Восточная граница

Тихон едва не утонул, когда его увидел. Вода только начала прогреваться под утренним солнцем, он второй раз полез купаться. Оглянулся на шорох, подумал, кабан или лисица вышла к водопою, а там с метлы легко, грациозно спрыгивал Янковский. Солнце золотило русые пряди волос, лежавшие в беспорядке. На этот раз беспорядка хотелось коснуться, запустить пальцы и смотреть, как пряди песком лились бы сквозь них… Где-то в этот момент нога и поехала на илистом дне. Пока Тихон отфыркивался, Ваня потянулся, разминая мышцы. Точно кот. Может, и пальцы тянулись к его волосам именно поэтому. Речная вода на вкус оказалась не слишком приятной. Тихон любил пить из родников, из быстрых, ледяных ручейков, каких вокруг Питера было в избытке. Та вода казалась свежей, в этой же чувствовался привкус водорослей и нотка гниения, как в перебродившем яблочном соке, который не дошёл до уксуса. Янковский тем временем сморщил нос, сгоняя с лица мушку. Издалека чёрная точка на испещрённом тенями лице была едва заметна. Наконец точка ичезла. — Палатку я складывал, как ты показал, — Прозвучало кисло. Ваня склонил голову, указывая на чёрный рюкзак за спиной. — С третьего раза. — Да вы, Иван Филиппович, перфекционист! Я пару лет тренировался, — он продолжил вылезать из реки, теперь внимательнее ощупывая ступнями скользкое дно. Про то, что «Иван Филипович — нельзя», он вспомнил только после своих слов. — Перфекцехуист, — закатил глаза Ваня. Но чуть улыбнулся. Раньше Тихон не считал бы это победой. Но теперь, вылезая из воды в одних трусах, он радовался и этой кривой усмешке, и взгляду, которым Ваня скользнул по его телу. И, конечно, тому, что Иван Филиппович было можно. Так и до Ванька дойдут, не ровён час. Мысль казалась слишком приятной, чтобы быть правдой. Утонуть в ней было легче лёгкого — как в его глазах цвета крепкого чая. — Бабушка — мамина мама, — поспешно уточнил Ваня, — она растила меня, когда я маленьким был. Родители работали… так вот, она учила меня доходить до конца. Когда я учился танцевать, то должен был не останавливаться, пока не стану лучшим, когда началась верховая езда… — Меня бабушка учила чистить картошку, чтобы очистки тоненькие-тоненькие были. И посуду горчицей мыть. Ваня усмехнулся удивлённо, как будто впервые о таком слышал. И вновь Тихона будто кольнула его широкая улыбка. Наскоро вытерся согревающим заклятием, чтобы кудряшки вновь растрепались вокруг головы, и спросил: — Ты искупаться со мной прилетел? Вода как раз прогрелась. Ваня на секунду замялся, прежде чем ответить: — Хабенский сказал, тут стабильно все, огонь уходит. Так что у нас новый участок: по другую сторону деревни. Там торфяники того гляди вспыхнут. Тихон начал надевать шорты, прыгая на одной ноге, и вновь чуть не навернулся. Торфяники — это серьёзно. — Как в лагере, норм? Ваня посмотрел на него с упрëком. Тихон перевёл это как: «аллергия на командную работу, отъебись». — Единорог не приходил? — Нет. Белка пробегала. — Белочку видишь? Бухал тут без меня? — В следующий раз поделюсь. Огневиски или ром? — ответил Тихон. Ваня так резко поджал губы, как будто рот свело судорогой. Но не успел он удивиться, как гримаса пропала с лица Янковского: — Спасибо, — ответил он с лёгкой усмешкой. — Покурим? — Пошли. Пока они отходили на символические пару метров от мётел и рюкзака, Тихон сорвал колокольчик и заткнул за ухо. — Повернись, — ровно сказал Янковский. Он встретился с Ваней взглядом. — У тебя глаза серые, а из-за цветка как будто голубые. Почему-то Тихон был уверен, что запомнит этот даже не комплимент, просто фразу. От неё голова кругом шла. — Ты внимательный. Это… — …всех бесит, потому что я лезу с нравоучениями по какой-то ерунде. — Я собирался сказать, что очень полезно. Круто. На работе прям вообще. Того же нюхлера искать. — Не сказал бы. Цепляюсь ко всякой чепухе, потом от меня шарахаются. Когда в школе в квиддич играл, ещё там всех напрягало. Зазубришь сто пятнадцать тактик, и только начнёшь объяснять, у всех лица такие, будто я в слизняка превратился. — А ты футбол любишь? Или только по квиддичу? — Люблю, смотрю. Футбол, кино маггловское. Кино, конечно, поразительное. Я когда в Штатах бываю, всегда стараюсь в Лос-Анжелес заглянуть. Шикарное место. Знаешь, мы зельями внешность меняем, когда под прикрытие идём, заклинаниями. А актёры раз — и другой человек. — Я тут «Эйфорию» смотрел. Хорошо сделано, хотя мы с маггловскими подростками, тем более в Америке, как с разных планет. Но на их планете жизнь — такая же. Кто за кем бегает, кто кого ненавидит… Про меня шептались, что я с Иркой мучу, так неудобно было, когда узнал… мы дружили. Ваня посмотрел на него из-под полуопущенных ресниц. — С разных планет — это мистика, триллеры. Прёшься под Мытищи, носишься там с палочкой наперевес, следы ищешь, магов опрашиваешь, магглов. А в кино глянули в хрустальный шар, и он им координаты разве что в телефон не выслал. — Ты что-то угадывал на Прорицаниях? — Не учил. Мама умеет немного, она всегда говорила, что у меня нет таланта. Не стал время тратить. — Так вот она какая, родовая магия… Ваня ткнул его кулаком в плечо. — Я учил, — продолжил Тихон. — Муть какая-то, ничего не понятно. — Мама по камням умеет, ну и кофейная гуща, конечно. А в хрустальном шаре и она ничего не видит. Я кофе только пить могу. Лиза пыталась, но быстро свернула. Она по руке училась гадать, думала, там проще, всё же видно, нужно просто расшифровать. — Ты говорил, у неё с животными хорошо. — И с людьми. Я всех отталкиваю, у меня мало друзей, меня редко увидишь где-то веселящимся… а у Лизы целая компания. Я с ними иногда зависаю… зависал. — У меня среди коллег только приятели, все друзья откуда-то ещё. Повисла пауза. Тихон закурил вторую сигарету, выдохнул тонкую струю дыма и положил руку ему на плечо. Ничего не случилось. Они продолжили курить молча. Тихон вспоминал дело с гадалкой у Елизаветинской больницы. Та правда была волшебницей, но, конечно, никакой не предсказательницей, просто хорошим легилиментом. Лучше бы нечистью была, чем просто сукой. После второй сижки Тихон перестал чувствовать бодрящую прохладу после плавания. Дневная духота окутала пуховым одеялом. Млея от жары, он не удержался от вопроса: — У тебя не только на людей аллергия, но и на бухлишко? — Нет. Дедушка, тот самый, любил огневиски. По запаху мог разбавленное узнать. И… ни отца, ни меня про алкоголь не спрашивают. — А ты любишь?.. — Крафтовое пиво на Патриках, Вера показывала места. До сих пор хожу туда. — Расскажешь где? — В Москве будешь, покажу, — прозвучало так легко, будто бы все дороги вели в Москву. — Полетели? Тихон кивнул. Они оседлали деревца, Ваня проверил направление палочкой. — Не спрашивай только меня, как с этим дела под Калининградом. Я на Куршской косе как-то зашёл в кафе, захотелось, знаешь, цивилизации, а то сижу такой в палатке с костром, природа, то-сë… В Питере привыкаешь к людям. Так зашёл я туда, сел на втором этаже, у окошка, красиво, тихо. Как в Питере с утра. Подходит официантка, делаю заказ. Не хотелось пить одному, тем более с утра пораньше. Ну, думаю, возьму сок. А она мне: сока нет. Ну, ладно, места глухие, всë бывает. Давайте кофе. Она уходит на кухню, возвращается. Кофе нет, говорит. Смотрю в листок, который у них меню зовëтся. Хрен с тобой, зож, думаю. Не жили хорошо, нечего и начинать. А там пиво только разливное, и то один вид. А то я не знаю, что оно четыре раза разбавлено. Ну я уже говорю: дайте чай. Не спрашивай только чëрный, зелёный, листовой или в пакетиках. Написано, чай. И всë тут. Уходит она на кухню… — Только не говори!.. — воскликнул Ваня. — Да, возвращается официантка, говорит — чая тоже нет. Кипяток кончился! Ваня рассмеялся, и от этого было так же хорошо, как от ветерка. — А из окна залив виден, воды — бери сколько хочешь. — Зажрался я в Москве своей. Кофе не той обжарки, молоко одной жирности… тут у людей воды нет! Теперь смеялся и Тихон. Густо-серое облако дыма расползалось на половину горизонта, и они стремительно летели прямо в него. Запаха он уже не чувствовал, но сквозь лёгкую, как тюль, пелену впервые увидел островки огня и чëрные, прогоревшие участки. На одном таком месте промелькнула рыжая шубка лисы. — Как ты так легко на метле держишься. — Ты не упадëшь. Ваня сказал это легко, спокойно, но до того уверенно, что стало даже слегка не по себе. От предсказаний было похожее ощущение. Ваня продолжил уже обычным тоном: — Просто помни об этом, когда летишь. Мелкие ветки держат. Расслабь плечи и бëдра. Тихон попытался. — Не бойся, не упадëшь. Я серьёзно. — Хуйня какая-то. — Вот! Вот так я думал, пока палатку эту складывал. — С опытом придёт. — Тут та же фигня. Давай сядем, — Ваня глазами указал на чëрную полосу. Он не сменил тона, но было ясно, что возражать не стоит. Ему и не хотелось. Зола под ногами слегка пружинила. Они оба расчихались — пыль лезла в нос, липла к коже, красила футболки. Начали слезиться глаза. Ваня махнул своей метле: «Локомотор, дерево!» и сел за Тихоном. — Взлетай. Его не должна была волновать чужая рука на правом бедре. Вторая легла на плечо. В этом не должно было быть ничего неожиданного, а всё равно чуть не вздрогнул. По спине расползалось тепло. Он слышал даже его дыхание. Хотелось бы знать, почему вместе с волнением пришло спокойствие. Ваня на его стороне. Он не упадёт. — Спину ровнее, не напрягай руки, — указывал Ваня. — Сидеть на метле — это как сидеть в любимом кресле, только в небе. — И без спинки. Обжигающий смешок в правое ухо. Тихон дёрнулся вперёд, резко набрал высоту и тут же сбросил: рядом деревня, их могут увидеть. Хотя какая там деревня, они над прогоревшим лесом и уже в пелене дыма, пусть и лёгкой. Спустился ниже, почти к верхушкам деревьев. Никак не получалось найти золотую середину. Никак не получалось найти своё место. — Чувствуешь? — выдох вновь на мгновение согрел правое ухо, и слово вместе с теплом тут же унесло ветром. — Что? — Свободу. Тихон чувствовал еë в палатке на пустынном берегу моря, у костра с товарищами, когда возвращался в Александринку после отпуска и даже когда сидел с документами, и начинала складываться картинка. На метле же было непривычно. — А ты чай пьёшь? — он спросил это неожиданно для себя самого. — Ну да. Зелёный с жасмином, улун, ройбуш. Чëрный с травками, байкальский какой-то там. — А пуэр пробовал? — Вера не любила. У неë из-за отца аллергия на всё бодрящее. Здесь просилась шутка, что ещё на секс и рок-н-ролл, но Ваня мог не оценить. Вера была ему дорога, это чувствовалось. — И я не пробовал. — Я смотрю, встреча обрастает новыми деталями, — усмехнулся Ваня. — Ну да, а в итоге закажем роллы, бахнем виски с колой и будем сплетничать, что там с Петровым. — Мидии в чесночном соусе ещё! Они оба рассмеялись. Чувствовалось, что до Патриарших они не дойдут. — Я люблю шаву в подвале на Невском. Большую, с лучком. От воспоминаний рот наполнился слюной. Хрустящий огурчик в салате, много белого соуса, мягкая курочка… Ваня наклонился, заглядывая на компас, прикреплённый к стволу метлы, через его плечо. — Возьми на десять градусов левее. И можно подняться, здесь до магглов далеко. — Так непривычно. — Я думал, на твоей косе негусто с магглами. — Не настолько. Найти пляж, где никого до горизонта, можно. А для полётов многовато. — Мы с тем расследованием на Мальдивы дня на два заезжали. Было бы уединённо, если бы сроки не поджимали. А так разок в воду прыгнул — и на самолёт, две пересадки, таможни, паспорта, приземлились не в той части Шереметьево… — Я думал, вам портал дали. — Палевно. Ваня задумчиво смотрел вдаль, перебирая пальцами. Тихону показалось, что он угадал, какую песню тот вспоминает. — Паспорта, гам эстрад нарасхват, хоть по МКАДу на старт, хоть на Мадагаскар. Ты знаешь, весь… — Мой рэп, если коротко, про то, что уж который год который город под подошвой, — подхватил Ваня. — В гору когда прёт, потом под гору, когда тошно, я не то что Гулливер, но всё же город под подошвой. Они оба замолчали, и в наступившей тишине было что-то настолько же тёплое, как и совместное зачитывание трека. — Ты не заметил, — голос у Вани был неуверенным, напряжённым. Наполовину утверждение, наполовину вопрос. — Чего? — Ты расслабился, даже руку отпустил. И Тихон заметил, что да, он сидел на метле спокойно и легко. Правая рука на древке, левая на бедре, отбивала ритм песни. — Спасибо. — Кофемания на Покровке. Магглы вокруг деловые, кофе вкусный, сидишь с документами… Вере просто рядом было, а я проникся. Помню, я доки оформлял, она сидела и читала «Маленькую жизнь». Я пробовал, такая муть! — Давненько я ничего не читал. Как-то руки не доходят. — Та же фигня. Дальше летели молча. Тихон вспоминал многочисленные книжные магазины Петербурга, особенно тот небольшой тёмный магазин недалеко от Александринки, у берега Фонтанки. «Для писателей», что ли, на вывеске было, или как-то так. А напротив входа — два шкафа с книгами питерских писателей. — Возьми левее. Градусов пять. Нет, чуть меньше. Ваня мог бы пересесть на свою метлу, принцип Тихон понял. И всё же он сидел позади, держал руки на его боках, и указывал маршрут, выдыхая прямо в ухо. А Тихон мог бы сказать, спасибо, понял, давай сядем на очередную прогоревшую поляну, и ты полетишь сам. — Спасибо. Я понял, о чём ты говорил. И дальше слова не шли. До нужной прогалины среди деревьев летели ещё меньше получаса, и за всё это время Ваня сказал всего пару фраз про полёт.