Мечтать не вредно, однако слишком много самоубеждений.
Вернёмся на несколько страниц назад. Не так далеко, как в случае с Тео, однако...хотя, знаете, я не желаю вас мучить занудными книжными текстами о жизни этого человека. Так что вот вам произошедшее, списанное с его собственных слов и дополненое моей сестричкой. Так будет намного интереснее. Время будто замерло, когда под свет закатных лучей капли капали в огромную лужу, образовавшуюся на дороге из-за дождя. В открытое окно доносился терпковатый аромат травы, сырости и, едва уловимый, земли. Раньше он путал запах сырости с запахом улиток, вылезающих после дождя. Сейчас он вырос. Но эти лучи, эта радуга в небе, этот дождь переносят его вновь в детство. Он растрёпан и уже в ночнушке – к черту волосы, к черту внешний вид! Он хочет танцевать и плакать под дождем. И он выбегает. Выбегает на улицу, наплевав на правила и всё в этой жизни. Пускай он заболеет, пускай не пойдет завтра на бал в свою же честь! Ах, к черту это! Он хочет жить! И он чувствует, что свободен и жив, когда мелкие капли падают сначала на нос, потом на лоб, затем в глаза, а через несколько секунд и на остальное лицо, ударяя без разбору. Он просто стоит на крыльце и наслаждается. Он свободен. Он жив. Он рад. Он плачет. Когда он смотрит вверх, то видит вечернее розовое небо, а когда опускает взгляд, то видит прямо перед собой золотые облака, скрывающие солнце. Когда он заходит обратно во дворец, то его уже хватились и ищут. Радуга давно пропала, однако в лужах всё ещё светятся розово-рыжие отблески солнца. Облака всё также горят, но теперь каким-то мягким фиолетовым светом. Где-то они расплылись, а где-то контуры видны четко, будто проведены умелой рукой живописца. Переходы от оранжевого к фиолетовому, а после к бело-голубому довольно резкие, но приятные глазу. Тогда его впервые посещает мысль о том, что в жизни меняется всё, кроме красоты природы. Она всегда будет великолепна, сколько бы веков не прошло. Её воспевали и будут воспевать в веках. И именно в этот момент он единственный заметил, что лужи перестали "гореть", последние рыжие отблески почти сдались нежно-фиолетовым облакам, а дождь перестал бить по листьям. Или он всё также моросит? За шумом, сменившим тишину вечера, и роптанием слуг он уже ничего не слышал. Всё вокруг дворца погрузилось в голубую лёгкую тьму петербургской летней белой ночи. Пора возвращаться в придворную, серую жизнь, готовиться к балу, теряя покой до следующего дождя. Голубь пролетел высоко в небе, а его иностранные собратья, запертые в Зимнем саду, защебетали. Кирилл был в этом уверен, пусть и не слышал ни писков колибри, ни звуков той малютки с Кубы с жёлтой головкой. Он считал, что держать дедовских птиц взаперти, даже не пуская под стеклянный купол, как минимум жестоко. Чёртова Шамова. Кирилл тоскливо вздохнул. Он чувствовал себя одной из тех «американских птиц» неопределенной породы. Послышался скрип идеально начищенных половиц (о-о-о, какой противный звук!). В дверь постучали трижды. — Войдите, — неохотно отозвался Кирилл. Дверь открылась. На пороге появился одетый в тёмно-синюю ливрею мужчина, немного осунувшийся, но сохранивший черты лица, говорящие о его сравнительно молодом возрасте. Он поклонился с особым, трепетным почтением и дождался, пока Кирилл повернется и махнет ему рукой в знак того, что тот может говорить. — Доброй ночи, Ваше Императорское Высочество. На этом балу Вам представят Вашу невесту! Вы рады, Ваше Императорское Высочество? — воскликнул слуга, умело не превышая дозволенного тона, но при этом передавая своё восхищение и радость. Сын императрицы Александры Николаевны, цесаревич Кирилл лишь недовольно зыркнул на слугу: он был далеко не рад такому событию. С самого рождения Кирилл никогда не был один. Слуги, гувернанты, камердинер, придворные окружали его повсюду. Всегда и везде. Год за годом. Он медленно сходил с ума от вечного внимания к своей персоне. А, может, и уже сошел. Он вполне допускал эту мысль. Одиночество – это то, о чём он мечтал. Одиночество, звучащее танцующими басами его фагота, птичьими криками, ветром и иностранными...Нет! О, черт побери, нет! Русскими словами. Словами обычных, деревенских людей в каком-нибудь захудалом трактирчике. Всё, что угодно, но не эти чёртовы иностранцы: он сыт ими по горло. Ах да...об иностранцах. — Вон с глаз моих, — Кирилл небрежно махнул рукой. — Но...Ваше Императорское Высочество...Ваша подготовка к встрече с невестой...и Ваша свадьба...мне поручили, Ваше Императорское Высочество... — промямлил слуга. — Я сказал: вон! Иль ты оглох, а, Семён? — цесаревич повернулся и, прищурившись, угрожающе зыркнул на мужчину. — Если оглох, то я могу сделать так, чтобы ты пришел в чувства. — прошипел он. Слуга нервно одёрнул рукав ливреи и сглотнул. Он впервые видел Кирилла Александровича...таким. Он попятился назад. — Да...Ваше Императорское Вели...Высо...Высочество. — пролепетал он, отходя всё дальше по направлению к двери (благо, он по своему опыту знал, как дойти до неё, не оборачиваясь). Вдруг сердце слуги ушло в пятки. Хотя «ушло» – не совсем верно. Оно рухнуло с дьявольской скоростью. Он уже должен был выйти, как понял, что врезался во что-то твердое, преграждающее путь. Волосы на всём теле встали дыбом. Выход... Там должна быть открытая дверь! Неужто он ошибся и воткнулся в стену?! Это разозлит сына Императрицы ещё больше и тогда...и тогда он воплотит угрозу в жизнь...или Семена с позором выкинут из дворца, со службы! Или...или... — Братец? — слуга услышал чуть низкий женский голос позади себя и, пользуясь случаем, не разгибая спины, лепеча извинения, задом вышел из комнаты. Мысленно он благодарил Господа, что тот так милостив к нему и спас его от императорского гнева, уберёг, переведя внимание Кирилла на наследницу престола, пришедшую к брату. — Александра, — Кирилл вскинул голову и устало, но радостно, посмотрел на сестру. — ты бы знала, как я рад тебя видеть. — Ага, — усмехнулась она. — Я вижу. Чего это ты взялся слуг кошмарить? Не в твоём духе. — Александра мягко улыбнулась. — Что случилось, милый мой? Кирилл в ответ лишь покачал головой и вновь опустил взгляд. Александра тяжело вздохнула. Она закрыла дверь и, преодолев все покои брата в пару больших шагов (впрочем, из-за ее крепкого телосложения и высокого роста она ходила так всегда), подошла к окну, около которого он стоял. Она крепко, по-родному взяла его за руку, сжимая тонкие музыкальные пальцы. — Я не хочу...я не люблю ее...я даже ни разу в жизни её не видел! Только на картине! И то лишь однажды. Какая-то неизвестная мне англичанка! — отчаянно воскликнул Кирилл, поджав губы. Его юные, полные жизни и огня глаза наполнились слезами, однако щеки оставались сухими. — Это политика, мой милый. Я прекрасно понимаю, как тебе тяжело, — Александра положила свободную руку на его голову, прижимая к себе и перебирая жидкие, короткие волосы. — Я так устал... — прошептал он. — ты бы знала, как я мечтаю стать птицей...синицей. — Почему синицей, милый? — Александра знала ответ на свой вопрос. Она всегда внимательно слушала, когда её брат, так любящий простой народ, а не этих «напыщенных, пафосных индюков» – как выражался сам Кирилл – рассказывал о повериях русского люда. Но раз ему это важно (а она знает, что ему это важно), то Александра послушает вновь. — Люди говорят, что она – символ свободы...символ принятия и радости жизни... — Свободы? Разве так они говорят? — Нет, — мотнул головой он, трясь об ткань платья сестры. — вовсе нет...Но они говорят, что синица показывает жизнь «здесь и сейчас». А разве это – не есть свобода? Александра промолчала. Он, последовав её примеру, тоже замолк. Какое-то время в покоях была тишина. Они забылись, греясь в родных объятиях друг друга. Только спустя некоторое время Кирилл слабо кивнул. Александра отстранилась и вновь мягко улыбнулась ему. — Готовься, братец. Скоро бал в твою честь. Через пару секунд он остался один. Опять. Взгляд упал на фагот, лежащий в черном футляре с золотой инкрустацией, изображавшей птиц...***
— Александра. — Да, матушка? — Александра повернулась к императрице. — Где Кирилл? Почему он опаздывает? — Я не знаю, — без малейшей запинки или трепета, четко ответила наследница. — обычно он всегда приходит вовремя. Я отыщу его, если требуется. — Нет, — императрица холодно глянула на дочь. — пускай этим займутся слуги. — Как скажете. — Александра отвела равнодушный взгляд от матери. — Прости, сестрёнка... — одними губами прошептал он, натягивая темный плащ как можно ниже, скрывая лицо. Через тайные ходы он прекрасно видел весь зал, украшенный к торжеству. Торжеству в честь его свадьбы, которая так и не состоится. По крайней мере, он на это надеется. Кирилл оглядывал зал через специальные щелины в деревянной стене. Девушка...молодая офицерка. Он её помнит. Не так давно — несколько лет назад — он вручал ей медаль за особые заслуги в подавлении Венгерской революции⁷. А сейчас эта храбрая женщина (мадам Маленкова, если ему не изменяет память), которую он готов сравнить со средневековыми европейскими рыцаршами (настолько она восхитила его тогда, в не таком уж и далёком 1849 году, на вручении медалей), стоит рядом с каким-то мужчиной, которому, вроде как, предлагает станцевать полонез. Интересно, успеют ли они до того, как все вокруг поднимут тревогу и начнут его искать? На дворе стояла летняя, белая петербургская ночь, поэтому окна были занавешены шелковыми шторами. Розы в зале будто бы светились от свечей, мягко рассеивающих тьму зала. Непроизвольно он сравнивал это свечение со светом солнца, которое так желал увидеть даже среди ночи. Чтобы оказаться сейчас здесь, а не в общем зале, ему пришлось очень сильно постараться. И всё же праздничный наряд, стягивающий всё тело в свой кокон, был на нем. Это необходимая жертва, чтобы отвадить слуг и убедить их, что после того, как они помогут ему одеться, он сам придет в зал. На самом же деле он открыл тайный ход и шмыгнул в него, как только остался один. Конечно, отчасти ему жаль прислугу, которая точно получит (если их вообще не погонят взашей) из-за его побега, но, честно говоря, собственная свобода ему была куда важнее. И, пока не начали трубить о его пропаже, стоило бы поторопиться – когда заметят его отсутствие во дворце, он должен быть уже далеко...очень далеко...***
В сумраке раздавались шаги, которые едва ли было слышно за пределами каменных стен. Он был почти у выхода, почти за пределами дворца. Ему пришлось спуститься в подземные тайные ходы, чтобы не показываться снаружи. Вот, ещё пару шагов! Он срывается на бег. Выход! Вот он... Прошло уже несколько часов с побега. Его точно ищут. Но нельзя отчаиваться: ходы огромные и в них его начнут искать во вторую, если не в третью, очередь. Конечно, больше его интересует, как скоро отправятся на поиски трупа цесаревича, похищенного в день свадьбы? О, политических врагов у его семьи хватает (и не только среди осточертевших иностранцев). Такие слухи точно поползут. Неприметная дверь в ветхом заброшенном зданьице на Васильевском острове открылась. Оттуда вышел юноша и глубоко вдохнул свежий, немного жгучий, холодный ночной воздух. Он почувствовал запах гари и обернулся на работы – на верфи строили очередной корабль. Интересно, что у них там горит? Ночь проходит. Небо — и без того светлое — начинает озаряться оранжево-голубоватым свечением. Солнце восходит. И он рад этому. Ночью ему всегда было тревожно. Раньше он всё порывался встать с кровати, схватить фагот и убежать, но...никогда не решался. И на протяжении долгих, мучительных, темных (по вине плотных штор) часов он лежал и думал об этом. Но теперь... Теперь всё по-другому. Теперь он не "Его Императорское Высочество", теперь он не цесаревич Кирилл, который вскоре должен выйти зажены за англичанку. Нет. Вовсе нет... Теперь ему понадобится новое имя, а также временное убежище вне родной страны. Возможно, даже в Туманном Альбионе. Никто не догадается искать его там. В конце концов, именно от попадания туда он и бежал. Что ж, теперь ему нужно новое имя. А лучше два: русское и английское. Но пока стоит притвориться иностранным идиотом в собственной стране. «Иностранным идиотом по имени Дориан.» — он скривил губы, насмехаясь над самим собой. Дориан... Что ж, звучит неплохо. Намного лучше, чем просто «он». В конце концов тот, кто больше не "Его Императорское Высочество", тот, кто больше не носит своего имени, тот, кто больше не является прежним собой, должен же как-то называться. А произошло ли это разделение только сейчас? А где поставите запятую вы? Конечно, вы не решите этим ничью судьбу, как, к примеру...как...я не помню! Но не суть. Судьба его давно свершилась. И всё же, скажите, после того, как вы прочли эту короткую историю из прошлого: виновен ли он? В действительности ли он заслужил того, на что его обрекли Алёна и Анастасия? А на что они его обрекли? Возможно, вы узнаете об этом. Но когда-нибудь после.