Горная сказка

Со временем монах стал пропадать в храме ежедневно, пренебрегая книгами и тренировками. Он сидел в углу, под колонной, неподвижный и почти невидимый в темноте, глядя туда, где трепетали у алтаря маленькие неугасные свечи. Казалось, он решил стать сломанной храмовой статуей, привалившейся к стене и постепенно обрастающей плющом. Юноши он сторонился. Янко, казалось бы, испытывал такое обращение не впервые, но каждый раз, замечая его со стороны монаха, чувствовал злость такой силы, что аж дыхание перехватывало. И все же он придерживал ее, смирял, берег. Следил зорко. Ждал. Вот наступило очередное воскресенье. В тот день шел снег, низкое небо тянулось над монастырем вяло и грузно, прокатывалось брюхом по влажным крышам. Долина под горой была затоплена бледной снежной взвесью, Казбек отгородился от посторонних взглядов, скрывшись за облаками. И ничего не было видно, кроме островка земли с монастырем на макушке, да и тот будто неторопливо стирало, как рисунок с листа бумаги, оставалась только девственная белизна — пустота, свет. В середине дня, когда монах уже беседовал в ризнице с особенно рьяными прихожанами, нашедшими в себе силы взобраться на гору в непогоду, на дороге появились силуэты всадников. Оказалось, к службе пожаловали родовитые гости из соседних земель. Был среди них и княжич, с которым монах давно вел дружескую переписку, нуждаясь, очевидно, в общении более содержательном, чем то, что мог ему дать местный необразованный люд. Княжич не впервые заезжал в гости и всегда, оказываясь рядом, бросал на юношу тяжелые, неприязненные взгляды. С монахом же был ласков и обходителен сверх меры. Янко терпеть его не мог. Он тренировался на подворье с мечом, когда княжич, высокий, бледный, укутанный в черное обладатель аристократического носа и черных бровей, спешился и поманил его пальцем. — Поди-ка сюда, цыганёнок. Янко приветливо улыбнулся, крутанул меч и ткнул его в землю. — У тебя ноги отнялись? Княжич нахмурился. Передав коня одному из спутников, он приблизился, похожий на крупную ворону на белом снегу. — Послушай, наглец, — понизил он голос. — Люди болтают о тебе. Слухи ходят мрачнее некуда. Если я узнаю, что хоть толика из них правда… Тут снежинка угнездилась на его гордом носу, и он фыркнул. Янко прищурился: — И что же ты сделаешь? Как приятно холодил зимний воздух его пылающее сердце. Как много хитроумных, изысканных способов поругания княжичей сами собой лезли в голову. — Ты подкидыш без роду и племени, — голос у княжича был тихий, взгляд прямой. — Не думай, что кто-то позволит тебе творить на этой земле что вздумается. Поблагодари за науку и уезжай, пока можешь. Янко фыркнул: — Я не планирую спрашивать позволения. Так они стояли под снегопадом, сверля друг друга взглядами, хмурый аристократ и веселый безродный, когда в дверях храма показался монах. Уже много дней Янко не видел его таким радостным. Княжич, мазнув по лицу Янко недобрым взглядом, пошел навстречу другу. Встретившись на полпути, в снегу, они обнялись. Волосы монаха, выбившись из косы, трепетали на ветру и покрывались снежным серебром над черным вороньим плечом. День был долгий, тусклый. В храме было тепло и душно, на улице бушевала метель. Звон колоколов тонул в снежной перине. Носатое княжеское недоразумение липло к монаху тут и там: вот они стоят у обрыва и беседуют о чем-то, и плащи, черный и серый, раздуваются на ветру. Вот сидят бок о бок за столом в трапезной, княжич говорит что-то, склонясь к монашьему плечу, тонкое лицо монаха задумчивое и строгое. Вот они устраивают шуточный бой на подворье. — Слабеешь, брат, — прокомментировал этот бой княжич. Монах только пожал плечами и мягко улыбнулся: — Я теперь редко тренируюсь. Под вечер эти двое, до тошноты неразлучные, отправились в погреб за вином, и Янко, притаившись у входа, подслушал короткий разговор. — Я же вижу, ты сам не свой, — бубнил, отражался от стен властный голос княжича. — Твои письма приходят реже, и пишешь ты иначе. Я должен был приехать, и я не уеду, пока все не выясню. — Я просто устал, — отвечал монах. — Зима, заботы. Но очень рад, что невольно спровоцировал твой приезд. Видишь, я уже повеселел. — Или тебя действительно доводит твой цыганенок? Монах укоризненно вздохнул. — Скорее всего, Янко черкес. — Послушай, то, что говорят в народе, страшно. — Не верь сказкам. Ты же образованный человек. — И все-таки не бывает дыма без огня. Поедем в столицу? Или хотя бы ко мне на юг? Нельзя было ссылать тебя в эту глушь. Голоса приблизились, и Янко юркнул за угол. — Епархия направила меня сюда, и здесь моя работа, — сказал монах, когда они с княжичем появились в дверях, и задул свечу, которой освещал им путь. — Пожалуйста, давай не начинать заново этот спор. — Я уже просил за тебя епископа. Он смягчился. Ты чахнешь здесь. Тебе нужно писать и проповедовать. — Я и здесь пишу и проповедую, — монах с досадой покачал головой. — Здесь такие же люди, как и везде, и я многому у них учусь. А какая природа! Послушай, не смей ради меня лебезить перед этим человеком. Лучше скажи, ты прочел рукопись, которую я отправил тебе летом?