Горная сказка

За окнами гудел ветер и было темно как в гробу. Казалось, что мир исчез, был стерт, как неудачный рисунок, остался только черный холст и на нем — эта комната, этот огонь в камине. Первый огненный штрих чего-то нового. Янко молчал. Я тоже: думал, смотрел, заново удивляясь диковинности этого дома и его обитателя. Дрова трещали, превращаясь в жар и свет. На высоких стенах танцевали причудливые тени, и мне представилось, что из дерева, когда оно умирает, вырываются, кружась, души лесных фей. — Как ты сказал, барин? — проговорил наконец Янко. — Сказки в этих краях обязательно заканчиваются плохо. Кто-то оказывается зарезан или падает со скалы. Он резко встал. Плеснул себе еще вина, выпил залпом. Потом, оставив бокал на каминной полке, приблизился и склонился надо мной всклокоченной тенью, цепляясь за подлокотник моего кресла. Я понял — впервые за время нашего знакомства, — что он пьян. — Но это еще не конец, так что не спеши собираться в путь, — протянул он с улыбкой, с непонятной угрозой. — В этих краях, когда кто-то падает со скалы или оказывается зарезан, истории только начинаются. — Я не тороплюсь. Он хрипло рассмеялся, покачнулся и почти упал на меня. Я подхватил его, а он вцепился в мои плечи, пытаясь восстановить равновесие. Он пах вином и жженой древесиной, и был горячий, будто в лихорадке. Вдруг — доверчиво, как ребенок, — он прижался лбом к моему лбу. — Хотелось бы мне знать, что с тобой случилось, — пробормотал он. — Я взял твою жизнь, что ж ты не пытаешься вернуть ее? Я пожал плечами: — От нее мало что осталось. — Так дай остаток мне, — потребовал он прямо и жадно. И с низким смешком добавил: — Мне надо. Лохматый, с тончайшей линией челюсти, подведенной рыжим отсветом, со смеющимися уголками рта, с черными, как беззвездное небо, глазами — он был осязаемо настоящий, горячий и нервный, живой. И в то же время казался выходцем из сказок, которые мне рассказывала моя болотная няня, а может, из моего собственного давнего, забытого сна. Гудел тревожно ветер. Но где-то ближе, намного ближе быстро билось Янкино сердце. Я тоже был пьян. Это я поцеловал его. Его губы были мягкими и теплыми, сухими, как хворост, готовый от легчайшего прикосновения вспыхнуть, а руки, вцепившиеся в меня, прижавшие меня к креслу, твердыми. Вдруг стукнуло окно, распахнулись ставни, в комнату ворвался ветер, темным крылом взвилась скатерть на столе, грохнул с каминной полки бокал, посыпались на пол какие-то бумаги. Мне в лицо швырнуло Янкины волосы. Я услышал, как он коротко и грязно выругался сквозь зубы, прежде чем исчез. Исчез. Его будто самого ветром сдуло, как рисунки со стола. Прошло время, прежде чем я справился с окном и привел комнату в порядок. Привести в порядок себя было сложней. Я собрал рисунки, где виды гор, аулов и замков перемежались портретами, и долго разглядывал в свете камина изображенное во множестве ракурсов собственное лицо.