Восточная граница

Засыпал Тихон с трудом, ворочаясь и морщась от скрипа кровати. Он не ждал проблем со сном: и вымотался за дежурство, и наелся у костра, болтая с Курцыным и Богдановым. Говорил в основном сам: питерские истории были в новинку. На других заданиях, на таких же хлипких кроватях и жёстких простынях, высыпался всегда. Его даже успокаивал запах дешёвого стирального порошка и упиравшееся в макушку изголовье. Сосед по палатке ещё и храпеть мог, а слышимость была отличной. А тут вертелся, голова ныла от усталости и скрипа кровати, мысли прыгали от одного к другому. Ваня вроде не храпел, когда Хабенский их обоих отпустил выспаться, и не скрипел кроватью, но его присутствие чувствовалось, как сильные чары. Странное дело — раньше он мечтал познакомиться с Олегом Янковским, но это звучало, как попасть на чай к английской королеве. А теперь ходил курить с его внуком, но познакомиться с самим Олегом Ивановичем шансов это ему не прибавляло. Странно было думать о его смерти как о чьей-то потере. Что для всех это мэтр, высота, а Ване дедушка. Наконец, сам не заметив, уснул. А потом зазвенел не будильник — звонок. Тихон подскочил и проснулся скорее от взвизгнувшей кровати. «Иван Янковский», — было официально написано на экране, и в первый момент он здорово охренел: имя всё ещё казалось чем-то из другого мира. — Алё? Со сна голос был хриплым, Тихон прокашлялся и пропустил, что сказали в трубку. Пришлось Ване повторять: — Рюкзак в шкафу, возьми и приходи. Пожалуйста. Я дальше по реке ушёл, пришлю где. — Ты в порядке? — Чё? — прозвучало так искренне удивлённо, что Тихон завис. — А, ну да. Принесёшь? И Хабенскому не говори, ему только этого не хватало. — Конечно. До указанной точки Тихон добежал, разбрасываясь по пути всеми возможными заклинаниями, чтобы успеть поскорее. Летом рассветало рано, но небо было ещё тёмным. Он пытался прикинуть, сколько успел поспать. Графики дежурств у всех в пизду летели, они сами у костра говорили. В их работе такое было не в новинку. Парадоксальным образом Тихону раньше с этим везло: рядовых исполнителей в Александринке хватало. Жаль, на крупные дела больше людей присылать было не принято: он понятия не имел почему. Мракоборцы с газетных заголовков казались такими далёкими, что он просто не задумывался, а как у них с графиком дежурств. Пока Тихон пробирался через лес, оскальзываясь на ночной росе и получая царапины от веток, он начал чувствовать ночную прохладу. По голым рукам побежали мурашки. Наконец между густыми кустами показался серебристый отблеск. Тихон сверился по телефону: туда, точно. — Не шуми так! — крикнул Янковский. И прибавил после небольшой заминки. — И спасибо, что так быстро. Теперь ты понимаешь, почему меня терпеть не могут? — Что случилось-то? — спросил Тихон, но ответ сам бросился в глаза. Ваня сидел на коленях, палочка в правой руке, а перед ним лежал единорог. Тихон видел живого единорога впервые в жизни. Картинок-то миллион, ещё в маггловских книгах сказок в детстве, но настоящего встречать не доводилось. «Какой же он огромный», — пронеслось в голове. Ваня подошёл, снял рюкзак с его плеча. Достал пузырёк настойки бадьяна и миску, хрипло шепнул: «Агуаменти», и наполнил её водой из кончика палочки. Спокойный, деловой, словно только и делал, что единорогов лечил. Светлая кожа казалась прозрачной в серебристо-голубом свете. Тихон отмер. Опустился на траву, привалился к стволу дерева. Трава была влажной от росы, противно липла к брюкам. Ваня бросил на него взгляд из-под чёлки и протянул термокружку. Горячий кофе без молока и сахара. Было сложно не скривиться, но Ваня был занят приготовлением зелья в миске. — Спасибо, — Тихон закрыл термокружку и положил рядом. — Нормальный кофе, а не эта ваша растворимая бурда. Как вы это пьёте? Тихон промолчал, чтобы не спросить, как это пьёт Ваня, и вместо этого начал рассматривать причину собственного недосыпа. На боку единорога розовел огромный ожог, но рана была чистой, покрытой глянцевой плёнкой свежей кожи. Тихон узнал заживляющие заклинания. Чары были не такими мощными, как зелья, зато всегда под рукой. Сгорели грива и хвост, только чёлка прикрывала тёмные, внимательные глаза. Единорог глядел на Тихона с интересом, внимательно, пронизывающе. А потом он тихо заржал, словно вынес вердикт. — Ну не надо, совсем немного осталось, — устало ответил ему Ваня. И повернулся к Тихону: — Можешь травы ему нарвать? И… ветер обнови, пожалуйста. — Конечно. Тихон переложил термокружку к рюкзаку и побрёл к реке. Над головой занимался рассвет, бледный, неясного цвета. Он махнул рукой, выдыхая заклятие, и тут же стало холоднее. Ветер приводил в себя. Тихон достал палочку, ткнул в сторону Вани согревающими чарами. Потом наложил их на себя. Заодно и заживляющее, чтобы царапины на руках затянулись. Всего парочка из них была до крови, а всё равно было неприятно. Снял футболку, завязал, чтобы получился мешок, и начал закидывать туда траву, ягоды, какие попадались. Набрал клевера: коровы вроде его любили. Громче стали петь птицы, особенно выделялись звонкие голоса соловьёв. У реки стояла яблонька, чахлая, с мелкими яблочками. Ещё ни одно не упало. Нарвал, какие помягче показались, и развернулся. Обратно брёл, следя за сорванной травой. Рассвело, небо стало прозрачно-голубым. Ваня спал, прислонившись к дереву там, где раньше сидел Тихон. Рана, залитая зельем, затягивалась. Он подошёл к лошадиной морде и, опасливо косясь на огромный витой рог, высыпал перед единорогом добычу. Тот немедленно начал копаться в куче травы, выискивая самую вкусную. Тихон старался подмечать, что он ел, чтобы знать, что нести дальше. Хотя, если так пойдёт, единорог к полудню на ноги встанет. Обновил ветер и согревающие чары на них с Ваней, попытался помочь единорогу укрепляющими заклятиями. Волшебства в животном было столько, что не почувствовал, будто вообще колдовал. Теперь понял, как много Ваня сделал ночью. Жизнь вновь пошла пятнадцатиминутными перерывами. Тихон несколько раз отходил купаться. Вода, сперва студёная, стремительно теплела. Проверял телефон, но связи всё ещё не было. Собирал траву, которую единорог ел, порой даже не открывая глаз, по запаху. Ел неспелые ягоды брусники, попробовал даже мелкое кислое яблоко. Яблоко только укусил, так ещё пять минут плевался и рот речной водой полоскал. Покурил: одному было не то. Осмелев, погладил единорога по сиявшей шерсти. Он думал, она будет мягче, чем вата, и более гладкой, чем шёлк. Но шерсть на спине единорога на ощупь почти не отличалась от лошадиной. После этого волноваться из-за редкого животного стал как-то поменьше. На брюках остался выпавший серебристый волосок. Из шерсти единорога делали сердцевины волшебных палочек. Странно было, что на вид ничего особенного в ней не было. Ваня давно сполз спиной по стволу и лежал на траве, свернувшись калачиком на левом боку. Тихон подложил ему под голову его рюкзак и больше не трогал. Ветер с реки наполнял лес прохладой. Стрекотали кузнечики, продолжали петь птицы. В очередной раз набрав единорогу травы и попытавшись применить к нему заживляющие чары, он обновил заклинание ветра и поставил таймер. Убрал телефон подальше, чтобы подняться за ним и проснуться, лёг на спину, на траву и закрыл глаза. Вокруг кружился шум леса. И усталость смыла его потоком. Живот свело от голода. Тихон открыл глаза, сел: темно. Блядь. Ветер с реки. Лесной пожар. Деревня! Он вытянул руку и ощутил холодный и влажный ветер. Услышал треск и увидел оранжевые отблески костра, почуял еду. Потёр глаза кулаками, смахнул с кудрей прилипшие травинки. У низкого костерка сидел Ваня. Дребезжавший свет менял его точёные черты. — Доброе утро. Будешь? — протянул простую белую тарелку, тонкую, фарфоровую. Оставалось надеяться, что это не какая-то фамильная ценность, он ещё от единорога не отошёл. Дал вилку, к счастью, совершенно обычную. Не серебро. В тарелке лежала лазанья, но всё вокруг казалось удивительным, как сон, так что лазанья посреди Сибири не удивила. — Единорог убежал где-то час назад. Спасибо. — Тебе спасибо, это так вкусно, — Тихон с трудом оторвался от лазаньи. Наверняка весь подбородок и щёки заляпал соусом. Поискал глазами на траве салфетки, не увидел. — И с единорогом я бы без тебя не смог. Его же чары не берут. Ты с ними?.. — Только с лошадьми, давно ещё. Тихон вернулся к лазанье. Никогда не замечал в себе такой любви к итальянской кухне. — Нужно палочку в самое повреждённое место направлять. Ничего сложного, логично, что там защита слабее всего. Но с людьми не учишься так точно целиться, — Ваня сделал глоток из термокружки. Дёрнулся кадык. — Представляешь, я из-за этого вопроса когда-то из Колдовстворца вылетел. Вечно спрашивали, чему меня учили, а я отвечал кулаком в нос. — Если надо бить, подожди, я тарелку отложу. Не хочу кровью закапать. Ваня засмеялся, и было просто невозможно не засмеяться вместе с ним. В жёлтом мерцавшем свете всё было будто понарошку. Полянка на берегу речушки посреди Сибири никак не вписывалась в его питерский мир. В Ванину Москву наверняка тоже. — Верховая езда? — уточнил он отсмеявшись. — Ещё фехтование, танцы и языки. Тема закрыта, — отчеканил Ваня неожиданно холодно. Его настроение менялось так резко, что это... завораживало. Ни с одной девушкой такого не было. Ни с кем. Но Ваню хотелось узнать ближе. Особенно сидя вдвоём у потрескивавшего костра, будто бы кроме них в мире никого не осталось. — Не любишь лошадей? Сработало: Ваня вновь засмеялся. Тихон не хотел знать, почему его смех приносил облегчение. — Лиза любит. Мне плавать нравилось. Как постарше стал, ещё английский. — Открыл для себя Чосера? — Скорее Тарантино. — Круто. Я всё ещё «Лондон из зе кэпитал». Конечно, это было шуткой, и Тарантино в оригинале он тоже смотрел. Громко, перекрывая треск костерка, ухнула сова. Ещё раз. И ещё. Тихон уж хотел спросить у неё, сколько ему осталось. — Я пытался позвонить ей, когда единорог вышел. Не ловит. Ваня замолк, опустив взгляд. Махнул рукой, усиливая прохладный ветер. — А ещё лазанья есть? Кофе он благоразумно не попросил. — Вон, в сковородке. — Я бы не удивился, если бы ты сказал, что у вас единорог в поместье жил. — На даче не было. Даже в бассейн к Ярмольникам ходили, хотя бассейны даже у магглов есть. — У меня целое море было. — Да уж. Такое никто не переплюнет, — усмехнулся Ваня. — Про меня в этом бассейне и убедились, что я волшебник. Никто и не сомневался. Так я плавал там, нырять пробовал. И было мне года четыре, когда я минут десять не выныривал. Дедушка больше обоих родителей обрадовался. Янковский улыбнулся так ярко, что проще было смотреть на костёр. В пламени Тихону померещились волны и сновавшие под ними мелкие рыбёшки. — Вернулся, — поднял бровь Ваня, глядя поверх его плеча. Его губы всё ещё расплывались в широкой улыбке. Тихон почти заставил себя обернуться: из леса неслышно вышел их единорог. — Ложись. И огромная лошадь, в которой волшебства было на сто Вань, опустилась на траву. — Снова болит? — приговаривал он, взяв в руки плошку с зельем. Бок, затянувшийся было светло-розовой плёнкой, вновь кровил. — Да ещё, я смотрю, веткой задел? От его нежного голоса щемило в груди. — Не хочешь домой забрать? — усмехнулся Тихон, пытаясь ехидством скрыть нахлынувшее чувство. — Я когда нюхлера ловил, жуть как хотелось. — У меня два кота. Бурманские. Не поймут. Лизе бы привёз, хороший последний подарок. — Последний? — Я забрал единорога из его дома, его среды. Лиза бы сначала убила меня, потом вернула сюда единорога, а потом осталась с ним здесь. Тихон засмеялся. Слишком ярко всё это представил. Он никогда не видел Лизу даже на фотографиях, поэтому в голове она походила на свою мать, темноволосая и жгучая. Убьёт, и глазом не моргнув. — Моя семья магглы, они бы о таком и не подумали. Что есть место, где должны жить единороги. Их всегда так удивляло, что у нас тут… До сих пор, как про работу спрашивает, шутит, не поймал ли я Бабу Ягу. — Да уж, пойди объясни, что Бабы Яги нет, а единороги есть. Тихон широко повёл рукой: — Иногда думаешь: «Какая скукота!», а потом рассказываешь им, а они челюсти с пола поднимают. Ваня закончил наносить на ожог зелье, убрал остатки и просто сидел у светившегося живота на коленях. Тихон подошёл ближе, со стороны головы, погладил единорога по шее. На гигантский рог смотрел всё ещё с опаской. — Покурим? Ваня сидел близко, но спиной к костру, и его лицо терялось в темноте. Тихон услышал выдох, прежде чем прозвучали слова. — Возвращайся в лагерь, — у него был странный голос, приказывающий и неуверенный одновременно. — Сменишь меня утром. — Вань?.. — Не надо. От тона пробрало до мурашек, и Тихон ушёл, спиной чувствуя взгляд. Мурашки шли по коже чуть не полпути до лагеря, и там он только кивнул фигуре у костра. Хотелось сохранить это странное, щекотное чувство. Тихон заснул, только повалившись на кровать, а когда проснулся, всё было как всегда: разговор с Богдановым у костра, гречка с дымком, знакомый путь до берега реки. Только сейчас узнал, что Демьян, о котором в полёте Антон говорил с Добронравовым — это его сын. — Доброе утро, — Ваня, бледнее, чем раньше, с кругами под глазами, сидел на траве. К вчерашней рубашке прибавился свитер мелкой вязки, мягкий даже на первый взгляд. Когда он встал и потянулся, под задравшейся одеждой мелькнула полоса светлой кожи. Тихон хотел бы знать, почему он это заметил. Почему ночью заметил, как дёрнулся кадык, когда Ваня глотнул кофе. Почему Ваня так резко отослал его спать. Пятиминутный перекур погоды бы не сделал. — Спокойной ночи, — только и оставалось ответить ему. С улыбкой, потому что Ваня стоял рядом, тощий и угловатый, и часто моргал. У него слипались глаза, и от этого в груди что-то таяло. — Вот мазь, она на сами раны, когда единорог придёт, — Ваня кивнул на стеклянную баночку, лежавшую у прогоревшего костра. Крышка не закручивалась, а удерживалась металлической защёлкой. Ваня забросил рюкзак на правое плечо и пошёл к лагерю. Хотя усталость проскальзывала в том, как низко он поднимал ноги для шага, Ваня легко обходил кочки и просачивался между кустами. Тихон долго искал взглядом его спину через густой подлесок. Начался обычный день дежурства: с пятнадцатиминутными перерывами на пожить.