24
2 декабря 2022 г. в 18:15
Все в монастыре спали, как в сырой каменной колыбели, и снег укутывал ее тяжелым одеялом, забивал щели в окнах, и был весь монастырь будто нора, полная темных и узких ходов, по которым бродили, сталкиваясь и переплетаясь, сны.
Вернувшись с долгой прогулки, Янко мышью прокрался по знакомому до последней трещинки коридору к монашьей келье и без спроса скользнул внутрь: скрипнула дверь, с щелчком закрылась — и снова воцарилась сонная темень, тишь.
Но Янко был как животное чуток. Он слышал чужое дыхание в темноте, слышал, как изменился его ритм: не спит.
— Это ты? — спросил монах еле слышно.
Как удар хлыста, обожгла Янко мысль: что, если монах ждал здесь кого-то? А тот хрипловато со сна, но настойчиво позвал:
— Янко? — и зашевелился, зашуршал одеялом.
И будто удавка упала с Янкиной шеи. Как кошка, он скользнул на звук и опустился у пахнущей монахом тьмы, на ощупь находя в складках ткани чужую руку.
— Ты не говорил со мной целый день! — прошептал он гневно.
— Прости, я был занят гостями, — монах мягко высвободил кисть и завозился, зажег свечу.
Вот он стал видим, будто луна взошла: простоволосый и слегка лохматый, одетый в простую льняную рубашку до пят, сонный, домашний, какой-то потусторонне красивый.
— Так сделай, чтоб они исчезли, — потребовал Янко. — Не то я сделаю.
— У меня нет предлога их прогнать, — монах вздохнул и вдруг ласково провел ладонью по Янкиным волосам, коснулся уха, покачал свисающую с мочки серебряную сережку. — Это только вызовет подозрения. Люди и так болтают о тебе, не стоит давать новую пищу для слухов.
— Мне нет дела до чужой болтовни, — фыркнул Янко и улыбнулся, зажмурился от неожиданной ласки. От монашьей руки пахло чем-то нежным и мягким: теплом, домом, немножко чернилами, немножко углем.
— Напрасно… — монах с сожалением покачал головой. — Если не сейчас, то позже кто-то узнает, за тобой придут.
— Да пусть приходят, — рассмеялся было Янко, но монах глянул на него строго и убрал руку.
— Ты самонадеян.
Янко скривился.
— И что же ты хочешь делать? Уехать с этой каланчой? Или меня отсюда прогнать? Ясное дело, ни того, ни другого тебе не видать. Сиди тихо! Не то я сегодня же упокою это стадо ворон где-нибудь за сараем.
Неприятно скребла душу знакомая двойственность: жажда требовать, угрожать, ведь все тут было Янкино, и инстинктивная потребность ходить на мягких лапах вокруг чего-то тонкого, невыразимого в монахе, что почему-то Янкиным не было. И Янко сменил тон, протянул к монаху руки, касаясь горячей талии под рубашкой, положил подбородок ему на колени, не в силах не думать о том, что под плотным грубым льном, скорее всего, ничего нет.
— А сделаешь как я прошу, так я привезу тебе книг из Кахетии, — промурлыкал он миролюбиво. — Каких захочешь. И будем мы жить хорошо-хорошо, как и прежде.
Тут монах рассмеялся почему-то.
— Книги мне не помогут, — тут он приподнял Янкину голову за подбородок и заглянул в глаза. — Я хочу предложить тебе сделку, раз уж ты их так любишь, — он криво, как-то незнакомо улыбнулся. — Я тебе нравлюсь, верно? Так я все брошу для тебя. Мы отошлем нашу девочку, у меня уже присмотрена для нее школа. Потом я отправлю в епархию прошение об отлучении от сана. И мы оставим это святое место тем, кто его достоин, и уедем вдвоем. Мир большой. Где-нибудь да найдётся для нас пристанище.
Его серый взгляд впервые за долгое время был тверд и спокоен, орлиными крыльями парили у переносицы темные брови, лицо было решительным, властным. Он будто отдавал что-то Янко и одновременно отнимал у него, что-то важное. А густая метельная тьма смотрела в оконце настойчиво и жадно, и замерли, прислушиваясь, старые монастырские стены, и тихо было, так тихо, что звук собственного сердца казался чересчур громким.
— Ну что смотришь? Чернее твоих глаз только ночь в бурю.
— А взамен?
— Взамен оставь свои темные дела, чем бы они ни были.
Янко закатил глаза.
— По рукам.
— Тогда ступай. Завтра я начну приготовления, — и монах задумчиво погладил Янко по щеке.
А тот вдруг широко, нахально улыбнулся и одним движением придвинулся ближе, нос к носу.
— Подожди, — пропел он. — Сегодня воскресенье. За тобой должок, помнишь?
Монах хмыкнул и проговорил тихо:
— Запиши на мой счет. Когда все уедут, я отдам с процентами.