Обещанный Неверленд: Новый рассвет

      Пламя потрескивало каждый раз, когда он поворачивал насаженную на палку рыбу и жир капал с туши прямо в костёр. Крупная шипастая тварь прытко трепыхалась, пытаясь вырваться из его цепких пальцев, и, чтобы поймать её, пришлось поднапрячь спину и запастись терпением. Риск оказаться убитым больше не угрожал ему, а потому всё же понадобилось позаботиться об ужине. Снова.       Надо же, как всё обернулось. Он со странным чувством вспоминал свой ответ на причитания и обвинения Циклопа. А ведь мальчишка и правда мог убить его в таком-то психованном состоянии, был чертовски близок к тому, чтобы всё-таки сделать выстрел. Духу не хватило, что ж… Этого и следовало ожидать. В конце концов, он ещё мальчишка. Наглый и готовый к жестокости, но всё же дитя дитём. Он и сам когда-то был таким, пока не… Нет, сегодня нельзя думать об этом. Не посреди ночного леса. Приступы уже достаточно мучили его, ещё одного он точно не выдержит.       Он щёлкнул языком и обернулся к темноте леса. Парнишка сидел где-то среди черноты, наверное, у того высокого куста — именно там иногда шуршало. Разводить огонь почему-то не стал, хотя должен был чувствовать, что к полуночи похолодает ещё сильнее. Видать, решил заморозить себя заживо.       «Ну и фиг с ним. Всё равно не загнётся, нам ещё возвращаться к бункеру и толпе сопляков».       По крайней мере мальчишка сможет жить ради этой кучки мелкотни, которая, должно быть, уже целиком и полностью захватила бункер и превратила его в хрен знает что. Циклоп вернётся к ним. Подумаешь, потерял девчонку. Ну погрустит немного, побесится и смирится. Время поможет ему пережить эту не такую уж невосполнимую утрату и найти новую подругу. Наверняка.       Нет. Это ложь. Он знал, что обманывает себя. Время лечит только тогда, когда ты сам позволяешь ему притронуться к своей ране. Если Антенна значила для мальчишки слишком многое, если мир так или иначе замыкался на ней и к ней вели все дороги, тогда пустота на её месте останется с ним навсегда. Он мог понять. Слишком хорошо понимал.       «Чёрт бы побрал этого Циклопа!»       Стоит подумать о нём или об Антенне, и его собственные демоны тут же просыпаются и начинают тянуть острые когти к его разуму. Нет, к чёрту, не думать о них! Лучше подумать о том, что он будет делать, когда вернётся к бункеру. Вот это хороший вопрос, нужный. Хотя рассуждать об этом так же бесполезно, как набирать воду в миску и снова выплёскивать в ручей. Не́чего ему там делать: последнее, за что удавалось цепляться в подземном убежище, то, чем удавалось жить все тринадцать лет — навевающие воспоминания предметы в пустых комнатах, но комнаты больше не были пусты. Пока он жил там один, прошлое щадило его. Вспоминалось только хорошее, что-то, что согревало душу, навевая приятные грёзы о днях и мимолётных моментах, что остались далеко позади. Иногда что-то в нём ломалось, и тогда приходили кошмарные, ужасные мысли о прошлом, полные сожаления и тупой боли. Но так бывало лишь иногда. Теперь же, после того, как в бункер пришли другие, и их шумные голоса и смех снова оживили комнаты, всё лучшее предсказуемо покинуло его, а освободившееся место заняли лишь самые горькие грёзы. Близкие сидели с ним за одним столом, только когда он оставался один, но избегали комнат и коридоров, где гудел шум. А стоило ему взглянуть на новых детей, и ужас холодом пробегал по спине. Когда-то он был таким же. Все они были такими же. Совсем глупыми и маленькими, тёплыми и живыми. Когда-то, прежде чем реальность лишила их надежды, а затем отняла и жизни.       И он тоже был мёртв. Да, тело ещё оставалось при нём: пустая оболочка — вот во что оно превратилось. Кожаный мешок с костями и мясом.       Зачем ему вообще жить?       «Нужно было застрелиться тогда. Я был готов, но откладывал слишком долго, а потом вломились эти дети и всё испортили…»       Мягкий шелест донёсся со стороны скал за тёмной порослью леса, заставил напрячься. Он обернулся на звук, сконцентрировал всё внимание на слухе, но сколько ни ждал, больше ничего не услышал. Показалось?       Он уж было вздохнул с облегчением, как вдруг странный звук повторился ещё раз. Не шелест и не хруст, на этот раз тихий протяжный вздох.       «Нет! Я не поддамся…»       Плохой знак. Оно начинается. Разум снова решил обмануть его, но на этот раз вместо звуковых галлюцинаций наверняка подкинет образ того, чего нет, чтобы заставить ненавидеть себя и молить о пощаде. Он готовился к худшему. Кто придёт на этот раз? Гюнтер или тот людоед в дурацкой шляпе?       Ни одно ожидание не оправдалось. Он понял это, когда услышал голос. Женский голос тихо напевал знакомую мелодию, ту самую, что он слышал сотни раз каждый вечер перед сном, когда ключик запускал механизм маленькой музыкальной шкатулки.       — Дина?       Нет, её не было здесь по-настоящему. Он понимал это и всё равно слышал её. Голоса всегда казались слишком реальными, но кто знает, может, звук станет не единственным видением, и Дина покажет свой образ совсем как Сиана? Вот и всё, чем он довольствовался теперь. Только бесплотные образы пробуждали его сердце, заставляли трепетать от ожидания и радости, глупой и такой же пустой, как и сами видения. Но Дина приходила слишком редко. Почти никогда.       И вдруг, на одно мгновение, она показалась ему. Он был почти уверен, что видел эти светлые волосы и чёрный ободок среди тьмы, там, за зарослями кустов. И влекомый её нежным голосом, он поднялся на ноги, а те сами понесли его в чащу, следом за песней. Голова опустела, разум очистился, и не осталось ни одного сожаления, и ни одной тревоги об опасности, что подстерегала в ночном лесу.       Как заворожённый он шёл вперёд, всё глубже погружаясь в чащу, пока не добрёл до берега широкой журчащей реки. И там, под раскидистыми кронами, рядом с огромным камнем, наконец увидел её.       Босыми ногами Дина бродила по гальке, а сияние неприкрытой облаками луны серебряным светом обрамляло её почти белые волосы. Она была совсем такая, какой он её запомнил: не постарела ни на год, так и осталась юной шестнадцатилетней девушкой. И на ней был вовсе не походный костюм, который Дина надела перед тем, как покинуть бункер в последний раз, а тот самый, что она носила все те два года, проведённых в убежище — бело-чёрный комплект из рубашки и юбки, да чёрный галстук, завязанный бабочкой. Дина вдруг оторвала взгляд от водной глади и обернулась, посмотрела на него сияющими синевой глазами и улыбнулась:       — Здравствуй.       Он не знал, стоит ли отвечать и что можно сказать ей. Да и зачем что-то говорить? Она всё равно не настоящая.       — Ты обижен на меня? — вдруг спросила Дина так расстроенно, что его решимость молчать тут же пошатнулась, и он всё же ответил ей.       — Нет. Совсем нет. Просто…       Во рту разлилась горечь. Он не знал, что чувствовал. Казалось, её образ должен был успокоить, вдохнуть немного света и радости в его душу, но ничего подобного на этот раз не ощущалось. Внутри так и осталось пусто.       — Я просто… устал, — он опустил голову и закрыл лицо ладонью. — Дина, я… не знаю, что делать? Что мне делать?       Она подбежала к нему, невесомо касаясь земли ногами. Протянула руку и опустила ладонь на его плечо, но он этого не чувствовал, только видел, и оттого стало ещё больней.       — Это всё бессмысленно! — он отшатнулся, попятился к тени деревьев. — И всегда так было с того самого дня, как я… Как я вернулся туда один. Уже тогда стало ясно — для меня всё кончено! Не нужно было убегать. Я не должен был. Надо было остаться и умереть вместе с вами…       «Вместе с тобой» так и осталось не сказанным.       — Ты хотел, — вдруг заявила она так спокойно. — Я знаю, много раз хотел, но ведь не смог. За все тринадцать лет так и не пришёл к нам. Почему? Если ты так этого хочешь, если считаешь, что так будет лучше, почему сам мешаешь себе сделать это?       — И предать вас ещё раз? — выпалил он. — Не ты ли просила меня выжить, во что б это ни стало?! Только я один помню всё. Я — последнее живое напоминание того, что когда-то существовали такие люди, как ты, Лукас и все остальные. Умру я, и от всех вас больше ничего не останется! Понимаешь?       Дина не ответила и не приблизилась к нему, всё продолжала стоять в лунном свете, а её синие глаза смотрели на него с жалостью и тоской. Он никогда не выносил такого.       — Почему ты не можешь простить себя? — вдруг спросила она тихо и с горьким отчаянием.              Он чуть не задохнулся:       — Почему?       «Потому что это невозможно. Потому что я действительно виноват, и больше в этом винить некого. Моя ошибка стоила жизни тебе и всей нашей семье», — хотел прокричать он, но Дина заговорила первой:       — Ты думаешь, когда я просила тебя жить, хотела, чтобы ты страдал? Вовсе нет. Я просто… хотела надеяться, — она приближалась медленно и осторожно, будто опасаясь, что он снова отшатнётся от неё. — Пока ты жив и свободен, ты можешь чувствовать и можешь продолжать путь, как бы трудно ни было.       Он встряхнул головой — дело вовсе не в этом. Он никогда не рассчитывал, что всё будет легко, не был приучен получать что угодно без особых усилий. Но для него всегда оставалось важным знать — зачем.       — Я жил ради вас… — только и смог выдохнуть он.       Тонкая изящная ручка коснулась его ладони и пальцев, а Дина ответила:       — Знаю. Но прошлое останется в прошлом, как бы ты ни пытался за него ухватиться. Пора двигаться дальше, Юго.       Звучание последнего слова заставило содрогнуться, пробрало до мурашек. Как же давно никто не называл его по имени. Даже во снах, даже в бреду он ни от кого не слышал этого.       — Когда мы сбежали из нашего дома, мы обрели свободу, — вдруг сказала Дина. — Думаю, ты просто никогда не задумывался над тем, что это на самом деле означало для всех нас. Это значило, что больше никто не сможет распоряжаться нашими жизнями и нашей судьбой. Мы обрели возможность самим решать, как жить и ради чего. И я ни о чём не жалею. Даже о совершённых мною ошибках. Мы все ошибались, и всё же это был наш выбор, наши решения. Это была наша свобода. А потом… ты нашёл себе новую клетку. Ты заперся в своих слабостях и потерял волю к жизни, стал узником собственных иллюзий. Если ты и дальше будешь жить прошлым и наказывать себя, так и останешься жертвой, — она вдруг протянула к нему руки и поднялась на цыпочки, чтобы дотянуться ладонями до его лица и коснуться щёк. — Я хочу, чтобы ты жил, Юго. Не держал себя в этом мире, а жил по-настоящему. Чтобы ты снова мог чувствовать, к чему-то стремиться и любить.       — Как? — на одно мгновение, на одно единственное мгновение, он почти поверил в то, что Дина была живой. Как сияло её лицо! Как горели жизнью и верой глаза, даже теперь, после всего, что случилось.       — У тебя всё ещё есть жизнь, и у тебя есть свобода, — сказала она. — Даже если кажется, что это не так, ты можешь выбирать, как тебе жить и ради чего. Я знаю, это трудно и иногда больно, но это главное и самое правильное. Ты сильный, Юго, всегда был сильным, и ты со всем справишься.       Дина чуть шагнула назад, с ног до головы окинула его нежным взглядом и ласково улыбнулась, а он едва сдержал подступающие к глазам слёзы и отвернулся, чтобы она не смогла увидеть отчаяние на его измученном лице.       — Ты не понимаешь, Дина. Я… — выдохнул он, когда решился снова взглянуть на неё, но никого не увидел. Посмотрел по сторонам, оглядел покрытый галькой берег и лес за спиной, но её нигде не было. — Чёрт…       Дина исчезла, и он снова остался один. И всё так же как прежде был не в силах решить, что делать дальше.

***

      Во тьме, под густым навесом покрытых острой листвой ветвей, было сыро и холодно, и казалось, с каждым пройденным минутной стрелкой делением на циферблате часов становилось лишь холоднее. Рэй сидел на покрове палых листьев и крепче кутался в плащ. Развести огонь без огнива ему так и не удалось, а в последний раз этим занималась Эмма, и кремень остался у неё.       Хотя с последнего приёма пищи прошли сутки, есть совсем не хотелось. Сон тоже не шёл — не получалось сомкнуть глаза. Стоило чуть прислониться к сплетению тонких стволов и веток и попытаться уснуть, как в голову тут же начинали лезть поганые мысли. Тревога и без того извивалась в груди ядовитой змеёй, едва позволяла смирно сидеть на месте. Рэй уже разорвал на клочки десятки листьев, когда понял, что нужно собрать остатки воли в кулак и успокоиться, но разве это было возможно? Как это могло быть возможно после того, что случилось?       Он не мог думать ни о чём, кроме собственной ничтожности, и воспоминания из далёкого прошлого сами всплывали в измученном разуме. Вот Норман и Эмма пытаются рассмешить его своими дурацкими кривляниями на пухлощёких, совсем ещё детских, личиках. А вот они всем приютом дружно украшают обеденный зал к Рождеству — Оливия и Мишель развешивают гирлянды на верхние ветви ёлки, а Норман подаёт им игрушки, Маркус и Кристоффер разводят камин, пока Эмма с покрасневшим от напряжения лицом упрямо тащит к ним целую гору поленьев.       Как же здорово было собираться всем вместе за праздничным столом, слушать и петь рождественские гимны! Но зимой случались и не совсем приятные происшествия: чаще всего это было связано с хрупким здоровьем Нормана — он очень плохо переносил холода и простужался будто по щелчку пальцев. Однажды ему совсем поплохело, правда это произошло не зимой, а летом. Честное слово, подхватить воспаление лёгких летом ещё надо уметь. Норману тогда было семь, а заболел он после того, как играл в догонялки вместе со всеми. Тогда вот-вот угрожал пойти дождь, все ребята уже собрались на лужайке у дома, но во́да так и не смог поймать ни Эмму, ни Нормана, потому Рэю пришлось покинуть своё место под дубом, чтобы самому найти их в саду и передать указание мамы: «Всем пора возвращаться».       Несмотря на то, что он быстро нашёл обоих, дождь всё равно застал их посреди сада. Рэй как всегда захватил с собой книгу, потому пришлось прятать её от дождя, и только Эмма собралась предложить ему свой платок, чтобы уберечь бумагу от воды, как вдруг обнаружилось, что кусочек ткани пропал из кармана её юбки. Должно быть он потерялся, пока она носилась между деревьев, но времени на поиски совсем не осталось — дождь полил как из лейки, и пришлось скорее бежать к дому. Эмма расстроилась. Мама подарила ей платок с прекрасной вышивкой на краях и буквой «Э» в уголке всего каких-то пару дней назад, а она взяла и так глупо потеряла его. Обычно Эмма ничего с собой не таскала, и видимо, этот подарок ей особенно нравился, раз она не рассталась с ним даже перед игрой в салочки.       Когда они выбежали из сада, сквозь шум дождя услышали звон колокольчика — мама стояла на пороге и созывала всех в прихожую. Ребята сбегались к дому со всех сторон, и она пересчитывала их, называя по имени.       — Так, Эмма, Рэй… А где Норман?       Рэй впервые оглянулся, посмотрел по сторонам, но рядом стояла только Эмма, а Норман пропал.       — Но как? Мы же бежали все вместе, — выдохнула Эмма, вытирая мокрые волосы ещё сухим рукавом рубашки. — Он что, остался в лесу?       Только мама достала свои карманные часы, как вдруг сквозь пелену дождя из сада к ним устремилась бегущая фигура. Это был Норман. А потом он, весь промокший насквозь, вошёл в прихожую и, задыхаясь, протянул Эмме платок. Ну что за дурак! Знал же, что любая прогулка под дождём может закончиться неделей на больничной койке, а всё равно пошёл искать какой-то дурацкий кусок ткани, будто нельзя было сделать этого, когда выйдет солнце. На его месте Рэй бы так и поступил, потому-то расценил поступок Нормана, как до безумия глупый.       Поначалу показалось, что на этот раз всё обошлось — Норман чувствовал себя хорошо, и никакие обычно сразу заметные симптомы простуды не мучали его ни вечером, ни утром. Но после обеда, когда Эмма додумалась полезть на дерево, чтобы достать застрявший между ветвей мяч, а потом свалилась оттуда, Норман упал в обморок. Сначала Рэй решил, что тот слишком переволновался, но потом, когда приложил ладонь к светлому лбу, понял, что у Нормана сильный жар, и только тогда вспомнил, как он тихо покашливал, когда думал, что никто не видел.       Мама не на шутку встревожилась при виде галдящей в один голос напуганной толпы, лежащего без сознания Нормана и покрытой царапинами Эммы с разбитыми коленками и синяками. Рэй ярко помнил, с каким беспокойством мама обследовала Нормана, когда уложила того на кушетку в больничной палате и поднесла к его груди стетоскоп. Она уделила ему всё внимание, предоставив Рэю обработку царапин и коленок Эммы. А Эмма будто совсем забыла, что упала с высоты второго этажа: всё доставала Изабеллу расспросами, пока Рэй искал аптечку. Пришлось оттащить её и насильно усадить на стул.       Вскоре Норман пришёл в сознание, но выглядел хуже, чем когда заболевал раньше и, только приоткрыв глаза, тут же смыкал их снова. Мама чуть хмурилась, слушая его лёгкие, но это едва заметное изменение в её лице не ускользнуло от Рэя. Эмма до ужаса беспокоилась о больном друге, но, услышав строгие нотки в голосе Изабеллы, всё же вышла за дверь, а потом, крепко сжимая веки, чтобы не расплакаться, начала винить себя и свою рассеянность в том, что Норман заболел. Очевидно, Норман того и опасался, потому скрывал свою болезнь. Чтобы Эмма не расстраивалась. Что ж, по его милости, теперь она чуть ли не рыдала, и только злобное разглядывание туфель помогало ей сдерживать слёзы. Благо, не в её привычке долго убиваться горем — она сразу же попыталась что-то предпринять, хотела снова смастерить ниточный телефон, но выходящая из дверей палаты мама была категорически против. Тогда-то Рэй окончательно убедился, что на этот раз всё куда серьёзнее простуды.       Эмма не собиралась отступать. Слово «нельзя» никак не задерживалось в её мозгу и будто бы не существовало вовсе. Рэй не сомневался в том, что она не успокоится, пока не найдёт способ загладить свою вину перед Норманом, но совсем не ожидал, что Эмма станет искать выход в библиотеке. Он застал её на лестнице, а она от испуга выронила все книги. Наблюдать за таким издевательством над книгами было просто невыносимо. А потом выяснилось, что Эмма искала не на той полке, но, даже когда Рэй указал ей на медицинские книжки, долго их читать не смогла. Видимо утомилась разбирать термины, а потому живо взяла справочник, весь наполненный картинками лекарственных растений, и среди них нашла какой-то белый цветок, отвар которого якобы помогал при кашле. Однако тут же появилась другая проблема — цветок распускался только ночью. Днём найти его было почти невозможно, потому что он ничем не отличался от травы. А ходить ночью по саду запрещалось одним из правил.       Понимая, что достать ночной цветок не получится, они решили приготовить отвар из лимона и мёда. Добыть их было совсем несложно — всё необходимое хранилось на кухне. Эмма хотела лично передать лекарство Норману, потому Рэй пообещал, что отвлечёт маму после ужина и освободит путь к палате. Так они и сделали, но Эмма замешкалась, и когда Изабелла уже вошла в комнату к Норману, всё ещё находилась там и только каким-то чудом не попалась на глаза маме, а когда вышла из палаты, вся чуть ли не тряслась. Её голос сбивался, пока она рассказывала про какие-то трубки и аппарат у кровати, и Рэй не сразу понял, что речь шла о кислородной маске. Из пересказа Эммы было ясно одно — всё даже хуже, чем он надеялся.       Ночной побег Эммы стал вопросом времени, и у неё почти получилось незаметно покинуть дом, но мама поймала её у самого порога.       — Эмма, что ты делаешь?       Изабелла сердилась. Рэй с лампой в руке скрывался на лестничном пролёте и всё равно прекрасно слышал эти холодные нотки в голосе. Эмма тоже их слышала, потому так испуганно отшатнулась от двери. Но затем смело подняла голову и посмотрела опасности в глаза:       — Мама, пожалуйста! Я хочу принести один цветок, который поможет Норману вылечиться, но он расцветает только ночью, поэтому… Прошу!       — И ты собралась одной бродить посреди тёмной ночи да ещё и в саду?       — Не одной, — Рэй вышел из укрытия, понимая, что сейчас самый удобный момент вмешаться.       Мама резко обернулась к нему. Она и правда удивилась.       — И ты тоже, Рэй? Почему…       Для разъяснения своей не совсем обычной позиции не было времени, Рэй молча протянул ей заранее заготовленный справочник лекарственный растений.       — Эмма это не выдумала, цветок и правда распускается только ночью и, если он сможет помочь Норману, я пойду вместе с ней. Так будет лучше, мама?       Изабелла всё ещё хмурилась, явно не желая уступать, потому ему пришлось перейти в нападение:       — Я говорил ей, что с Норманом всё будет в порядке, но до неё не доходит. Ты же знаешь, Эмма не успокоится, и если оставить её так, всё равно улизнёт в сад одна.       Мама услышала его слова и чуть смягчилась, но всё равно попыталась лично успокоить Эмму, убедить в том, что нет никакой необходимости подвергать себя опасности, чтобы добыть лекарство, ведь Норман скоро поправится. Рэй не знал, кому верить. Мама настаивала, что всё хорошо, но спрятавшаяся в палате Эмма чётко слышала её слова о том, что Норману осталось совсем недолго, да и он сам своими глазами видел, что всё не так безопасно, как обычно. Рэй не смог до конца довериться маме, а мама не смогла переубедить Эмму.       — Хорошо. Но чтобы до полуночи оба вернулись, даже если не найдёте цветок. И напоминаю: за ограду заходить запрещено. Если почувствуете, что стало опасно или чего-то испугаетесь, тут же возвращайтесь домой. Хоть вы и привыкли к дневному саду, ночью в темноте там нужно быть осторожными.       — Спасибо, мама! — тут же выпалила Эмма и принялась зашнуровывать сапоги. Она, как всегда, слушала наставления вполуха.       Мама вручила ей лампу, и когда Эмма вышла за порог, Рэй почувствовал тяжесть ладони на своём плече.       — Рэй, — мягко сказала мама, чуть сжимая ладонь, — позаботься об Эмме.       Он молча кивнул и поспешил отстраниться от её руки, обернулся. Мама ждала объяснений.       — В отличии от неё, я не рассчитываю на целебные травы. При состоянии Нормана цветы бесполезны, но это намного лучше, чем ничего. И хотя бы попробовать поискать лекарство — лучше, чем сидеть и ждать. Ты ведь тоже так думаешь… мама?       Он хотел вывести её на эмоции. Заставить правду показаться наружу, отразившись на её лице, однако, к удивлению, мама лишь немного растерялась и с лёгкостью ответила: «Конечно». Не такой реакции можно было ожидать от того, кто совсем скоро мог потерять лучший образец товара. Как бы то ни было, Эмма ждала во дворе, и Рэй вышел за порог на улицу.       Небо заволокло плотными облаками, а за ними скрылись и луна, и звёзды. Лампы были единственным источником света среди тёмного сада.       — Спасибо, что согласился пойти со мной, — сказала Эмма. — Думала, ты встанешь на сторону мамы и скажешь, что это глупая затея. Да и идти одной ночью мне бы не очень хотелось.       Рэй подумал, что она не особо хорошего о нём мнения, но вслух этого не сказал и лишь пожал плечами. В саду было действительно страшновато. Конечно, всё дело в темноте. Это она способна сделать пугающим любой шорох и любое движение листьев.       Совсем скоро они добрались до камня на краю неглубокого обрыва, где Эмма видела похожее на нужный цветок растение. Рэй предупредил, чтобы она не уходила далеко от света ламп, но кто его слушал? Конечно, она пошла по самому краю и в итоге поставила ногу на нестабильный камень, некрепкая опора покатилась на дно обрыва, и Эмма вместе с ней.       — А! — только и успела вскрикнуть она, а потом захныкала.       Рэй схватил лампы и бросился к ней, аккуратно спустился по склону.       — Ты в порядке? — спросил он, когда увидел, что Эмма вполне спокойно сидит внизу.       — Да, просто камень уехал.       Её белая одежда запачкалась в грязи, а лицо корчилось, когда она тёрла руку. Чуть выше локтя темнел порез. Рэй подошёл ближе и осмотрел рану.       — Кровь идёт. Глубоко распорола.       Эмма отдёрнула руку.       — Ерунда. Мы должны поскорее найти цветок, — она вдруг начала копаться в кармане, а затем протянула ему платок. Тот самый, который нашёл Норман.       Рэй молча поставил лампы на землю и начал перевязывать её руку. Заниматься этим приходилось настолько часто, что он уже научился с закрытыми глазами бинтовать такие порезы. Эмма терпеливо дождалась, когда он крепко завяжет узлом кончики платка, а затем согнула руку и прижала к груди.       — Спасибо. Норман, мы обязательно его найдём...       А затем она выбралась из оврага и, как ни в чём не бывало, снова принялась за поиски, раздвигая руками высокую траву.       Рэй тоже забрался наверх, поднял лампу повыше, чтобы осветить землю.       — Слушай, Эмма, почему ты заходишь так далеко?       Он спросил это не подумав и понял, что поступил опрометчиво, когда она взглянула на него как на сумасшедшего. Рэй совершенно забыл: Эмма не может представить, что даже если Норман находится между жизнью и смертью, мама не позволит ему умереть. Это ведь её главная задача — уберечь золотое яйцо, которое в будущем станет товаром высшего качества. Норман — гений, его результаты тестов уже сейчас такие же, как у самых старших детей в приюте, так что он точно выживет. Единственное, чего Рэй опасался — что мама, если не справится сама, отправит Нормана на лечение в Штаб. А это всё равно, что смерть. Из Штаба возврата не будет. Вот чего он хотел избежать любой ценой.       — Почему спрашиваешь? Так ведь, если я могу как-то помочь ему, значит, сделаю всё, что в моих силах, — Эмма снова принялась рыться в траве. — Я… Он столько раз выручал меня. Объяснял, если я чего-то не понимала, протягивал руку помощи, когда мне было трудно. И не только это. Хочу сказать, он… присматривает за мной. И что бы ни случилось, я верю, что Норман всегда будет на моей стороне.       Вот что это было. Доверие на уровне подсознания, такое крепкое, что сложно выразить словами. И Рэй знал, что так и должно быть. Она просто верила, что Норман пойдёт на всё ради неё и их дружбы, и потому была готова сделать то же самое для него. Хотя он никогда не говорил, что не оставит её в беде и ничего не обещал, Эмма это чувствовала.       Она вдруг обернулась, вероятно озадаченная его долгим молчанием, и улыбнулась:       — Если ты вдруг заболеешь, я и тебе помогу, Рэй. И ты тоже поможешь мне, если я окажусь в беде, правда ведь?       Правда. Он знал, что должен был, и он дал ей слово. Не тогда, но позже, когда они стояли посреди тайной комнаты в бункере.       Рэй крепче обвил себя руками, вдавил подбородок в колени. С Норманом в тот вечер ничего не случилось. Цветы оказались ему не нужны, потому что он уже шёл на поправку и даже мог подняться с постели, но пока не покидал палату, чтобы не заразить других. Он остался жив в тот день и жил спокойно и беззаботно ещё пять лет, пока не узнал всей правды о месте, которое они называли домом.       А потом его отправили…       Эта мысль стала чем-то обычным, даже не смотря на то, что с отправки Нормана не прошло и года. Рэй ужаснулся. Неужели за эти месяцы произошло что-то даже более ужасное, чем смерть лучшего друга? Нет, они легко отделались, что по дороге к бункеру, что на пути сюда. Может, у него просто было время смириться, пережить это и принять смерть Нормана как свершившийся факт? Когда их семья оказалась на свободе, у него больше не было права ни на радость, ни на горе — теперь он должен был заботиться обо всех, обеспечивать им безопасность и просчитывать ходы наперёд. Думать о будущем, а не о прошлом.       Норман умер уже давно, но Эмма… Рэй не мог смириться с этим. Исчезновение Эммы будто вскрыло едва зажившую рану, заставило снова пройти через весь круг страданий. Ещё вчера они вдвоём сидели у костра и ужинали, пытались согреться, а теперь её нет. Он не мог поверить, что отныне это «нет» навсегда. И не был уверен, что смирится с этой потерей через месяц или через полгода.       «Лучше бы они забрали меня».       — Эй ты, иди сюда! — вдруг крикнул Старик.       Рэй содрогнулся от внезапного возгласа, но больше никак не отреагировал. Мало ли на кого тот орал.       — Циклоп, ты там совсем окоченел? Я говорю, иди сюда!       — А ты иди на хрен! — крикнул Рэй в ответ. Делить со Стариком место у костра — последнее, что он собирался делать сегодня. Не после того, что устроил этот ублюдок.       — Я вроде по-хорошему предлагаю. Будешь дальше сидеть под кустом — отморозишь задницу и кое-что ещё. А твоей родне точно не понравится, если ты вернёшься больным.       Рэй раздражённо выдохнул и крепче завернулся в плед. Признать, что в словах Старика есть рациональное зерно, было выше его сил, и всё же он подумал об этом. Хорошо бы отогреться у костра хотя бы чуть-чуть. Ночь только начинается и обещает быть длинной.       Старик больше не приставал, но это и не требовалось. Рэй, скрипя зубами, выбрался из зарослей и поднялся на ноги, а затем пошёл на пробивающийся между стволами деревьев свет.       — Садись, — сказал Старик, когда обернулся и увидел его. — Вон там постели себе и падай.       Рэй ответил только хмурым взглядом, приблизился к костру и, не сбрасывая с плеч пледа, присел прямо на твёрдую землю. Исходящее от небольшого огня тепло коснулась лица, и щёки начало приятно покалывать. Старик поджарил уродливую рыбу, которую поймал в реке неподалёку перед тем, как они устроили стоянку, и теперь разрезал её на куски и обгладывал кости. Рэй не представлял, какая она на вкус, но попахивала отвратно.       — Ну и что, так и будешь молчать? — вдруг спросил Старик, пальцами снимая с рыбного хребта кусочек мяса.       — Что тебе надо? — Рэй не взглянул на него, продолжая смотреть на пляски костра, но невольно нахмурился и насторожился. Разговор со Стариком не предвещал ничего хорошего.       — Давай уточним, чтобы по дороге не всплывало вопросов: завтра утром мы в мире и согласии направляемся обратно к бункеру. Верно?       «Ну опять началось», — раздражённо подумал Рэй, но промолчал. Не согласился, но и препираться не стал. Честно говоря, сил на споры у него уже едва хватало. Если Старик говорил правду о Золотистом пруде, идти туда за Эммой было не просто бессмысленно, но и смертельно опасно. Рэй уже понял, что именно там Старик и потерял своих близких. Всех до единого. Только он один смог спастись каким-то невообразимым способом и, пожалуй, этот факт — единственное, что мешало полностью поверить в его рассказ.       — Я уже сказал, что вернусь только с Эммой, — Рэй оторвал взгляд от костра и смело посмотрел прямо на Старика, чтобы не оставить поводов для сомнения в своих словах. — Если всё правда так, как ты говоришь, и она ещё жива, значит, рассчитывает на мою помощь. Я не потеряю ещё одного друга.       Лицо Старика помрачнело, но он больше ничего не сказал и молча вернулся к поеданию рыбы. А запах мяса тем временем уже не казался таким отвратительным.       Только Рэй успокоился и прикрыл глаза, пытаясь утопить в тепле свои тревожные размышления, как Старик снова заговорил с ним:       — И сколько?       — Что сколько, — нехотя пробубнил Рэй.       — Сколько вы потеряли? — повторил Старик. — В вашей компании не так уж много малышни, а значит, как я понимаю, кого-то вам пришлось оставить. Может, кто-то умер по пути, хотя мне так не кажется.       От последних слов по спине пошли мурашки. Нет, никто по дороге не умер, к огромной преогромной удаче, но…       — Двадцать один — столько младших пришлось оставить в приюте, — ответил Рэй. — Что до потерь во время побега и после, мы потеряли только одного — Нормана.       — Это тот самый, о котором говорила Антенна?       Рэй кивнул.       — Могло быть хуже, — заключил Старик и, чуть помедлив, спросил: — Как вы вообще обо всём узнали? Чтобы найти, а потом ещё и понять подсказки Минервы, нужно постараться.       Рэй тихо усмехнулся. Вот значит, к чему он клонит, хитрый Старикан. Решил, что нашёл хороший способ развлечься, слушая чужие рассказы? Что ж, ему есть о чём рассказать. Хотя желания исповедоваться Рэй совершенно не испытывал, разговоры могли стать прекрасным отвлекающим манёвром для того, чтобы хоть как-то задавить волнение и тревогу.       «Наверное, не только Старику нужно немного отвлечься».       — Всё началось не с этого, — заговорил Рэй. — Подсказки Минервы пригодились нам, но мы обнаружили их случайно и не до побега, а уже во время него.       — Вот как, — Старик не подал виду, но Рэй уловил нотки заинтересованности в его голосе. — Значит, вы узнали правду не по милости этого ублюдка. Вот паршивцы, неужели нарушили правила и сходили к воротам?       — Нет, — Рэй слегка воодушевился, в мыслях невольно отметив, что они со Стариком говорили на одном языке. «Правда», «правила», «ворота» оказались общими словами и означали для них одно и тоже. — Я знал правду с самого начала.       На самом деле в этом не было лжи, но Рэй немного лукавил. Да, в его разуме хранились воспоминания с самого раннего детства, но не цельные листы, а лишь обрывки. Чаще всего они выглядели как разрозненные образы неизвестной степени давности — он не понимал, видел ли это в три года или до этого, не мог припомнить и примерное время или обстоятельства. Иными словами, его воспоминания до четырёх лет были размытыми снимками, и всё же разум их не выбрасывал. Рэй не сразу понял, что образы страшных монстров из ночных кошмаров были не просто игрой его бурной детской фантазии, как говорила мама, когда обнимала его и пыталась успокоить, а самыми реальными напоминаниями о его прошлом. О прошлом всех детей в их приюте.       — В общем, если не вдаваться в подробности, у меня были причины сомневаться в том, что происходит… вокруг, — продолжил Рэй. — Мне снились сны. Ещё тогда, когда я был слишком мал, чтобы спать в одной из комнат вместе со старшими. Мне снились огромные монстры в чёрных одеждах, люди в белых халатах и звуки песни, которая почему-то всегда успокаивала. Я не знал почему. Думал, что всё это просто неприятные сны, но меня пугали ворота. Каждый раз, когда я смотрел на них издалека, мне казалось, что я когда-то уже был там. Будто бы меня принесли оттуда, и с другой стороны прятались не люди, а монстры. Мама говорила, что мы все оказались в приюте из-за того, что наши родители не смогли о нас позаботиться. Она повторяла это много раз, потому что этим вопросом задавались почти все, и каждый раз я всё меньше верил, что это правда. В один день мне пришлось в этом убедиться.       Это случилось поздней осенью. Наступил день рождения Кристофера — самого старшего брата. Ему исполнилось двенадцать, и это значило, что в день рождения он покинет приют и отправится к новым родителям. Мне всегда было интересно, почему тот, кто был никому не нужен в восьмилетнем возрасте, вдруг сразу же находил дом в двенадцать. Неужели совсем не странно? Разумеется. Кристофер радовался, хотя скорее больше делал вид, что радовался. Он почему-то думал, что попадёт в нехорошую семью, боялся, что новые родители не смогут полюбить его так же, как наша мама, или что он сам не сможет полюбить их. Думаю, если бы кто-то спросил у него, дал ему выбор, он был бы не против остаться в приюте. Не хотел расставаться с нами, а мы не хотели расставаться с ним. Даже я.       Кристофер был той ещё занозой. Мог совсем не слушаться мамы. Не понимаю, как ей только хватало терпения. И вот, совсем незадолго до своей отправки, он попытался подговорить нескольких младших проводить его до ворот. Нарушить одно из главных правил, которое даже он сам никогда не нарушал. Конечно, никто не пошёл, не рискнул ни ослушаться мамы самостоятельно, ни сделать это целой толпой.       — Кроме тебя? — хмыкнул Старик.       Рэй прикусил губу и пожал плечами.       — Да. Кроме меня.       Непослушание грозило выговором, но что полагалось за нарушение главного запрета, Рэй тогда даже не представлял. И всё же он не смог отказать Кристоферу в его последней просьбе. То ли потому что сам Кристофер, пуская в ход весь свой авторитет и очарование, ну слишком уж хорошо упрашивал, то ли потому что Рэй понимал — больше он брата никогда не увидит. Совсем. Никогда. И даже письмо от него не придёт в их приют.       Прощание с родными всегда расстраивало. С одной стороны, Рэй как и другие, пытался радоваться за тех, кто находил новый дом, а с другой — не мог перестать думать, как же сильно будет по ним скучать.       Он ни разу не нарушал запрет, не ходил провожать кого-то до ворот, но в этот раз пошёл.       Не подходил слишком близко, следовал за Кристофером и мамой на безопасном расстоянии. Самое плохое, чего Рэй ожидал — что мама вдруг решит обернуться и заметит его, а если и предчувствовал что-то более ужасное, то только совсем немного. Он не заходил в коридор за воротами и даже не приближался к нему, наблюдал за происходящим из-за прикрытого кустами дерева. Видел, как решётка со скрипом поднялась, и как мама, держа Кристофера за руку, провела его внутрь, а потом… происходящее до сих пор было как в тумане, но разумеется, Рэй прекрасно всё видел. Своими собственными глазами.       Он не мог пошевелиться, но знал, что нужно бежать. Пока мама не заметила, не узнала, что он где-то здесь и что он всё видел. Ноги несли его через сад — так Рэй пытался скрыться среди деревьев и вернуться к приюту через задний ход. У него получилось проникнуть в дом незамеченным, а после этого он сразу побежал к библиотеке, где по вечерам никто не сидел, и где можно было спрятаться между стеллажами. Спрятаться ото всех, от всего мира — всё, чего тогда хотелось.       Лицо покрылось потом, голова и ноги гудели, а сердце глухо и быстро колотилось в груди. Рэй понимал, что выглядит ужасно. Ужасно и подозрительно. Никто не должен был видеть его таким, никто и, особенно, мама. Мама… То, что она обо всём прекрасно знала, то, что она уводила всех братьев и сестёр, а затем стояла там в коридоре и молча безропотно наблюдала, как их забирают монстры, стало самым ужасным и сокрушительным ударом. Мама оказалась самым страшным чудовищем — настоящие монстры никуда не исчезли, но скрывались по ту сторону ворот, и только она всегда была рядом. И конечно же мама могла убить его, если бы кто-то ещё узнал о том, что он видел. В этом Рэй больше не сомневался.       Рассказать о случившимся кому-то не представлялось возможным — слишком опасно. Рэю не осталось ничего другого, кроме как успокоиться, искупаться и лечь в кровать, будто ничего не случилось, а затем попытаться забыть сегодняшний вечер. Делать вид, что всё в порядке, оказалось сложнее, чем он думал — некоторые дети, особенно Сьюзен и Эмма, а следом за ними и Норман, слишком подозрительно на него косились. Пришлось скорее юркнуть под одеяло и закутаться с головой, чтобы скрыться от чужих взглядов.       Сон пришёл быстро, а вместе с ним и кошмары, которые теперь стали ещё ярче и ещё страшнее — отныне Рэй видел, как чудовища поедают всех, кого он знал и любил. Он проснулся от собственного крика в холодном поту и разбудил Маркуса, а тот, конечно же, привёл маму. Увидев её в дверях спальни, Рэй с трудом сдержал дрожь. И когда она подошла к его кровати, присев на край, обвила его руками, заключая в нежные объятия, всё-таки расплакался. Больше всего он желал вырваться и больше всего на свете не хотел отпускать её. Мама ничего не знала и всё так же, как раньше, утешала его, так же, как раньше, ласково и мягко гладила по голове и покачивала на коленях. Ему часто снилось, что именно мама пела ту песню, которую он никак не мог забыть. Голос был очень похож. Может, это и вправду была она?       На следующее утро Рэй принял решение затаиться. Никто, и даже мама, ни о чём не подозревали, а его невыспавшийся вид и синяки под глазами все списывали на тревоги из-за обычных для него кошмаров. В общем, он мог позволить себе быть немного нервным, всё чаще отказываться от игр и всё больше наблюдать. Так, путём наблюдения, он понял, что в двенадцатый день рождения отправляют только тех детей, у кого самые высокие баллы на утренних тестах, а все, кого «усыновляют» до этого возраста, раз за разом показывают плохие результаты. Первыми отправляют тех, кто набирает самое меньшее количество баллов. Убивают регулярно раз в два месяца. Из одногодок Рэя, Норман всегда набирал больше половины и с каждым разом его результаты только росли, Эмма, как и сам Рэй, справлялась чуть хуже, хотя тоже неплохо, но что насчёт остальных? Роза, Елена и Маркус сдавали тесты недостаточно хорошо, да и не только они.       Рэй слишком скоро понял, что ему их не спасти. На все его предложения больше учиться ему отвечали непонимающими взглядами. Мало кто в пять лет хотел променять весёлые игры на скучные книжки да и никто особо не понимал зачем. А Рэй не мог сказать им: «Если не будете учиться, вас убьют!»       Он не хотел, чтобы кто-то умер, но ничем не мог им помочь. И это убивало его изнутри. Даже если бы у всех, абсолютно у каждого ребёнка были бы хорошие оценки, мама бы не оставила их в покое. Он понимал это. Такова была её обязанность — выращивать их, а потом отдавать чудовищам.       — Подумал, я какой-то ненормальный, — сказал Рэй, крепче сжимая край пледа. — Почему только я помнил об этом и всё осознавал? Когда я понял, что больше не могу вынести вечный неутихающий ужас и тревогу, решил попытаться забыть, притвориться, что ни о чём не знаю, потому что так мог бы освободиться от боли. Даже если это самообман, мне хотелось, чтобы всё снова стало как раньше. Это стало бы самым лёгким выходом — держать рот на замке и ничего не делать. И никто бы никогда не догадался, как оно на самом деле, все бы продолжали жить счастливо до тех пор, пока не приходил их срок. А мы ведь действительно жили счастливо. Все — и я тоже. Даже если это было ложью, я всё равно хотел счастья. Но я больше не мог получить его.       Если бы он подчинялся своим желаниям, если бы во имя хрупких счастливых грёз и потерянного рая закрыл глаза на неприятную пугающую реальность, тогда бы это был конец. Смертный приговор не только для него самого, но и для всех остальных. Личное счастье стало роскошью. Рэй был готов пожертвовать им ради чужого счастья, ради счастья тех, кого считал своими самыми близкими друзьями. Он не мог сорвать отправки, не мог сделать почти ничего для того, чтобы спасти тех, кто уже стоял в очереди. Не мог спасти всех, но должен был хотя бы кого-нибудь. Хотя бы своих друзей: Нормана и Эмму он был обязан спасти.       А с потерей других приходилось только смириться. Смириться и не привязываться, пока они ещё живы. Рэй старался держать их на расстоянии, вот только никто не хотел держать на расстоянии его. Сьюзен, Маркус да и все остальные не переставали общаться с ним, и не переставали любить его не меньше других братьев и сестёр. Это ранило. Он не был достоин их любви.       На разработку стратегии и примерного плана ушло некоторое время, и, когда Рэй набрался решимости, устроил разговор с мамой. Он быстро понял, что мама могла отслеживать его местоположение, да и вообще всех детей, а значит, где-то на его теле пряталось устройство отслеживания. Немного напряжения для памяти и сообразительности, и ему удалось найти жучок — небольшую шишку на левом ухе, незаметное место, которое мама частенько проверяла.       — Всё пошло по плану, — вспоминая тот день, Рэй горько усмехнулся. — Я расчесал кожу за ухом, там где был жучок. Хотел проверить, что будет, если его повредить, заметит ли мама. Она заметила. Ей потребовалось четыре минуты и пятьдесят одна секунда, чтобы найти меня. Так я и узнал, что в устройстве слежения был защитный механизм, чтобы в случае поломки или неполадок послать сигнал на устройство, по которому мама нас отслеживала. Когда она подходила ко мне, всё время смотрела на свои карманные часы. Они и были приёмником.       К тому моменту он был уже настолько уверен в подлинности своих воспоминаний, что почти не сомневался — женщина по имени Изабелла, та, кто являлась для них воспитательницей, но которую все они называли «мамой», для него действительно была ею. Настоящей матерью.       Когда он услышал приближение её тихих шагов, начал напевать песню. Ту самую, что успокаивала в самые тёмные времена. Сожаление и отчаяние переполняли мягкие фиалковые глаза мамы, когда он обернулся и посмотрел на неё. И тогда Рэй окончательно понял, что был прав.       «Зачем ты меня родила?» — спросил он. Задал вопрос, который всё это время мучал больше всего. Если она знала, какая участь была ему уготована, знала, что ему не прожить больше двенадцати лет, что ему суждено умереть здесь, в приюте, так и не познав ни горя, ни радости свободной жизни взрослого человека, зачем? Просто зачем?       А она ответила: «Так было нужно. Я сделала это, чтобы выжить».       Он не до конца понял ответ, но это не помешало сердцу расколоться на части. Рэй бы захлебнулся в слезах, если б к тому времени не научился хорошенько прятать настоящие чувства под спокойствием и холодностью. Знать, что он не был желанным ребёнком, лишь инструментом для каких-то непонятных целей, что никто его не ждал, и что миру он был не нужен, или был нужен, но только как кусок мяса, оказалось слишком больно.       Зато это знание помогло отбросить сомнения, раз и навсегда понять своё место в системе и, приняв его, продолжить жить дальше и делать то, что должно. Работать в рамках правил, чтобы потом, когда придёт время, разрушить их ко всем чертям. До самого основания.       — Следующие шесть лет оказались адом, — пока Рэй говорил, успел вынуть из кармана часы на цепочке, и пальцы сами то открывали, то захлопывали стальную крышку, — но, когда до моего двенадцатилетия оставалось три месяца, я был более чем готов открыть карты и начать воплощать план побега.       Старик многозначительно хмыкнул:       — И в чём состоял план?       — Когда я понял, что надеяться на сострадание от мамы бессмысленно, то попробовал поговорить с ней на её языке — предложил выгодную сделку. Моё молчание, помощь в слежке за другими детьми и охрана нашей маленькой тайны в обмен на информацию о Штабе и «подарки» из внешнего мира.       — И она согласилась?       — Да.       — Ну и глупа ваша мамушка! — вдруг заявил Старик. — Была б умной и тогда бы соврала тебе, что всё в силе, а потом отправила в самую первую очередь. И мороки меньше, и тайне ничего не грозит. Шестилетний сопляк-соглядатай для уже взрослых ребят, да ещё и такой, кто знает правду — совершенно ненадёжная идея.       Рэй слегка нахмурился. Он и сам, бывало, думал об этом. Почему мама поступила так неразумно? Как бы ни хотелось оправдать её отношение тем, что он всё же смог путём старательной учёбы сравниться с Норманом в результатах тестов и стать претендентом на звание первоклассного товара, было что-то, что мешало до конца поверить в это. Будто бы у мамы имелась другая причина заморачиваться с ним, каждый день проживая с риском, что правда может всплыть наружу. Рэй был миной замедленного действия, она это знала и всё равно оставила его в живых. Как же глупо.       Он вернулся к рассказу, посвящая в подробности всего, что произошло после того, как кролик Конни оказался забытым на столе. Старик всё ещё ел рыбу, но слушал внимательно, а когда Рэй закончил историю, долго молчал, погрузившись в раздумья.       — Ясно, — наконец сказал он. — Сложно же вам пришлось с побегом. Мне жаль, что всё вышло вот так, не без тяжёлых потерь.       Рэй на секунду распахнул глаза в удивлении, когда не уловил в его словах ни единой ноты наигранности, только искреннее сопереживание. Ещё утром он бы не поверил, что Старик в принципе способен на сочувствие. Оказалось, ошибался — он ещё не потерял умение разговаривать нормально, без своей чёрствой грубости.       — А что насчёт вас? — решился спросить Рэй после недолгого молчания. — Как вы сбежали?       Старик хрипло усмехнулся, и его глаза странно блеснули.       — Побег? Ну, это было легко. Гораздо легче, чем вышло у вас, — он бросил обглоданные кости в огонь и встряхнул руками. — Всё началось… с Дины. Это… мы с ней были хорошими друзьями. Знаешь, она немного походила на тебя своей начитанностью, много всего знала. Побольше любого из нас. Кажется, это называется любознательность.       Тот день он помнил очень хорошо. На дворе стоял февраль, погода выдалась промозглой, сырой и пасмурной, а потому свободное время они все проводили в доме. Каждый находил, чем развлечь себя. Дина вот любила читать, сидя на диване в библиотеке. Где-то в три-четыре часа он тоже пришёл туда.       Дина тут же оглянулась, стоило двери чуть заскрипеть.       — О, это ты? — она улыбнулась. — Неужели в кои-то веки решил уделить внимание книгам?       Вообще-то он пришёл сюда не столько за книгами, сколько за её приятной компанией. Но не мог же он вот так прямо заявить: «Нет, книжки мне не интересны, а вот ты — ещё как». Надо было с чего-то начать разговор, и он заранее продумал, что скажет, но, как всегда, растерялся в самый решающий момент и, вместо того, чтобы попросить совета в выборе книги, с неловкостью зарылся пальцами в чуб курчавых волос и, почёсывая затылок, выдавил:       — Угу.       Она всё продолжала глядеть на него с милой улыбкой, и ему стало ещё неуютнее. Он отвернулся и прошёл к шкафам, старательно делая вид, что всё его внимание направлено исключительно на полки и корешки книжек.       — Эгей! — ворвалось в комнату так резко, что он содрогнулся всем телом. — Юго! Вот ты где, а я тебя повсюду ищу.       Он резко оглянулся на голос Лукаса и сразу же заметил, как Дина нахмурилась от такой резкой атаки на тишину комнаты. И чего он вообще вздумал прийти? Лукас ходил в библиотеку настолько редко, что уже должен был забыть дорогу сюда.       «Только мешает!»       — Ну вот ты меня и нашёл, — выдавил он, сдерживая тяжкий вздох. — И незачем так орать. Ты отвлекаешь людей от чтения.       — Ох, — Лукас только сейчас взглянул в сторону Дины, а затем с широкой улыбкой согнулся в шуточном реверансе. — Прошу прощения за нарушение покоя. Я присяду? — и с этими словами упал на диван. — Что читаем?       «Слишком близко», — подумал он и с раздражением отвернулся, не переставая вслушиваться в их разговор.       Дина добродушно усмехнулась:       — Да так… Историю о девочке, которая побежала за кроликом с часами, а потом провалилась в нору и оказалась в волшебной стране.       — Кролик с часами, вот это здорово, — засмеялся Лукас. — И как, увлекает?       — Тебе что нужно? — он всё-таки не смог долго терпеть и резко обернулся к ним.       Лукас на секунду растерялся, а затем, когда перевёл взгляд с него на Дину, заговорчески улыбнулся. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы раздражение не отразилось на лице.       — Я нашёл кое-что, — вдруг заявил Лукас с серьёзным тоном. — Эрика попросила почитать ей и принесла одну книжку. Она не листала её, смотрела только на обложку, а, между прочим, внутри лежало кое-что интересное, — он сунул руку в карман брюк, а затем вынул ручку с чёрно-белым шахматным узором на корпусе и поднял повыше.       Он не смог сдержать любопытства и чуть ли не бегом устремился к дивану. Дина с удивлением распахнула глаза, протянула руку к находке и принялась вертеть её, разглядывая со всех сторон. Какое-то время они все трое молча пялились на ручку, будто она была золотым самородком, выловленным среди ила в ручье. Откуда она могла взяться?       — Говоришь, в книге нашёл? — недоверчиво спросил он, глядя на Лукаса, а тот только пожал плечами.       — Да. В страницах была прорезана тонкая выемка, и ручка лежала там.       — Интересно, откуда, — задумчиво проговорила Дина. — Кто мог её туда положить?       Он улыбнулся, предполагая, что подобранный им ответ будет верным:       — Конечно тот, кто присылает нам эти книжки.       — Воу, полегче. И как ты только догадался? — засмеялся Лукас.       Он чуть не нахмурился, уловив в словах насмешку, однако злиться не стал, лишь оскалился в улыбке:       — Ха, я погляжу ты остряк! А как тебе такое, гений: думаю, у этой ручки должен быть хозяин, и мы даже можем узнать, кто именно им был.       Дина живо обернулась к нему:       — Правда?       — Ага, — он с довольной улыбкой как бы невзначай подсел к ней и коснулся её руки, якобы чтобы рассмотреть ручку поближе. — Она выглядит как что-то дорогое, а люди, которые позволяют себе дорогие вещи, стремятся их как-то отметить. Посмотри внимательнее, может, на ней есть какие-то знаки?       Он не был до конца уверен в своём предположении, и от него не укрылось, с какой улыбкой Лукас следил за каждым его действием, а потому до безумия захотелось, чтобы догадка оказалась верной. Он медленно перевернул руку Дины, осматривая шахматный корпус ручки, и вдруг увидел на конце две буквы:       — «У.М?» — озадаченно сказал Лукас, тоже разглядев надпись. — И что же это значит?       — Возможно, это инициалы, — ответила Дина, а затем вдруг распахнула глаза и вскочила на ноги.              — Что такое? — только и смог растерянно спросить он, когда Дина подбежала к книжным стеллажам и с сосредоточенностью начала перебирать книжные корешки.       — Я тоже видела кое-что. Давно, ещё полгода назад обратила внимание на один экслибрис, а потом нашла ещё один и ещё, — быстро проговорила она. — Сейчас.       Дина достала с полки книгу в зелёной обложке и положила на стол в углу библиотеки, открыв на первой странице.       Они с Лукасом растерянно переглянулись и одновременно бросились к столу.       — Вот, смотрите, — Дина ткнула пальцем на чернильную иллюстрацию совы в левом верхнем углу. — Видите? На экслибрисе указано имя. Книги принадлежали некоему господину по имени Уильям Минерва. А инициалы на корпусе ручки, взгляните на них. У.М. и владелец книг — один и тот же человек!       — Поразительно, — выдохнул Лукас, а затем ткнул его локтём в бок. — Гляди, Юго. Похоже на правду.       — Вот так быстро одна маленькая находка перевернула наш мир и изменила всю жизнь. Правда, это произошло чуть позже, — он на секунду оторвал взгляд от костра и взглянул на мальчишку. — Что делать с ручкой, мы тогда не особо понимали, а перевод символов вообще показался какой-то нелепицей. Ферма. Урожай. Чудовища. Правда. Только если сложить слова, можно было немного наметить смысл и всё равно. Кто-то пытался сказать нам, что есть какая-то тайна о чудовищах. Чудовища в нашем приюте? Ха! Ну что за бредятина?       Парень едва заметно улыбнулся:       — Вы не поверили.       — Ясное дело, что нет, — он усмехнулся. — Хотя голограмма из ручки заставила чуть серьёзнее отнестись к этому Минерве. К нам закрались сомнения. Дина уж было хотела подойти к маме и расспросить обо всём, да и я чуть не поддался такой идее, но Лукас вовремя нас переубедил. Конечно, мы все доверяли маме, но здравый смысл подсказывал, что тайна существования Минервы и его посланий — не то, чем следует делиться с ней. После нескольких дней раздумий, Лукас предложил всё проверить. Так мы с ним условились, что в ближайшую отправку пойдём к воротам следом за мамой и сами поглядим на усыновление. В нашем приюте чудовища не водились, а значит единственное место, где они могли бы быть…       — За воротами, — заключил Циклоп.       — В точку! Будь там реальные родители и настоящее усыновление, мы бы просто получили хорошую трёпку за своё непослушание. Разве нужно что-то серьёзнее за такой малюсенький проступок? Я не рассчитывал на большее, и Лукас разделял моё мнение. Однако, там было вовсе не то, о чём мы думали. Более мерзкого зрелища и представить нельзя… ну ты знаешь. Это был первый худший вечер в моей жизни.       «Но не последний».       — Итак, — сказал мальчишка после короткого задумчивого молчания. — Вы поняли, что вам хотел сказать Минерва через экслибрисы.       Он криво ухмыльнулся:       — Теперь уж точно. Дина не знала, что мы ходили к воротам, но смолчать перед ней мы не могли. Она тоже была частью компании «тех, кто знает больше, чем надо», если не её основателем.       Они с Лукасом решили, что он сам расскажет Дине обо всём. Лукас отчего-то думал, что Юго этот разговор дастся проще, и что именно ему будет легче успокоить Дину, если та расстроится. По их замыслу он должен был открыть тайну ещё днём во время стирки, когда мама пойдёт на обход младенцев в детской спаленке. Однако ему так и не хватило духу отвести Дину в сторону и обо всём рассказать. Не сделал он это и после ужина, и после вечернего купания. Он тянул до последнего, хотя знал, что не должен был так поступать. Чем дольше откладывается плохая новость, тем сложнее её передать.       Повезло, что сегодня никто не обращал внимание на то, как беспокойно он ёрзал в своей постели — после отправки Карло, одна кровать в их спальне освободилась и мама переселила сюда Терезию. Это была её первая ночь в общей спальне, а не в детской кроватке среди остальных малышей — сестра немного волновалась и никак не могла успокоиться. Такое часто случалось, и обычно всё внимание уделялась именно таким вот новым переселенцам.       Половина, если не больше, братьев и сестёр столпилась у кровати Терезии, и в комнате стоял гам обсуждений, чем помочь малышке.       — Дина, включи шкатулочку, — вдруг попросила Вивиана. — А остальные давайте живо по местам. Да-да, ложитесь по своим кроватям.       — Терезия, я посижу с тобой, а ты послушай эту мелодию и попытайся уснуть, хорошо? — Дина вынула из свой прикроватной тумбочки музыкальную шкатулку, а затем подошла к кровати Терезии и прилегла на край рядом с сестрой.       Ключик, который Дина носила на шее как подвеску, несколько раз со скрипом повернулся в скважине и музыкальная шкатулка заиграла прекрасную лёгкую мелодию.       Со всех сторон послышались тихие вздохи благоговения. Это была их маленькая традиция: музыка из шкатулки играла почти каждую ночь с тех самых пор, как Дина получила её в качестве награды за свои лучшие результаты на тесте. Она могла выбрать любую игрушку, но почему-то захотела именно музыкальную шкатулку. Он даже не знал, что такое вообще существует в природе, пока сам её не увидел и не услышал чарующую колыбельную. Что ж, наверное, это была самая прекрасная вещь из всех, которую кто-либо заказывал из внешнего мира.       Вдруг на душе стало так легко, будто бы это и была вся их жизнь, а ужасной правды не существовало вовсе. Но, стоило мелодии закончиться, и сердце налилось сталью. Дина любила каждого из них и о каждом заботилась. И как он мог сказать ей, что все те, кто якобы попали в семью, на самом деле отправились на тот свет? Погибли в ужасных муках, чтобы стать едой для чудовищ. Совсем так, как им пытался сказать Минерва.       Но он должен был, потому, наконец, решился. Дождался, когда все уснут, тихонько растолкал Дину и позвал на кухню. Рассказывать о «правде» в пустой столовой, да ещё и посреди тёмной ночи — не самый лучший вариант. Но зато у Дины было достаточно времени, чтобы выплакаться. Она рыдала тихо, стараясь заглушить всхлипы прижатой ко рту ладонью, и так долго, что глаза её сильно опухли, а слёзы кончились. А утром, когда мама с тревогой спросила у неё: «Что случилось?», едва сдержалась, чтобы не отшатнуться от неё как от ядовитой змеи.       После обеда, когда наступило свободное время, и они втроём собрались у края луга с высокой травой, Дина первой заявила, что ни за что на свете нельзя рассказывать маме о ручке и тайных посланиях.       — На том и порешили. Никому пока не рассказывать и глядеть в оба, стараться смотреть сквозь и замечать то, что не должен был заметить никто. Мы единодушно решили, что больше ни один из нас и наших близких не отправится на убой, а значит, нужно было поторапливаться, ведь до следующей отправки и нашего побега оставалось всего два месяца. Так, общими усилиями трёх пар глаз, мы поняли и то, что мама до сих пор ни о чём не подозревала, и то, что она могла следить за нами по часам, а каждый вечер ровно в восемь запиралась в комнате и, вероятно, отправляла сообщения за ворота, и то, что её очень легко отвлечь, а в это время перелезть через заборчик, добраться до высоченной стены и ещё успеть затем вернуться обратно.       — Она совсем ни о чём не догадывалась? — скептично спросил Циклоп.       — Думаю, у неё просто не было причин волноваться, — он чуть нахмурился. — Не знаю, случался ли хоть один побег до этого, но похоже, что нет.       — Или просто она работала абы как.       — Ну-ка придержи язык, парень! К Джейн у меня претензий нет. Она была прекрасной женщиной и прекрасной матерью.       — И потому плохой «мамой».       Заявления мальчишки оказалось неожиданным. И он впервые поймал себя на мысли, что Циклоп, скорее всего, был прав.       — В общем, когда собралось прилично информации, настало время разработать план. Тут мы и решили подключить кого-нибудь ещё из старших. Три головы хорошо, но шесть-восемь, всё же, лучше.       Первыми, кто ещё узнал правду, стали Джоуэл, Кэт, Николя, Вивиана, Герда и Жак. Все самые старшие дети оказались включены в их работу над планом. Лукас говорил, что это слишком много, но он настоял, что стоит рассказать как можно большему количеству ребят, особенно Кэт и Джоэлу, ведь пятнадцатый день рождения Кэт был как раз через два месяца, а значит, её могли отправить следующей, если бы попытка побега окончилась неудачей. А там и до отправки Джоуэла рукой подать.       Они рассказали обо всём вечером, во время игры в карты за столом в библиотеке. Реакция, как и ожидалось, оказалась самой разной от недоверчивого ворчания Джоуэла, до весёлого смеха Жака. Почти все приняли новость за розыгрыш, но фокус с ручкой быстро сбил задор и заставил отнестись к происходящему серьёзнее. Он взял на себя смелость описать увиденное у ворот в самых мелких подробностях, чтобы наверняка убедить каждого в правдивости своих слов. Продумать глупую шутку в настолько мерзких деталях мог только настоящий безумный ублюдок.       Когда он закончил рассказ, абсолютно все смотрели на него с самым настоящим ужасом.       — Да нет, — Жак первым подал голос. — Ты… наверное, увидел кошмар и подумал, что это было на самом деле.       — Нет, — Лукас отрицательно покачал головой, и обернулся к всхлипывающей Вивиане, погладил её по плечу. — Мне жаль.       — Допустим, всё так, — выдохнул Джоуэл, и его меланхоличные серые глаза нервно скользнули по лицам собравшихся за столом. — Получается, мама — убийца. Преступница.       — Нет, — воскликнула Кэт, чуть ли не вскакивая со стула. — Этого не может быть! Джоуэл, ты не должен так говорить. Скажи, что это ошибка! Джоуэл… почему вы все молчите?       — Чудовищ не существует в физическом мире, — заявил Николя. — Но тогда и такой ручки существовать не должно — я никогда не читал ни о чём подобном. Таких технологий ещё не придумано, и всё же ручка с голограммой прямо перед нами.       Над столом снова воцарилось молчание, пока Дина не прервала его:       — Поверьте, мы говорим правду.       — Мы верим, — заявила Герда, которая за всё время ещё не сказала ни слова, сидев со сложенными на груди руками и плотно сжатыми губами. — Все верим. Только не всем хватает духу признаться в этом. Вздохи и мольбы — не трусость, а даже хуже. Это отрицание.       — Да что ты, — выплюнула Кэт. — И что же мы должны делать?       — Разуть глаза, — ответила Герда, — и набраться смелости увидеть всё таким, какое оно есть. На наших окнах все эти годы висели решётки, все эти годы мы не получали писем ни от кого, кто ушёл, хотя среди них были те, кто кровь из носу, а отправил бы хоть строчку. Знаков было предостаточно. Но мы закрывали глаза, чтобы не видеть их, потому, что так было проще.       Гнев Кэт тут же улёгся, и она обмякла на стуле, пальцами зарываясь в длинные каштановые косы.       — Тогда что нам делать дальше? — подал голос Николя. — Учитывая, что за воротами не человеческий город, а самые настоящие чудовища, и что у нас два месяца до того, как одного из нас отправят на смерть, а затем и всех остальных? Какой у нас выбор?       — Надо бежать, — сказал он, и тут же все взгляды устремились к нему.       — Куда? — спросила Кэт. — За стену? А что дальше? Что хорошего может нас ждать там, если за воротами монстры? Думаешь, за стеной будут люди? Человеческий город? Тогда откуда вообще взялись чудовища, и кто позволяет им есть нас?       — Мы не знаем, — спокойно сказала Дина и поднялась со стула. — Кэт, я понимаю, что тебе страшно. Всем нам страшно, а неизвестность пугает ещё сильнее. Но нужно принять решение прямо сейчас. На счету каждый день, и позволить страху сковать нас — всё равно, что сдаться.       Кэт, как и все остальные, внимательно выслушала её слова, а затем он заметил, как Джоуэл накрыл ладонью её сложенные на коленях руки.       — Продолжай, — сказал Лукас так тихо, чтобы только он один мог слышать.       И он продолжил:       — Нам нужно придумать план для побега. Пока ещё есть время. Конечно, у нас есть выбор, правда он не велик. Мы можем смириться с происходящим и ничего не делать — это самое простое. Но тогда Кэт отправят следующей, а затем и всех остальных, каждого из нас. Ещё одно решение — бежать. Воспользоваться подсказками Господина Минервы и ручкой, хотя бы попытаться уйти отсюда и тогда, быть может, сохранить жизни не только себе, но и другим. У нас есть младшие братья и сёстры. Они ни о чём не знают, и они умрут, если мы не попробуем сбежать и забрать их с собой.       — Тогда предлагаю начать прямо сейчас, — Герда нагнулась над столом и сгребла в кучу все карты, а затем начала складывать их в колоду. — Не знаю как вы, а я считаю, что наша главная проблема — мама. Во время побега, каким бы он ни был, она точно будет мешать нам. У меня есть мысль на счёт этого. Дина, мама всё ещё принимает снотворное?       Пламя начало уменьшаться, и он подкинул в костёр свежих дров.       — Немного терпения и слаженной работы, и всё было готово. Мы прикрывали друг друга, пока каждый выполнял свою задачу. Я, Лукас и Николя разрабатывали подробный план и думали над тем, что делать, когда все окажутся за стеной. Кэт, Вивиана и Дина плели верёвки, Джоуэл тренировался в метании на дальность, а Герда и Жак составляли списки и занимались сбором всего необходимого в дорогу. Им даже удалось незаметно стащить мамино снотворное. В общем всё шло как по маслу. Когда мы закончили, у нас оставалась ещё одна неделя и последний шаг — рассказать остальным, в том числе малышам. Они нам не поверили. Не то, чтобы я не ожидал этого, в конце концов, они были ещё совсем мелкие, но чёрт побери, я чуть не взбесился тогда. Дина, да и все мы, были в отчаянии. Как увести с собой того, кто никуда идти не хочет и даже не верит в то, что вообще нужно что-то делать? Если бы те, кто мог стоять на ногах, поверили в наш рассказ, и их бы не пришлось тащить за собой, мы, быть может, ещё бы и совсем младенцев могли утащить. Но как бы не так. А теперь младшие, поди, ещё могли всё разболтать нашей матушке, и тогда бы нам всем точно пришёл конец. Времени жевать сопли не осталось.       — Итак, драгоценные, что будем делать? — спросила Герда, когда последние, кого они ждали: Вивиана и Николя подошли к изгороди уже позеленевшего, расцветающего сада.       — Вы верите, что младшие смогут сохранить секрет? Я так не думаю, — заявил Жак. — Не хочу нагнетать, но, по моему, сегодня утром время, которое оставалось в запасе, растаяло.       Над собранием повисло напряжённое молчание. Он медленно всматривался в лица братьев и сестёр — каждый из них уже прекрасно понимал, что нужно сделать, но ни один не решался произнести это вслух.       — Сейчас или никогда, — вдруг заговорил Джоуэл, отрывая взгляд от молодой ярко зеленой травы у корней дерева, на которое опирался спиной. — Нужно бежать сегодня ночью, иначе будет поздно.       — Джоуэл, — вздохнул Николя, делая шаг к нему, но Джоуэл остановил его взмахом руки и продолжил уже твёрже.       — Вы и сами должны понимать. Теперь, когда о тайне известно всем, кроме одного человека, это уже нельзя считать тайной. Жак, ты думаешь, счёт идёт на дни, но я считаю, что всё куда хуже. Фактически, мама может раскрыть наш план в любую минуту, когда кто-то вдруг решит поделиться с ней интересными новостями.       — Но Джоуэл, — взвизгнула Вивиана. — Если мы уйдём отсюда и оставим маленьких, они больше не смогут сбежать. Думаешь, в приюте есть вторая ручка? А что, если нет? Тогда они даже не узнают, что происходит на самом деле, останутся здесь и умрут.       — А если медлить, то умрём мы! — вдруг воскликнул Джоуэл, и его лицо раскраснелось, а в уголках глаз блеснули слёзы. — Мама узнает, и тогда не спасётся вообще никто!              Вероятно, Джоуэл решил, что после такого предложения, все посчитают его аморальным ублюдком, но, разумеется, это было не так. Просто именно он оказался тем, кто смог сказать и признать перед собой и другими — мы сделали всё, что могли, но это конец.       Конечно, в глубине души никто не хотел этого. И никто бы не простил себе того, что ради собственного выживания они должны были обречь на смерть других. Но порой всё происходит так, что, как бы сильно не хотелось борьбы, остаётся только смирение. Поэтому, когда он устроил голосование и повторил предложение Джоуэла, руки медленно, но взметнулись вверх. Все до одной.       День клонился к ужину, и до часа побега оставалось всё меньше времени. Теперь дело было за мелочью — заставить маму выпить снотворное. Поступок в верхней степени бесчестный и отвратительный до зубного скрежета. Дина случайно узнала, что мама, как оказалось, долгое время принимала снотворное. Якобы оно помогало ей спокойнее уснуть. Новость об этом с самой первой секунды показалась странной, ведь мама очень редко болела и вообще была человеком здоровым и крепким. По крайней мере, так казалось.       Только потом, когда он оказался на свободе и жил в бункере уже долгие месяцы, вдруг задумался об этом. Мама Джейн и правда была прекрасной женщиной. Внимательной, доброй, заботливой и, пожалуй иногда даже очень мягкой, особенно, к малышам. Стоило им захныкать или состроить жалостливые личики, и мама была готова на всё, чтобы их утешить. А те только и рады стараться. А как мама вдруг начинала проводить больше времени с тем ребёнком, которого вдруг усыновляли через месяц или пару недель… Он и не замечал этого, когда жил рядом с ней.       Чаще всего мама принимала лекарство за некоторое время до следующей отправки ребёнка, и, так как отправка Кэт намечалась через семь дней, курс снотворного начинался как раз сегодня. Весьма удачно.       Он чувствовал себя отвратительно, пока вместе с Лукасом сторожил вход в кухню, где Дина готовила чай и расставляла наполненные чашки на поднос, попутно всыпая в одну из них содержимое двух крошечных ампул. Снотворное не влияло на вкус, так что мама не могла заподозрить его в своём чае.       Когда он обернулся, чтобы взглянуть на Дину, увидел как дрожали её пальцы. Сложно представить, насколько тяжело ей было заниматься этим — предавать человека, которого она годами считала своим самым близким и любимым другом.       Дина под их ненавязчивым сопровождением поднялась к спальням и разнесла чай по комнатам с заявлением, что заварила его по новому рецепту. Это было лишь прикрытием для того, чтобы снять возможные подозрения мамы, которая, разумеется, слышала шум и голоса доносящиеся из их спален.       Когда на подносе осталась последняя чашка, Дина вздохнула глубже и, расправив напряжённые плечи, шагнула к дверям маминой комнаты. Он мог поклясться, что её решимость таяла на глазах, но Дина всё-таки постучала.       Мама отворила двери без долгой задержки и отпила из чашки без настойчивых просьб, совершенно ни о чём не подозревая. Дина держалась молодцом, даже в её жестах не получалось разглядеть нервозность, не говоря уже о лице. Быть может, именно эта обычная, приятная улыбка любящей дочери убедила маму, что опасаться нечего.       Через пару часов, когда он осторожно заглянул в комнату матери, та крепко спала, опустив голову на письменный стол. Она даже не добралась до постели.       — Погони за нами не было, не то что у вас, — сказал он, пытаясь забыть так настойчиво всплывающее перед глазами лицо мамы. — Мы спокойно взобрались на стену, помахали нашему прежнему дому ручкой, а затем также спокойно пересекли пропасть и побежали прочь от того места. Нас, сбежавших, было двадцать один человек, а дома осталось только четырнадцать. Больше половины семьи получило шанс на жизнь. Это радовало. Хотя сам я долго не мог смириться с тем, что бросил остальных. «Мы же приговорили их к смерти, разве нет?» — думал я тогда. И, конечно, всё было не так просто, как казалось, — он запнулся. — Пожалуй, тем, кто остался, повезло.       Он умолк. Не было ничего странного в том, что говорить о побеге оказалось легко — он вспоминал лучшие дни. Дни, когда они все ещё были детьми и жили в тёплых объятиях мамы, мечтая о светлом будущем. Вспоминать об этом было приятно, даже несмотря на то, что он знал, чем всё кончилось. Но как только пришла пора говорить о том, что их ожидало за стенами приюта, в горле встал ком, а грудную клетку неприятно сдавило.       — Что случилось дальше? — спокойно спросил парень, видимо теряя терпение в ожидании ответа. — Вы долго добирались до бункера?       — Почти месяц.       Оказавшись на свободе и оставив позади лес вокруг ферм, они устроили привал и попытались разобраться с ручкой. Тогда-то наконец стало ясно, что она была путеводителем, и цифровой код на ней менялся в зависимости от их передвижения. И, так как на кончике ручки, помимо аббревиатуры Минервы, были выгравированы цифры «В06-32», точка назначение и направление стали очевидны. Только одна условность создавала большие проблемы — они не знали местности.       Ожидания увидеть за пределами стен такой же лес, как в их приюте, не оправдались. Всё вокруг казалось фантастичным, будто они попали прямиком в другой мир. А учитывая то, что им уже довелось повидать чудовищных людоедов, возникших будто бы из старых страшных легенд… Они не могли терять бдительность.       Он чувствовал опасность почти всё время, пока их семья шла по тёмному лесу с высоченными гладкоствольными деревьями. Спрятаться здесь было негде и даже укрыться на высоте невозможно, потому что широкие стволы не имели ни одного хилого сучка. На второй день похода ландшафт чуть изменился — лес поредел и росли в нём уже совсем другие деревья, поменьше и поудобнее, с огромными листьями, что своей формой напоминали пальмовые. Тут и произошла первая трагедия.       Они сами не заметили, как оказались в окружении пяти гигантских тварей. Причём совершенно не таких, каких видели у ворот. Эти монстры были куда страшнее. Неповоротливые, но оттого не менее опасные людоеды преследовали их методично и упрямо. Паника и прилив адреналина помогли его семье оторваться от погони и выйти из окружения, но как только они останавливались, чтобы хоть немного перевести дух, снова слышали сотрясающий землю гул. Даже если людоеды оставались далеко позади, они продолжали преследование. Пожалуй, скрываться целыми сутками было даже страшнее, чем попасть в когти сразу и не иметь ни единой надежды на спасение. Они бежали изо всех сил и вот, казалось ещё немного и вот оно, безопасное место, как вдруг ужас вновь подкрадывался к ним. И так снова и снова, все два дня пути.       «Это настоящая пытка», — думал он, карабкаясь на самое высокое дерево у подножья скал — их единственный шанс спастись от преследования.       План был прост — забраться на самый верх, чтобы найти способ перелезть на скалы или же оценить обстановку вокруг и выбрать наилучший путь. Немного времени и пара верёвок — вот и всё, на что можно было рассчитывать. Жак карабкался чуть впереди, первым перебрался на выступ, подал ему руку и потащил за собой, а затем закрепил верёвку, на которой можно было поднять остальных.       Время утекало сквозь пальцы, пока те, кто хорошо лазил по деревьям, добирались своим ходом, а младшие поднимались с помощью обвязанной вокруг живота верёвки. Чёрт, как же сильно у него тогда тряслись руки и ноги. Не нужно было слышать гул, чтобы понять, что людоеды совсем близко — он прекрасно отслеживал их приближение по тому, как колыхались кроны задеваемых ими деревьев.       — Быстрее! — кричал Джоуэл, сильнее налегая на верёвку. — Тяни! Тяни!       И они тянули изо всех сил, обливаясь потом, а затем подсаживали прибывших повыше, к месту, где уступ был шире, и где могло поместиться больше людей.       А людоеды приближались.       Все почувствовали неладное в тот момент, когда поднимали обмякшую и захлёбывающуюся воплями Энни, но никто особо не стал разбираться в причинах плача — малыши были напуганы и плакали от страха уже который день. И только когда Энни бросилась к Герде, вцепилась в её ноги и завопила ещё громче, а сброшенную вниз верёвку так никто и не подобрал, все поняли, что случилось. И первым это понял Джоуэл.       — Кэт… — прохрипел он и подошёл к краю настолько близко, что оступился бы, если б Лукас и Жак не успели вцепиться в него.       А затем он разрыдался. Самый старший и сильный из них, уже почти взрослый парень, кричал так отчаянно, что хотелось прямо сейчас спрыгнуть со скал, лишь бы этот кошмар скорее кончился, а сердце не разрывалось от осознания: они только что потеряли троих.       Кэт, Эрика и Майк. Старшая сестра, которой через несколько дней должно было исполниться пятнадцать, и двое самых младшеньких, с которыми она сидела, когда те не могли успокоиться, и несла на своих плечах, когда их ноги больше не могли идти. Теперь их больше не было, а для всех, кто спасся, смерть навсегда перестала быть чем-то эфемерным и невозможным. И отныне он ощущал очень ярко — смерть всегда рядом, прямо за спиной. Не только там, где колонии людоедов, но и в высоте, и в лютом холоде, в пустой миске и пустой бутыли, в которой когда-то была вода. Природа могла быть опасна не меньше, чем чудища.       На следующее утро они не досчитались Джоуэла. Вечером он сидел среди них, но даже не притронулся к еде и, пока все делили последние остатки заготовленной провизии, только глядел в огонь. Педро сказал, что проснувшись посреди ночи, видел, как брат ходил во сне.       Он не хотел думать, где мог потеряться человек на уступе высоченной скалы, но ответ напрашивался сам собой.       Все последующие дни он помнил смутно. Каждый из них напоминал предыдущие и состоял из попыток выжить и найти еду, с которой были большие проблемы. Прокормить семнадцать человек оказалось той ещё задачей, и даже находчивый мастер на все руки Николя с его капканами, самодельным хлипким луком и стрелами не мог накормить их досыта, а разведённый Вивианой огонь не мог согреть так, как мягкие постели и очаг в их родном доме.       Он прервал рассказ, почувствовав, что нужно хотя бы немного отвлечься от воспоминаний подробностей тех мрачных дней. Обернулся к Циклопу и ухмыльнулся:       — Готов поспорить, ты до сих пор даже не догадывался, что пламя, у которого ты сидишь, бережёт от диких людоедов лучше любого огнестрела. Оказалось, эти твари боятся приближаться к огню. Ещё нужно бросать в костёр побольше сырой зелени, чтобы дымило посильнее и мешало всякой швали тебя унюхать. Так за время долгого, изнурительного, но безопасного пути нам удалось дойти до бункера и больше никого не потерять. Хотя Энни доставила проблем — с голодухи втихаря наглоталась каких-то ягод и отравилась. Еле её откачали уже в бункере. Ещё Джон повредил ногу, когда спускался с дерева и, оказалось, переломал. Мы с Лукасом по очереди несли его через пустыню. Повезло, что Сиана потом всех подлатала. Когда все поправились, она рассказала нам обо всём, что знала, и про этот чёртов пруд тоже. Найти безопасное место в мире, где чуть ли не каждая тварь хочет тебя сожрать — та ещё задачка, конечно, никто пока что особо не горел желанием куда-то идти. И всё же эти мысли о свободном мире людей, а, как утверждала Сиана, на пруду был спрятан путь туда, не давали покоя. На всеобщем совете мы решили, что нам таки нужно отправиться к пруду, но не сейчас, а чуть позже, когда лучше подготовимся к тому, что ждёт нас на дороге. Без спешки мы начали тренироваться. На это ушло ещё два года.       Он больше не мог говорить. Пожалуй, впервые приходилось кому-то рассказывать о том, что случилось, собирая ошмётки счастливых и болезненных воспоминаний в цельное полотно. Удивительно, что это не вызвало приступа, но, может, всё ещё впереди.       — Вы обманули, — вдруг заявил Циклоп. — Побег был лёгким только в самом начале, но то, что случилось после... Это ужасно. И тяжело.       Было сложно судить о его чувствах по выражению ничуть не изменившегося лица, но что-то подсказывало, что парнишка немного смягчился, ослабил броню из холодности и злобы.       — Знаешь, что меня удивило? На вас не было ни царапины в нашу первую встречу, и выглядели вы весьма откормленными для тех, кто должен был прятаться по лесам. Как вы смогли так быстро добраться до бункера?       Циклоп одарил его долгим взглядом, а затем дёрнул плечами:       — Нам просто повезло. Сейчас вам будет сложно поверить в то, что я скажу, но, когда уже почти всё для нас было кончено, к нам пришла подмога.       — Кто?       — Людоеды. Не те, что глупые, а другие.       В один момент ему показалось, что это какой-то жестокий розыгрыш, но Циклоп говорил серьёзно, и, насколько он мог судить, не был шутником по натуре.       — Я понял, — пришлось ответить. — Которые умные. И они вас не съели. Даже пальцем не тронули?       Парень вздохнул и снова уставился в огонь:       — Они очень помогли нам. Я и Эмма… мы могли умереть, если бы Сонджу и Музика не нашли нас и нашу семью. Они проводили всех нас до самого края леса к Великой пустоши и научили всему, что нам было нужно для выживания. Я благодарен им за это, — он вдруг резко поднял голову и слегка усмехнулся. — А вы решили, что мы особенные? Нет. Хотя мама и называла нас самыми умными в истории приюта, я не думаю, что мы как-то отличаемся от других детей. Просто нам повезло встретить тех, кто смог помочь. Это была удача, только и всего. Я сочувствую, что вам пришлось так рано увидеть смерть близких просто потому, что вам не повезло.       «Рано?» — растерянно подумал он, припоминая, что сам Циклоп видел смерть человека в шесть лет.       — Мне было четырнадцать, — рассеянно проговорил он, не зная, что ещё тут можно сказать.       В его голову вдруг пришла та самая мысль, которую он старательно избегал все эти проведённые с двумя детьми дни, но от которой оказалось невыносимо сложно отвернуться теперь: «Они были похожи». В чём-то больше, в чём-то меньше, но и Циклоп, и Антенна напоминали противоположные грани его собственной личности. Он тоже надеялся и тоже злился. Хотел спасти других и обрекал их на смерть. Боролся до последнего, пока трясина не затянулась вокруг до такой степени, что сил на сопротивление больше не осталось. Ему не повезло. Не повезло, что рядом с ним не было кого-то, кто мог бы подать ему руку и снова вытащить на поверхность. Помочь ощутить под ногами надёжную, твёрдую почву. Он сам был опорой себе и другим. И вот, к чему это привело.       «А ведь всё могло быть иначе», — подумал он. — «Правда могло бы, не будь я слаб и беспомощен».       Но он понимал, что требовал от себя слишком многого. Тогда он был всего лишь ребёнком. Совсем как эти дети.       «Ты можешь выбирать, как тебе жить и ради чего», — едва слышно прошептали на ухо.       Циклоп свой выбор сделал. А что насчёт него?       — Ты не голоден? В последний раз ел вчера, верно ведь? — он снял остатки рыбы с вертела и протянул их парнишке. — Держи.       Ему впервые довелось увидеть, как узкий, неприкрытый чёлкой глаз Циклопа распахнулся в изумлении. Парнишка не торопился принимать пожалованную часть ужина, зато быстро вернулся к хмурой подозрительности.       — Ешь, — настоял он и сам сунул рыбу в его руки, — тебе понадобятся силы для завтрашней дороги. Отступим чуть дальше, чтобы наверняка сбросить хвост, а затем развернёмся и пойдём обратно. Следующим вечером мы отправляемся к Золотистому пруду. Я помогу тебе вернуть Антенну домой.