедшему, сквозь прикрывающую его спину тонкую ткань едва просвечивают борозды длинных шрамов. Целых восемь. И этого паренька Мадам Юй хлестала со всей дури, наверняка хотела убить или «хотя бы» оставить калекой, но, к счастью, тогда господин быстро сбросил бы её с пьедестала туда, куда ей и дорога, на самых что ни на есть законных основаниях.       — Эй, ну ты чего морщишься, а? — перетягивает на себя внимание громкий голос — Вот только не надо драматизировать! Ты только-только ступил в сюда, имей совесть, в конце концов! А я в этом запахе, между прочим, добросовестно маринуюсь уже… Ах, я потерял счёт времени в этом затхлом, пропитанном безысходностью месте!       Он с откровенно наигранным страданием закатывает глаза, вокруг которых налились заметные синяки, и вываливает изо рта язык, выглядящий слишком ярким на фоне побелевших губ:       — Я, наверное, — разыгравшись, он издаёт нечто среднее между стоном и хрипом и наполняет голос дешёвой трагедией — не вынесу долго, но услышь же мои послед…       Ваньинь выбрасывает вперёд ладонь:       — Тише: голова болит.       — Это из-за того, что было вчера вечером, да?       — Это из-за твоей манеры говорить. — юноша дёргает уголком рта — Зачем звал-то?       — Хах, ёжик ты, вот кто! — тот улыбается, широко, даже немного неестественно — Ты сейчас своими колючками диди напоминаешь.       С языка уже готово сорваться: «Переходи уже к делу. А если звал затем только, чтобы шуточками своими угощать, поищи дурака, который согласится тратить на это время, потому что я не хочу», — но заклинатель удерживает себя: ссориться ещё и с Вэй Усянем сейчас — идея хреновая. К тому же, Трещотка не виноват, что у Ваньиня непереносимость пустой болтовни. В голове вертится какая-то мысль, но её не удаётся ухватить за хвост: слишком эфемерная. Тем не менее, юноша готов поклясться: это связано с мамой, её наставлениями, её рассказами о своей буйной юности. Потому что она часто делилась событиями, подарившими столько будоражащих чувств и мудрости — Ваньинь точно знает это, пускай и не помнит ни слова из этих рассказов. Приходится резко прикусить язык, чтобы вновь не рассмеяться: «Опасно лишний раз открываться человеку, для всех вокруг строящему из себя беспечного шута, хотя ещё в детстве выжить на улице ума хватило», — напоминает себе юноша. Так, надо бы отвлечься от мыслей о памяти и маме, пока Вэй Усянь ничего не заподозрил:       — Сейчас напоминаю, а в принципе? — когда люди вокруг заподозрят неладное?       — И да, и нет одновременно. Но ближайшие несколько месяцев со всей предысторией никто ни о чём не догадается уж точно.       — Даже учтя странности с памятью?       — Ага. А за это время диди непременно вернётся, и всё будет хорошо. Так что не дёргайся ты почём зря, а не то припадочным станешь, хихик!       «Ты же сам прекрасно понимаешь: далеко не факт, что он вернётся за такое время, да и что вернётся вообще», — хочется ответить Ваньиню, но он только пожимает плечами. А собеседник наконец переходит к делу, хотя сохраняет этот картинный тон:       — Я хотел выразить своё восхищение тем, как лихо ты раз за разом отделываешь нашу тиранку. — теперь улыбка и промелькнувшее в тёмно-карих глазах злорадство вполне искренни — Пристань Лотоса нуждалась в таком герое как ты.       И добавляет уже без помпезности:       — А ещё я хотел познакомиться: мы в конце концов соседи, а я тебя даже не видел толком, — Вэй Усянь по-детски надувает губы — прячешься и прячешься в покоях как будто от карающей руки правосудия, не разговариваешь ни с кем — я уже подозреваю, что ты проклят: можешь за день произноси не больше строго определённого количества слов.       Проглотив снова поднявшееся раздражение, заклинатель только отвечает:       — Если и проклят, меня это ничуть не тяготит. Тем более, я уверен, что ты здесь прекрасно справишься за двоих.       — Уж куда я денусь…       Так, пора предложить ему объединить усилия и поскорее закончить разговор:       — На самом деле, твоя выходка с осами тоже была впечатляющей, только непродуманной: они с лёгкостью могли навредить в чём не повинным людям, случайно оказавшимся не в то время не в том месте.       — Так не навредили же. — отмахивается Трещотка.       — Почему не навредили? Думаешь, эта помешанная на статусах язва сама их отлавливала? — возражает Ваньинь и, не дожидаясь реакции растерявшегося паренька, возвращается к делу — Так или иначе, мы могли бы вместе бороться с ней.       — О-о, военный союз? — облизывается Вэй Усянь — Звучит заманчиво — я в деле!       Он жестом подманивает Ваньиня вплотную к постели, снова ложится и, приподняв подрагивающую руку, хлопает его по колену — заклинатель, как бы нечаянно задев пальцами его запястье, чувствует почти пустой резерв и, поймав чужую руку, направляет туда поток духовной энергии, тщательно его контролируя.       — Ни-ичего себе! — выпучивает глаза Трещотка — Это что, твоё ядро?!       Ваньиня словно прошибает электрическим разрядом. Мгновение спустя он собирается и отвечает, удерживая голос ровным:       — Нет, Цзян Чэна. А что тебя удивляет?       — Вот это да! Я знал, что оно у диди мощное, но чтобы насколько! — с восторгом восклицает Вэй Усянь — Я такого ещё ни у кого из нашего поколения не видел!

***

      Ваньинь и Фэнмянь сидят в покоях Цзян Чэна, делясь новостями. Рассказав, что удалось узнать, Глава Ордена на несколько мгновений замолкает, а затем решительно смотрит в глаза юноше:       — Есть ещё одна сложность, и крайне серьёзная, которой я не решался с тобой поделиться: понимаешь, с моей памятью тоже не всё гладко.       Младший заклинатель так и замирает. На языке вертится с десяток вопросов, но Ваньинь прикусывает его, давая господину собраться с мыслями.       — Яньли одурманила меня и Мадам Юй, чтобы свести.       Глаза Ваньиня расширяются:       — Любовная магия?! Но как? Слабая заклинательница ни в жизнь бы не смогла устроить такое.       — Попросила А-Чэна о помощи, убедив, что они только безобидно подтолкнут нас выразить уже имеющиеся чувства.       Убедительная Цзян Яньли, получается. Или Цзян Чэн не в меру доверчивый. Хотя второе маловероятно, если вспомнить о его тайнике в шкафу. Губы заклинателя искажает кривая усмешка.       — Это и есть та неприятная ситуация, косвенно касающуюся Цзян Чэна, которую спровоцировала ваша дочь?       — Последствия этого: когда выяснилось, что всё совсем иначе, он стал винить себя, да и атмосфера в доме, что и без того была не самой благоприятной, стала, мягко говоря, ужасно напряжённой. — юноша понимающе кивает, а Цзян Фэнмянь продолжает — Освободиться удалось, хоть и с трудом, но теперь ни я, ни Мадам Юй не помним проведённых вместе моментов за время действия дурмана. И твои подозрения насчёт Яньли… Тогда я решил, она просто не хотела принимать, что мы с её матерью не любим друг друга, однако сейчас допускаю и скрытую цель: лишить памяти, сделать ограниченным существом, которое ничего вокруг не замечает или, возможно, физически устранить нас обоих либо кого-то одного с помощью другого, а может и намеренно морально сломать диди.