Книжная лавка

А вокруг кружит бал, цветут-цветут-цветут цветы. Музыка рассказывает о лете, плачет о тепле, — Луна ёжится, будто от холода, и Гарри спешит её приобнять. — Пиджак? — Нет, милый, не стоит. — Луна улыбается мимоходом белыми губами, смотрит-смотрит на трон, будто боится взгляд отвести. Не будто. Гарри тоже смотрит на трон, только крепче Луну обнимает. А затем встряхивается, усмехается, тянет Луну за руку чуть вперёд: — Потанцуете со мною, леди? Луна смотрит недоверчиво, оглядывается на трон — всё ещё пустой. Но Гарри вновь тянет её, кружит, и она расслабляется, позволяет вести. Шаг, второй, третий, — Гарри считает про себя, мысленно благодаря Королеву-в-перьях, отправившую Генри как-то в кружок танцев. Долго эта затея не продержалась, но и пары месяцев хватило, чтобы малыш все ноги Гарри оттоптал, с которым и тренировался. А сам Гарри что-то вспомнил со школьных времён, да так, что и сейчас тело двигалось послушно, а ноги не заплетались. В какой-то момент музыка сменяется звоном разбитого стекла, всё смолкает. И они останавливаются, Гарри прижимает к груди Луну, и они почти синхронно оглядываются на трон. А на троне само высокомерие, женщина — Королева, не меньше. Гарри щурится, вспоминая, что знает о Благом дворе, и кивает задумчиво сам себе. А Луна почти не дышит, только смотрит. — Дыши, — говорит Гарри, цепляет её за подбородок, но не поворачивает голову к себе. — Дыши. Толпа расступается, кажется, что только они с Луной и остались посреди зала, что все взгляды только на них. Но все взгляды только на сломанную фигурку у подножья трона, фигурку, что барахтается-скребётся, пытаясь встать. — Закон велит, — голос Королевы сух и презрителен, — что ублюдки достойны лишь смерти. Единственный их шанс выжить — в течение суток найти себе спутника-духа. Ты слышишь, низжайшая? А фигурка у трона всё же поднялась, смотрит зло, скалится, выплёвывает: — Да. — У тебя осталось лишь три часа, слишком долго прохлаждалась без сознания. Луна-прошлая молчит, только пальцами с переломанными до крови ногтями скребёт себя по рваным штанам. Она уходит, шатаясь, но с гордо поднятой головой, пусть даже волосы все слиплись от крови и больше напоминают паклю. Она уходит, а воспоминание всё не заканчивается, и только скользит за Луной след позёмки — её кротик? Туманы робко переливаются у Гарри, почти неуверенно. Он позволяет себе на миг обратиться к ним, взглянуть… Чтобы сразу же выскользнуть обратно, постараться забыть то, что забыть невозможно. Ведь Луна действительно «проспала» семнадцать часов перед этим разговором. Ровно семнадцать часов после четырехчасовой сессии пыток. Гарри ещё крепче сжимает Луну, хотя казалось бы — куда крепче. Шепчет ей в волосы: — Дыши. Откуда-то с дальней толпы к ним выходят Прядильщик с Ноттом. — Идём? Прядильщик согласно машет тростью, и Гарри, всё также не отпуская Луну, делает шаг вместе с ней. И ещё. И ещё. И вскоре они уже на маковом поле, а не в тронном зале, и впервые это поле радует. И тяжёлый вязкий запах маков уже не столь раздражает, всё равно лучше сладко-приторного запаха цветущих магнолий. Следующее видение приводит их в кабинет какой-то гадалки, салон — как написано на верхнем флаере, что лежат стопкой на крайнем к входу-выходу столе. Луна расслабляется, чуть отстраняется от Гарри, и он послушно её «выпускает». Не её воспоминание — отлично. Зато Нотт замер на миг, споткнувшись, а потом будто встряхнулся, ускорил шаг, почти догнал Прядильщика, шедшего впереди, пока не дошёл до одной из стен «салона» — трёхкомнатной квартиры на цокольном этаже многоэтажки. Вот только что мог забыть в подобном месте аристократ Нотт? Салон, ах да, точно. Мыслям Гарри вторит и сам Нотт-из-прошлого, появившийся совместно с гадалкой в скромной спортивной майке с лосинами. Но от неё тянет сухим песком времени, почти скрипит на зубах, а пальцы её тонкие-тонкие, в самый раз для спиц и крючка. И всё же забавный контраст с выряженным в камзол и мантию Ноттом. — Как мне снять проклятие? — Нотт-из-прошлого не ходит вокруг да около, смотрит холодным взглядом на гадалку. — Никак. — Та улыбается равнодушно, хмыкает, пожимает плечами. — Что? — Нотт переспрашивает тихо, слишком обманчиво спокойно. — Проклятие не снять, — продолжает улыбаться гадалка, а сама тянется до чёток, небрежно брошенных на комоде. — Но я ничего не говорила о том, что не обойти. — Говори. И цену, и способ. — Цену, — вновь хмыкает гадалка, — ты назначишь сам и совсем не сейчас. А способ… Способ прост. Раз проклятой душе не обрести покоя обычным путём, почему бы ей самой не отправиться туда же? Другой мир — это другой мир. Нотт-прошлый застывает, а Нотт-настоящий шепчет, потирая лицо: «Ну что за идиот». — Значит, мне надо просто сменить мир, — сухо кивает Нотт. — Благодарю за «консультацию», — почти кривится он, хоть лицо и держит, но голос, голос… Нотт-прошлый уходит, а гадалка продолжает перебирать чётки, вглядывается в глубины, отблёскивающие в полированных бусинах. Хмыкает почти неслышно: — Идиот. Луна смеётся, утыкаясь Гарри в плечо; он сам весело хмыкает. Почти стонет Нотт-настоящий, а трость Прядильщика, кажется, даже веселее стучит, когда они начинают вновь идти. Невольная шутка слегка разрядила обстановку, сняла напряжение. Поэтому, вновь вступая из макового поля в знакомый уже тронный зал, увитый цветами и полный теней, Луна почти не вздрагивает. Смотрит с любопытством, изо всех сил пытаясь показать, что готова ко всему. Вот только Гарри видит — как застывает её улыбка, маской стягивает лицо, как она вновь ногтями впивается в его руку — и только поглаживает её, не говоря ни слова, просто поддерживая. В этот раз тронов два и они не пустуют. Король и Королева сидят рядом, похожи и отличны — о-ди-на-ко-вы-е. Презрев все слухи о ненависти двух Домов, о «разброде и шатаниях», о мнимом равновесии «правых» и «левых». Насмешка. Луна-из-прошлого стоит перед тронами, болезненно выпрямив спину. За её спиной возвышается кротик в змеиной шкуре, положив плоскую морду ей на плечо. Чуть в стороне стоит юноша с карнавальной маской на половину лица и в ярко-красном камзоле — на таком свежая кровь заметная-незаметная. Гарри видит, как раз за разом Луну делят, перетягивая то правом «первого появления», то правом «крови». Внезапно юноша кашлянул выразительно, негромко сказал: — Она всё же моя кровь. А я не принадлежу ни одному из Домов — обоим сразу. И это — моё право, не так ли? — Что ты хочешь сказать, Пак? — Король чуть повёл ладонью по подлокотникам трона, будто в раздумьях. — Она принадлежать обоим домам сразу не может, — в голосе Пака-шута звучала улыбка, насмешка над всеми сразу и ни капли страха. — Но она имеет право самостоятельного выбора. По праву моей крови. Тишина казалась осязаемой, только шелестел, выстреливая, язык кротика-змеи. Наконец кивнула Королева, прикрыв глаза, на миг сжав кулак до побелевших костяшек, кивнул и Король. Выбор был за Луной. Выбор без выбора. Между летом и зимой, дерьмом и дерьмом. Интриги или нарочное выпячивание. — Я больше люблю тепло, — голос Луны прошелестел подобно осенней листве. И Гарри не понимал, почему именно так она выбрала. При всех… Даже туманы только предположения выдвигали, не будучи до конца уверенными. Но уверена была Луна. Внезапный смех Пака отражается в росе-нектаре многочисленных цветов тронного зала. Шипит насмешливо кротик. Луна-настоящая качает головой, шепчет: — И всё же это был единственный правильный выбор. Гарри косится на неё, но молчит. Тронный зал истаивает, вновь оскомину набившее маковое поле. Прядильщик почему-то замедляет шаг, они идут медленно-медленно, долго-долго. — И в чём же был подвох, Лавгуд? — не выдерживает наконец Нотт, косится, прожигая взглядом. Туманы насмешливо шелестят, что тот просто не хочет думать о том, какое его воспоминание будет следующим, а Луна тем временем внезапно отвечает: — Я была полукровкой, ей и должна была умереть, никогда не вступив в холмы. Чтобы стать чистокровной — пришлось пожертвовать частью души, не то чтобы я этого хотела или был выбор. У меня был выбор заполнить летом или зимой, заплатить соответственную плату. И тепло в этом плане мне показалось меньшей ценой. Гарри прикрывает глаза, давит тяжёлый вздох. Действительно — всё просто. И страшно. Душа — не терпит пустоты. Пустота пожирает, убивает вернее любого остро наточенного хладного железа. Зима и лето — отсутствие эмоций и их накал. Всё просто. Гарри на миг задумывается, а кем хотели видеть Король с Королевой Луну, раз столь искусно подталкивали её именно к зиме. Оружие… Он дёргает головой в сторону, откидывает все посторонние мысли. Не стоит о таком думать, не стоит. Уж точно не здесь. Да и нигде — зачем? Тем более, вокруг уже вновь чужое воспоминание вместо макового поля. Гарри оглядывается, безразлично узнаёт в выцветших обоях и пыльных картинах дом Риддлов. Он слишком часто видел тот в видениях и кошмарах, во сне и наяву, чтобы не узнать. На старом продавленном кресле сидит Волдеморт, усмехается-скалится во всё своё безносое лицо. Мантия небрежно распахнута, а между его ног на коленях стоит Нотт и целует чешуйчатую руку. Гарри отворачивается, чуть кривится. Вздыхает ему куда-то в ухо Луна, и он дёргается, пытается то протереть, вернуть «контуженный» слух, а Луна смеётся, сверкает глазами. Они не слышат, о чём там Нотт говорит с Волдемортом, им это не надо, уж точно не это воспоминание. Гарри считает, что и то, что они заметили, — уже много, особенно тоскливо-больной взгляд Нотта-из-настоящего. Любовь — тот ещё метаморф, Тонкс до неё далеко… было. Гарри заправляет выбившуюся прядь Луны, закатывает глаза, когда она протягивает ему с проказливой насмешкой седой волос — разориться на краске, это про него. Он на миг пытается понять, на каком же они круге, если натянуть на реальность искривлённое представление Данте, но затем фыркает — какая глупость. Маковым полем они в этот раз идут всего ничего — Ад издевается над ожиданиями и страхами, как только может. Никто иного и не ждал. Они вновь в поместье Риддлов, но персонажей поприбавилось. Как и кресел — да и поновее те стали выглядеть. Они стоят чуть в стороне, ясно видят всех присутствующих: как сидят Волдеморт, Нотт и явно отец Нотта — семейное сходство на лицо. А перед ними, сжавшись, стоит молодая женщина в насмешливо бело-невинном платье. Она переводит взгляд с одного мужчины на другого, шепчет неуверенно: — Мариус… Гарри покосился на Нотта-настоящего — тот не смотрел. Закрыл уши руками, отвернулся к стене, только спина конвульсивно вздрагивала. А драма продолжала развиваться, безумно смеялся Волдеморт, беззвучно плакала Грейс, безразлично смотрел Мариус. Нотт-прошлый же напоминал куклу, безучастную, холодную — с витрины. Его ладонь покоилась на подлокотнике кресла Волдеморта, скрывалась под когтистой лапой. Нотт-настоящий в какой-то момент рыкнул, рывком обернулся и впился взглядом, не отрываясь. Казалось, он хотел выжечь эту картину у себя на сетчатке. Наказывал себя ею… Гарри его понимал. Вздохнул, прикрыв глаза, поцеловал руку Луны, та ласково коснулась его щеки — просто чтобы не забывать, что реально, а что нет. — Авада Кедавра, — сорвавшись на последнем слоге, сказал Нотт-прошлый. Грейс падала медленно, казалось почти театрально-нарочно. До последнего прикрывала живот. Шутки Ада — не иначе. Шептал Нотт-настоящий обескровленными губами: — Прости… Безумный смех Волдеморта и срывающийся шёпот Нотта звенели в ушах, даже когда вокруг вновь заалели маки. Гарри молчал. Не смолчала Луна: — И оно того стоило? — Ничто не стоило того. А особенно того, что было дальше, — у Нотта в глазах проглядывала пустота. Он чуть покачивался, вновь и вновь смотрел в то место, где лежала Грейс, пусть даже та давно растаяла. — У нас всех хватает ошибок — иначе не было бы нас здесь, — миролюбиво заметил Гарри. — Дальше легче не будет. Очутившись в следующий раз на обочине трассы, Гарри прикрыл глаза в приступе невыносимой боли. Напророчил. Туманы успокаивающе обняли его, переплела пальцы Луна.