***
Немец сидел посреди комнаты, тяжело дыша. Красные побитые костяшки неприятно саднило, руки нервно теребили разорванную ткань простыни. Опрокинутый стеллаж с разбросанными книгами, разорванные страницы на полу, тумбочка тоже перевёрнута. На протяжении какого-то времени немец слышал выстрелы из леса. Что ж, у каждого свой способ выпустить пар. Несмотря на выплеснутые на вещи эмоции, ярость всё ещё волнами наплывала на Рейха, сменяясь ненавистью, злобой, отвращением и отчаяньем. Желудок сильно болел от голода, но немец старался это игнорировать. За окном постепенно опускалась темень, дождь тихо стучал об подоконник. Телефон немца остался в другой комнате, так что точное время он сказать не мог. Союз вернулся примерно пару часов назад, и судя по аппетитному запаху, готовил ужин. Услышав шаги на лестнице, Рейх аккуратно взял книгу, лежавшую ближе всего. Ключ в замке повернулся и дверь приоткрылась. Не успел Союз ничего сказать, как в него полетел какой-то предмет, и лишь благодаря быстрой реакции вещь ударилась об дверь и упала на пол. — Ты закончил? — Союз ожидал чего-то подобного, ведь Рейх всегда очень громко срывался, долго не успокаивался, но потом резко становился мирным. Русский знал это по многочисленным рассказам и слухам, хоть и не был одним из тех, кто судит человека по сплетням. На вопрос никто не ответил. Открыв дверь, русский присвистнул, оглядывая бардак. — Ты же понимаешь, что тебе всё это просто с рук не сойдёт? Отрабатывать будешь. — Как же? — немец оскалился, блеснув клыками полумраке. — Придумаем, — пожал плечами СССР, нагнулся и поднял с пола книгу, которая чуть не познакомилась с его лбом. — Два капитана значит... Читал? Рейх проигнорировал вопрос русского и продолжал молча сидеть посреди комнаты, скрестив руки на груди, лишь взгляд поднял. Союз выглядел на удивление спокойным, он стоял в три четверти к немцу, из-за чего часть него была освещена мягким жёлтым светом из коридора, а часть оставалась в тени комнаты. Лицо расслабленно, зелёные глаза бегали по страницам. Высокий, как скала, осанка прямая, но не вычурная, движения легки и непринуждённы, но немного скованы в одной руке. Перебинтованной руке. — Ну что залип, как кот на стену? — с громким хлопком закрывая книгу, Союз кивнул в сторону немца. Тот лишь нахмурил тонкие светлые брови и отвёл взгляд. — Подумал над своим поведением? Или ещё часок посидишь, поголодаешь? — Я не голодный, — ответил Рейх, но издаваемые его желудком звуки говорили об обратном. — Да, конечно, конечно... Слушай, я же тебе помочь хочу. По-доброму с тобой пытаюсь, а ты? Как псина какая-то огрызаешься... — С какой стати тебе вдруг захотелось мне помочь? — отсёк Рейх, скривив губы. — Да вот с такой стати и захотелось. Жалко мне тебя, понимаешь ли... — Союз прошёл вглубь комнаты, засунув руки в карманы спортивок. — Жалко?! Да сдалась мне твоя жалось! — немец аж глаза выпучил от возмущения, ещё сильнее хмурясь. — Ну вот, видишь? Вот это твоё “я лучше буду пухнуть и дохнуть, но в гордом одиночестве” никогда ни к чему хорошему не приводит. Рейх насупился, продолжая исподлобья глядеть на русского. Союз скосил губы на одну сторону и немного наклонил голову в бок. Подойдя ближе к Рейху, но всё равно сохраняя безопасную дистанцию, он присел на корточки. — Я понимаю, что тебе тяжело. Ты привязался к тому псу и не хочешь его отпускать. Ты на нервах и на всё остро реагируешь. Но тебе нужно лучше держать свои эмоции... — Понимаешь?! Держать эмоции?! Ничего ты не понимаешь! Ни-че-го! Ты даже не представляешь что я чувствую! — Рейх подскочил на ноги и начал мерить комнату шагами, Союз поднялся следом. — Держать эмоции! Подавлять их! Да я этим всю жизнь занимаюсь! Всю свою жизнь, понятно?! — он резко развернулся лицом к Советам и сжал кулаки. — Я устал притворяться, устал строить планы, которые всё равно проваливаются, устал быть таким, каким заставляю себя быть! Если бы я ни к кому не привязывался, было бы проще! — он шипел как змея, медленно двигаясь к Союзу. Тот стоял спокойно, не отходя ни на шаг назад. — Да и если бы всё дело было только в собаке, — но последние слова он вслух не произнёс. — Почему ты боишься привязываться? — голос русского, такой глубокий и бархатный, от которого мысли Рейха на секундочку поплыли. Но мотнув головой, он привёл их в порядок. — Какое тебе дело? — немец остановился прямо перед русским, заглядывая в изумрудные глаза. Союз молчал, не разрывая зрительный контакт. — Я хочу тебе помочь, — после недолгого раздумья ответил он. — Себе лучше помоги, — чуть прищуря глаза выдал немец, и развернувшись, подошёл к окну. — Сам подумай, ты пытаешься помочь мне! Это даже звучит смешно! Ты хоть осознаёшь, кому ты помогаешь? — тихий дождик за окном слегка барабанил по стеклу, ветер срывал с деревьев последние листья. Союз прикусил губу и слегка сжал кулаки. — Пойдём-ка есть, — русский покачал головой, не желая отвечать на такие вопросы. Рейх только открыл рот, чтобы возразить, но СССР опередил его. — Нет, ты хочешь есть, не ври. Рейх колебался. Сжал челюсть и сделал глубокий вдох. В нём дикий голод боролся с гордостью. Он всё же нехотя развернулся и двинулся к выходу из комнаты. Союз шёл сзади, бубня что-то себе под нос. Спустившись в столовую, Рейх остановился перед столом, на котором стояло две тарелки с ужином. Слюнки казалось вот-вот потекут от аппетитного запаха горячей жареной картошечки с котлетками, но немец не двигался. Союз, сел за стол и взглянув на Рейха произнёс. — Ты чего встал? Садись, ешь. — За стол? — немец неуверенно переступил с ноги на ногу, но постарался скрыть свою неуверенность. — Ну да, — пожал плечами русский. Рейх сел и принялся за еду. Ел он быстро, с огромным аппетитом наполняя пустой желудок. Боль в животе наконец-то притупилась, голова тоже будто остыла. Союз, спокойно отправляя в рот ужин, взглянул на немца. Хоть он и быстро ел, но всё равно делал это как-то аккуратно, даже спину ровно держал. Даже слишком ровно. — Я заметил что ты всегда ровно держишь осанку, почему? Отвлёкшись от еды, немец поднял взгляд на Советы — на какую-то секунду он даже забыл, что находится тут не один. — Ну... Это уже как привычка, я даже не замечаю этого. Меня с детства приучали к осанке и манерам, а тебя разве нет? — ариец приподнял уголок губ в безобидной усмешке. — Тебя же вроде Российская Империя воспитывал, — дожевав ответил немец. — Ну, по идее приучали, да вот только я сбегал всегда от этих уроков куда подальше, — Союз улыбнулся, вспоминая былые шалости. — А воспитывали меня скорее гувернантки и гувернёры, самого отца я видел редко... — М, аналогично, — кивнул головой Рейх, — я с отцом пересекался тоже редко, он в основном либо был занят бумагами в кабинете, либо уезжал на какие-нибудь встречи к другим странам. — Да, то же самое! — русский активно закивал головой. — Только к нам приезжали чаще, чем он уезжал. И я помню, как вы с Германской Империей к нам приезжали пару раз. — Да, вот только он чаще Веймара брал, а не меня. Видел в нём наследника территорий больше, чем во мне, — немец недовольно закатил глаза припоминая их с отцом отношения. — А что с ним стало хоть, с братцем твоим? Я уж и не помню, как он в лету канул. — Сгорел вместе с отцом в поместье, — просто пожал плечами немец, отправляя в рот кусочек котлеты. — Да ну, вот просто сгорели? Ещё и оба? — Союз усмехнувшись приподнял одну бровь. — Ох, так и было, представляешь? Бедолаги, какая жалость... Пришлось мне брать на себя все бразды правления в память об этих прекрасных воплощениях, — Рейх театрально приложил руку ко лбу и казалось сейчас ещё и пустит скорбную слезу, но вместо этого тихо хихикнул в кулак. — Погоди, — русский немного нахмурился, о чём-то задумавшись, а потом его брови подлетели наверх от удивления. — Ты серьёзно? Да ну! Уже тогда? — Рейх на эти слова легонько пожал плечами поблёскивая клыками в хитрой улыбке. — Ух хитёр чёрт, ух хитёр! — разошёлся смехом Союз. — Да ну, сам-то недалеко ушёл со своим родителем... Застрелить собственного отца ради власти, ай-ай-ай, Союз, как нехорошо, как нехорошо, — с напускной нарочитостью сказал Рейх, размахивая вилкой, словно дирижёрной палочкой. Союз усмехнулся, закидывая последний кусок картошки в рот, забирая пустые тарелки и вставая из-за стола. — Чай будешь? — Буду, — просто ответил немец, почесав макушку. Пока русский наливал чай, Рейх подумал о том, что, видимо, у них было очень похожее детство. Но ведь выросли они совсем разными... Или не такими уж и разными? Поставив на стол кружки с тёплым напитком и коробки с какими-то вкусностями, Союз зевнул, и вытянув руки вверх, потянулся. Но зевок быстро перешёл в болезненное шипение и раздражённые тихие маты. Подняв голову, Рейх заметил свежие расплывающиеся пятна крови на белоснежном бинте. Немец приподнялся, обеспокоено глядя на Союза, который быстрым шагом направился к раковине, в ванную. Рейх тихо пошёл за ним, и теперь стоял, наблюдая, как русский снимает бинт и подставляет руку под проточную воду. Красные, слегка рваные следы от зубов чётко виднелись на руке, вокруг образовалась припухлая гематома. Немец прошёлся языком по своим клыкам. Единственный, кого он так сильно кусал — это один очень нехороший гувернёр, но Рейх тогда был совсем ребёнком, да и клыки были не такими острыми. Он не знал, что сделает так больно Союзу. Русский широко раздувал ноздри поливая рану перекисью, пока жидкость шипела и пузырилась на коже. Перебинтовав всё это дело чистым бинтом, он вздохнул и поднял взгляд на зеркало. Вздрогнув, Союз обернулся. — Ёб твою мать, я думал, ты остался в столовой, — переведя дух сказал русский. — Я... Извини что так получилось, я не хотел, — тихо пробубнил Рейх, отводя взгляд в сторону и надеясь, что Союз всё же не расслышит его извинений. Но Союз расслышал. Он как-то странно посмотрел на Рейха, то ли с удивлением, то ли с непониманием и недоверием, но кивнул. — Спасибо что хотя бы зубы чистишь, а то во рту и так самое большое количество бактерий, авось вообще ампутировать пришлось бы, — Союз попытался пошутить, но, кажется, только сильнее смутил Рейха, которому было как будто даже стыдно. Стоп, Рейху, стыдно? Бред. — Пошли чай пить, кусачка, — усмехнулся Союз, проверив, хорошо ли закреплён бинт. Тепло от напитка приятно расходилось по телу и успокаивало разум. Жуя какой-то пирожок, предложенный русским, Рейх качал ногами под столом. Тусклый и мягкий свет освещал столовую, белая кружка с чаем грела руки, за окном всё ещё барабанил дождь. — Ты как? Рейх повернул голову в сторону звука и слегка нахмурился. — Нормально, а что? — скорее машинально ответил немец, хоть и не понимал, с чего бы это интересовало Советы. — Ну, ты выглядишь подавленным, — пожал плечами русский, тихонько помешивая чай ложкой. — Ну конечно я выгляжу подавленным, у меня пёс умер, если ты не забыл! — немец возмущённо всплеснул руками, предварительно поставив кружку на стол. — У тебя что, никогда питомцы не умирали? Или их у тебя вообще не было? — У отца была псарня, я играл там иногда с собаками, — немного подумав, ответил Союз, — потом у детей было два кота, одного РСФСР притащил, второго Белка. Но я как-то ни к кому не привязался толком, — он отхлебнул чай и поднял взгляд на немца. — А у тебя были ещё собаки? — Был у меня один пёс. Очень давно, — Рейх мягко улыбнулся, вспоминая давнего друга. — Его звали Лодур, породистый дратхаар. Совал постоянно нос туда, куда не надо, бегал за мной хвостиком, активным был до жути, — тепло от воспоминаний разливалось в глазах немца. — Эх, классно, наверное, иметь собаку, которая только твоя! А что с ним случилось? От старости умер? Долго хоть прожил? Услышав вопрос Рейх как-то стушевался и притупил взгляд немного нахмурив брови. — Недолго, — тихо ответил немец, прикусывая губу, — застрелили. — Как застрелили? — искренне удивился Союз. — Собаку наследника империи? Да как на такое мозгов вообще хватило? Или не уследили? Ариец отхлебнул чай, думая, что и как сказать. Красные глаза смотрели куда-то под стол стараясь не встречаться со взглядом русских очей. — Я застрелил, — шепнул Рейх еле слышно, но в комнате было настолько тихо, что СССР расслышал. В комнате повисла гробовая тишина, только капли дождя продолжали барабанить свою мелодию по стеклу. — Как это, ты застрелил... Рейх молчал, сжимая челюсть. Он поднял ноги и прижал их к груди, обвив руками. Союзу в такой позе он напоминал Алёнушку со знаменитой картины Васнецова. — Вот так и застрелил... Я не хотел этого делать. Даже не так, я просто не знал, что так произойдёт, — немец облизнул сухие губы, пара белых прядей упали на лицо. Поправив их аккуратным движением, он взглянул на Союза. Рейх ожидал увидеть на лице воплощения презрение, негодование, может, даже отвращение и злость. Но русский, сидя напротив, сложил руки на столе, чуть подавшись вперёд, его глаза поблёскивали в полумраке приглушенного света. Своим молчанием он будто просил рассказать, ему было интересно, но он боялся задеть давно зашитую, но не обработанную рану. Вздохнув, немец продолжил. — М-мой отец... Он любил устраивать мне проверки на “прочность”. Эти проверки заключались в том, что вне зависимости от времени года, в какой-то момент он просто велел отвезти меня в лес, поле, или ещё куда-то, и оставить там с минимальным количеством вещей. У меня была только одна задача — выжить, — на этом моменте густые брови Союза сползли к переносице, а в голове зароились мысли от “как так можно поступать с собственным ребёнком”, до “мой отец тоже не одуванчиком был, но до такого тиранизма он не опускался ”. — В какой-то момент со мной начали отправлять собаку. Вроде и легче: компания, помощник. Но это ещё и плюс один голодный рот, что затрудняло всё дело. Так продолжалось многие годы, пока... В конце одной из таких проверок отец лично приехал меня забрать. Это был вроде как февраль. Он приехал к договорённому месту на карете, а я вышел из леса с Лодуром. Отец сказал, что я хорошо справился и это последнее такое испытание, но нужно сделать один последний пункт... Он спросил, что я сделаю, если будет кто-то, кто препятствует моему пути к власти, что я с ним сделаю? Я знал какой ответ он от меня ждёт. И я дал ему этот ответ. Потом он спросил, а что я сделаю, если этот кто-то мне дорог, и я к нему привязался. Я сказал ему то, что он хотел от меня услышать. И тогда он протянул мне револьвер. Сначала я не понял, что он от меня хочет, но потом он показал в сторону Лодура, сидящего рядом со мной. Когда я понял, я не знал, как поступить. Не мог же я стрелять в своего друга и товарища! Но знаешь... За месяц до всего этого кто-то подсунул мне занимательную книжку, там была очень похожая ситуация: когда героя заставили стрелять в своего лучшего друга, это была проверка. Герой выстрелил, но патроны оказались холостыми. Он прошёл. Я тоже хотел пройти. Я помню морду Лодура, он сидел с высунутым языком и смотрел на меня своими добрыми глазами. Тогда я ещё подумал, как я рад, что у меня есть такой пёс, который всецело мне доверяет. Я был уверен, что пули холостые. Я поднял револьвер и нажал на курок, — Рейх замолчал на миг, уставился пустым взглядом куда-то за Союза. Голос предательски дрогнул, но немец старался держать свои эмоции под контролем. Так нужно. — Когда я увидел кровь на снегу, мои руки задрожали. Я закричал, бросился к псу, но было уже поздно. В комнате опять повисла тишина. СССР пытался переварить ситуацию, а Рейх старался запихать свою горечь и скорбь куда подальше. — После этого я пообещал себе ни к кому не привязываться, никого не любить, никого не жалеть. Знаешь, наверное, это и была цель моего отца, в таком случае он хоть в чём-то преуспел, — немец горько усмехнулся. — Я всё равно кому-то доверялся, обжигался. После этого опять обещал себе. А сейчас я, кажется, опять слабею. — Слабеешь? Почему? — Доверие — это слабость. Даже рассказав тебе это, я тебе доверился. Я не знаю зачем, не знаю почему. Возможно, это моя очередная ошибка, очередной промах, и я снова обожгусь. А мне нельзя обжигаться, нельзя быть слабым. — Почему ты считаешь, что тебе нельзя быть слабым? — Слабость — порок человека, из-за которого люди страдают. Я не хочу страдать. Да и если я буду слабым, то как смогу повести за собой людей? — Но ведь сейчас ты не ведёшь за собой никакой народ, какая сейчас разница? Ты боишься быть человечным? — Я... Наверное, да. Ведь люди много страдают из-за своей человечности. Человечность людей и есть их главная слабость. Я ведь не человек, я воплощение, я должен быть сильнее всего этого... — Это тебе отец сказал? Рейх задумчиво кивнул. — А мой отец говорил, что слабости приводят к размышлениям, а размышления к правильным действиям, если ты достаточно размышлял. Все делают ошибки, все обжигаются — и люди, и воплощения. Если ты запрёшься в железной коробке, ты не заметишь, как всё вокруг загорится, а ты сам просто приготовишься заживо в этой коробке. — Но ты ведь сам всегда носил маску, разве нет? На собраниях и деловых встречах был всегда холоден как лёд, беспристрастен, даже груб. Но сейчас ты совсем по-другому ведёшь себя. — Бесспорно, я создавал какой-то тип поведения для себя в обществе. Я не хотел казаться слабым на людях, в этом я тебя понимаю, но я никогда не отказывался от любви и тепла семьи. Таким меня запомнил мир. А ты понимаешь, каким запомнили тебя? Рейх положил голову на стол, скрестив ноги по-турецки и положив руки перед собой. Он молча смотрел в сторону думая над вопросом русского. — Не хочется об этом говорить, но всё это последствия моих действий. Я... Не могу сказать, что жалею, но, наверное, если бы у меня был шанс сделать что-то по-другому, я бы им воспользовался. — Я вот чего понять не могу, для чего ты всё это делал? Неужели тебе доставляло это удовольствие? Эта война, геноцид... — Союз, — Рейх вскинул голову и серьёзно посмотрел на него. — Я был скован по рукам и ногам Версальским договором, обязан был выплатить непомерные долги, разделён Польским коридором, мой народ разбит и унижен, что делал бы ты? Просто сидел бы сложа руки, позволяя расцветать безработице и беззаконию? Конечно я искал путь к восстановлению былого величия! Когда я понял, что Великобритания, Франция и другие просто игнорируют мои нарушения договора, я начал действовать. Это был мой шанс, и я воспользовался им. И ведь мой план был хорош! Он работал! — И я был частью твоего плана? — какая-то обида проскользнула в голосе Союза. — Ты... Ну ты же знал, что так произойдёт. — Я знал. Но не верил, что так быстро. Рейх опустил взгляд, выдыхая. — Это было бы логичным шагом с моей стороны. Сам понимаешь: противоположные идеологии, мне нужны были новые территории... — Да уж, это была не просто война, а война идеологий. И ты облажался. По полной программе, — ухмыльнулся русский, кладя голову на раскрытую ладонь. — Ну, сначала всё шло очень даже неплохо! Даже отлично! Если бы не эта ваша слякоть и мороз... — немец фыркнул, сложив руки на груди. — А как же твои планы по захвату моей территории ещё до морозов? — Ну... Ну, не получилось... — Тут не морозы и не слякоть виноваты, друг мой любезный. Мы по этой мути отступали, так что плавали, знаем. А виновники твоего проигрыша — мои бравые солдаты, которые защищали одну улицу дольше, чем защищалась вся Франция! Если б их ещё не полегло под сорок два миллиона... — Союз сморщился, сжав кулаки. Рейх даже как-то поджался от таких слов. Не пустит ли этот громила свою ярость на виновника всех событий? — Война никогда не стоит того количества людей, что в ней погибло. Ты чего хвост поджал? Стыдно всё-таки? — кивнул СССР наблюдая за немцем. — Ничего я не поджал, — недовольно помотал головой Рейх. Союз глубоко вздохнул — Ну-ну. — Война — один из способов достижения цели, иногда она действительно необходима и является лучшим выходом из сложного положения... — Ты ведь не был на фронте, да? — русский изогнул бровь. — Ну... Я проходил боевую подготовку, и... — Нет, я не про это. Ты на войне был? На фронте, на передовой? Шёл в атаку с автоматом в руках под градом пуль, спал в грязном окопе, укрываясь только верой в счастливое будущее? — перебил его Союз. Рейх отрицательно помотал головой. — Я так и думал. А знаешь как я это понял? — получив отрицательный ответ, Советы усмехнулся. — Да потому что ни один человек, пропустивший войну через собственное тело, никогда не скажет, что война может быть лучшим выходом. Никогда. А если скажет, то он спятил. — Будто ты был на фронте, — нахмурился немец. — Был, дружочек, был. И скажу тебе так: если и есть ад на земле, то это был он. Помню, к примеру, как одному пареньку пол лица взрывом скоптило, да прям до кости. А он живой всё. Лежит, мамку зовёт, кричит, то ли от боли, то ли от страха. Молодой был совсем, в инженеры метил. Хороший был, Васюткой звали, — Союз смотрел в сложенные перед собой руки, перед глазами мелькали картинки, которые хотелось бы посчитать страшным сном. Но это был не сон. — И таких Васюток полным-полно было. Худых, болезненно бледных, но строивших планы, что будут делать после войны, кем работать, как детей назовут. Но война не даёт планам сбыться. Это совсем не то, что сидишь в кабинете, читаешь отчёты, отдаёшь приказы, думаешь над стратегией. Нет, фронт это другое. Ты вот сидишь в своем кабинете и думаешь, что всё про войну знаешь, сам же воевал, все события от зубов, все даты, операции... Но войну можно познать только на самой войне. Вот только я такой участи никому не пожелаю, — твёрдо закончил Союз. Рейх, слушая, менялся в лице. От былого скептицизма и следа не осталось. Похоже, он действительно ничего не знает о том, во что втянул весь мир. Было ощущение, что нужно попросить прощение или что-то ещё, но... Какой смысл? Разве извинение вернёт к жизни всех людей, погибших из-за войны? Восполнит все потери и убытки? — Что заставило тебя вернуться в кабинет? — почему-то немцу правда было это интересно. — Не важно, — сморщил нос Союз отхлёбывая чай из кружки, — главное, что это закончилось. Рейх ничего не ответил. Но зато у него в голове всплыл новый вопрос. Немного поколебавшись, немец поднял глаза. — Союз, мы враги? Русский немного опешил от такого прямо в лоб. — Ну, э, ну, мы... Мы... Мы, кажется, сильно заболтались, ты так не думаешь? Кажется, пора по койкам, — как ни в чём не бывало пожал плечами русский, вставая из-за стола. — Ой, да ладно тебе! Что, так сложно ответить? — Рейх обидчиво выпятил губу и скрестил руки на груди. — Мне нужно подумать, договорим завтра утром. Немец хотел возразить, но Советы уже скрылся на кухне, а в раковине зашумела вода.***
— Союз? Русский лениво приподнял сонную голову, еле отходя от сна, и пытался вглядеться в темноту комнаты. Около двери стоял немец, замотавшийся в одеяло и с подушкой в руках. — Ты чего припёрся средь ночи? — еле шевеля языком промямлил Союз, глядя на часы. 1:40. — У меня это... Кровать сломалась... — пожал плечами немец, смотря на свои босые ноги. — Как это сломалась? — приподняв одну бровь, спросил коммунист. — Ну, я когда разозлился, ну, кажется... Балки хрясь — и всё... — И что я должен тебе предложить? Ну значит на полу спать будешь, либо коврик в прихожей, выбор богатый. — На полу холодно, я пытался... — смущённо ответил немец. СССР вздохнул, осознавая, что ещё одну ночь в кресле его позвоночник просто не выдержит, а пускать этого чёрта в кабинет он не готов, слишком много всего важного. Кажется, других вариантов нет... — Ложись с другого краю, — недовольно пробурчал русский. — И чтоб ни шороха, ни вздоха, понял? И только попробуй что-нибудь выкинуть. Рейх неуверенно кивнул.