Горная сказка

Юноша был доволен. Казалось, все вокруг принадлежит ему, отсюда и пока хватает взгляда: долины и реки, скалы и обрывы, туманы и заброшенные крепости. Все в окрестностях боялись его, и теперь справедливо. Когда он ехал мимо аула, изучая свои владения, крестьяне, которые когда-то пинали его ногами и, сердобольные, бросали ему заплесневелый хлеб, бормотали под нос: — Колдун! Дьявольское отродье… Если Янко не было лень или некогда, он заставлял их платить за свои слова. Как-то в таверне расхрабрившийся от вина мордоворот плюнул в его сторону, замызгав пол, и гаркнул, мол, убери лапы от святого человека, паскудыш. Пришлось отвлечься от ужина и лишить наглеца возможности говорить как минимум до весны. Янко был мягок с местными жителями: они были небезразличны монаху и в какой-то мере свои. Пусть живут… Могли бы, кстати, и поблагодарить: он почти избавил горы от разбоя. Это были его горы, в конце концов. Одно было худо: монах стал вдруг чахнуть, как дубовый листок по осени. И что ему не так? Неужто жаль пары поцелуев раз в неделю? Янко ведь не просил многого. Хотя мог бы. Однажды, как ни жаль было расставаться, он отбыл на неделю в Кахетию: там в замковой библиотеке можно было найти, по легенде, одну полезную старую книгу. Предварительно, разумеется, он озаботился тем, чтобы нельзя было ни спуститься с горы, ни подняться на нее. Монах и монастырь были его достоянием, его собственностью, и он не собирался оставлять их на произвол судьбы. Он отсутствовал дольше, чем рассчитывал. И возвращался счастливым — соскучился. Вот появились на фоне неба знакомые купола, крест, плывущий над облаками. Подъехав к воротам, Янко соскочил с коня и вихрем ворвался в дом, надеясь найти монаха на кухне или за книгами. Но полутемные комнаты были пусты, только малявка пылила во дворе веником. — Где он? — спросил помрачневший Янко, выходя на улицу. Малявка фыркнула. — Тебе лишь бы подоставать его! — пробормотала она. — Не скажу! И показала язык. Янко только закатил глаза и ухватил малявку за ухо. Та завизжала и стала лупить его метлой. — А ну говори, где он! — Не скажу, не скажу, не скажу! Отстань! — Отвечай, бесеныш! — Ни единого слова тебе не скажу, ты плохой! — кричала малявка, произнося таким образом целых восемь слов. Они провозились бы так долго, если бы от храмовых дверей не раздалось усталое: — Ну что вы опять устроили? Янко, отпусти ребенка. Монах стоял, привалясь к дверному косяку, и выглядел каким-то хрупким, обессиленным. Его лицо было серым. Янко бросил девчонку на землю, как мешок, — та возмущенно взвыла — и шагнул к нему. — Что с тобой? Ты заболел? Монах равнодушно пожал плечами. — Был снег. Должно быть, меня сморило погодой. Тут к нему в объятия юркнула малявка, вся грязная и всклокоченная, и, затаившись у него подмышкой, яростно воззрилась своими черными глазищами на Янко. Тот только усмехнулся ей. Ему нравился и ее норов, и тот факт, что, как бы она ни пыжилась, ничего изменить не могла. Сердитая пичужка в клетке. — Ну-ну, — примирительно, ласково погладил ее по плечу монах и даже улыбнулся, будто луч света показался из-за туч. — Не ссорьтесь. Как часто он говорил так когда-то. Потом Янко приготовил ужин, просушил одежду, и камин весь вечер жарко трещал в кухне, и тек разговор, и монах повеселел, и даже малявка посмеивалась Янкиным рассказам о чудесах и чудачествах соседских земель. И только под конец монах испортил всем настроение, спросив негромко: — Может быть, ты нашел там красавицу себе под стать? Янко закатил глаза, смиряя, присваивая на будущее хлестнувшую по нервам злобу. И пропел, ангельски улыбнувшись: — Я повидал множество красавиц. Но что мне их красота, когда рядом тот, кто красивей их всех.