Горная сказка

Янко был счастлив. Так, что даже сон к нему не шел, таял, как туман в жарких лучах солнца. Прокравшись в кухню, Янко взял пару яблок и вышел на заснеженное крыльцо. Долго он сидел там, глядя в мятущуюся, страшную тьму. Сколько путников — так он думал в ту ночь — бродят сейчас по горным склонам, жгут костры, ищут в скалах щели и укрываются в них от ветра. Сколько скал терпеливо и угрюмо дожидаются, пока путники уснут меж их щербатых клыков. Это была тяжелая ночь для тех, у кого нет над головой крыши. Янко находил ее манящей и полной тайн. Оставлять монастырь было, конечно, жаль. И все-таки он стал слишком многолюден. Янко уже приглядел живописное местечко высоко в горах, с двух сторон защищенное скалами, — там они с монахом смогут быть свободны, никто не подберется к ним, кроме орлов. Если вдуматься, человеческий мир до смерти надоел Янко. Как приятно будет оставить его позади… Или внизу. В детстве ему, бывало, хотелось перестать делать все то, что называлось жизнью. Пару раз он даже пытался — лежал тихо-тихо в темноте и старался не дышать, стать камнем или бугорком земли, чтобы прорасти травой по весне. Но жизнь в нем была сильна и настойчива, она требовала своего, и он вставал, и видел новый день, и мечтал о будущем, о сытости и тепле, о силе. …Так рассказывал мой таинственный новый знакомый, сидя на полу у моих ног, совершенно растворившись в своей истории. Я не видел его лица, но побелевшие пальцы, обхватившие стакан с вином, и окаменелое плечо были достаточно выразительны. Мне хотелось коснуться его, разбудить. — Он не боялся скитаний? — спросил я. Янко фыркнул. — Чего там бояться? Разве что людей. Но черт с ними, их он умел убивать. — Ты не рассказывал об этом. Он обернулся, возвращаясь ко мне из глубин своей истории, и криво, с досадой ухмыльнулся. — Барин, я рассказываю тебе историю о любви. Ну убил кого-то раз-другой, все эти подробности только утяжелят сюжет. К тому же они того заслужили. — Это чем же? — Да я уж и не вспомню. Разве трудно заслужить смерть? Мир полон зла по самую макушку, аж через верх переливается. Он помолчал, почесал за ухом, взлохматив свои черные волосы, будто раздумывая о чем-то. Потом развернулся лицом ко мне и водрузил руку на подлокотник кресла. — Вот скажи мне, барин… — заговорил он, щурясь задумчиво. — В книгах всё пишут, мол, мир стремится к добру, как бы дьявол ни искушал его. Вот ты замечал, чтобы мир стремился к добру? — Он досадливо махнул рукой, едва не выплеснув из стакана вино, и не остановился, чтобы дать мне ответить. Похоже, для него этот вопрос был сугубо риторическим. — Но вот что смешно, для меня все было ровно наоборот: я стремился ко злу. Ведь это удобно. Оно давало мне власть, силу, безопасность. Я выбрал то, что называют злом, чтоб жить так, как хочу, чтоб никто не смел меня тронуть. Но, — он рассмеялся, — добро искушало меня. О, оно было привлекательно… Он уткнулся лицом в ладонь, с интересом глядя на меня исподлобья. Я подумал: зачем ему перчатки, ведь в комнате очень тепло? — Хмуришься, — констатировал он. — Что скажешь? — Скажу, что хочу услышать историю до конца. — А… Он вдруг помрачнел, отхлебнул вина. Потянулся за бутылкой, которая стояла у камина, плеснул себе и мне еще. И уставился в огонь, будто пытаясь разглядеть там образ чего-то давно ушедшего, чего-то, что он не желал отпускать. — Рассказать тебе о темноте, которая наполняла двор той ночью? — произнес он наконец негромко, растягивая звуки, будто ленясь. — О форме снежинок, валивших на крыльцо? О том, как тяжело и медленно занимался рассвет — будто нехотя. Будто больной, недоспавший человек, который через силу встает, чтобы взяться за нудную работу. Что бы мне такого рассказать, барин, чтобы в тот день сотни лет назад светало помедленнее?