Protege Moi

      Сун Лань не спит. Время близится к пяти утра, но он попросту не может заставить себя закрыть глаза и отрешиться, наконец, от всего происходящего. Телефон Синченя, безучастно молчавший вот уже пару часов, теперь и вовсе выключен. Панический, липкий страх пробирается в легкие, дыхание становится быстрым и сбивчивым. Сун Лань пытается уговорить себя, заставить успокоиться, но воображение рисует такие картины, что становится тошно. Свою ошибку он понимает сразу же, но теперь ее масштабы разрастаются просто до колоссальных размеров. Не следовало отпускать друга одного, но Сун Лань осознает это слишком поздно.       И в тот момент, когда, не обращая внимания на собственную разрывающую голову боль и подступающую тошноту, Сун Лань уже готов отправиться на эту чертову вечеринку и вытащить оттуда Синченя, чем бы он не занимался, в тишине квартиры раздается слабый, царапающий звук. Кто-то скребется в дверь, будто маленький обессилевший котенок, видимо, не в состоянии полноценно постучать. Звук настолько тихий, что не жди его Сун Лань с таким отчаянием, и вовсе бы не расслышал. Это не может быть отец, когда тот является под утро пьяным, то долго и слишком громко гремит ключами, ругается сквозь зубы, но чаще попросту не возвращается домой, отсыпаясь где-то еще.       Сун Лань подскакивает, сбрасывая плед на пол и несется к двери, чтобы, открыв ее, подхватить заваливающегося вперед Синченя под руки. Друга откровенно трясет, его лицо влажное от слез и внутренности Цзыченя скручиваются в тугой узел. С каким-то ледяным, мертвым спокойствием он пытается отыскать на теле человека в своих руках следы… чего-то. Он понимает, что ждет увидеть, но не хочет признаваться в этом себе, потому что даже мысленно озвучить это тяжело и больно.       - Синчень, - мягко и как можно спокойнее пытается достучаться до чужого сознания Сун Лань, хотя самого его накрывает паника. –Эй, посмотри на меня. Синчень…       С тихим вздохом он привлекает в объятия продолжающего рыдать друга. Тот все не может остановиться, но его кожа чиста от характерных синяков и ссадин, и это немного успокаивает. Что бы не случилось на этой гребаной вечеринке, это явно затронуло лишь моральную сторону состояния Синченя. Сун Лань вновь шепчет на выдохе чужое имя в темную макушку и закрывает глаза. Слишком резкий запах алкоголя и сигарет настойчиво забивает легкие. Синчень поднимает голову и смотрит снизу вверх – у приятелей небольшая разница в росте, но сейчас Сяо кажется удивительно маленьким и хрупким, беззащитным. Его лицо чуть раскраснелось от слез, в глазах все еще поблескивает. Синчень кривит искусанные губы в слабой улыбке и почти беззвучно шепчет:       - Цзычень…       И того накрывает. Он склоняется и решительно, порывисто накрывает эти губы, чувствуя на них терпкий вкус. Не ощущая сопротивления, легко проникает в чужой рот, целует жадно, страстно, не ожидая от себя самого такого напора. И едва не пропускает момент, когда тонкие пальчики упираются ему в грудь и отталкивают прочь. На лице напротив – испуг, смятение и непонятная горечь, которую Сун Лань не может расшифровать. Желание ударить себя по лицу, а после скрыться от чужих глаз на несколько веков с каждой секундой лавиной нарастает внутри. Это конец. Сун Лань рушит то, что еще даже начаться толком не успело.       Но в этот миг все в очередной раз за это раннее утро переворачивается с ног на голову. И Синчень, явно успокоившийся, с непривычно решительным выражением вновь возвращается в чужие объятия. Вжимается в застывшее, словно каменное тело Цзыченя, и сам тянется за новым поцелуем. В этот раз он длится куда больше, и двое, так и не сделавшие ни шагу дальше узкой полутемной прихожей, отстраняются друг от друга лишь когда воздуха в легких становится катастрофически мало.              Если бы Сюэ Ян в принципе мог испытывать сожаление, он бы сейчас сожалел, но к счастью, подобного рода эмоции для него не свойственны и единственное, что он ощущает в это на удивление дерьмовое воскресное утро – которое началось для него в три часа дня – это злость. Настолько всеобъемлющая и очевидная, что ЦзиньГуанъяо, до омерзения бодрый и веселый, лишь кидает в сторону друга короткий взгляд и ставит на столик рядом с диваном в прихожей стакан. В воде тихонько шипит, растворяясь, таблетка обезболивающего.       Вчерашняя ночь смазалась в одно размытое полотно, в котором отдельными яркими мазками вычленяются конкретные события. Сюэ Ян отлично помнит все ровно до того момента, как спускается в зал после случайно подслушанной болтовни ЧжиВана. Дальше – сплошные провалы. Блять, да это впервые, когда он напивается так, что банально не помнит, что, как и главное с кем делал. Хотя нет, последний вопрос как раз-таки не вызывает сомнений, потому как следующее четкое, почти трезвое воспоминание после череды бессвязной мешанины пьяных кадров – это Синчень, который глядит на него сверху вниз, и в глазах святоши такой огонь, что опаляет даже на расстоянии. Даже запечатленный в памяти он пробирает до дрожи.       А дальше… Сюэ Ян сам не понимает, чего хочет. То ли впиться в это бледное запястье, так доверчиво и наивно обнаженное, прокусывая кожу и наслаждаясь вкусом чужой крови, то ли разложить святошу на этом маленьком, неудобном диванчике и отыметь так, чтобы тот ноги не смог свести. Удивляет, что тот, похоже, совсем не против и готов принять любой исход. Только тогда Сюэ Ян вспоминает. Точно, Чжи Ван и его гребаные таблетки, которые он подмешал в вино. Воображение предательски, во всех подробностях рисует чужое неповоротливое тело над тем, что сейчас так удобно, так правильно восседает на его, Сюэ Яна бедрах. И тогда лицо его, похоже, принимает особенно зверское выражение, потому что Синчень теряется. Бледнеет, потом краснеет и пытается бороться с подступающей паникой. Безуспешно, так как губы уже начинают подрагивать.       Это бесит еще сильнее. Сюэ Ян все еще не знает, что ему нужно, но очевидно, что не бьющийся в истерике даочжан, который минутой ранее готов был раздвинуть ноги лишь под действием препарата, а когда то схлынуло, то вновь цепляющий на себя маску святоши. И тогда одним только словом, презрительно и яростно брошенным сквозь зубы, он выставляет Синченя прочь. Видит закушенную до крови губу, прежде чем тот отворачивается, но собственная ярость слишком велика и туманит разум почище всего выпитого алкоголя.       Правильно, пусть катится, может там, с выблядком СунЛанем ему не понадобятся таблетки, чтобы трахнуться по доброй воле, а не с таким видом, словно Сюэ Ян над ним дуло автомата держит. Эта ядовитая, злобная мысль не приносит облегчения, скорее ярит еще больше и тогда юноша подрывается. Уверенно, по-хозяйски раскрывает мини-бар в одной из комнат, и возвращается оттуда с маленькой бутылкой спиртного, которую опустошает в пару глотков. Таким его спустя несколько часов и находит Мэн Яо. Пьяным, спящим и шепчущим во сне очевидную чушь. Пустая бутылка отброшена за ненадобностью в сторону, куртка скинута на пол, а сам Сюэ Ян свернулся клубком, прижав искалеченную руку в груди по старой, въевшейся в кости привычке.       - Чему ты там улыбаешься? – сипит Ян, когда замечает, что друг совершенно игнорирует его плачевное состояние и вот уже несколько минут зависает в телефоне. Глаза горят, на щеках играют ямочки. Сюэ Ян сплюнул от отвращения, если бы мог, но губы пересохли настолько, что каждое слово рвет тонкую кожу до крови. В голове нарастает звон. – Эй, хочешь, чтобы я потом твой телефон прошерстил?       - Во-первых, с пробуждением. Судя по твоему виду, приятным его не назовешь. – Мэн Яо, наконец, отводит взгляд от экрана мобильного и разворачивает к другу. Брезгливо морщится от повисшего в воздухе перегара. Сам он одет с иголочки, выглядит бодрым, хотя спал всего несколько часов, если вообще ложился. – Во-вторых, если ты залезешь в мой телефон, я вышвырну тебя из этого дома быстрее, чем ты успеешь сказать свое излюбленное «блять». Ну и в-третьих, если тебе так интересно, то я договорился с учителем Ланем о дополнительных индивидуальных занятиях на завтра.       - Все-таки ты запал на него. – скалится Сюэ Ян. На впервые высказанное такое предположение после первой встречи в Сиченем, он получает от приятеля болезненный удар в ребра. – Кто кого трахать будет? Я думаю, он тебя, уж прости, но ты не похож на того, кто способен завалить такого громилу.       - Если этой ночью не трахнули тебя, то не нужно вымещать свою злость на окружающих. – Мэн Яо ядовито улыбается. Уж в чем, а в словесных баталиях ему равных нет и злобно сверкающий взглядом Сюэ Ян убеждается в этом в очередной раз. – Может быть, еще повезет. Ох, хотя не думаю. Водитель рассказал, что бедный невинный – все еще невинный – Сяо Синчень прорыдал всю дорогу до дома. И вряд ли это были слезы радости, уж прости.       Горечь во рту усиливается, разрастается, и кажется, проникает в самое сердце. Гребаный святоша умудряется создавать головную боль даже в свое отсутствие.       - Сегодня от людей отца я услышал крайне любопытную историю. – Мэн Яо вновь утыкается в телефон, но теперь то и дело косится на друга, явно проверяя, слушает тот или нет. Сюэ Ян слушает, но только потому, что встать с дивана и убраться прочь откровенно лень. Его не интересуют дела семьи Цзинь, если только те не связаны с ним напрямую. – Некий Сун Инчжи задолжал нам крупную сумму. Крупную по меркам одинокого пьяницы, конечно же.       - А мне-то с этого что? – мрачно отзывается Сюэ Ян.       - А то, мой дорогой недогадливый А-Ян, что Сун Инчжи – отец Сун Ланя. И если ты немного пораскинешь мозгами, то я уверен, найдешь достойное применение этой информации.              В понедельник школа гудит от невероятных по своей абсурдности и нереальности событий. Не неожиданных, а скорее непонятно как получивших огласку. Вэнь Чао и несколько его наиболее близких приятелей отстранены от занятий на неопределенный срок и сама возможность благополучного окончания выпускного класса для них ставится теперь под большое сомнение. А причина подобной строгости со стороны руководства школы, обычно сносившей любые бесчинства отпрыска уважаемого семейства – та самая злополучная вечеринка. Точнее, жестокая оргия, которую потерявшие рассудок от спиртного и – по слухам – наркотиков молодые люди устроили почти под утро. Две проститутки, которых молодняк вызвал, чтобы поразвлечься, сейчас в больнице и состояние их достаточно тяжелое для того, чтобы подростки смогли отделаться обычным выговором. Одна из девушек в коме, на ее теле – множество порезов, ссадин и отчетливые следы группового изнасилования, вторая находится в нестабильном психическом состоянии, отказывается говорить, постоянно плачет и то и дело хватается руками за шею, где виден след от широкого ремня. Тот, похоже, затягивали на ней до тех пор, пока девушка не теряла сознание, и сколько раз такое продолжалось, сосчитать трудно.       Но даже все это могло остаться для подростков простым чуть вышедшим за рамки развлечением, если бы вечером воскресенья на электронные почтовые адреса руководства школы, одного крупного телеканала, интернет-порталов и даже отца Вэнь Чао с разных анонимных адресов не было отправлено видео всего происходящего. По разговорам, младший Вэнь так и заснул там, прямо на постели рядом с измученными телами своих жертв. Теперь всех, хоть как-то знакомых с этой историей интересовало всего два вопроса – какое наказание последует для малолетних ублюдков и кто тот самый добродетель, решивший раскрыть карты.       Когда Синчень впервые слышит о произошедшем, его первая мысль не о том, что этот поступок ужасающий и отвратительный. Это искреннее невероятное облегчение, потому что он точно знает – Сюэ Яна с ними не было, он лично отвез его домой. Синчень сочувствует девушкам и переживает за их судьбу, с тихой усталостью думает о разнузданности обычных, в общем-то, парней, испорченных лишь толикой власти и денег, но облегчение все равно перевешивает все. Сейчас он даже рад, что перебрал с алкоголем и все обернулось так, как было.       Класс гудит, первое занятие давно началось, но учителя все еще нет и воздух полнится возбужденными разговорами. Большинство учеников жадно обсуждают ошибку Вэнь Чао, способную лишить его будущего не только в стенах школы, но и в обществе, другие же задорно смеются, пересказывая друг другу события прошедшей в выходные вечеринки. Масштаб празднества затмевает чужие проблемы, и вскоре уже все обмениваются своими обрывочными картинами, пытаясь восстановить в памяти целостное полотно. Кто-то разглядывает смазанные фото в телефонах, то и дело под взрывы смеха демонстрируя особо забавные окружающим. Внезапно общий гомон прерывает насмешливый голос и даже не глядя в его сторону, Синчень понимает – это Чан Гуан, один из приятелей Чжи Вана, по какой-то причине сегодня не пришедшего в школу. Ядовитая ласка чужих интонаций проникает под кожу, разъедает внутренности и от дурного предчувствия скручивает в узел.       - А наша принцесска-то не промах. – Его ненавистный, злобный взгляд буквально прожигает в Синчене дыру. - Сразу под двоих ложится. Может ты по записи принимаешь, а? Так освободи график, мы с парнями присоединимся.       Сун Лань скрипит зубами, а на задних партах смех уже не просто громкий – он оглушающий. Краем глаза Синчень видит, как Чан Гуан почти театральным жестом ведет телефоном в воздухе, давая всем желающим разглядеть что-то настолько забавное, что веселит каждого. Ученики смотрят на фото, на их лицах презрительная, жесткая усмешка, когда после они переводят взгляд на застывшего в напряжении Синченя. Он не представляет, что может оказаться на фотографии, но признает, что за то время, пока алкоголь туманил разум, произойти могло… многое.       Когда один из одноклассников отвешивает грязную шутку, которая вызывает новый порыв веселья, Сун Лань не выдерживает. Почти вылетает из-за парты, выхватывает телефон из чужих рук и смотрит. И оттого, как меняется выражение его лица, Синченя прошибает холодный пот. Поначалу решительное и яростное, оно становится растерянным и будто бы по детски обиженным. Синчень поднимается следом и заглядывает в экран мобильного. Сердце пропускает удар, на миг болезненно екая в груди, а после начинает колотиться в бешеном, торопливом ритме.       Но фото его, совершенно безжизненного, обмякшего в чужих руках, сосредоточенно несут куда-то сквозь толпу развлекающихся подростков. Ворот рубашки натянут, обнажая ключицы, на бледном лице расцветают пятна прожекторов. Сюэ Ян держит свою ношу легко, словно Синчень и не весит ничего, но крепко, а его взгляд словно обещает мучительную и долгую смерть каждому, кто решит приблизиться на неподходящее, по его мнению, расстояние.       - Цзычень, я… - Синчень сам не знает, что тут можно сказать. Я напился настолько, что не помню, что произошло и почему я на руках у едва знакомого парня? Так себе объяснение, если честно. Таким сделаешь только хуже, а не спасешь накаляющуюся на глазах ситуацию. Синчень чувствует болезненный укол вины. – Я…       - Пошли. – бросает сквозь зубы Сун Лань и не глядя, кидает телефон обратно, не заботясь о том, чтобы владелец смог поймать свою вещь. Друг первый выходит из кабинета, подхватив так и не разобранную сумку, оставляя Синченя в спешке складывать тетради и ручки и на негнущихся ногах торопиться к двери.       Синчень не признается даже себе, но больше всего он страшится еще раз услышать ледяное «убирайся». Захлестывающая волнами подступающая паника понемногу отступает. Цзычень ждет его в коридоре. Не смотрит на друга, упрямо вперив взгляд в пол, в стену, в потолок – куда угодно, но не в бледное, искаженное стыдом и раскаянием лицо.       Молча Сун Лань срывается с места. Он шагает быстро, уверенно, явно четко зная свою конечную цель и Синченю ничего не остается, кроме как спешно семенить следом. Ноги будто ватные, сам он весь неповоротливый, словно застывший. Ему кажется, что он самолично отправляется на казнь, послушно вкладывая в руки палача топор и обнажая шею.       Из всех без исключения классов раздается неясный гул голосов. Похоже, учителя предпочли провести время за обсуждением последних событий, настолько впечатленные не столько самим инцидентом, сколько строгостью реакции на него со стороны руководства школы. Но в коридорах по-прежнему пусто и это радует мятущуюся душу Синченя. Свою порцию внимания сегодня он уже получил в избытке, да так, что теперь хочется спрятаться подальше от посторонних глаз, забиться в угол и не вылезать оттуда, пока стыд и сожаления не испепелят дотла.       В себя Синчень приходит, когда они оказываются в том самом туалете, где однажды он уже наблюдал неприятную картину с участием Сюэ Яна в главной роли. Ему даже кажется, что он ощущает запах знакомых сигарет, но дым настолько въелся в стены, что сложно сказать, курили здесь только что или же неделю назад. Синчень ожидает долгих разговоров, изматывающих объяснений, но его резко притягивают к себе, вовлекая в требовательный, жадный поцелуй. И если поначалу он смущается, порывается обернуться, чтобы взглянуть, закрыта ли дверь за его спиной, то после отдается процессу со всей искренностью и порывистостью, которая обычно ловко маскируется под маской смиренного спокойствия. Поцелуй долгий, голодный, обжигающий. Губы буквально горят, и когда Цзычень внезапно прикусывает кожу, не больно, но ощутимо, Синчень не может сдержать низкого хриплого стона. По коже бегут мурашки и он невольно подается вперед, вжимаясь своим телом в чужое и ощущая ответный порыв.       Плавящимся от неги сознанием он чувствует, что что-то не так. Кажется, запах сигаретного дыма вдруг становится сильнее. Но Синчень слишком отдается процессу, чтобы отвлекаться на такие мелочи. Сейчас он полностью доверяет всего себя Цзыченю, и лишь улыбается прямо в чужие губы, когда прохладная ладонь забирается под широкую белую рубашку, поглаживая поясницу и чуть царапает кожу.       Сун Лань открывает глаза и лишь усилием воли заставляет себя не выругаться, натыкаясь на холодный, изучающий взгляд. На самом дне чужих зрачков плещется почти физически ощутимая ненависть, но Сюэ Ян лишь ухмыляется, выдыхая вверх облачко горького дыма. Сложив руки на груди, этот псих впивается взглядом в представшую его глазам картину, будто запоминая все, каждую мелочь, самую незначительную деталь. Цзычень мысленно мстительно хмыкает и не разрывая зрительного контакта, опускает ладонь на бедро Синченя, с силой сжимая мягкую кожу и наслаждаясь тем, как от очередного отзывчивого выдоха того меняется выражение лица Сюэ Яна. Ему все труднее держать нерушимой маску ледяного отстраненного равнодушия, взгляд скользит по такому чувственному телу Синченя и Цзыченю этот взгляд совсем не нравится.              Сюэ Ян бьет жестко, происходящее на заднем дворе школы не драка, это избиение, жесткое, сосредоточенное и бесконечное. Один из младших учеников, что сейчас лежит на земле, закрыв голову руками и лишь вздрагивая тогда, когда удар приходится в слишком болезненное место, даже рыдать больше не в силах. Весь запас слез мальчик израсходовал по дороге сюда, когда Сюэ Ян безжалостной, мертвой хваткой сжимая его воротник, тащил бедолагу прочь от чужих взглядов.       Особой причины для этой драки нет – денег у школьника мало, да они и не нужны, сам он никогда в конфликтах с местной бандой и Яном лично замечен не был, да и имени его юноша не знал. Мальчишка просто попался под горячую руку. Сюэ Яна разрывает такая ярость, которая требует выплеска, иначе грозит взорвать разум изнутри, что тот не задумываясь цепляет первого, на кого падает взгляд. На заднем дворе их сейчас двое, и Ян продолжает с почти звериной злобой избивать еле дышащего ученика.       Останавливается он лишь тогда, когда тихие сипы, вырывающиеся из чужой груди, затихают и задний школьный двор погружается в пугающую, напряженную тишину. С неохотой Сюэ Ян отстраняется и с долей брезгливости проверяет пульс. Слабый, тот все-таки говорит, что в изломанном, избитом теле на земле все еще теплится жизнь. Сюэ Яну откровенно плевать, даже если бы под его ногами валялся труп. Злость чуть отступает, возвращается на цепь, которой Ян обычно сдерживает бушующие эмоции, сворачивается где-то в груди, не исчезая полностью, лишь на время усмиренная видом крови на руках.       Если бы Сюэ Ян задумался, почему так разъярился от вида милующихся голубков – он утешает себя тем, что мерзкие педики его просто выбесили – то смог бы прийти к интересным и неожиданным для себя, но очевидным, кажется, для окружающих выводам. Но он не задумывается, как и старается игнорировать тот факт, что особо жесткие удары наносил, когда перед мысленным взором вставало наглое, самодовольное лицо Сун Ланя. Это его, а не безымянного школьника хотелось размазать по асфальту. Его хотелось вбивать ударом за удар в землю, наблюдая, как увеличивается вокруг лужица крови.       С появлением проклятого святоши все летит к херам, потому что одно только воспоминание о мягком, солнечном взгляде, обращенном в его сторону, переворачивает все внутри. И если раньше Сюэ Ян четко знал, чего хочет, а действия его с желаниями почти не расходились, то теперь все изменилось в мгновение. Он уже не осознает, чего по-настоящему жаждет, и от этого злится, а так, как не может этого самого таинственного желаемого четко обозначить, а значит, и получить, ярится еще сильнее. Все путается, то, что раньше казалось очевидным сейчас подвергается сомнению, а совершенно невероятное становится обыденным. Не склонный к саморефлексии Сюэ Ян испытывает едва ли не муки от этих туманных, запутанных размышлений.       Сюэ Ян закуривает, затягиваясь глубоко и почти каждой клеточкой ощущая, как дым наполняет легкие. Рассеянно потирает щеку и с удивлением видит на кончиках пальцев кровь - кажется, это чужая. Сюэ Ян даже не оглядывается на так и лежащего навзничь школьника - тот жив, и ладно, меньше проблем. Когда он выходит на пустой школьный двор - занятия в самом разгаре и, если честно, Ян до конца не осознает, зачем начал посещать их каждый день, уж точно не ради бледного, выразительного лица, на котором то и дело расцветает обворожительная улыбка, точно нет - телефон в кармане разражается громкой назойливой трелью.       - Где тебя носит? - голос Мэн Яо на том конце сварливый, но явно довольный и Сюэ Ян даже не берется гадать, в чем кроется причина хорошего настроения друга. Если захочет, он и так расскажет, а нет - значит эта информация лишняя. - Ты пропустил мою торжественную коронацию в качестве лидера десятка школьных хулиганов. Теперь эти идиоты - мои люди, а Вэнь Чао отправлен к чертям. И да, кстати, несообразительный ты мой, вопрос с долгом Сун Инчжи отец отдал мне, а я с радостью передаю его тебе. Можешь делать, что пожелаешь.       Сюэ Ян ухмыляется и завершает вызов. Ему хочется расхохотаться, но с трудом, он сдерживается. Мэн Яо добился, чего хотел, разослав то самое видео едва ли не всему городу. Сюэ Ян видел его - этот жалкий ублюдок Вэнь Чао пьяно рыдал, когда в очередной раз кончал в полубессознательную шлюху. Теперь же младший Цзинь занял важное место в школе и руководить всем и всеми, в том числе и учителями, не способными и без того противиться воле сына влиятельного отца, станет еще проще. Похоже, на радостях Яо решил проявить щедрость и подарил приятелю полную власть над снулым выблядком Сун Ланем. И пусть тот, судя по граничащей с маразмом дерзости, еще не знал о проблемах своей жалкой семейки, вскоре его наглость испарится, будто той и не было. И тогда дорога к его святому любовничку будет полностью расчищена, а Сюэ Ян, в свою очередь, очень постарается, чтобы тот в полной мере ощутил опрометчивость всех своих поступков.              Сун Лань ощущает, как к горлу подкатывает замешанная на ужасе паника. Его глаза круглятся в изумлении, взгляд бегает по сторонам, будто пытаясь отыскать опору, ищет за что зацепиться, чтобы окончательно не провалиться в бездну отчаяния. Взор то и дело скользит вниз, на пол, где в нелепой позе застыла мужская фигура. Отец на удивление трезв, но его голос сорван от криков, а на лице и не скрытом одеждой теле явно виднеются следы избиений. Кровь заливает застиранную некогда белую, а теперь серую рубашку. Мужчина стонет на одной протяжной, низкой ноте и то и дело бьется головой об пол.       - Они убьют меня, убьют, Чень-Чень. Убьюююют!...       Крик обрывается, отец без сил падает лицом на пол. Теперь он и вовсе не двигается, и Сун Лань вздрагивает, мысленно умоляя всех богов.       Он мало понимает из бессвязного рассказа отца. Тот заявляется домой почти в одиннадцать вечера, когда Синчень уже вернулся к себе, а Сун Лань, все еще ощущая его вкус на губах, бездумно листает ленту новостей в мобильном. Юноша расслаблен, почти забывает о дурном, поэтому появление такого отца бьет еще больнее. Кажется, еще немного и мужчину схватит удар – тот трясется, дрожит всем телом, весь его вид нездоровый и слабый, и дело даже не в свежих побоях. Он выглядит как человек, которого подвели к краю пропасти и велели прыгать.       - Отец. – слово камнем падает в тишину. Сун Лань никогда не называл единственного оставшегося в живых родственника «отцом», тем более не использовал более ласковое и доверительное «папа». Чаще всего он либо игнорировал его существование, либо, когда это не выходило, обращался по имени. Поэтому такой непривычный в этом доме оклик поражает обоих. Сун Лань не признается даже себе, но вид такого Инчжи порождает внутри ощущение нереальности происходящего. – Расскажи, что произошло.       И тот рассказывает. Говорит и говорит, не сходя с занятого места в коридоре на полу, и с каждым сказанным словом лицо Сун Ланя каменеет, теперь больше напоминая бледную мертвую маску. Ему кажется, что его мир рушится в это самое мгновение, раскладывается на десятки, сотни мельчайших осколков, даже соединив которые, не получится избавиться от трещин. Сун Инчжи привык жить на широкую ногу, не отказывая себе в развлечениях и иных радостях, вот только беда заключалась в том, что раньше все его запросы оплачивала жена, а после ее смерти потакать слабостям давнего пьяницы стало некому. Маленького пособия не хватало и на еду, поэтому вопрос денег остро стоял в этом доме в последние годы и Сун Лань отчетливо осознавал, что если бы не Синчень, считающий естественным приносить с собой еду, заказывать обеды и оплачивать редкие походы в кафе, жить пришлось и вовсе бы впроголодь.       Когда выяснилось, что на очередной длительный загул Инчжи не хватает, а поумерить желания мужчина не способен, рядом слишком уж вовремя оказался богатенький простачок, согласившийся занять денег. В пьяном разуме давно не приходящего в себя старшего Суна не мелькнуло и проблеска подозрения. Спустя же некоторое время обнаружилось, что богатый простачок и не простачок вовсе, а один из людей Цзинь Гуаншаня, и одолженную сумму он требует вернуть в пятикратном размере. И если до этого дня все шло в общем-то не слишком плохо, насколько вообще могло идти в такой ситуации – пес Цзиня давал отсрочку, напоминая, правда, что долг с каждым разом лишь растет, и в целом не прибегал к активным действиям, то сегодня его отловили уже другие. Молодые, жесткие и не разменивающиеся на разговоры.       Когда Инчжи упомянул, что у их главаря почему-то рука была спрятана перчаткой, Сун Ланя окатило волной такой дикой смеси чувств, что воздуха в легких стало вдруг слишком мало. У юноши не возникло даже малейшего сомнения, кто столь решительно перешел в наступление. Некстати вспомнился взгляд Сюэ Яна там, в туалете, когда он невольно стал свидетелем непредназначенной для его глаз сцены. Тогда на миг показалось, что он готов немедленно впиться Сун Ланю в горло, разрывая то голыми руками и вгрызаясь в плоть. Но этот больной псих решил пойти другим путем, куда более жестоким и изощренным.       - Чень-Чень, он сказал, что если денег не будет к концу этой недели, он убьет меня. – голос Инчжи уже звучал истерически. Он едва ли ни кричал. - Но у меня нет этих денег, понимаешь, нет!       Сун Лань знает, кто этот таинственный «он», и знает также и то, что этот самый «он» убьет его отца и будет наслаждаться процессом со всей своей больной жестокостью. А вот о причинах столь резко проснувшейся расчетливости Сун Лань старается не думать, потому что стоило начать размышлять об этом, как перед мысленным взором вставало бледное, улыбающееся лицо Синченя.       - Иди спать. – бросает Цзычень отцу, пытаясь игнорировать полный надежды и наивного, детского ожидания взгляд. Кажется, с этого мига роли в этом доме кардинально меняются. Больше нет отца и сына, есть взрослый, который не способен принять решение, и отчаялся настолько, что готов цепляться за любую помощь и ребенок, который вынужден отныне взвалить на свои плечи ответственность за чужую жизнь. – Поговорим завтра.       Сун Инчжи кивает, послушно, словно болванчик, поднимается на ноги, явно нетвердо стоя на полу и медленно, держась рукой за стену, идет в свою комнату. Мужчина выглядит осунувшимся, разом постаревшим на несколько лет и это тоже болью отзывается в груди Цзыченя. Если раньше юноша считал, что испытывает к отцу лишь ненависть, то сейчас эмоций слишком много и презрение, и злость тесно смешиваются со щемящей, нездоровой привязанностью.       Когда отец засыпает, Сун Лань не знает, куда деться от заполонивших голову мыслей. Квартира кажется особенно безжизненной, стены буквально давят, грозят стиснуть так, что лишишься воздуха. Он принимается мерять маленькую комнатку шагами, но это быстро надоедает и юноша чувствует себя последним дураком. В хаотичных размышлениях все чаще мелькает одно и то же лицо и решение приходит само собой. Сун Лань хватает куртку и на ходу одеваясь, выходит из дома.       На улице темно и свет редких тусклых фонарей не в силах разогнать мрак. Пусто, редкие прохожие напряженно вглядываются в спешащую мимо них мрачную фигуру и предусмотрительно отходят прочь – район, в котором провел свое детство Сун Лань достаточно опасен и днем, а уж ночью он и вовсе превращается в рассадник преступности всех видов и степени жестокости. Ходить здесь следует оглядываясь, и в обычные дни Цзычень предпочитает без особой нужны не соваться на улицу с наступлением темноты, но сейчас инстинкт самосохранения молчит, погребенной под смесью безнадеги и отчаяния, что захлестывают с головой. Впервые Сун Лань жалеет, что не курит. Сигаретный дым хотя бы на миг сумел бы проветрить бьющиеся в беспорядке мысли.       Сун Лань не сразу осознает, что пришел, куда следует, и обнаруживает себя стоящим у дверей чужой квартиры и бездумно пялящимся на выкрашенный серебряной краской номер. Время давно переваливает за полночь и Цзычень осознает, что для визитов вежливости час слишком поздний, но отчаяние накатывает с новой силой и приходится признать – для визитов безысходности пора самая подходящая. Он вскидывает кулак и стучит, терпеливо ожидая чужих шагов, будто приговора. Если ему откроют – значит, еще есть надежда на спасение, если же нет… Но дверь спустя бесконечно долгих три минуты распахивается и на пороге появляется заспанный Синчень, одетый лишь в одну растянутую майку – его майку, забытую однажды, с тянущим чувством во всем теле замечается Сун Лань.       - Цзычень?.. Что ты?.. – Синчень зевает, растерянное потирает глаза. Он еще теплый после постели, расслабленный, настолько нежный, что Сун Лань не сдерживается.       Почти влетает в квартиру, одной холодной после улицы ладонью сжимает чужую талию, забираясь под майку, а другую кладет на затылок, властно привлекая к себе и утягивая в жадный, глубокий поцелуй. Синчень податливый, мягкий, от его кожи едва ощутимо пахнет ванилью и от этого ведет сильнее, чем от всех прежних ласк. Тишина чужой просторной квартиры наполняется почти неприличными влажными звуками. Когда Сун Лань отстраняется, на его щеках блестит и он с апатичным удивлением стирает влажные дорожки слез с лица.       - Можно я останусь сегодня у тебя? – шепчет он с такими просящими нотками отчаяния, что самому становится тошно. Но это же Синчень, он не упрекнет и не оттолкнет, лишь беспокойно хмурится, без труда считывая состояние друга. – Пожалуйста.       - Да, конечно, оставайся. – Синчень замолкает, кусает раскрасневшиеся губы и нерешительно спрашивает. – Что-то произошло?       Вместо ответа Сун Лань почти безвольно оседает на пол, больно ударяясь коленями и в умоляющем, жалком порыве подползает ближе, утыкаясь лбом в чужое бедро и застывая так. Когда он ощущает ласковое, осторожно касание тонких пальцев к волосам, слезы уже не останавливаясь бегут по лицу.