Горная сказка

Я долго рассказывал, придумывал истории одну за другой, они легко приходили в голову в окружении зелени, скал и тумана. Стало веселее. Дождь перестал. Наконец — уже перевалило за полдень — перед нами появился долгожданный храм, серый, древний, побитый дождями. Внизу плыло облако, и казалось, строение парит на влажной подушке из травы и цветов: лаванда, горечавка, чертополох. Я пожалел, что из-за погоды не увижу вблизи пик Великой Горы. Здесь отчетливо чувствуется ее ледяное дыхание. Мы въехали на храмовое подворье, спешились. У колокольни черным молитвенным силуэтом застыла сгорбленная старуха. Отряхнувшись и сдернув с голов капюшоны, мы постарались привести себя в порядок, насколько это было возможно. Мишель, впрочем, так и остался мокрым лохматым привидением, значит, я тоже. Вошли — и я будто нырнул из промозглой серости в теплый, простреленный дробью огоньков мрак. Было душно, пахло ладаном. Лики святых, старые, почерневшие, смотрели на меня со стен выжженными глазами строго и равнодушно, как смотрят с неба звезды. Нам навстречу вышел настоятель, отец Стефан. Он обнял Мишеля, пожал мне руку. Мишель много рассказывал мне о нем — и он представлялся мне большим добродушным весельчаком, а в реальности оказался крупным мужчиной с пышной бородой и сердитыми бровями. Они ушли в ризницу. Я решил не мешать и остался осмотреть церковь. Она оказалась потрясающей. В местном христианстве есть что-то древнее, темное, Бог ощущается здесь совсем близко, прямо за узкими оконцами купола. Старые, старые иконы так смазаны и черны, будто наполовину уже не здесь, а в другом мире, там, откуда все рождается — и где все исчезает. Сумрачное, безвременное место. Ни души вокруг. Я бросил несколько монет в ящик для пожертвований (звяк! — громко ударились они о дерево) и только тогда понял, как страшно тихо кругом. Казалось, даже ветер снаружи задохнулся, умолк. Я взял свечу и встал у почти исчезнувшего во тьме времени образа Богоматери, когда по моему рукаву пробежал ветерок — и моей руки коротко, едва заметно что-то коснулось. Свеча вспыхнула. — Не благодари, барин, — сказал кто-то совсем тихо, совсем рядом, за левым плечом. Я резко обернулся, и, наверное, это из-за моего настроения, из-за темени, из-за сухой свечной духоты, но мне показалось, будто человек, которого я увидел, так же нереален, как и образы на иконах. Но ничем на них не похож. Они были черны, а он светел. Они были стары, как горы, он молод. Они были безглазы, а его глаза казались слишком яркими, будто два угля. У него были длинные волосы, темные, влажные от дождя, и черная одежда горца. Он стоял слишком близко, так близко, как не подходят даже друзья, и будто принюхивался. Я не успел ничего сделать или сказать — заскрипела дверь, незнакомец ангельски улыбнулся, отступил в темноту и куда-то сгинул. Я больше не видел его ни в церкви, ни во дворе. Позже, за обедом, я рассказал об этом случае настоятелю и спросил, не знает ли он человека, которого я встретил. Ковыряясь вилкой в фазане, настоятель покачал головой: “Путешественник, наверное. Иногда они заезжают сюда помолиться”. Не знаю почему, мне показалось, что он лжет. Я пишу все это, стоя у серого монастырского парапета. Сумерки, ветер. Скалы торчат из облаков будто великаньи носы, мохнатые древесные брови взлетают над гигантскими переносицами. Холодный туман ложится на угрюмые великаньи лица и слепит им глаза, чтобы сон их был глубок и спокоен. Я думаю, что горы — как память. Моя вот так же громоздится в сознании — чернота и камень — пока я скольжу в легком, колышущемся здесь и сейчас. Лучше не будить ее.