Обещанный Неверленд: Новый рассвет

      У мельницы был подвал. Узкая винтовая лестница уходила глубоко под землю, и, проходя по ступеням, казалось, будто спускаешься на дно колодца. Прохладный, тяжёлый от сырости, воздух мешал вдохнуть полной грудью. Единственным источником света были керосиновые лампы, подвешенные к крюкам на округлых стенах. Оливер шёл впереди, Виолетта сзади.       — Прости, если испугали, — проговорил Оливер, как только они покинули комнату для собраний. — Некоторые ребята бывают резковаты. Змея и Пау… Пантера — я не прошу тебя не винить их, но… в общем лучше не оспаривай то, что они говорят. Грызня с ними не приведёт ни к чему. Верно, Буря?       — Верно, — подтвердила Виолетта. — С некоторыми надо говорить осторожно. Особенно с Пантерой, мне-то уж можешь поверить. Как-никак, а мы с ней подруги.       Эмма не нуждалась в их объяснениях. Пусть иногда она вела себя опрометчиво глупо, прямо как сегодня, но чего у неё не отнять так это интуитивного понимания других людей. Она уже примерно представляла, как может повести себя каждый из участников отряда сопротивления, и от кого следует пока держаться на расстоянии.              — Я не в обиде и не боюсь, — добродушно ответила она, и Оливер кивнул.       — Это хорошо. Ещё немного. Мы почти пришли.       Стоило ему сказать это, и волнение снова забурлило в крови. Нет уж, на этот раз пусть рассказывают заранее, к чему ей следует готовиться перед встречей с очередным новым человеком.       — Ваш отец, — вкрадчиво заговорила Эмма, — кто он такой?       «Господин Минерва», — на секунду вспыхнуло в мыслях, но тут же погасло. Нет, она уже не верила, что это может быть он.       Услышав вопрос, Оливер тихо засмеялся:       — Ну, отец это… отец. Не родной, разумеется, а так… — он запнулся на слове и будто задумался, — он скорее как «мама». Это он собрал нас здесь, обо всех позаботился и всему научил. О том, что происходит в этом месте, и о мире за пределами купола мы тоже узнали от него.       — Волноваться не о чем, — сказала Виолетта, и по её голосу Эмма поняла, что она улыбается. — Не сомневаюсь, что вы с ним быстро поладите.       Так и хотелось спросить: «Откуда такая уверенность?», но Эмма не успела задать вопрос. Лестница кончилась. Они уже пришли.       Ступени привели в маленькое тёмное помещение с низким каменным потолком и полом из крупных гладких плит. И снова закрытая дверь, но не такая, как двери наверху — намного больше и толще, тяжёлый деревянный заслон. Оливер потянул за железное кольцо, чтобы открыть её. Яркий свет ударил в глаза, когда Эмма подняла голову, пытаясь взглянуть поверх плеча Оливера. Подвал? Она представляла его иначе, ожидая увидеть каменную каморку, где будет мрачно и сыро как в подземелье, а вовсе не просторный и светлый зал, в два раза больше виденной ею ранее комнаты собраний. И всё же подвал выглядел именно так: круглая комната с высокими потолками и обитыми деревянными панелями стенами, с множеством стеллажей, расставленных несколькими рядами на одной стороне полукруга, а напротив них металлические шкафы со стеклянными дверцами. За стеклом проглядывались полки с баночками и бутылочками. Рядом со шкафами стоял низкий длинный стол с самыми разными сверкающими колбочками и сосудами, а под столешницей жались друг к другу закрытые стальные ящики. Если левая половина зала напоминала библиотеку, то правая наталкивала на мысли о колдуньях с их котлами для варки зелий. Но здесь было ещё кое-что. Эмма не сразу обратила внимание на то, что круглая комната делилась не на две равные части: справа, там где находился уголок алхимии, возвышалась стена, а за ней скрывалась ещё одна небольшая комната. Помещение внутри другого помещения?       Оливер прошёл мимо столов и стеллажей с книгами до самого конца зала прямо к дверям отдельной комнаты и решительно распахнул их. Эмма проглотила ком в горле, чуть выглядывая из-за спины командира. Здесь, внутри комнаты, было заметно темнее, чем в хорошо освещённом десятками ламп зале, но керосиновая лампа на столе всё же горела достаточно ярко, чтобы можно было разглядеть обстановку. Совершенно ничего особенного: стол в середине, пара стульев, высокая тумба у стены с парой полок, а на полу большой кованый сундук да десятки деревянных ящиков из которых выглядывали металлические детали огнестрельного оружия.       — Отец, — Оливер шагнул вперёд.       Мужчина, которого все здесь звали Отцом, сидел за столом, едва заметный в полутьме комнаты. Сгорбленная над бумагами и книгами фигура скрывалась в бледно красноватых складках старого плаща, который когда-то давно был ярко-багровым, но сильно выцвел за прошедшие годы. Незнакомец оторвался от своего занятия и поднял голову на вошедших. Шрам. Первым, что бросилось Эмме в глаза, оказалась страшная рана от линии челюсти и до самого лба. Три длинных глубоких шрама пятнами тянулись по щёке и правому глазу, рассекая густую бровь. Из-за медлительности движений Отец казался очень уставшим, а его каштаново-красноватые волосы сильно лохматились, будто их давно не причёсывали.       — Вы уже пришли? Славно, — сказал он немного монотонно, но оттого успокаивающе, а затем внимательно посмотрел на Оливера и стоящую позади Виолетту. — А где..?       «Меня не видно», — поняла Эмма и поспешила выйти из окружения возвышающихся над ней старших ребят.       Мужчина выпрямился на стуле, окинул её быстрым оценивающим взглядом и вдруг слегка нахмурился, но заговорил совершенно спокойно.       — Хм, ты младше, чем я представлял по рассказу Бури. Как тебя зовут, мальчик?       — Эмма, — ответила она терпеливо. Неужели и правда как Виолетта похожа на мальчишку?       Мужчина неловко улыбнулся:       — Ох, так ты девочка. Прости старика, немного ошибся.       — Угу. Бывает, — угрюмо протянула Виолетта.       Отец резко перевёл взгляд на ребят, будто только сейчас вспомнил, что они тоже находятся тут:       — Тигр, Буря, оставьте нас наедине ненадолго. Подождите за дверью или можете пока пойти к остальным, если у вас есть дела.       К удивлению, никто не сказал ни единого слова: и Оливер, и Виолетта без вопросов послушно вышли из комнаты и закрыли за собой дверь. Отец с улыбкой обратился к Эмме, указывая рукой на один из стоящих у стола стульев.       — Не волнуйся и не стой там, как солдатик. Присаживайся, пожалуйста.       Пока Эмма, пытаясь сохранять спокойствие, направлялась к стулу, мужчина поднялся из-за стола. Отец оказался высоким человеком, ростом почти как Мистер. А ещё у него не было одной руки. Эмма поняла это только когда увидела, как он потянулся к трости, что лежала на одном из ящиков с оружием. Опираясь на неё и прихрамывая, Отец прошёл к тумбе, а затем открыл скрипучую дверцу и достал чайник.       — Ещё тёплый. Хорошо, — тихо проговорил он, вероятно разговаривая сам с собой, а затем повернул голову. Взгляд Эммы встретился с его взглядом, и она вдруг подумала, что глаза у отца карие, совсем как у Оливера. — Эмма из Благодатного дома, да? Милое имя.       Придерживая ручку чайника двумя пальцами, а остальными обхватывая набалдашник трости, Отец вернулся к столу, а затем собрал расставленные то тут то там чашки и выбрал две из них.       — Узнаю этот плащ, — вдруг сказал он глухо. — Когда-то у меня был такой же. Буря не ошиблась: ты и правда с поверхности. Наверное, тебе пришлось нелегко по пути сюда? Всё же это место слишком далеко от бункера, тем более для ребёнка. Но не беспокойся, — он с добротой улыбнулся ей. — Теперь, когда ты здесь, с нами, всё будет хорошо.       Эмма слабо улыбнулась в ответ, задумавшись над тем, что только что услышала. Её плащ. Отец сказал, что у него был такой же? И поэтому он уверен, что она пришла с поверхности, из бункера? Мысли невольно устремились к догадке: а что если этот человек связан с Мистером? На стене бункера было много имён; может ли случиться так, что за одним из них скрывается личность Отца? Неужели! Только… сам Мистер с абсолютной уверенностью называл себя единственных выжившим. Кому как не ему лучше знать об этом? Если бы осталась надежда, что хотя бы кто-нибудь из его товарищей ещё жив, Мистер бы не стал таким несчастным и нездоровым. Значит, она ошибается. Скорее всего, этот человек один из «безродных» детей или же из числа воспитанников Великой долины, а плащ… просто он видел и, может быть, даже носил такой раньше, когда семья Мистера приходила сюда.       Тем временем комната наполнилась тонким ароматом сухих трав. Отец разложил по две ложки чая в обе кружки и потянулся к чайнику. Внешне мужчина казался совершенно спокойным, только его единственная, облачённая в чёрную перчатку, рука сильно дрожала, но как будто не от волнения, а от перенапряжения. Эмма не знала какого это, иметь только одну руку и постоянно опираться ею на трость. Подумав, что Отцу всё же нужна помощь, она вскочила на ноги и живо устремилась к нему:       — Давайте помогу, мистер... Э-э..?       Отец развернулся, отводя чайник в сторону, так что и не дотянуться.       — Ох, прошу прощения, я забыл представиться. Моё имя Лукас, хотя «Отец» уже стало привычнее. Можешь звать меня, как тебе удобнее.       Сердце замерло. Эмма во все глаза уставилась на этого человека. Лукас... Это имя она уже видела. Нет, слышала! Когда Рэй читал нацарапанные на стене имена, оно было среди них! И эта перчатка на левой руке! Такая же! Это он, точно он. Товарищ Мистера. Живой…       — Лукас, вы… вы же из Славного колокола, верно?       Глаза Отца распахнулись. Чайник в руке дрогнул, дымящаяся вода пролилась на стол. От испуга Эмма растерялась и чуть не вскрикнула, но Лукас мигом опустил чайник, ловко схватил тряпку, висящую на спинке ближайшего стула, и бросил на лужицу. Плотная ткань темнела, впитывая в себя кипяток, а Эмма ощущала тяжесть взгляда нового знакомого. Лукас смотрел на неё то открывая, то закрывая рот, не в состоянии подобрать слов.       — Я всё-таки помогу вам, — нарушив молчание, она решительно потянулась к оставленному без внимания чайнику и пододвинула к себе чашки.       С разливанием напитков Эмма всегда справлялась резво. Ловкие руки беспрекословно слушались и никогда не подводили, но сейчас она специально никуда не спешила, медленно наклоняла чайник над каждой кружкой, чтобы дать Лукасу больше времени. Узнать, что появился кто-то, кто может рассказать о близком, но давно утерянном человеке, передать хоть какую-то весточку из прошлого, должно быть очень волнительно. Если бы кто-нибудь вдруг сказал ей, что совсем недавно мог видеть Нормана и даже жить с ним в одном месте, она бы тоже не смогла связать слов.       — Я… с самого начала подумал… как только увидел твоё снаряжение, — медленно проговорил Лукас, запинаясь, — но побоялся спросить, ведь прошло столько лет… В точке «В 06-32», жил ли там кто-то кроме тебя?       — Да, — тихо ответила Эмма и не смогла сдержать улыбки. — Он жив.       Лукас пошатнулся, тяжело и шумно дыша опустил голову, а затем… разрыдался. Эмма ещё ни разу не видела, как плачут взрослые люди, как плачут от счастья, и у неё защемило сердце. Она не могла перестать улыбаться и чувствовала, что её собственные глаза тоже наполнились слезами радости.       — О Боже… Он… Он выжил. Он всё ещё жив. Господи… — Лукас вытер лицо краем плаща, а затем вдруг поднял голову и, глядя на Эмму, улыбнулся широкой и по настоящему светлой улыбкой. Она не успела опомниться, как оказалась в крепких объятиях. — Спасибо, спасибо тебе, — кивнув, он быстро ослабил хватку и легонько похлопал её по плечам, а затем сразу же отстранился, возвращаясь к столу. Его походка и движения в один миг изменились, стали твёрже и живее. — Как же давно я не слышал таких хороших новостей! Нам тем более нужно отметить знакомство. Ха! Не могу поверить… — Лукас взял чашку и опустился на свой стул, а увидев, что Эмма так и продолжает, как истукан, стоять посреди комнаты с глупой улыбкой, рассмеялся.       — Присаживайся! Вторая чашка для тебя. Надеюсь, ты любишь чай.       — Люблю, — Эмма чуть ли не запрыгнула на стул. Давно никто так не радовался благодаря ей. Она уже и забыла, как сильно её вдохновляло чужое счастье.       — Раз ты знаешь, кто я, значит Ю…       — Постойте! — она неловко оборвала Лукаса.— Эм… можете, пожалуйста, не называть его по имени.       Лукас удивлённо усмехнулся:       — Ладно. Но почему?       — Ох, ну… — Эмма рассеянно почесала затылок, пытаясь придумать, как объяснить получше, — прозвучит странно, но ваш друг ни разу не представился по имени. Это… у нас такая игра. Он сказал, что скажет как его зовут, когда мы…       — Хорошо, кажется я понял, — Лукас небрежно махнул рукой и снова засмеялся. — Игра… ну надо же. А это вполне в его стиле. Выходит, он всё такой же выдумщик, как и прежде.       Эмма неловко засмеялась, и вся её радость вдруг растворилась, как сахар в горячей воде. Ответа не требовалось, но она всё равно поспешила приложить губы к ободку чашки и сделала вид, что сосредоточена исключительно на своём чае, чтобы у неё больше ничего не спросили. Лукас так обрадовался тому, что его друг жив, но осталось кое-что, о чём он пока не догадывался: прошло слишком много времени, и теперь Мистер, о котором говорил Лукас, и Мистер, которого знала Эмма — два абсолютно разных человека. Его близкий друг больше не тот, кем был когда-то, но Лукас об этом пока не знал. А Эмма не знала, когда и как будет лучше сказать правду. Стоит ли вообще говорить об этом?       — И как он отреагировал на то, что в бункер пришли другие дети?       Эмма подавила тяжкий вздох. Надежды не оправдались: Лукас начал задавать вопросы. Нужно искать ответы и быстро.       — Ну он… очень удивился, — ответила она, выдавливая улыбку.       — Думаю, ваш приход его обрадовал, — весело сказал Лукас. — Он, знаешь ли, не из тех, кто любит одиночество. Душе компании нужна компания, — он сделал пару глотков чая, и взгляд его вдруг стал серьёзным. — Ты не устала? Может, попросить Бурю отвести тебя в комнату?       — Не стоит, — она отрицательно встряхнула головой. Возможно, всё-таки следовало немного приврать, чтобы избежать не очень удобных разговоров о Мистере, но Эмма не хотела никого обманывать. — Когда мы шли сюда, я почти не отдыхала, и мой режим сна сбился. Я нисколечки не хочу спать, — однако чутьё подсказывало, что Лукас не случайно заговорил об этом, и взгляд Эммы скользнул по столу в поисках причины, натыкаясь на раскрытые книги и листы бумаги с чертежами. — Но если вы заняты…       Лукас оглядел разложенные перед собой книги и закрыл ту, что лежала ближе всех:       — Дела подождут. Сегодня у меня драгоценный гость и повод для радости, а потому давай просто устроим чаепитие.       «Чаепитие…» От воспоминаний об одном из них стало жутко. Когда Эмма впервые увидела Мистера за столом с расставленным по краям чайным сервизом, это не вызвало в ней такой печали и страха, как сейчас. Только теперь она в полной мере понимала то, что увидела тогда.       — В бункере мы нашли коробку с печеньем, — тихо проговорила она.       — Правда? — Лукас беззаботно пожал плечами. — Это та самая, которую мы оставили для следующих беглецов, которые придут после нашего ухода. Получается, он всё это время хранил его… Вот же бестолочь! Мог бы и сам съесть, сразу как вернулся.       Лукас снова рассмеялся, а Эмма набралась решимости.       — Чаепития были чем-то особенным для вашей семьи, ведь так?       — Да, — мечтательно протянул Лукас. — Но ты не подумай, я рад, что твоя семья смогла попробовать это печенье. Для того его там и оставили. И Дина бы тоже была рада...       «Сейчас самое время! Нужно сказать ему», — подумала Эмма, не в силах оторвать взгляд от кип бумаг. В конце-концов, она тяжко вздохнула и опустила чашку на стол. Не сегодня. Он обязательно узнает об этом, но только тогда, когда спросит сам. Может, ей и вовсе не придётся ничего рассказывать, если Мистер собственной персоной заявится в Пруд. Он ведь придёт сюда, правда? И Рэй вместе с ним или без него. Рэй то уж точно не оставит всё вот так. Наверное, он уже прямо сейчас пытается пробраться сюда, чтобы помочь. Ей хотелось верить, что он сдержит своё обещание и на этот раз не сдастся. Рэй…       — Ты же сбежала с семьёй, верно? — спросил Лукас с плохо скрываемой осторожностью, будто готовясь вот-вот начать говорить слова утешения. — Извини, мне не хотелось расспрашивать о таком сегодня, когда тебе и без того было тяжело…       Вот как. Он побоялся, что она могла пережить смерть родных, поэтому не расспрашивал о побеге из приюта или дороге к бункеру? Лукас не хотел ранить её ещё больше после того, что она увидела сегодня?       Эмма с благодарностью улыбнулась ему:       — Не извиняйтесь, всё хорошо. Я и правда пришла в бункер вместе со своей семьёй, и они все живы и здоровы. Нас намного меньше, чем было вас, но всё же. И к Пруду я пришла не одна, а с моим другом и под присмотром вашего брата. Позже нас разделили, но я думаю, нет, я уверена, что с ними всё в порядке. Я рада что вы живы, Лукас. И он тоже будет рад узнать. Он ведь считает, что вы погибли...       По тому как быстро помрачнело выражение его лица, Эмма поняла, что оступилась. Всё-таки затронула то, о чём говорить не следовало.       — Так бы и было, — Лукас всё же нашёл силы ответить, а затем его взгляд вдруг метнулся к одной из полок на стене. Там, в тёмном уголке стояла маленькая белая ваза с сухими цветами, а рядом с ней что-то маленькое, похожее на чёрную коробочку или шкатулку. — Я единственный, кто выжил здесь.       — Но как вы смогли?       — Меня спасло чудо, — Лукас опустил чашку на стол, взгляд его стал задумчивым. Он снова посмотрел на шкатулку, но сразу же отвернулся.       — Понятно, — неловко сказала Эмма. — Вы можете не рассказывать, если это больно.       — Ну уж нет, — сказал Лукас резко, как ещё ни разу не говорил за всю их встречу. — Тебе не следует жалеть меня, девочка. Я больше не оглядываюсь на своё прошлое. К тому же, у тебя наверняка есть вопросы ко мне, — он вдруг умолк. — Когда мне передали, что на Угодьях появился человек с поверхности, я рассчитывал увидеть кого-то постарше. Потому скажи, как лучше с тобой говорить: как с ребёнком, которым ты ещё являешься, или как со взрослым человеком?       Эмма не сомневалась ни секунды:       — Расскажите всё так, как это было.       Лукас одарил её внимательным взглядом. Он сомневался.       — Хорошо. Но если тебя что-то смутит или испугает, говори сразу. Не хочу, чтобы кому-то из-за меня снились кошмары, — он отодвинул в сторону чашку и опустил голову, склонившись над столом. — В том, как мы попали сюда нет чего-то особенного, думаю, наши с тобой пути мало отличались, а если и отличались — исход один: я, как и ты, оказался здесь, на Угодьях. Я пришёл сюда не один — стражи пруда поймали нас всех. Нас было пятнадцать, но… это уже не имеет значения, — Лукас вдруг оторвал взгляд от стола, его единственная рука сжалась в кулак. — В первую очередь тебя интересует то, как я выжил, верно? Значит, об этом и поговорим, а об остальном… расскажу позже если потребуется. Хорошо?       Подумав, что сейчас совсем не время спорить, Эмма решительно кивнула. В глазах Лукаса вспыхнули огни тёмной ярости, не такие яркие, как у Оливера или ребят, но и не совсем незаметные. Да, Лукас не оглядывался на прошлое, иначе бы стал таким же, как Мистер, но он помнил ничуть не хуже него, и ему всё ещё было больно. Эмма заставила себя прямо сейчас сосредоточиться только на вопросе о том, как именно Лукас смог прожить целых тринадцать лет в таком ужасном и опасном месте. Он прав, остальное не так важно по сравнению с этим.       Лукас последовательно, но без подробностей, рассказал о последней битве его товарищей с охотниками. Сердце похолодело, когда Эмма узнала, что всех их убил только один — демон в шляпе. Тот самый, с которым ей пришлось столкнуться лицом к лицу в первый же день охоты. К тому времени как Лукас добрался до момента, где он и Мистер остались последними выжившими, в голове Эммы ярко вспыхнули упрёки Виолетты. Тогда они казались гневными, полными ярости, но сейчас Эмма слышала в них только страх. Виолетта не злилась, она боялась.       — Вы сказали, что на Угодьях кроме вас были и другие дети с клеймом, — заговорила Эмма. — Чудовища должны были знать о них, и тот, что в шляпе, эрцгерцог Льюис, тоже. Тогда почему он один охотился именно на вас? Почему не искал других детей с клеймом, как остальные охотники?       — Дело не в клейме, — ответил Лукас. — В отличии от остальных охотников, Эрцгерцог не просто любит убивать. Он ценит не убийство, а битву. Выслеживание, нападение и сражение с тем, кто сопротивляется ему — вот чего так жаждет этот людоед. Ему не нужна жертва, ему нужен смелый противник, готовый бросить вызов и сражаться не на жизнь, а на смерть.       «Ты показала сопротивление!»       «Он был совсем рядом. Самый худший из них!»       «В следующий раз не убегай. Начни охоту на меня…»       — Вы проиграли свою последнюю битву с ним, — проговорила Эмма.       — Да. Проиграли, — ответил Лукас, мысленно пытаясь отгородиться от всплывающих перед глазами окровавленных тел. — Только он один убежал. Я сказал ему гнать что есть духу к проходу на поверхность, чтобы хоть кто-то из нас остался в живых. Хотя бы кто-то должен был выжить, иначе бы всё, через что мы прошли и что пережили, всё, чем пришлось пожертвовать, потеряло свой смысл. Он послушался в самый последний момент, когда Эрцгерцог напал на меня. Тогда у меня осталась при себе только одна граната. Я увернулся, и его когти только зацепили моё лицо, но он сориентировался мгновенно и тут же отсёк мне руку, а я бросил гранату. Это помогло выиграть немного времени: людоеды чувствительны к шуму, почти так же как люди, и его оглушило взрывом, а я попытался сбежать. Не к воротам, а в сторону леса. Я бы ни за что не смог уйти далеко, и понимал, что даже моя отчаянная попытка спастись в последний момент, не имеет особого смысла. Раны были слишком тяжёлыми, я истекал кровью и выл от боли. Говоря проще, делал всё, чего делать не стоит, когда хочешь, чтобы тебя не нашли. В конце концов ноги больше не смогли нести меня.       Он вспомнил самый страшный день в своей жизни. Вспомнил, как упал в кустах, упираясь в землю оставшейся рукой, с тяжким трудом смог доползти до ближайшего расплывающегося силуэта дерева и прислониться к стволу. Тело отяжелело и перестало откликаться на приказы — Лукас больше не двигался. Глаза уже почти ничего не видели, а кровь продолжала выливаться из обрубка на месте потерянной руки. Он знал, что умирает, но ничего не мог с этим поделать. Когда глаза перестали открываться, разум затуманился окончательно, и ему вдруг показалось, что кто-то протянул к нему руки, коснулся плеч. Прикосновение было таким знакомым. Он поднял голову, чтобы убедиться, и увидел её. Это была мама Джейн. Лукас понял это по светлым волосам цвета сухой травы. Мама будто бы подхватила его на руки, как когда-то, когда он был ещё совсем крохой, а затем его окутал сон. Больше он ничего не помнил.       — Я очнулся здесь, — он небрежно обвёл рукой комнату. — В этом зале прямо под мельницей. Сперва не поверил, что жив. Думал, меня забросило в потусторонний мир. Тогда, тринадцать лет назад, в этом подвале всё выглядело иначе. На каменном полу лежали только стопки книжек, пара ящиков и горка посуды. Это то, что я увидел сперва, а потом ещё заметил чей-то матрас.       Рука, а точнее то, что от неё осталось, была перемотана тканью. Голову сжимала повязка, закрывающая правый глаз и часть лица. После пробуждения он очень плохо ориентировался в окружении, но глухота от взрыва гранаты прошла — острота слуха вернулась. Любое, даже самое маленькое, движение обрывалось вспышкой боли, и Лукас старался не шевелиться. Он лежал, пялясь в деревянный потолок, и то погружался в беспокойную дрёму, то просыпался, в очередной раз находя себя в одиночестве посреди тихого зала. Так продолжалось до тех пор пока его не разбудил резкий и громкий скрип, а затем он услышал шаги. Кто-то приближался. Лукас не сомневался, что внезапным гостем был тот, кто принёс его сюда, а до этого вырвал из когтей Эрцгерцога. Спаситель возвращался в своë укрытие.       Лукас не строил ожиданий, и понятия не имел, кем был тот отважный человек, но скорая встреча не на шутку взволновала его. Не зная, что делать и куда деваться, он не придумал ничего лучше, чем закрыть глаза и притвориться спящим.       Где-то позади снова раздался скрип, но уже не такой громкий, зато шаги стали отчётливыми, к ним прибавилось тяжёлое дыхание. Человек прошёл в сторону, где лежал матрас, затем к углу с кастрюлями. Железный звон, шаги, шум воды, шаги, и... тишина. Через пару мгновений Лукас услышал, что идут к нему. Ладонь коснулась лба. Это он предвидел, и потому вытерпел, но когда чужие пальцы потянулись к его запястью, чтобы пощупать пульс и обожгли холодом, рука дёрнулась сама. Движение откликнулось болью в плече.       — Ох, — зашипел он.       — Ау!       Чужие пальцы исчезли, что-то рухнуло на пол. Сквозь закрытые веки Лукас различил упавшую на лицо тень и распахнул глаза. Смуглое лицо сразу же исчезло.       — Э-э… — тихо откликнулся голос. Не разобрать женский или мужской.       — Я жив, — произнёс он, через силу шевеля губами.       И тут-то оно появилось снова. На него смотрело лицо с грубыми угловатыми чертами. Глаза чёрные, как два уголька, губы мягкие и большие, кожа цвета горячего шоколада, а волосы совсем светлые, почти белые и кудрявые, собраны в высокий хвост — без сомнений девушка.       Она поднялась на ноги и прошла в самый дальний угол комнаты, где лежало что-то накрытое тёмной тканью. Лукас молча наблюдал за ней. Его спасительница оказалась… довольно высокой и широкой в плечах, с большими руками и ногами. Крепкая дылда — так бы назвал её Юго, если бы увидел. Теперь понятно каким образом она сумела дотащить его тушу до безопасного места. Будь эта девушка такой же хрупкой и тонкой, как Дина, он бы точно остался лежать посреди леса.       Отброшенное покрывало открыло ряд больших стальных ящиков. Покопавшись в одном из них, девушка достала две стеклянные банки и белоснежный свёрток, а затем вернулась к Лукасу и без единого звука коленом вдавила его в пол. Ему показалась, что грудная клетка раскалывается на части.       — Что ты делаешь? — прохрипел он и не успел опомниться, как крепкие пальцы прижали к полу левую руку, полностью обездвиживая тело. — Эй!       Девушка повернула его голову так, чтобы он видел её лицо, и пальцем указала на свой рот. Между рядами белых зубов лежал свёрток. Уже через секунду ткань оказалась во рту Лукаса, а чужая рука заставила плотно сжать челюсти.       — Кха, — запричитал он и вдруг ощутил в отсутствующей руке такую боль, будто его разрезали острым ножом. Бессвязные причитания оборвались разрывающем горло воплем. Девушка снимала повязку с культи, отдирая присохшую марлю, а Лукас мысленно благодарил Бога за то, что она додумалась заткнуть ему рот. Иначе он бы точно откусил себе язык.       Девушка покрыла обрубок мазью и наложила новую повязку, тоже самое проделала с головой, а потом отошла к железным мискам, чтобы позже вернуться с порцией мутного бульона. И если с перевязками эта девчонка справлялась как мастер, то готовила отвратительно, но Лукас съел всё без остатка. На следующий день всё повторилась по новой.       — Она спасла меня, — сказал он и невольно улыбнулся. — Я понял это почти сразу, хотя думал, что после встречи с Гюнтером уже никогда не смогу так просто довериться чужому человеку. Впрочем, не то чтобы у меня был выбор. Я так ослаб, что даже подняться не мог, а тело никак не привыкало к тому, что теперь у меня только одна рука. Это была самая трудная часть восстановления — принять, что отныне я не удержу автомат, а если и удержу, стрелять больше не смогу. Первое время с одной рукой я даже одеться сам не мог. Так что если бы не она…       Ему не нужен был календарь, чтобы понимать насколько медленно он приходит в норму. Время текло незаметно, но каждый новый день напоминал предыдущий. Сперва сил хватало только на то, чтобы переворачиваться с одного бока на другой, затем Лукас наловчился передвигаться ползком от кровати до кадки с водой и обратно. Девушка жила с ним в одной комнате, ютилась на матрасе в противоположном углу. Она часто уходила и долго отсутствовала, а возвращаясь каждый раз приносила ведро с водой или мешок с продуктами, скляночки с мазью или бесполезные, но симпатичные букетики из сухих трав, которые, похоже, коллекционировала. В зале не было окон или часов, и Лукас не мог понять, когда наступала ночь, а когда день, но со временем определил, что, должно быть, девушка выходила наружу с утра и возвращалась ближе к вечеру. А ещё их жилище находилось где-то под землёй, потому что, когда он, наконец, смог стойко стоять на ногах и прошёл к выходу из комнаты, увидел за дверью лестницу наверх. На площадке перед лестницей было влажно и холодно, как на дне колодца.       Лукас довольно быстро понял, что его спасительница, а отныне ещё и единственный человек, с которым он мог общаться, оказалась немой. Кроме того, немного понаблюдав за ней, Лукас пришёл к выводу, что она была такой не всегда. Девушка резво читала книжки из сваленной у стены горы и отлично понимала каждое его слово: со слухом у неё всё было в порядке. Он почти не сомневался, что когда-то, может, даже не слишком давно, она могла разговаривать как все люди. Одним вечером за первым ужином, который он смог приготовить после ранения, Лукас спросил её об этом. Она неопределённо качнула головой и руками изобразила пасть людоеда.       — Как звали вашу спасительницу? — спросила Эмма.       — У неё не было имени, — сказал Лукас. — Я не увидел клейма Долины, только небольшой странный орнамент на бедре. В общем, если бы она и могла говорить, даже тогда не сказала бы, как её называли родители или те, кто вырастил. Поэтому я дал ей новое имя. Перечислил парочку тех, что мне нравились, и она выбрала моё любимое. С тех пор я звал её Элиза.       Элиза любила читать и собирать вещи, которые казались ей красивыми. Одним вечером, когда он уже лежал в полудрёме, ему вдруг почудилось, что он отчётливо слышит знакомую мелодию. Казалось, это был сон, но Лукас осознавал, что ещё не спит. Тогда он открыл глаза и, осмотрев потемневшую комнату, заметил Элизу в свете керосиновой лампы. Она сидела на своей постели с коробочкой в руках, и, приглядевшись, он узнал в этой вещице музыкальную шкатулку. Это была шкатулка Дины. Он и думать о ней забыл. Ни разу не задался вопросом, что Дина сделала с ней перед тем как они отправлялись на последнюю битву с Эрцгерцогом. Оказалось, сестра оставила её в том доме, где их семья провела свои последние дни. Шкатулка вместе с ключиком лежала на столе или на прикроватной тумбе, а, может быть, на камине. Тогда он понял: «Дина не надеялась, что у нас получится спастись и нарочно не взяла шкатулку с собой, а оставила для кого-то, кто найдёт её в нашем доме. Чтобы тоже мог послушать эту мелодию». Это было похоже на неё. Следом за Диной вспомнился Юго. С тех пор, как все они сбежали из приюта, Лукас почти не воспринимал своих друзей по-отдельности, и там, где речь заходила о Дине, в мыслях тут же возникал Юго, и наоборот, как будто они находились в одной связке ключей. Впервые, за мучительно долгие месяцы выздоровления, Лукас задумался о своём лучшем друге. Где он был сейчас? Сумел ли в одиночку и почти без оружия добраться до бункера через горные перевалы и кишащие людоедами рощи? И если сумел, чем занимается теперь? Продолжает ли искать путь в мир, куда они стремились попасть все вместе? Хотелось надеяться на лучшее, но, в глубине сердца Лукас уже принял худший исход. Юго погиб от лап стражей пруда ещё у выдоха из Угодий, если не случилось чуда. А чудес не бывает.       — И тогда я подумал о Гюнтере, — признался он. — Будь я таким же, как прежде, наверняка бы захотел отомстить ему, вот только у меня больше не было сил на такую роскошь и, наверное, не было права, ведь теперь я… стал таким же, как он. Мы с Элизой жили в подвале под мельницей. Надёжное укрытие, но никто кроме нас о нём не знал. Элиза никого не приводила, а я воспринимал это место, в первую очередь, как её дом. Она нашла подвал и обустроила его ещё до того, как принести туда меня, и я не имел никакого права диктовать ей свои условия. Кроме того, я очень скоро перестал сомневаться в правильности её действий, потому что, в отличии от Гюнтера, Элиза изо всех сил стремилась помогать другим. В городке она была главным лекарем. Не знаю, как она этому научилась: из книг или это по остаткам воспоминаний из прошлой забытой жизни, но это и не важно. После каждой охоты раненые дети обращались к ней за помощью, и она помогала. Элиза только этим и занималась большую часть времени, что проводила вне подвала: распоряжалась присланными от людоедов лекарствами и тратила их на тех, кто рано или поздно всё равно погибал. Не в следующую охоту, так позже.       Надежд на новый побег у меня больше не осталось, и я старался жить не думая об этом. Это оказалось не так уж сложно, если исключить дни охоты, которых, благодаря Элизе и её убежищу, для меня уже почти не существовало. Мы хорошо выучили расписание и заранее запасались провизией перед самой охотой, а когда начинала играть музыка, уходили в подвал и запирались там. Людоеды не одаривали это место своим вниманием, наведывались только если мы допускали ошибки и оставляли после себя следы, но большую часть времени проходили мимо. А потом снова продолжалось затишье. Нас было всего двое, и среди десятков других ребят людоеды не могли заметить нашего отсутствия. Спустя полгода я, сам того не замечая, начал понимать Гюнтера: спокойствие входило в привычку, и для того, кто на своей шкуре знал какого это постоянно чего-то бояться и сражаться на пределе сил, становилось по-настоящему бесценным благом. С тех пор как я потерял всё, что было для меня самым важным, мне казалось, что на этом моя жизнь кончена, но на самом деле, со временем, она просто преобразилась. Я обрёл новый дом. Теперь у меня было надёжное укрытие, еда, одежда, лекарства и бессчётное количество солнечных дней, если соблюдать правила. И у меня была Элиза. А остальное больше не имело значения.       Но Элиза была другой. Я по-настоящему понял это в тот день, когда мы с ней пошли собирать яблоки, а после этого отправились к бетонной ограде. Тогда я впервые заговорил с ней о свободе. Пыталась ли она когда-нибудь сбежать из этого места? А она покачала головой и уже дома на клочке бумаги расписала все свои мысли об этом. Можно было дождаться подходящего момента и попытаться проникнуть наружу через свободный путь, но она считала это не надёжным способом. Элиза была уверена: для того чтобы сбежать надо убить всех охотников, иначе ничего не выйдет. И она хотела сделать это — уничтожить врагов, а не жить с ними бок о бок до конца своих дней. Тогда я рассказал ей свою историю о том, как мы уже пытались сделать это. Когда я был не один, а с моей семьёй, когда у меня было две руки, а не одна, когда мы были сильными и готовыми к сражению, когда у нас хватало мощного оружия. И даже тогда, при всех наших преимуществах перед охотниками, это никого не спасло.       Он оглянулся на полку, где в полумраке стояла шкатулка и, поднявшись на ноги, направился к ней. Открыв крышку, вынул сложенный в квадрат клочок старой бумаги. Почувствовав взгляд девочки-беглянки, Лукас нашёл в себе силы улыбнуться ей и протянул листок.       — Вот. Можешь почитать, каким был её ответ. Она попросила сохранить его. Чтобы я никогда не забыл и чтобы другие запомнили.       Эмма с сосредоточенностью взяла бумагу в руки и развернула, опустив глаза на буквы, начала читать вслух.       — Я знаю, что это почти невозможно. Всегда тяжело начинать с начала, но если мы не уйдём отсюда, будет только хуже и не только нам, но и другим детям. Всем, кто находиться здесь. Мне нет дела до того, что я не знаю их имён, и плевать, что меня с ними ничто не связывает. Я просто не могу оставить тех, кто нуждается в моей помощи. Можно попытаться уйти самим, но тогда ничего не изменится, всё будет так, как было прежде, охотники никуда не исчезнут, и Угодья простоят ещё не один год. Но этого не случится, если мы не станем убегать, а попытаемся что-то изменить. Я не смогу сделать этого одна, и никто не справится с этим в одиночку, но если мы объединим усилия и соберёмся все вместе, тогда сможем изменить что угодно. Я верю, что однажды всё получится.       Он ждал реакции, как делал уже ни раз до этого. Закончив читать Эмма грустно улыбнулась. Она оказалась одной из немногих, кто понял сразу.       — И Элиза убедила вас попытаться ещё раз?       — Да. Почти. Я всё ещё сомневался, что не зря задал ей тот вопрос, но… согласился сделать хоть что-то. У нас было много времени, и мы могли проводить его просто проживая день за днём или пытаясь при этом работать над большим замыслом. На первых этапах подготовки мы не стали втягивать других, решили пока действовать вдвоём. Я не спешил, понемногу собирал и изучал книги об оружии и его ремонте, думал над тем, как его можно модифицировать, чтобы оно могло убивать чудовищ. На разработку планов и сбор всего необходимого у нас ушло почти пять лет. И хотя на протяжении всего этого времени я не прекращал работать ради побега, на самом деле по-настоящему в него не верил... Вот почему потом мысль о том, что сбежать не выйдет, не печалила меня так сильно.       Говорить дальше всегда было слишком тяжело. Прошло столько лет, а боль утраты так никуда и не исчезла. Быть может потому что Лукас всё ещё нуждался в ней, но ничто так и не смогло её заменить. Элиза была для него даже большим, чем второй семьёй.       — Элиза… Что с ней случилось? — спросила Эмма осторожно, но Лукас понимал, что эта сообразительная девочка уже разгадала ответ.       — Она умерла, — сказал он. — Восемь лет назад. Её убили не людоеды — Элиза посвятила себя спасению других и умерла исполняя свой долг. Думаю, это было заражение крови. Она тоже так считала. Мы пробовали вылечить её лекарствами, кровопусканием, но ничего не помогло. Я сам собрал костёр и сжёг её тело, чтобы людоедам ничего не досталась. Запах праха, в отличии от трупного, уж точно не привлёк бы к себе внимания.       — Соболезную, — вздохнула Эмма после долгого молчания.       — Не стоит, — ответил Лукас, стараясь звучать небрежно. — Это было давно.       Он пытался хотя бы на этот раз продолжить рассказ без запинок, но не смог, и девочке пришлось заговорить первой:       — Что же произошло дальше?       — Дальше… — ему потребовалось немного времени, чтобы сосредоточиться. — Я просто не знал, что делать. У меня было всё необходимое и в то же время до последнего этапа оставалось ещё слишком много работы. А без Элизы всё казалось бессмысленным. Я пообещал ей, что однажды исполню её желание и уничтожу Угодья, освобожу всех, но… Помнишь, она говорила, что в одиночку никто не может ничего изменить. Это правда. А я остался один. Чтобы отвлечься от своего горя, я погрузился в заботы, взял на себя то, что раньше делала Элиза: начал лечить раненных детей вместо неё. Я выходил из укрытия вечером после каждой охоты и каждый раз мне было чем заняться. Однако… Спустя примерно месяц, когда я выбрался из подвала и отправился в город, оказалось, что все безымянные дети остались живы. Увидев, что на этот раз абсолютно никто не умер я был в шоке, начал расспрашивать тех, кто постарше, видели ли они что-то необычное. Может, сигнал к охоте подали ошибочно или охотники по непонятной причине отложили развлечения. И тогда один из них, тот, который был здесь дольше всех и уже успел выбрать себе новое имя, Харрен, сказал, что видел огромный столб дыма далеко за деревьями. За годы я исходил всю территорию купола вдоль и поперёк и знал, что в той стороне, куда указал Харрен, находился второй холм. Их было всего два.       Охота уже закончилась, в округе я не заметил прислуги охотников и потому смог подойти поближе. Землянку внутри второго холма нашли и подпалили как осиный улей. Балки на входе сгорели до чёрных углей, а часть крыши обрушилась. Земля вокруг потемнела, везде была кровь, но я не нашёл ни одного трупа. Людоеды уже побывали здесь и собрали добычу. Я хорошо помнил, что пять лет назад здесь было всего двадцать четыре человека, и с тех пор Гюнтер, наверное, собрал ещё больше братьев и сестёр. Может, кто-то задохнулся в пожаре, ещё кого-то могли убить охотники. Они не должны были погибнуть все, но я никого не нашёл. В разрушенной землянке было темно и глухо, а лес молчал.       Когда я уже было решил возвращаться в город, вдруг услышал скрежет или шорох со стороны зарослей. Рискнув заглянуть туда, я нашёл один труп и одного ещё живого человека. Гюнтер сидел прислонившись к стволу, сжимая в объятиях тело маленькой девочки. Вероятно, она была одной из его младших сестёр. Гюнтер почти не дышал, под волосами по его лбу стекала кровь из пролома на голове. Такую рану он мог получить только в одном случае: когда что-то большое и тяжёлое с силой обрушилось на него. Гюнтер всё ещё лежал здесь потому что долго выбирался из-под обломков дома. Увидев меня, он назвал моё имя. Удивительно, что он смог узнать меня, хотя прошло столько лет. Гюнтер бормотал что-то непонятное, из всего, что он пытался сказать, я разобрал только слова: «пожалуйста» и «убей». Вскоре он догадался, что его не понимают и стал повторять эти два слова снова и снова. Лёгкий пистолет, моё единственное оружие, было при мне, и я уже почти достал его из кобуры, но… так и не сделал этого.       Я... не смог найти в себе достаточно сил, чтобы простить Гюнтера. Он остался лежать там и долго умирал.       Лукас оторвал взгляд от столешницы и посмотрел на Эмму. Он не знал, чего ожидать. Каждый, кто слышал эту историю, воспринимал её по-своему: кто-то злился и осуждал, кто-то впадал в печаль, кто-то поддерживал его решение, заявляя, что он поступил правильно. Эмма не делали ничего из этого, продолжала молча, с глубокой задумчивостью в глазах, рассматривать свою чашку.       Ей не стоило думать об этом слишком сильно, чтобы не тревожиться ещё больше, и он решил, что пока будет лучше опустить подробности из своего дальнейшего рассказа.       — В последующие месяцы я всё-таки решил продолжить бороться и первым делом стал искать сторонников, пытаться объединить детей. Примерно в то время я нашёл Оливера. Тигр стал первым ребёнком, которого я спас от охотников и приютил. Совсем ещё маленький, не старше девяти лет, он не мог позаботится о себе сам, и был напуган даже больше, чем любой ребёнок без имени. Я забрал его к себе и поселил в подвале мельницы, а после следующих доставок нашёл Паулу и Зака. Когда они подросли и окрепли, начали помогать мне. Считай их первыми детьми из Отряда сопротивления.       Эмма продолжала молча слушать рассказ Лукаса и с опозданием поняла, что он закончил. Некоторые вопросы так и остались без ответов, но больше всего её тревожил один из них: почему Лукас соврал своим людям? Почему Оливер и другие говорили о человеческих поселениях, хотя их командир, их Отец, должен лучше кого бы то ни было знать, что никаких поселений на поверхности нет, а возможно никогда и не было. Одно стало ясно — за тринадцать лет Лукас так и не смог найти на Золотистом пруду путь в мир людей.       — Лукас, — заговорила она нерешительно, — а как вы думаете, это место, его ведь построил Господин Минерва? Тогда это означает, что он не может быть тем, кто специально привёл нас в ловушку, так ведь? А мир людей… Если бы не Минерва… мы бы…       — Да, я понимаю о чём ты, — мрачно ответил Лукас. — Но не могу быть уверен ни в чём.       — Вы так и не нашли здесь ничего, что он мог бы оставить для нас? Никакой подсказки?       Она прочитала мимолётное сомнение во взгляде Лукаса.       — Кое-что есть, — вдруг сказал он, резко поднявшись со стула, схватил трость и направился прямиком к двери. — Идём за мной.       Эмма немедля последовала за Лукасом. Он пересёк комнату и остановился у пустого участка стены между двумя книжными стеллажами, стукнул тростью о деревянную панель, и та отделилась от стены, открывая кусочек кирпичной кладки. Один из кирпичиков отличался цветом и странно выпирал. Лукас слегка надавил на него. Раздался шум, и деревянные панели справа раздвинулись, а за ними Эмма увидела дверь.       — Этот скрытый проход ведёт в лес, на поверхность, но там есть ещё кое-что.       Этим кое-чем оказалась ещё одна дверь. Тяжёлая деревянная плита, на стене тоннеля, без ручки и без замка, но с выжженным символом в виде совы внутри круга. Это был знак Господина Минервы.       — Если Минерва и правда оставил что-то, то оно может быть спрятано только за этой дверью, — сказал Лукас.       Не сдержавшись, Эмма тут же потянула руки к чуть выпирающему краю двери и попыталась открыть её, но безуспешно.       — Бесполезно. Я тринадцать лет пытался взломать её, но у меня ничего не вышло, — вздохнул Лукас. — Что бы ни делал, она не открывается. Я почти уверен, что эту дверь можно отворить только с помощью ручки, но у меня её нет. Он забрал её с собой.       «С помощью ручки…», — повторила она про себя и чуть не рассмеялась. Ручка Господина Минервы! У Лукаса её больше нет, но у Эммы она есть. Как хорошо, что её не забрали.       — Лукас! — Эмма нашарила ручку в кармане плаща. — У меня есть. Эта ручка была нашим путеводителем.       Маленький корпус с шахматной гравировкой оказался в её ладони, и, рассмотрев его, удивлённый Лукас счастливо заулыбался:       — О! И правда, Минерва же и твоей семье помог выбраться на свободу. Да, это та самая ручка. Вот это подарок судьбы!       Эмма с благоговением прижала ручку к груди, коснувшись холодного металлического амулета на шее. У неё есть ключ. Скоро все секреты раскроются, и она узнает ответ на главный вопрос: что же было спрятано на Золотистом пруду. Охотничьи угодья или «нечто большее, чем просто дом», путь к спасению? Эмма сгорала от нетерпения и одновременно дрожала от волнения и внезапных сомнений. А вдруг там ничего нет? Ни за что! Быть не может… «Все ответы за этой дверью», — разве не это бы сказал им Господин Минерва?       — Теперь мы сможем узнать правду? — спросила Эмма, поглядывая на Лукаса и читая на его лице те же самые сомнения, что испытывала сама.       — Очень на это надеюсь, — сказал он.