Восточная граница

Летний закат медленно прокрасил клочки неба из голубого в золотой и до густого красного, а потом как-то резко в тот синий, который от чёрного не отличишь. Но по-прежнему стрекотали цикады, пели птицы, ухали совы и шелестели от ветра кроны деревьев. Запищал комар, и пришлось припомнить пару заклинаний против гнуса. В траве шуршали мыши. Даже окутанный дымом, лес продолжал жить. Сам Тихон тоже привык, уже не чувствовал запаха гари. На родной Куршской косе лес звучал чуть-чуть иначе, но он обычно не прислушивался. Тихон слушал мерное дыхание прибоя, и шум волн уносил все мысли, пока не оставались только запах соли и безбрежная красота. И по песчаному пляжу, и по тропинке, шедшей через сосновый бор, он ходил босиком. В Питере не хватало этого свободного ощущения. Захотелось снять кроссовки и теперь, почувствовать влажную после заката траву. Между густых крон мелькнула звезда. Он не успел заметить, падала ли она, но на всякий случай загадал, чтобы всё хорошо закончилось. Чары наложены были на совесть: не то что пару часов, неделю простоят. Тихон применил все заклинания из списка, и всё равно казалось, что его вклад слишком мизерный. Дольше за собой переделывал, чем колдовал. В чаще леса ухали совы. Слева, сквозь кусты и стволы деревьев, виднелись огоньки светлячков. Когда-то в школе они с Филькой ловили шмелей, привязывали им к лапке нитку и ходили так со своими собственными насекомыми на привязи. Ему казалось, что прошло пол-ночи, прежде чем вдалеке наконец засвистели лётные деревца. Тихон встал, попрыгал на месте, чтобы размяться, пару раз присел. В правом колене хрустнуло. Ваня спикировал на него почти вертикально из-за тесно стоявших деревьев. Несмотря на все изящество и лёгкость, с которыми он держался на метле, а также фонарь под древком, ветки оцарапали правое запястье. Две длинные царапины кровили. Из-за этого сложно было разобрать наверняка, но Тихону всё же показалось, что красной нитки уже не было. Левой рукой Ваня поднял тёмные очки на голову. Задрался длинный рукав, и на другой руке тоже стали видны царапины, как от кошачьей лапы. Тут ветки едва тронули кожу, и следы были розовыми. С убранными от лица волосами Ваня выглядел немного иначе. Тихон не успел подумать — как. — Палатка с собой, — Янковский кивнул за спину, на рюкзак. Передал Тихону его дубок. Оба жеста были резкими, дёргаными. Рука, должно быть, здорово ныла. И всё же это была такая мелочь, что не стоило даже предлагать помощь. Пока Тихон усаживался на дубок и включал фонарь, который кто-то уже заботливо прикрепил к стволу, Ваня успел достать из рюкзака пузырёк и капнуть на правую руку. По острому, горько-сладкому запаху Тихон узнал настойку бадьяна. Просто и эффективно. Для Янковского — неожиданно просто. Он не знал, чего ждал, слёз феникса? Не удивился бы. Ваня убрал пузырёк, взял палочку, счистил кровь. Тергео. Опять же, самое обычное заклинание. Во тьме бледная кожа почти светилась. В растрепавшихся волосах застрял небольшой лист, глянцево блестевший в свете двух тусклых фонарей. Тихон засомневался, но всё же вынул его, осторожно, двумя пальцами. Как будто кусачий цветок трогал. — Готов? — Ваня повернул голову так резко, что лист оказался у него прямо перед носом. И фыркнул, сдувая его из пальцев Тихона. Точно, понял Тихон. На лису он похож. — Давай. Тихон полетел прямо за Ваней, в метре, не больше. Ветки и листья царапали руки, не защищённые футболкой. В лесной чаще ветра не было, воздух застоялся, и только в полёте он почувствовал, что начинает дышать. Группа ждала их сверху. Добронравов о чём-то вполголоса говорил с Богдановым. До Тихона долетела пара слов, и он понял, что речь шла про рыбалку и землянику. Земляника… июль для неё самое время. Они летели за Хабенским на мутно-красный отблеск. Под лётными деревцами Добронравова и Курцына болтались чемоданы. Он, Тихон Жизневский, офисная мышь из Александринки, летел за Хабенским спасать деревню, нарушая приблизительно все правила. Слева Курцын садился на метлу задом наперёд и на руках переворачивался обратно. Константин Юрьевич этого будто не замечал, следя за компасом, картой и лесом. А по правую руку от него летел Ваня Янковский, вернувший на нос солнцезащитные очки. Совершенно не хотелось себя ущипнуть. Он давненько не садился на метлу, слишком это приметный для магглов транспорт, так что подзабыл, как слезятся от ветра глаза. И холодно, вся кожа мурашками покрылась. Вот почему на Янковском всегда были солнцезащитные очки и длинный рукав. Как димкина принцесса подрастёт, надо ей будет деревце подарить сразу с тёмными очками в комплекте. Розовыми, в форме сердечка. Или жёлтыми звёздочками, как раз к зелёной листве. Иванна ещё магию проявить не успела, а Димка с Лизой уже раза три поругались, в какую школу её лучше отдать. Пока её родители жили в Манчестере, Лиза три года проучилась в Хогвартсе. Дима, закончив Колдовстворец, ездил на год стажироваться в Штаты. Интересно было бы Янковского спросить, он не Колдовстворец вроде кончал, и в Штатах бывал. Они начали снижаться, и чуть расслабившийся Тихон снова почувствовал себя неуверенно. Богданов рассказывал, как рыбачил под Астраханью с каким-то Дёмой. В жару Куршский залив цвёл, и на берег выносило рыб, чьи жабры забили водоросли. Для чаек это был пир. Когда шёл по пляжу, под подошвами похрустывали рыбьи кости. А ещё можно было скатываться с песчаных горок. Ложишься мумией и боком — вниз. А ещё залив был тёплым и мелким — топаешь по колено в воде чуть не до горизонта, чтобы поплавать. Финский залив был другим. Задумавшись, Тихон едва не пропустил поворот. Видимо, Константин Юрьевич приметил место для лагеря. Он потерял счёт времени, но небо за дымной стеной, казалось, несколько посветлело. Константин Юрьевич летел впереди и плавно поворачивал голову из стороны в сторону. Курцын давно опустошил свой арсенал трюков и сидел на дереве смирно. Богданов сидел на метле, сгорбившись, и, казалось, спал с открытыми глазами. Ваня, наоборот, методично разминал руки от плеч до пальцев. Пару раз тишину простреливал хруст очередного сустава. У Тихона тоже всё затекло, но он не чувствовал себя на метле так свободно, чтобы начать разминаться. Точно надо димкиной девочке метлу подарить, пусть привыкает. Приземлились они у речки, когда уже рассвело. Здесь дымом пахло сильнее, чем в прошлом лагере. Спрыгнув с метлы, Тихон с радостью ощутил под ногами влажную от росы траву. Едва не навернулся тут же, правда. Ноги занемели. Голова казалась чугунной. Хотелось упасть лицом в кровать — или в речушку. Ваня вытащил его жёлтую палатку из рюкзака. — Давай я, — Тихон протянул руку. Янковский обернулся не сразу. Посмотрел удивлённо, что было заметно даже несмотря на тёмные очки. Пожал плечами. Стало неловко: на него явно смотрели все. Но опыт не пропьёшь, да и давненько он не пытался. Надо будет с Бледным отметить, как это дело закончится. Завалиться в какой-нибудь бар на Лиговке, а под утро искать круглосуточную шаву. Пить-то можно и без палочки, если что? Палатка воздвиглась как всегда — будто человек руки раскинул, быстрое, широкое движение. — А покажешь ещё раз? Как-то неуверенно Ваня это сказал. И за его плечо встал медленно, как по минному полю шёл. Или ему так казалось с недосыпа. Тихон медленно взмахнул палочкой, произнёс заклинание вслух. Палатка свернулась. Так же медленно её развернул. Повернул голову к Ване, чуть не свернув затёкшую шею, поднял брови. Видел, что на них смотрел один Курцын. Остальных Хабенский запряг, наверное. Ваня сделал шаг вперёд, оттирая Тихона плечом, поднял палочку. Его плечо было холодным после полёта, холоднее, чем у Тихона. Подмывало спросить, не кусали ли Ваню вампиры, но это было бы не смешно. Накрыть вампирское гнездо было его первым крупным заданием. На заброшенный завод, где они окопались, заходило три группы: Янковского, Ярмольника и Аксёновой. И ванина провалилась с треском. С жертвами и разрушениями, несколькими группами стирателей памяти и показательной высылкой Янковского к бумажкам. Его палочка вспорола влажный утренний воздух, и пришла пора присвистнуть Тихону: палатка сложилась в слегка топорщащийся, но ровный квадрат. — Круто! Ваня аж вздрогнул от его окрика прямо в ухо. И ответил бесцветным шёпотом, не поворачивая головы: — У разворота жест сложнее. Есть какое-то слово, как gay panic, только для перфекциониста? Тихон ответил бы тоже шёпотом, но вместо ответа сделал полшага вперёд. Упёрся в ледяную спину, грудью почувствовал вдох и приготовился к локтю в печень. Долгий выдох. Печень пока оставалась нетронутой. Может, Ваня уже подбирал сорт кьянти, с которым её съест. Положил свою руку, без палочки, поверх ваниной. «Раз, два, три», — выдохом в ухо. Моргнул, пока рука сама шла в привычном жесте. Палатка стояла. Сто раз такое делал, а всё равно от выдоха не удержался. Сделал полшага назад, отлипая от чужой спины. — Ж… Тихон, Иван, отсыпайтесь пока, — спокойно скомандовал Константин Юрьевич. Он стоял у самой кромки воды с лётным деревцем в левой руке. — Тихон — до упора, Иван — твоя смена в два. Как только он это сказал, усталость вернулась водопадом, глаза начали слипаться. И пока он нашёл в себе силы кивнуть: «Есть!», Ваня залез в палатку. Когда Тихон, как обычно на четвереньках, оказался внутри, Янковский уже убрал тёмные очки на макушку, но всё ещё стоял у входа. Протянул руку, помогая подняться. — А я слышал, ты в команде не работаешь. — А я — что тебя не существует, — отбил Янковский. Закрывался он в момент, быстрее, чем Тихон палатку устанавливал. — А ты уверен, что это так? Может я просто очень плотный призрак. — Галлюцинация. — Скорее ты моя. — Тогда добро пожаловать в реальность, — пожал плечами Ваня и ушёл в комнату. Хилая фанера за стеной жалобно затрещала, а ведь Ваня был легче него. Тихон услышал вздох, укрепляющее заклятие и протяжное «блять», прежде чем закрыл за собой дверь. *** Казалось, он только глаза закрыл — и вот уже чья-то цепкая рука трясла его за плечо. — Тихон, вставай. Тихон! Блядь, ну не водой ж в тебя, не кот, — вздох сквозь зубы. — Блядь. Звон будильника поднял его окончательно. Когда он садился, кровать скрипела на все лады. Голова так и осталась ватной, и этот звук был как ножом по стеклу. — Собрание, пошли, — Янковский сам выглядел злым и уставшим. — Ничего не говори, я по утрам ещё большее мудло, чем обычно. — А у меня билет в первый ряд, — хмуро кивнул Тихон, залезая в шкаф в поисках одежды. Дверца тоже скрипнула, противно, высоко. Янковский вылетел из палатки, как пробка из бутылки, и в дополнение к философскому вопросу, синие носки или белые, прибавился вопрос, что ж его так взбесило. Скрип этот жуткий? Переодевшись, Тихон выполз из палатки вроде как на корточках, но всё равно держась ладонями за землю. Остальные уже сидели в кружок у костра и стучали ложками о тарелки. Над огнём в сковороде лежали остатки гречки с грибами. Хабенский привалился спиной к тонкому стволу берёзы. Тихон взял себе остатки завтрака и сел между Ваней и Курцыным. Тогда только обратил внимание, что Константин Юрьевич сидел с закрытыми глазами над почти полной тарелкой. Словно прочтя эти мысли, Хабенский глаза открыл, и по красной слизистой и тёмным мешкам стало понятно: не спал он ни черта. Из уважения к этому стоило бы сосредоточиться, но Тихон то и дело ловил себя на том, что уже даже не зевал, а откровенно засыпал с открытыми глазами. Изредка скашивая взгляд на Ваню, он замечал, что тот не сильно бодрее, хотя в руках держал тамблер кофе. Окончательно проснулся Тихон уже под конец собрания, когда телефонами обменивались. Сеть тут ловила через раз, об интернете и думать было нечего, но отправлять говорящего патронуса тоже не два пальца. В целом план он понял: разделяемся по двое. Они с Ваней останутся в лагере, охраняют кромку леса возле деревни, держат медленный влажный ветер с реки, усиливают утренний туман. Курцын с Добронравовым отправятся к другому боку леса, расчищать поляну. Широкую поляну огонь может и не перепрыгнуть. А сам Хабенский с Богдановым будут облетать пожар, выискивать прогоревшие до сажи местечки и расширять их. Вблизи магглов колдовать требовалось едва-едва, впол-, в четверть силы. Чтобы ни один зоркий спутник не заметил. Будто сам огонь на убыль шёл. Тихон только тарелку с ложкой простым «Эванеско» очистил, а уже в своих силах сомневался. В Питере с областью тоже вроде как со всей дури нельзя было, магглы кругом, но там всё казалось привычным. А тут лица с первых полос газет, пусть и не в газетном виде. Курцын в полосатой майке, Добронравов в растянутых на коленках трениках, Янковский с лицом «Не влезай — убьёт»: осунувшийся, бледный, круги под глазами. На фото он выглядел моложе, совсем мальчишкой. Если им удастся незаметно пригасить пожар, Ваня будет на всех обложках, как лучший фон для Михалкова. Никита Сергеевич будет казаться хранителем вековой мудрости рядом с ним. Добронравов и Курцын готовились к переезду — переселялись в одну палатку. По поляне в обе стороны летали вещи. Константин Юрьевич наконец отправился спать. Ваня, на которого наконец подействовал кофе, отправил досыпать Тихона, а сам вызвался дежурить первым. Сколько часов будет дежурство, они не обсудили, но понял это Тихон, только проснувшись. Мышцы ног тянуло после перелёта, голова кружилась. Часы на телефоне показывали 15:42 и смски от Фильки и Димы. В животе урчало. Он заново разжёг угасший костёр и сделал фирменную гречку с тушёнкой. Крупа, развариваясь, едва не вылезла из кастрюли. На вкус было отлично: с дымком, как он и любил. Настроения это не улучшило. Бледный поздравлял с назначением, обещал тусу в Москве и обращаться по имени-отчеству. Димка тоже поздравлял, обещал быть на вечеринке и пригласить в крестные второго ребёнка, если тот когда-нибудь появится. «Готов меняться, ты где?» — написал он Янковскому. Прочитано. Печатает. «1 км с-з» Ну охуеть теперь, подумал Тихон, настолько золотая молодёжь, что буквы платные. Пришла геолокация. И ещё одно сообщение: «Не иди вдоль реки, дольше». Не платные всё же. Пока шёл, стало легче. Лес был пронизан золотыми лучами, то и дело слышалось пение птиц. На солнечных местах встречались полевые цветы: васильки, лютики, одуванчики. На штанину прицепился репей. Сильная магия оставляла следы, но даже пройдя этот километр почти до конца, Тихон ничего не почувствовал. Даже поздоровавшись с Ваней. Тот стоял на берегу речки, привалившись плечом к невысокой иве. Тонкие, длинные листья трепетали на ветру, и по его лицу скользили тени, изменяя черты. — Что ты сделал? Я не чувствую. — Ветряной сглаз. — Вентус? Он же… — Просто не крутить нужно, а так, — Ваня быстро дёрнул пальцами. — Палочку убери. Пока Тихон убирал палочку в задний карман, Ваня встал перед ним. В груди начало теплеть. Он вытянул вперёд руку — тоже без палочки. Тихон положил свою поверх. По руке прокатились мурашки. — Вентус, — выдохнул Ваня, лихо закручивая в воздухе замысловатую спираль. Ветерок от реки пошёл слабый-слабый, не знал бы — не заметил. — И так каждые минут пятнадцать. На себя только Согревающее наложи. Согревающее. Вот почему так тепло было рядом с ним. — Спасибо, — улыбнулся Тихон. Ваня усмехнулся как-то кривовато и пошёл к лагерю. Тихон ещё долго слышал хруст веток под его ногами. Слышал пение птиц. В пятнадцатиминутные перерывы купался: вода была как парное молоко. Дно покрывал ил, мягкий, скользкий. Нырнул пару раз, наложив заклятие пузыреголовости. Вспомнил водяного, которого ловили в реке Кемь лет пять назад, и левую ногу сразу свело. Укус лечили уже в Александринке, на лодыжке даже следа не осталось. Больше в воду не лез, хотя закат только начинал разгораться. Тихо напевал «Мурку» низким, хриплым голосом. Закончив песню, выпил воды из бутылки: горло сушило. — Я жизнь люблю, она моя, она добра ко мне, она размазала меня, как сопли по стене. — Употребила верное средство, свой излюбленный ход, — подхватил Тихон. — Когда закончилось детство — мне перекрыли кислород. Ваня прислонился к дереву, запустил руку в волосы, откидывая их назад, и улыбнулся. Протянул пачку сигарет. — Ты быстро, — Тихон улыбнулся, благодаря за сигарету, и сел рядом. Закурил и тут же закашлялся: запершило в горле. В надвигавшейся темноте огоньки казались особенно яркими. — Там Курцын. Так что я так, на перекур пришёл. — У Добронравова на тебя аллергия, у тебя на Курцына, а у него? — На Невского, наверное? Оба прыснули. — Почему зажигалкой? Магглов рядом нет. Ваня затянулся, выпустил струйку дыма. Прикусил губу. Тихон собирался махнуть рукой: не отвечай, неважно — но не успел. — Она на ощупь приятная. И щёлкает. Трубка — это слишком картинно и старомодно, как будто я выделываюсь. Зажигалка не такая заметная. — Ты заметный. — Кто бы говорил. — Я высокий, а ты заметный. Ваня закатил глаза. — Меня сдёрнули с проклятого зеркала в Зеленограде. — Около него магглы останавливались? Внутрь проваливались? — Куда там, там явно школота какая-то прикалывалась. Магглы видели своё страшное отражение: без зрачков, с бородой… — Да, после четырнадцати такой хуйнёй маяться не пойдёшь. — После шестнадцати. Приходилось мне пятнадцатилеток ловить, ума что у нюхлера. — Нюхлера хуй поймаешь! Я пробовал. Ваня рассмеялся — звонко и легко, чуть не до слёз. Уткнулся Тихону в плечо и едва не прожёг ему штаны сигаретой. Так-то Тихон понимал, в чём смех: пойманный нюхлер, размером с небольшого кота, сидел на руках и давал гладить свою мягкую шерсть. Хотелось оставить его себе, но пришлось передать в заповедник. Пришло время обновлять ветряной сглаз. Тихон глубоко вздохнул, прежде чем повторить заклинание. Боялся, что выйдет слишком сильным. Ваня тем временем успокоился, сел прямо. Заставил исчезнуть сигарету, истлевшую до окурка. Тихон автоматически завёл очередной таймер. Вдалеке послышался зов кукушки. — Кукушка-кукушка, — начал Ваня ядовито, — сколько нам осталось? Всё стихло. Даже кузнечики стрекотать перестали. Даже листья на ветру шуршать. — Так вот, как её сломать, — усмехнулся Тихон. Ваня прищурился: — Было бы светлее, можно было бы прицелиться и превратить её в курицу. — Кажется, я даже с шестнадцатью был оптимистом. Заурчал живот. — Иди в лагерь, — только что Ваня смеялся, теперь в его голосе послышались властные нотки. В лунном свете его лицо казалось старше, строже… более чужим, хотя они познакомились-то только вчера.