Protege Moi

      Узкий темный переулок весь пропитан запахом чужой крови, которой, кажется, слишком много. Она везде – размазана на потемневшей кирпичной стене, каплями оседает на асфальте, растекается в самом воздухе. Но не это пугает. В ужас приводит полный отчаяния и боли крик, протяжный, громкий, оглушающий. Хочется сжаться в комок, закрыть уши ладонями, лишь бы убраться от этого звенящего звука, перемежающегося короткими всхлипами.       Синчень стоит у входа в залитый мраком переулок и чувствует, как с каждой секундой становится ощутимее тяжесть холодного металла на запястье. Браслет словно сжимается, плотно обхватывая кожу, тянет вниз, пригибает к самой земле. Синчень не может сдвинуться с места, не может убежать, все, что ему остается – вслушиваться в непрекращающийся дикий вопль, от которого уши закладывает, а холодный пот стекает по спине.       - Снова кошмар? – хриплым после сна голосом бормочет Сун Лань. Он еще не проснулся, даже глаз не открыл, так и не сумев поднять отяжелевших век, но ощущает, как рядом чужое тело сотрясает крупная дрожь. Безотчетным жестом привлекает друга ближе, заключая того в кольцо собственных рук и вновь засыпает.       В комнате все еще темно, до рассвета остается несколько часов, но Синчень понимает, что больше не сможет уснуть. Дрожь в конечностях стихает, успокаивается, сбившееся дыхание выравнивается. Юноша не замечает, что с уголков глаз к вискам протянулись влажные дорожки. Удивительно, но даже во сне он невольно пропускает через себя боль того, кто так отчаянно кричит в темноте, взывая то ли о помощи, то ли о спасении. Синчень не знает, кто скрывается в непроглядном мраке этого проклятого переулка, который является в ночных кошмарах все последние годы, но на самой границе сознания ворочается еще не сформировавшаяся, нечеткая не мысль даже, так, ощущение.       Сейчас, убаюканный теплотой чужих объятий, Синчень не хочет об этом думать. Он отсутствующим, пустым взглядом разглядывает потолок, который угадывается в темноте, и чувствует размеренное дыхание совсем рядом, что чуть шевелит непослушную прядь у лица. Синчень невольно сомневается - все ли друзья могут проводить ночи рядом, сплетаясь в тесных объятиях, или же их с Сун Ланем связь иная, не похожая ни на что? Мысль отчего-то одновременно стыдная и жаркая, румянец тут же окрашивает щеки, и юноша благодарит богов, что некому заметить его несдержанность. Может быть, Синчень надумывает и им обоим, лишенным родительского тепла и нежности просто необходимо разделить с кем-то томящееся внутри человеческое тепло? Объяснение, вполне подходящее для тактильного, ласкового, словно ручной щенок Синченя, но не годящееся для сдержанного, всегда отстраненного Сун Ланя.       - Спи уже, - выдыхают вдруг в самое ухо, и юноша вздрагивает всем телом. Но не отстраняется, когда чужие руки крепче обхватывают поперек груди и послушно закрывает глаза.       Неделя в полном одиночестве протекает мучительно медленно. Уже на второй день отсутствия друга, вынужденного теперь безвылазно сидеть дома, Синчень понимает, что не ждет и без того коротких перерывов. Обычно эти минуты приятели проводили на школьном дворе, иногда наслаждаясь молчанием, иногда лениво обмениваясь мыслями. Но сейчас Синчень один и время отдыха растягивается почти до бесконечности. Юноша читает, сжимая в руках очередную книгу, но даже это обычно приносящее успокоение занятие сейчас не доставляет удовольствия. Кажется, словно от Синченя безжалостно оторвали важную, значимую часть и ее отсутствие болезненно ощущается при каждом движении.       Единственное, чего юноша с нетерпением ждет – окончания занятий. Потому что только тогда Синчень может прямиком броситься к другу, едва не срываясь на бег. И когда учитель чуть задерживает класс, вынуждая потратить лишних пять минут на растолковывание очередного задания, Сяо вдруг ощущает внутри смутный отголосок нетерпеливого раздражения.       На третий день вынужденной разлуки Синчень почти с ужасом выслушивает новость, которая остальных приводит в восторг. Предпоследний урок отменили из-за неожиданного отсутствия одного из учителей, и теперь ученики оказались предоставлены сами себе. Время для самоподготовки, так это называется, но едва дверь за старшим закрывается, все тут же срываются с места. Чужие планы так и разливаются звучной трелью в воздухе. Часть школьников собрались в кафе неподалеку, но несмотря на тянущее чувство голода, Синчень не присоединяется к ним. Одна мысль о том, чтобы отправиться вслед за шумной крикливой компанией вызывает дрожь.       Решение приходит само собой. Собрав вещи, Синчень в числе последних покидает класс и уверенно движется к западному крылу школы, где значительную часть третьего этажа занимает внушительная библиотека. По своим масштабам и собранным на полках книгам она вполне может соперничать с ценными коллекциями, вот только в стенах школы ценителей подобного можно насчитать по пальцам одной руки. Вот и сейчас в тихом, словно оторванном от всего остального мира месте царит безмолвие, но не давящее, а скорее мягко обволакивающее, успокаивающе. По крайней мере, Синчень именно это и ощущает, переступая порог библиотеки – умиротворение и спокойствие.       Госпожа Джан, в чьи обязанности входило наблюдать за библиотекой и поддерживать порядок, сейчас находилась в отъезде, кажется, пытаясь выбить у очередного богатого спонсора средства для покупки новых книг. Маленькая и скрюченная под тяжестью лет старушка лишь на первый взгляд казалась безобидной, но хватку имела почище бульдожьей. Уж если эта женщина вцеплялась в кого-то, то несчастной жертве оставалось лишь сдаться и раскошелиться на нужды школы. Однажды Синчень стал невольным свидетелем того, как сам директор отчаянно краснел и потел под ее строгим взглядом, пытаясь объяснить необходимость сокращения расходов на книги.       Библиотека пустует, и в полном одиночестве Синчень проходит вдоль полок, едва касаясь кончиками пальцев разноцветных корешков. В расположении книг есть своя, особая система, уловить которую могла разве что госпожа Джан, ориентирующаяся здесь словно зверь в своих лесных тропах. Синчень же просто скользит взглядом по названиям, пытаясь отыскать для себя что-то новое. Наконец остановив выбор на достаточно старом, потрепанном временем и множеством рук издании, юноша осторожно вытягивает книгу с полки и направляется к расположенным у самого окна столикам. Поджав под себя одну ногу – что запрещено в стенах школы, но кто его здесь осудит, верно? – Синчень устраивается на мягком стуле и принимается за чтение.       Проходит не больше получаса, когда увлеченный книгой юноша вздрагивает от буквально выжигающего спину взгляда. Чужое присутствие ощущается так отчетливо, что Синчень даже удивляется, как не заметил раньше, что его одиночество оказалось грубо нарушено.       - Даочжан такой усердный. – протягивают знакомые до зубовного скрежета ленивые интонации. Мягкие по-кошачьи шаги и вот стул напротив одним движением разворачивают спинкой вперед. Раскинув ноги, Сюэ Ян усаживается и сцепив пальцы в замок, опускает на них подбородок. – Наверное, спишь и видишь себя выпускником какого-нибудь столичного университета, да, святоша?       «Во сне я вижу только эту непонятную темную подворотню, насквозь пропахшую кровью» - думает Синчень, но, конечно, не произносит этого вслух. Он вообще молчит, то и дело из-под ресниц бросая на человека рядом любопытные, быстрые взгляды. Один из таких невольно зацепляется за плотную черную кожу перчатки, полностью скрывающую левую руку ученика.       - Твоя рука… - Синчень закусывает губу, понимая, что своими словами мог расстроить или задеть. Но Сюэ Ян реагирует неожиданно – он веселится, осклабившись в клыкастой ухмылке.       - Ты что, только заметил? Обычно это первое, куда смотрят люди, когда меня встречают.       - Я смотрел в глаза. – Поспешно выпаливает Синчень, и тут же краснеет, осознавая, насколько двусмысленно звучит сказанное. Ответом становится искренний беззлобный смех, лишь усугубивший нахлынувшее чувство стыда от собственной глупости и наивности.       - Да, это я заметил. – Сюэ Ян явно издевается. В его непроницаемо черных, чуть прищуренных глазах на один короткий миг вспыхивает уже знакомая опасная искра, которая вновь исчезает столь стремительно, что нельзя сказать, не привидилось ли это. Внезапно напускная веселость словно по щелчку сменяется странной серьезностью, непривычной маской смотрящейся на этом обычно насмешливом лице. – Лучше бы тебе уйти отсюда, даочжан.       Синчень не успевает спросить, почему, как в вязком безмолвии слышится чей-то приглушенный, полный боли стон, а следом издевательский злобный смех. Звуки исходят, по ощущениям, из дальнего зала библиотеки, и не задумываясь ни секунды, юноша срывается с места. Точнее, пытается, потому что чужая рука жестко хватает его запястье, сжимая до хруста. Кажется, еще немного, и тонкие кости затрещат, ломаясь и крошась в пыль под натиском внезапно вспыхнувшей ярости в глазах напротив.       - Куда собрался, святоша? – Сюэ Ян чуть склоняет голову набок. Его воспаленный, дикий, безумный взгляд не отрывается от бледного растерянного лица, будто впитывая чужую беспомощность. – Это не твое дело.       - Отпусти! – не приказывает, просит Синчень, и с неожиданным для самого себя порывом вырывает руку из цепкой хватки. Сюэ Ян внезапно быстро сдается, поднимая ладони вверх и словно тем самым давая полную свободу действий. На его губах играет жутковатая ухмылка, которую до этого момента Синчень еще не видел. Человек рядом теперь мало напоминает смешливого юношу, и Сяо прошибает дрожь. В голову невольно лезут все услышанные случайно слухи, один страшнее другого.       Стон сменяется умоляющим шепотом и короткими вскриками боли и ужаса, что оставляет все меньше времени на раздумья. Больше не медля, Синчень быстрыми шагами преодолевает зал библиотеки, за ним другой, и в третьем, последнем, его глазам предстает неприятная картина. В центре неровного круга, выстроенного из шести человек, на коленях стоит один из учеников на класс помладше. Красивый той мягкой, девичьей привлекательностью, с плавным овалом лица, большими, сейчас ошалевшими от страха глазами и пухлыми красноватыми без всякой помады губами в последние дни он все чаще становился объектом насмешек. Взгляд почти через силу отмечает распахнутую на груди рубашку без пуговиц, которые светлыми каплями рассыпались вокруг, свежую ссадину на губе, из которой медленно сочится тонкая струйка крови, и наливающийся уже багрянцем синяк на скуле. В его коленопреклоненной, смиренной позе так и сквозит покорность, раззадоривающая малолетних хулиганов еще больше.       - Отличный вид, правда, даочжан? – горячечный шепот за спиной на самое ухо пробирает до костей, разрядом прошибает мозг, впиваясь в него жесткими острыми иглами. Глаза Синченя округляются, а дыхание сбивается от волнения и ужаса.       Компания отвлекается от жертвы, не сразу замечая новых действующих лиц в намечающемся представлении. Их взгляды скользят с молчаливо подпирающего стену вожака на растерянно замершего Синченя, и под этим ощупывающим, пристальным вниманием последний ощущает смятение. Которое рассеивается в тот же миг, когда искаженное ужасом лицо стоящего на коленях ученика расцветает внезапно вспыхнувшей надеждой. Сейчас Синчень кажется бедолаге сущим Небожителем, спустившимся в грешный мир, чтобы вытянуть загнанную жертву из рук уже почуявших кровь и не желающих так просто отступать хищников.       - Принцесска желает присоединиться к веселью? – мерзко хихикает один из хулиганов. Другие отзываются взрывом жесткого, издевательского смеха.       - Отпустите его. – Кажется, эта фраза уже становится обыденной для Синченя. Юноша не удерживается от истерического мысленного смешка, внешне оставаясь относительно спокойным.       - Ну-ну, не так быстро, святоша. Может, займешь его место? Тогда мы подумаем.       Взгляд ученика в центре круга гаснет, словно по щелчку, а сам он съеживается, будто становится меньше, незаметнее. Поднявшая было голову надежда оказывается безжалостно вырвана с корнем. Никто не поможет, никто не спасет. Разве может абсолютно чужой человек вдруг собственноручно обречь себя на мучительную, тягучую боль ради постороннего, почти незнакомца? Да и кто знает, ограничатся ли в этот раз малолетние ублюдки одним только избиением. Каждый в школе знает, что градус безумия в банде нарастает с каждым днем, каждым часом, и жестокие шутки становятся все опаснее.       - Хорошо. – слово падает в тишину подобно камню в замершую гладь воды. И от него тут же расходятся круги. Сюэ Ян за спиной, кажется, напрягается всем телом, но молчит. Синчень хотел бы увидеть выражение его лица, но обернуться сейчас – значит проявить слабость, а перед стаей оголодавших до чужого страха и боли псов это подобно самоубийству. – Только сначала вы его отпустите.       Один из малолетних хулиганов кидает быстрый вопросительный взгляд на вожака, и похоже, то, что он улавливает за спиной Синченя, приводит его в восторженное исступление. Он довольно хлопает и потирает ладони, всем видом демонстрируя предвкушение. Остальные заражаются чужим энтузиазмом, оживляются, переглядываются с кривыми, жесткими ухмылками. На стоящего на коленях паренька больше никто не обращает внимания.       Кроме Синченя, который сейчас глядит прямо на него. В круглых почти глазах плещется такое несравнимое ни с чем пока еще неуверенное облегчение, что собственный страх Сяо, коготками пробегающийся вдоль позвоночника и ледяным комом оседающий в желудке тут же рассеивается. Он все сделал правильно и, если бы вновь пришлось прожить последние полчаса, не изменил ни единого своего шага. Жестом указав ученику на дверь и дождавшись, пока тот на заплетающихся ногах, едва не ползком уберется подальше, прочь от библиотеки, Синчень вновь фокусирует внимание на группе стоящих впереди парней.       - Твою мать, да ты настоящий псих, святоша. – лыбится все тот же говорливый хулиган. Из разговоров Синчень выцепляет имя – Ли Юнь. – А может, мазохист просто? Вы святоши все больные на голову. Эй, Сюэ Ян, присоединишься?       Для мелкой сошки, подобной той, что сейчас собирается порезвиться, Сюэ Ян главный и от его слова зависит многое. Будучи верным цепным псом Цзинь Гуанъяо, который, в свою очередь, исполняет роль правой руки самого Вэнь Чао, парень достаточно высоко вписывается в иерархию школьной банды, поэтому обращенные на него взгляды сквозят уважением и даже трепетом. Синчень отмечает это почти против своей воли, когда сам, без принуждения вступает в круг и спокойно замирает молчаливым изваянием. Поразительно безмятежным для того, чья судьба сейчас полностью в руках группы совершеннейших отморозков.       - Скучно. – равнодушно тянет Сюэ Ян.       Он и впрямь выглядит скучающим. Взгляд его блуждает по полутемному библиотечному залу, старательно избегая смотреть в сторону новой жертвы, готовой добровольно отправить себя на заклание. Со стороны кажется, что Сюэ Ян презирает святошу настолько, что не желает марать собственный взор о такого жалкого наивного простачка. Синчень закусывает губу, впервые изменяя собственному отстраненному спокойствию и пытается сглотнуть вдруг ставшую вязкой и горькой слюну.       Первый удар в колено подкашивает его ровно в тот миг, когда, так и не взглянув в сторону разворачивающегося жесткого представления, Сюэ Ян уходит прочь, кажется, насвистывая игривый незатейливый мотивчик.       …Синчень не теряет сознания, но, когда все заканчивается, будто выпадает из реальности. Он видит, как Ли Юнь напоследок отвешивает тяжелую, жесткую оплеуху, так, что голова безвольно мотается в сторону, но не ощущает боли. Чувствует расплывающийся в пыльном, спертом воздухе библиотечного зала медный запах, но вкус крови во рту не различает. Время будто замирает, звенящая тишина вокруг нарастает, и в ней все так же отчетливо слышатся ядовитые насмешки уже давно убравшихся прочь людей. Синчень знает, что слух играет с ним злые шутки, потому что вокруг никого, пусто, и осознание этого заставляет юношу улыбнуться разбитыми губами. Пожалуй, на сегодня с него хватит дружеского общения.       Ломота во всем теле постепенно усиливается, каждое движение сопровождает взрывом вновь проснувшейся боли. Синчень с горечью думает, что ввязался в свою первую в жизни драку – избиение – всего лишь спустя три дня отсутствия Сун Ланя. Оказывается, присутствие рядом друга всегда создавало надежную защиту, окутывая мягко и бережно, так, что сразу и не заметишь. И только лишившись ее понимаешь, насколько безжалостен мир, от которого тебя так тщательно оберегают.       Телефон в кармане, чудом уцелевший, впервые за весь день подает голос. Синчень, лежа прямо на холодном полу и наслаждаясь ласковым прикосновением солнечного луча к щеке, ноющей от удара, не глядя достает мобильный и принимает звонок.       - Ты не ответил на мое сообщение. – сварливый голос Сун Лань теплым цветком разрастается в груди. Синчень знает своего друга слишком долго, чтобы за притворным недовольством не различить чужой обеспокоенности. Улыбается разбитыми губами и тут же морщится от боли. Молчание затягивается, интонации друга больше не наигранно обиженные, они полны откровенной тревоги. – А-Чень, все в порядке?       «Нет, не в порядке. Я лежу на полу библиотеки, в пыли и собственной крови, и пытаюсь понять, сломана ли у меня рука или просто пришедшийся туда удар оказался слишком сильным» - мысленно отвечает Синчень, но вместо этого делает пару коротких вдохов и спокойным, мягким тоном говорит:       - Конечно. Цзычень, ты хорошо себя чувствуешь? – ответ положительный и юноша облегченно вздыхает. Хотя, зная друга, можно с уверенностью сказать, что даже в приступах агонии тот не пожелает признаться. В этом они оба удивительно походили друг на друга. – Извини, но сегодня я не смогу прийти. Да, все точно хорошо, не волнуйся и не вздумай приезжать, тебе нужен отдых. Мне пора идти, скоро занятие. Я позвоню позже.       Разговор вытягивает больше сил, чем недавняя стычка. Лгать Сун Ланю, даже ради его собственного спокойствия неприятно, к тому же завтра все равно придется показаться другу на глаза, а значит, тяжелого разговора и чужого гнева явно не избежать. Просто сегодня Синчень пока не готов, он не придумал оправдания для себя и тех, кто ввязался в драку, способного умерить гнев Цзыченя и оградить его от желания возмездия.       Боль, вроде бы, наконец стихает. С тихим рваным выдохом Синчень поднимается на ноги, чуть дрожащими пальцами пытается стряхнуть с одежды библиотечную пыль, кажется, намертво въевшуюся в строгую школьную форму. Следующий урок - искусство, и юноша почти силой заставляет себя переступить через вопящую в возмущении совесть и пропустить занятие. Все равно с такой дрожью в конечностях он разве что кривые линии сможет вывести, да и отвечать на возможные вопросы учителя и одноклассников не хочется. Поэтому мысленно усмирив вспыхнувшую внутри войну между природной сознательностью и банальной человеческой усталостью, Синчень хватает сумку и выходит прочь из библиотеки.       Так и не дочитанная книга остается на столе и слабый ветерок из приоткрытого окна шевелит сухие пожелтевшие от времени листы.       - Вэнь Чао завтра возвращается. – внезапно произносит Цзинь Гуанъяо, которого его единственный и сомнительный во многих смыслах друг с упрямой настырностью продолжает звать его старым именем. Именем, принадлежавшим не сыну богатого, влиятельного человека, а сироте из влачащего нищенское существование на окраинах города детского дома.       Сейчас вокруг ничего не напоминает об этом. Огромная гостиная не менее внушительного особняка в престижном районе города залита приглушенным красноватым светом, в котором окружающие предметы приобретают немного мрачный, кровавый оттенок. Где-то в комнатах снуют неслышные и почти невидимые вышколенные слуги. Запах позднего ужина расползается по дому, и в нем отчетливо ощущаются сладковатые нотки десерта, который кто-то был готов поглощать хоть трижды в день. Перед большой плазмой прямо на полу, скрестив ноги, удобно разместился совершенно не вписывающийся в стильную роскошь интерьера взлохмаченный, нахохлившийся паренек.       - И что мне теперь, в ладоши похлопать? – недовольно отзывается Сюэ Ян. Целый день он ходит мрачнее обычного, одним своим видом распугивая не только школьников, но и старших. Те и вовсе обескуражены такой ошеломляющей посещаемостью – все-таки почти неделю этот заядлый прогульщик появляется в стенах школы и даже со скучающим видом сидит на занятиях, но злобное выражение и вовсе зарождает иррациональное желание убраться прочь. Такой Сюэ Ян больше не выглядит относительно нормальным, он выглядит как человек, способный с ласковой улыбкой воткнуть нож тебе в руку. Словно полный псих.       - Отец просит быть с ним предельно вежливым, а ты в последнее время вечно сцепляешься с его людьми. Мне это не нравится, Сюэ Ян.       Вэнь Чао – богатый младший отпрыск знаменитой семьи Вэней, испорченный, наглый и пользующейся собственной властью в полном объеме. Но сам он мало интересен, чего не скажешь о его отце. Тот проворачивается такие схемы в теневой части городской экономики, что даже у посвященного лишь в верхушку всего происходящего Гуанъяо благоговейно округляются глаза. Особенно иронично, что внешне старший Вэнь рисует в глазах окружающий образ заботливого отца, щедрого благотворителя и в целом отличного человека. Гуанъяо это забавляет и в тоже время дает изрядную пищу для размышлений. Для приобретения опыта.       Перевод младшего Цзиня в новую школу не был связан с семьей Вэней – скорее, он оказывается вынужденным после того, как один приближенный к нему псих забивает одноклассника до полусмерти, когда тот решает, что насмехаться над неизменной черной перчаткой хорошая, безопасная идея – но встреча двух отпрысков именитых кланов становится приятным дополнением для Цзинь Гуаншаня. Именно по настоянию отца, который спит и видит, как через младшего Вэня сможет добраться наконец и до старшего, Гуанъяо вынужден влиться в группу озверевших от вседозволенности малолетних хулиганов. Половина из них попадет за решетку всего через пару лет, другая станет полноправными членами местных уже серьезных преступных объединений. Лишь единицы смогут наладить нормальную, достойную жизнь. Общество этих людей раздражает и злит, но идти против воли отца Гуанъяо не может. Пока что, по крайней мере.       - Твой Вэнь Чао проебался, Яо. Глянь-ка вот сюда.       Гуанъяо ловко ловит брошенный в его сторону мобильный и со спокойным в своей отстраненности выражением разглядывает скриншоты чужого длинного диалога в вичате. Один из собеседников – Вэнь Чао, и на выражения он не скупится. Гуанъяо выцепляет из чужих слов те, что красными предупреждающими сигналами загораются в голове. «Шлюха», «жалкий бастард», «ублюдок», «сын проститутки» - строчки так и пестрят грязными жесткими фразами, перемежающиеся его собственным именем. Второй собеседник куда сдержаннее и осмотрительнее, его ответы односложные и очевидно, что будь Вэнь Чао умнее, сумел бы заметить чужую слишком подозрительную выдержанность.       Выражение на лице Гуанъяо не меняется, оставаясь все той же непроницаемой маской. Сюэ Ян глядит на него снизу-вверх, и в его взгляде откровенное предвкушение предстоящим шоу, сценарий которого уже выстраивается в голове друга. Мэн Яо умен, но слишком предсказуем, когда дело касается его болезненного прошлого. Своими словами Вэнь Чао буквально подписывает собственный приговор, и единственный вопрос сейчас – насколько далеко захочет зайти в своем возмездии Мэн Яо.       - Скоро Вэнь Чао празднует свой день рождения. – Гуанъяо невозмутим, словно не в его голове сейчас складываются пазлы будущего жестокого плана. Он спокойно глядит на приятеля, одним мягким движением поднимающегося с пола и укладывающего голову на коленях, хотя диван достаточно просторный и для десятка человек. Его цепная псина в моменты предвкушения веселья становится по-особенному ласковой. – Нужно будет подготовить подходящий подарок.       Сюэ Ян понятливо хмыкает и закрывает глаза. Нарастающее возбуждение от предстоящего развлечения лишь на один короткий миг глушит странную горечь, поселившуюся внутри с самого утра. Сюэ Ян раздраженно растирает начинающую ныть покалеченную ладонь и безуспешно пытается вырвать из памяти картину чужого хрупкого, но застывшего в мрачной, жертвенной решимости силуэта. Тот в ответ лишь сильнее вгрызается в воспоминания, словно клеймом отпечатываясь внутри.       Сун Лань злится, это сквозит в каждом его движении, в осуждающем молчании и мрачных взглядах из-под ресниц, что он украдкой бросает в сторону, когда думает, что Синчень не видит. И эта злость, густо замешанная на беспокойстве и тревоге, объяснима. То, что вчера было красноватыми ссадинами, теперь угрожающим багрянцем расплывается на фарфорово-белой коже. Синчень мысленно радуется, что с утра его выбор пал на закрытую белую водолазку, так удобно прикрывающую горло и руки. Именно там от чужого взгляда сейчас прячутся следы вчерашней стычки. В целом, юноша даже выглядит бодро, если не считать распухшей разбитой чьим-то ударом губы и царапины на скуле. Синчень смеется и говорит, что теперь выглядит по-настоящему мужественно, как и положено истинному защитнику, но Сун Лань недовольно фыркает и отводит глаза.       Когда градус напряженного молчания начинает превышать все допустимые пределы, тягостной тишиной разливаясь вокруг, Синчень прибегает к запрещенному, коварному приему. Потянувшись за бутылкой воды, так удобно стоящей на полу возле дивана, он болезненно морщится и резко выдыхает сквозь зубы. Чуть наигранней, чем действительно вынуждает растекающаяся по телу боль, но этого вполне достаточно и Сун Лань мигом сбрасывает маску недовольства, обнажая искреннюю заботу и тревогу.       - Все хорошо. – мягко отвечает Синчень на взволнованный потемневший взгляд. Не отстраняется, когда Сун Лань придерживает его за локоть, не отпуская дольше, чем нужно, чтобы просто поддержать. Юноша внезапно смущается и слишком поспешно переводит тему, внутренне радуясь, что друг больше не злится. – Кстати, Вэнь Чао собирается отпраздновать свое возращение. Кажется, намечается что-то масштабное. Он и меня пригласил.       Приглашением, впрочем, назвать случившееся язык может повернуться лишь у такого оптимиста, как Синчень. Просто несколько прихвостней Вэнь Чао, который едва ли не с начала учебного года путешествовал на каникулах, самому себе же и назначенных, отлавливали каждого старшеклассника, пообещав переломать ноги, если вдруг те вздумают не явиться на праздник. Подобный масштаб торжества объяснялся просто – лидер школьных хулиганов вступал во взрослую жизнь, достигнув отметки совершеннолетия, а потому его щедрость распространилась даже на тех, кого в обычные дни юный отпрыск богатого семейства в лучшем случае не замечал. В худшем – доводил издевательствами до нервных срывов, больницы и постоянного въевшегося в кости ужаса.       - Видел уже в вичате. – Сун Лань поддается, соглашается на время забыть о причинах появления болезненных ран на теле друга. Впрочем, предстоящее празднество не то чтобы сильно радует обоих. – Нам нужно пойти, иначе этот ублюдок потом проходу не даст. А нам, - Цзычень красноречиво окидывает приятеля взглядом, – проблем уже и без того хватает.       Синчень не говорит имен, и уж тем более не рассказывает, что одним из действующих лиц вчерашних событий стал Сюэ Ян, при одном упоминании о котором Сун Лань кривится в гримасе презрения и ненависти, но тот не глуп и без труда понимает, кто участвовал в стычке. Поэтому приглашение Вэнь Чао на праздник становится все сложнее игнорировать.       - Ты, кажется, забыл, что сказала госпожа Чжао. Постельный режим. А он, знаешь ли, не предполагает прогулок и вечеринок. Если ты считаешь, что это необходимо, я могу сходить и один.       От одной мысли об этом внутри Синченя все переворачивается, но внешне он остается удивительно спокойным как для человека, который всего лишь после трех дней одиночества умудряется влезть в драку. Оказывается, присутствие Сун Ланя рядом становится настолько привычным, что даже мысль о возможной долгой разлуке тревогой отзывается где-то в груди. К тому же Синчень не признается даже себе, но ощущать себя одиноким в толпе людей – это странно и неприятно. Заставляет думать, что ты не совсем нормален, уместен для этого общества, не выписываешься туда, куда другие залетают даже не задумываясь. Синчень в последнее время все чаще думает, что упускает что-то важное, не видит очевидных вещей, и из страха остаться в этом мире совершенно одному цепляется за Сун Ланя, опасаясь, что терпение того в конце концов иссякнет и он избавится от надоедливого знакомца, возомнившего слишком много.       Наверное, Цзычень знает друга не хуже него самого, потому что мигом замечает легкую морщинку между бровями и слишком серьезное, решительное выражение. Будто тот на казнь собирается, а не провести вечер в стенах отличного отеля в окружении пусть не приятелей, но знакомых. Сун Лань накрывает ладонью чужие чуть дрогнувшие пальцы и легонько сжимает, вырывая Синченя из мрачных раздумий.       - Один ты никуда не пойдешь.       - Пойду. – неожиданно упрямится Синчень, одновременно чувствуя и радость от такой бережной заботы Цзыченя и внезапно вспыхивающую решимость.       Приближающийся праздник – вызов, определенного рода проверка, которую юноша сам для себя назначает. В конце концов, если избегать собственных страхов, те будут лишь расти, и кто знает, во что когда-нибудь выльется его асоциальность. Он должен сделать это, хотя бы ради того, чтобы пусть на один короткий миг избавиться от мысли, что Сун Лань держит его при себе лишь из жалости, будто выброшенного и не нужного никому щенка.       Завязывается спор. Цзычень упрямится, то и дело порывается встать и немедленно пуститься в разборки по меньшей мере со всем светом, потому что искренне считает, что одному Синченю на вечеринке делать нечего. Противостояние условно, так как Сяо, в общем-то, с этой мыслью полностью согласен, но отступаться от намеченного не собирается. Поначалу звучащие тише голоса нарастают, и вот Сун Лань уже почти кричит в раздражении, глядит в спокойное умиротворенное лицо напротив и злится еще больше. Аргументы заканчиваются, крик своего действия не достигает, и Цзычень, чувствуя бесконечную усталость и собственное бессилие, сдается. Ему все больше кажется, что своими же руками он толкает друга в пропасть, полную ядовитых тварей.       - Будешь писать мне в вичате каждые полчаса. – даже в голосе слышится насупленность. Сун Лань отступает, но не сдается, потому интонации тут же приобретают строгость. - И клянусь, если пропустишь хотя бы одно сообщение, я сразу же лично приеду туда.       Счастливый Синчень соглашается и в порыве охвативших его чувств радостно сжимает друга в объятиях. Чуть более крепких, чем требуется, и удивительно жарких. Цзычень неожиданно отводит взгляд, хмыкает как-то неуверенно и спешит напомнить, чтобы оделся теплее – ночи в середине осени холодные, несмотря на солнечную мягкость дней, а праздник явно затянется надолго. Еще Сун Лань хочет сказать, чтобы друг держался подальше от Сюэ Яна, но молчит. Само имя того горчит на губах и произнести его вслух сейчас – значит безжалостно нарушить с таким трудом установившиеся перемирие.