Protege Moi

      - Это что, блять, такое? – почти рычит Сюэ Ян, когда врач вкалывает Синченю препарат, и тот, еще несколько секунд беспокойно повозившись, наконец, засыпает. Явно сильное успокоительное радикально обрывает начинавшуюся было истерику.       - Молодой человек, это все-таки больница, я бы попросил… - вскидывает усталый взгляд мужчина. Тот же самый, что приходил ночью, поэтому он даже не пытается выгнать наплевавших на все правила учреждения мальчишек.       - Я спросил, почему на нем эта гребаная повязка?! – Сюэ Ян почему-то боится услышать ответ, хотя не признается в этом даже себе, предпочитая подступающее волнение скрывать за неоправданной грубостью. Хочется подскочить и пару раз встряхнуть врача, лишь бы тот больше не мешкал и не смотрел своим отстраненным, с налетом профессиональной холодности взглядом.       - Я все еще не понимаю, что вы здесь делаете, юноши. – мужчина сцепляет руки в замок, зажав планшет с бумагами подмышкой. – Но вижу, что упрямства вам не занимать. Сяо Синчень получил несколько травм легкой и средней тяжести, одна из них вызвала сотрясение мозга. В результате этого у вашего друга развилась временная светобоязнь как один из симптомов. Для того, чтобы зрение восстановилось быстрее и Синчень не испытывал неудобств, было решено что на период реабилитации ему лучше оставаться в непроницаемой для света повязке.       - Да уж слышал я, как он не испытывает неудобств. – Хмыкает Сюэ Ян, а сам едва не задыхается от облегчения. Его руки мелко дрожат, и он несколько раз сжимает и разжимает кулаки, пытаясь вернуть прежнее хладнокровие, но куда там, при виде бледного тела в больничной пижаме оно улетучивается с поражающей воображение скоростью. – И сколько… это будет продолжаться?       - Если вы имеете ввиду его временное нарушение зрения – неделю или полторы. На этот период я рекомендую ему оставаться в больнице. И да, нам нужны контакты его родителей, чтобы известить о произошедшем.       - Он не останется в больнице!       - У него нет родных в городе.       Два голоса – один отстраненно-спокойный, другой взвинченный и резкий раздаются почти одновременно. Сюэ Ян со злостью косится на Сун Ланя, о существовании которого уже успел позабыть, и давит в себе отчаянное желание плюнуть тому в лицо, сейчас напоминающее своей безжизненностью застывшую маску.       - Нам все равно нужно связаться с родственниками. И Синчень останется здесь. – Врач кидает на Сюэ Яна, готового броситься на больничную койку и телом защищать только его добычу от чужих притязаний, решительный и твердый взгляд. - Если вы думаете о его благополучии, а не только о своем, вы не станете мешать выздоровлению пациента нашей больницы.       - Я заберу его через три дня. Дома ему будет лучше, чем здесь. – Сюэ Ян обводит рукой вполне приличную, светлую и чистую палату и презрительно поджимает губы. Он старается не вспоминать, что однажды ему пришлось получать помощь в месте куда более мрачном и походящем скорее на военный полевой госпиталь, нежели на нормальное медицинское учреждение.       - Ты заберешь его? – интонации Сун Ланя настолько ледяные, что странно, почему стекла в палате до сих пор не покрываются инеем. Он глядит на Сюэ Яна чуть прищурившись, измотанным, злым взглядом. Тот в ответ скалится, обнажая чуть удлиненные клычки и сейчас особенно походит на дикое животное, готовое ценой жизни – неважно, чужой или собственной – отстаивать то, что считает своим по праву. – С какой стати?       - Ооо, а вот сейчас самое время вернуться к нашей прерванной беседе.       Сюэ Ян улыбается и от этой улыбки вылитого серийного убийцы из полицейских сводок ледяным потом прошибает всех, кроме блаженно спящего Синченя.              Когда Синчень приходит в сознание во второй раз, он уже не кричит. Просто потому что не успевает – он не видит, но чувствует рядом с собой чужое присутствие, ощущает, как мягко поглаживают его безвольно лежащую поверх больничного одеяла ладонь, и улавливает знакомый запах. И хотя Синченя окружает сплошная, непроглядная тьма, он осознает, что близко, стоит только руку протянуть, Сун Лань, который замечает пробуждение друга и начинает что-то нашептывать. Его голос тихий, немного растерянный, но Синченю он кажется оглушающе громким. Он морщится, стонет в нелепой попытке перевернуться и пытается пошевелить пересохшими губами, когда понимает, что запястья крепко привязаны к кровати.       Синчень пытается моргнуть, чтобы разогнать пугающую темноту, но что-то давит на глаза и паника вновь начинает пробуждаться внутри, лишая дыхания и перехватывая горло жесткой рукой. Он начинает задыхаться, беспокойно дергается в бессмысленных попытках высвободиться, стянуть то, что лишило его зрения, но кто-то осторожно, но настойчиво давит на грудь, вынуждая замереть. Не сразу, но Синчень разбирает пробивающиеся сквозь пелену подступающей истерики слова.       - А-Чень, все хорошо, хорошо, успокойся. Слышишь меня? Все в порядке, не двигайся. Ты в больнице, А-Чень. Хочешь пить? Подожди, я сейчас.       Тяжесть с груди пропадает, а несколькими секундами после в губы упирается тонкая прохладная трубочка и Синчень чуть успокаивается, потягивая сладковатую жидкость. Он даже толком не может понять, что пьет, но жажда настолько сильна, что ему и не нужен вкус – лишь ощущение растекающейся по пересохшему языку влаги.       - Почему… так… темно? – слова все еще даются с трудом, в горле скребет, словно после жесткой ангины. Он вдруг слишком отчетливо вспоминает чужие руки, все сжимающиеся и сжимающиеся на его шее и невольно начинает дрожать. Это замечают и прохладная, мягкая ладонь принимается бережно поглаживать по покрывшемуся испариной лицу.       -На тебе плотная повязка, А-Чень, она защищает твои глаза от света. Ты получил травму и теперь понадобится некоторое время, чтобы зрение восстановилось. – Сун Лань недолго молчит, но Синчень буквально кожей чувствует его неуверенность. Сам он едва ли не смеется от облегчения. Очнувшись и обнаружив себя в полной непроглядной темноте, он невольно подумал о самом худшем, потому и отреагировал настолько… бурно. Щеки его чуть краснеют и он закусывает губу, пытаясь с головой не зарыться в самобичевание и стыдливое смятение. Но голос Цзыченя выдергивает из нахлынувшей волной эйфории. – Ты помнишь, что произошло?       Конечно, Синчень помнит. Предпочел бы забыть, но память услужливо подкидывает картины, яркость которых заставляет меркнуть все остальное. Он отчетливо видит в заполняющей все пространство темноте пьяную ухмылку Ли Юня, видит, каким было бескрайнее темное небо над головой, в тот самый миг, когда носки чужих ботинок безжалостно впечатывались в его тело. Помнит даже вкус дождя, густо замешанный на собственной крови. Как асфальт царапал кожу лица, как в голове звенело непрекращающимся мерзким звуком, как…       Его тело вновь прошибает дрожь, настолько сильная, что эластичные застежки впиваются в напрягшиеся запястья до глубоких красных отметин. Сун Лань опускается рядом на кровать, на самый край, больше больничная койка не позволяет и одной рукой обнимает напряженное тело, другой убирая с вспотевшего лба прилипшие черные пряди.       - А-Чень, - голос Цзыченя мягкий, ласковый. Так разговаривают с ребенком, с больным на смертном одре. Синчень ни разу до этого не слышал у Сун Ланя таких интонаций и это почти завораживает, успокаивает. Ровно до того момента, когда раздается следующий вопрос. – Ты знаешь тех, кто напал на тебя?       С губ Синченя срывается жалобный всхлип и, если бы только мог, он бы сейчас отвернулся, сжался в комок, обхватил себя руками и расплакался. Не от страха, которого не чувствовал, не от боли, которая успешно глушилась обезболивающими препаратами, а от всего пережитого, от вороха спутанных неясных эмоций, которых было слишком много, которые хлестали через край. Синчень не привык ощущать столько всего разом. Для него это было слишком. Слишком много, слишком сильно, слишком ярко. Казалось, кто-то по щелчку пальцев обратил его размеренную, спокойную жизнь в один непрекращающийся аттракцион, где за взлетом тут же следовало резкое падение. Это выбивало из колеи и Синчень отчаянно желал одного – разделить с кем-то этот хаос из чувств, пока тот не обглодал его до костей.       Но единственное, что он сейчас мог – отвернуть голову и кусать губу, сдерживая рвущиеся наружу жалкие всхлипы. Повязка на лице намокла и теперь ее соприкосновение с кожей стало еще очевиднее, еще неприятнее.       Синчень не мог видеть, какое выражение приняло лицо Цзыченя. Смятение на нем сменялось злостью, а она в свою очередь – бессильной растерянностью. Он хотел бы сказать иное, утешить, ласкать это непрестанно дрожащее тело, пока то не успокоится, не скинет напряжение, но проклятый договор, заключенный днем ранее, требовал от него превратить их разговор едва ли не в допрос. Сюэ Ян отчаянно желал знать имена напавших на Синченя, и Цзычень даже не хотел думать о том, что тот собирается делать с этой информацией. Впрочем, лицо цепного пса младшего Цзиня выглядело достаточно угрожающим, чтобы предположить, что ничего хорошего тех ублюдков не ждет.       - Все в порядке, А-Чень. Это все неважно. – Сун Лань едва ощутимо прикасается губами к чужому прикрытому повязкой виску. – Все прошло, Синчень, ты в безопасности.       Синчень хочет верить, он почти заставляет себя верить, и наконец, расслабляет сведенные от напряжения мышцы. Нащупывает пальцами чужую руку и сжимает, насколько это позволяют фиксирующие полосы.       А через два дня с удивлением узнает, что его выписывают и отправляют домой. Тетушка, с которой связалась больница, тоже посчитала это решение оправданным, напоследок пообещав приехать, как только выдастся возможность – Синчень с грустью думает, что такая возможность появится еще не скоро. Последние два дня он проводит в больнице в полном одиночестве, если не считать иногда заглядывающего персонала, различать который получается уже по шагам, по запахам парфюма и даже манере открывать дверь в палату. Сун Лань больше не приходит, ссылается на дела, которые невозможно отложить, но в трубке мобильного, поднесенном медсестрой к уху Синченя, голос друга кажется до невозможности печальным и растерянным. Цзычень, спустя бесконечно долгую паузу, говорит, что за Синченем, пока он не восстановится, будет приглядывать хороший знакомый – Чэнмэй. Это странно и настораживающе одновременно и Сяо чуть хмурится.       Это имя он слышит впервые. Вообще впервые узнает о том, что у Цзыченя есть близкие знакомые помимо него, но тут же одергивает сам себя. Конечно же у Сун Ланя есть и другие друзья, и вполне нормально, что он не считает нужным знакомить их с Синченем, даже несмотря на тот особый статус, который в последнее время приобрели их давние отношения. Но внутри скребется предательская мысль. «Он просто не хочет, чтобы о вашей связи хоть кто-то знал, потому что…» Потому что она постыдна, сам ты жалок и Цзычень стыдится тебя? Синчень не уверен, что из этого правильно, но кажется, в качестве объяснения подходит все. Поэтому он послушно соглашается находиться в обществе совершенно незнакомого человека – хотя это и вызывает смутную тревогу - только потому, что об этом просит Сун Лань.       И вот Синчень послушно дожидается в коридоре, судорожно вцепившись в ручку простой спортивной сумки, где в беспорядке сложены немногочисленные вещи и старается унять волнение. Удается плохо, и когда к нему, напряженному настолько, что кончики пальцев чуть подрагивают, кто-то осторожно прикасается, юноша едва не подскакивает.       - Пошли, - его уверенно тянут в сторону. Голос грубый, низкий, и на миг Синчень тушуется, но все же берет себя в руки и решительно, но мягко останавливает уже готово увлечь его за собой незнакомца.       - Подождите. Вы Чэнмэй? – Голос отвечает утвердительно и по интонациям Синчень чувствует насмешку, и только улыбается, не понимая, чем сумел насмешить нового знакомого. Протягивает руку куда-то в пустоту, надеясь только, что не выглядит совсем уж жалким слепцом. – Я Сяо Синчень.       - Ага. – отзывается Чэнмэй, чем смущает теперь уже откровенно потерянного юношу еще больше. – И не выкай, я не старше тебя. А теперь пошли.       И Синченя вновь цепко хватают за локоть, настойчиво увлекая в сторону. В нос ударяет аромат сигаретного дыма, плохо скрытый запахом мятной жвачки.              Сюэ Яну кажется, что его план гениален и просчитан до мелочей. Вынудить Сун Ланя буквально преподнести своего дружка на тарелочке, разве что без яблока во рту, словно у праздничного блюда, максимально изменить голос и назваться чужим именем, притворяясь другим, незнакомым человеком, наблюдать за жалкими попытками временно ослепшего жалкого даочжана не заблудиться в собственном – удивительно уютном, стоит признать – доме. Все высчитано на шаг вперед, кроме основного. Сюэ Ян так и не осознает, какова его конечная цель. Для чего он затеял все это, для чего продолжает носить маску Чэнмэя, вместо того, чтобы наконец признаться и вдоволь поиздеваться над наивностью святоши, готового впустить в собственную квартиру незнакомца. Последнее злит даже больше всего остального.       Вытаскивая почти насильно безвольного Синченя из больницы, он все с нетерпением ждет, когда же тот начнет задавать вопросы, сомневаться, сопротивляться, в конце концов. Но тот послушно садится рядом в салон Bentley, сжимая ладони между коленей и выглядя при этом удивительно хрупким и воздушным, до тянущего жара внизу живота невинным в своих белых одеждах на черной коже обивки. Открывает рот лишь раз, когда водитель уточняет адрес. Не дергается даже тогда, когда изведенный собственной яростью Сюэ Ян словно случайно на очередном резком повороте задевает рукой чужое бедро. Ян готов завалить этого наивного до безумия святошу прямо здесь, на заднем сиденье автомобиля Мэн Яо, только бы проверить, насколько распространяется безграничное доверие Синченя словам своего дружка. Он не безосновательно подозревает, что все напускное спокойствие того держится лишь на уверенности в этом ублюдке Цзычене.       Желание рассказать, что Сун Лань буквально продал своего дружка за не такую уж и большую сумму нарастает с каждой проведенной вместе секундой, но Сюэ Яна останавливает смутное опасение, что тогда всю отведенную им неделю придется выслушивать чужие стенания, а это не входит в планы решившего развлечься юноши.       Сюэ Ян ни на минуту не забывает об осторожности и тщательно контролирует, чтобы покалеченная рука не коснулась Синченя даже случайно. Он не забывает об этом, когда поднимается по лестнице в чистом, ухоженном подъезде, неся почти с боем вырванную из слабых еще рук сумку, не забывает, когда направляет чужие пальцы к замочной скважине, когда помогает стянуть обувь несмотря на слабые протесты. Клыкасто ухмыляясь, предлагает помочь раздеться, но Синчень реагирует забавно – краснеет и скрывается в, предположительно, спальне, быстрее, чем Сюэ Ян успевает объяснить, что шутит. Пока что это и впрямь шутка.       Оставшись один, Сюэ Ян осматривается с искренним, почти детским любопытством. В его голове все еще не укладывается, что Синчень большую часть времени живет один. При взгляде на этого вечно улыбающегося блаженного почему-то рисовался образ идеальной семьи из телерекламы или с обложки журнала для домохозяек. Приторно сладкий, идеальный до одури, с мамой, папой, и несколькими лучезарно щерящимися детишками. Однако выяснилось, что родители Синченя давно в могиле, а тетка наплевала на племянничка настолько, что даже узнав о происшествии, предпочла возносить молитвы в отдаленном храме, а не примчаться с первым же самолетом. Этим Баошань Санжэнь заслужила искреннюю неприязнь Сюэ Яна, даже не встретившись с ним лично. Он думает, что Синчень на самом деле такой же одинокий, как и он сам, но тут же гонит эту мысль – опасную, предательскую, слабую. В конце концов, у него все еще есть Мэн Яо, и какой бы сволочью он не казался, поводов сомневаться в себе приятель пока не давал. А вот даочжан и вправду один, и даже его унылый любовничек выбрал спокойствие собственной жалкой семьи в обмен на так называемую любовь.       Квартира Синченя выглядела так, словно в ней если и жили, то ограничиваясь посещением кухни и ванной. Одна из комнат – скорее всего принадлежащая тетке – оказалась заперта на ключ, в двух других расположились зал с огромным телевизором и кабинет с широким рабочим столом из красного дерева и внушительной библиотекой. Ну и в последней сейчас затих уже молчавший довольно долго Синчень. Сюэ Ян успел просмотреть холодильник на предмет чего-нибудь вкусного, но обнаружил только кучу испорченных продуктов, которые были тут же безжалостно отправлены в мусор, а святоша все не выходил. Запоздалое подозрение кольнуло в области груди и юноша, по-кошачьи мягко ступая, прислушивается к тревожащей тишине спальни.       Приоткрывая дверь, он ожидает увидеть все, но вид сгорбившегося, спрятавшего перетянутое лентой лицо в ладонях Синченя, который уместился на краешке кровати, будто это он был в этом доме гостем, а не нагловатый Чэнмэй, неприятно сжимает что-то внутри.       - Если ты тут не телефон службы доставки еды вспоминаешь, то лучше пошли. У тебя на кухне из съедобного только чай, а я, знаешь ли, не кактус, чтобы только водой питаться.       Синчень вздрагивает всем телом при первых звуках голоса, похоже, погрузившись в собственные размышления настолько глубоко, что забывает о чужом присутствии в собственной квартире. Сюэ Ян чувствует себя одновременно уязвленным и раздраженным, но ко всему этому примешивается злость, когда святоша с искренним выражением вины на перечеркнутом тканью лице просит прощения.       - Извини, Чэнмэй, я немного задумался. Сейчас мы что-нибудь закажем, подожди. Просто… просто почему Сун Лань прислал тебя? – Синчень вскидывает голову, будто и впрямь может видеть чужое лицо и хочет уловить на нем ответ на свой вопрос. Сюэ Ян едва не рычит сквозь зубы. - О, прости, это прозвучало ужасно. Я не против твоего общества и безмерно благодарен за помощь, но…       «Да идет твой Сун Лань на хер! И я тебе не помогаю, гребаный святоша!» - гневно вспыхивает Сюэ Ян, но молчит, сжимая кулаки. Весь вид Синченя вызывает отчаянное желание немедленно учинить над ним расправу, заставить рыдать от боли и ужаса. Сюэ Ян почти уверен, что чужие страдания будут выглядеть привлекательно, если не сказать возбуждающе. Эти опущенные в скорбном смирении уголки губ, бледная кожа и безвольно сцепленные пальцы так и кричат, что человеку перед ним мучение будет буквально к лицу.       - Он занят. – бросает сквозь зубы Сюэ Ян и спешно выходит из спальни. Точнее, собирается это сделать потому что слышит настолько покаянный голос, что тянет сплюнуть.       - Чэнмэй, прости, я тебя все-таки обидел. Давай… - Сюэ Яну так и не суждено узнать, что же намеревается предложить этот невозможный святоша, потому что тот поднимается с постели, делает несколько шагов и запинается об оставленную прямо под ногами сумку. Падает на колени, опираясь на ладони и неловко крутит головой, явно сдерживая болезненный стон. Сюэ Ян ошибается, когда думает, что боль этого конкретного человека его повеселит, ведь в данный момент он испытывает только одно – бесконечную усталость, словно вынужден приглядывать за беспомощным младенцем.       - Ну твою же мать! – негромко ругается он и тянется, чтобы поднять все еще слабого из-за травм Синченя. Кажется, врач подразумевал нечто иное, когда говорил о постельном режиме и полном спокойствии. – Значит так, ты сейчас ложишься в кровать и даже звука не издаешь, пока я не скажу. А я придумаю что-нибудь с ужином. Можешь пока попредаваться самобичеванию, если тебе так легче, или какие еще мысли в голове у д… дураков вертятся.       Сюэ Ян вовремя прикусывает язык, едва не называя Синченя привычным уже «даочжан». Можно конечно было бы объяснить это проболтавшимся Сун Ланем, но он все же не желает раньше времени раскрывать, что его знания о Сяо куда обширнее, чем может иметь обычный незнакомец.       На некоторое время квартира погружается в абсолютную тишину. Хозяин дома послушно укладывается в постель, накрываясь одеялом и едва заметно дрожа. Его чуть подташнивает, а голова кружится, но Синчень стоически молчит, не желая создавать своему неожиданному знакомому еще больше проблем. Он думает, что, если не двигаться и изображать из себя труп, симптомы сотрясения хотя бы ненадолго отступят. Когда Сюэ Ян интересует, чего бы тот хотел съесть, Синчень мотает головой и отвечает, что не голоден, на что Чэнмэй только хмыкает. Ага, так он и послушал этого едва ли не тонущего в пучине самокритики страдальца. С него станется и вовсе отказаться от еды, чтобы хотя бы таким изощренным способом наказать себя. А подыхающий от голода даочжан в планы Сюэ Яна ну никак не вписывается.       Поэтому он отыскивает в телефоне сайт ближайшей закусочной, останавливает свой выбор на двух порциях лапши «Ло-мейн», салате с кальмарами и овощами, и, чуть подумав, добавляет ко всему прочему еще три порции сладких фруктов в карамели. Он не знает, любит ли Синчень сладкое – честно говоря, Сюэ Ян вообще не видел, чтобы тот ел – но, если потребуется, готов насильно впихнуть все заказанное в сопротивляющегося святошу.       Заказ доставляют через полчаса, когда озверевший от голода Сюэ Ян уже готов покуситься на крекеры, которые по виду выглядят едва ли не старше него. Раскладывая еду по тарелкам, он прислушивается – Синчень молчит, то ли действительно подчиняясь словам своего вынужденного опекуна, то ли от усталости проваливаясь в сон. Но когда Сюэ Ян в очередной раз открывает дверь спальни с подносом в руках, выясняется, что святоша не спит, а опять блуждает в своих мыслях, мучительной гримасой отпечатывающихся на лице. Даже умопомрачительный запах лапши не бодрит впавшего в уныние даочжана.       - Я не хочу есть…       - Ага, а я не хочу наблюдать за страдающим нытиком, но вот ведь новость, ты сейчас поешь, а я продолжу за тобой следить, чтобы ты тут в петле не вздернулся. И не надо так выразительно молчать, меня это совершенно не впечатляет.       Синчень неожиданно фыркает, развеселившись от нелепых слов своего гостя и послушно сжимает буквально втиснутые в его пальцы палочки. Запах от еды и впрямь стоит густой, сытный, заманчивый, но внутри все настолько сжалось от дурного предчувствия, что кусок отказывается лезть в горло. Есть Синченя заставляет только опасение, что этот самый кусок ему протолкнул насильно, если Чэнмэй посчитает, что это оправдывающая его спасение мера.       - Любишь сладкое? – внезапно спрашивает Синчень и Сюэ Ян пораженно застывает с куском карамельной груши во рту. Подозрительно косится на своего подопечного, на всякий случай пару раз махнув ладонью перед перечеркнутым лентой лицом, но даочжан даже не дергается. Ощущая повисший в воздухе немой вопрос, Синчень с улыбкой поясняет. – Я чувствую запах карамели. А еще сигарет. Ты курил прямо в квартире?       - Для слепого ты слишком уж проницательный. – Ворчит Ян и облизывает сладкие липкие пальцы. Он и впрямь жадно накидывается на сладкое, почти игнорируя успевшую остыть лапшу, но как это умудряется заметить погруженный в собственные мысли Синчень – удивительно. – А скажи-ка, Синчень, насколько распространяется твоя проницательность, что ты готов пустить первого встречного в свой дом? Неужели ты так мне доверяешь?       - Но ведь ты знакомый Сун Ланя и он…       Сюэ Ян едва не скатывается с кровати, лишь чудом не опрокидывая на себя посуду и не украшая постель разводами соуса. Он, уже ожидая от наивного простофили чего-то подобного, все равно бесится, остро ощущая несправедливость всей ситуации. Мысленно клянется, что если услышит за этот бесконечно долгий вечер еще хотя бы звук имени ублюдка Цзыченя, то перевернет здесь все вверх дном, выпуская злость. Сюэ Ян не вспоминает, что сам начал этот разговор, в какой-то момент явно свернувший не туда, и мстительно идет на кухню – курить, надеясь, что сигаретный дым въестся в стены если не навсегда, то надолго.       Спать Сюэ Ян устраивается на диване в гостиной. Тот жесткий и неудобный, но ночная прохлада из открытого окна и плотный ужин делают свое дело, и он засыпает почти сразу же, с удивлением понимая, что едва ли не впервые за долгое время по-настоящему расслабляется, не ожидая Мэн Яо, который любит врываться в чужую спальню с очередным поручением. Сюэ Ян почти верит, что действительно проведет эту ночь в тишине и едва ли не даосском спокойствии, впрочем, ровно до того момента как из-под тонкого пледа его выдергивает чужой жалобный крик. Он слишком громкий для этой будто погруженной в сон квартиры и оттого кажется особо невыносимо пронзительным.       Почти на ощупь Сюэ Ян спешит к спальне даочжана. Обычно он неплохо ориентируется в темноте, но не тогда, когда двигаться приходиться в абсолютном непроглядном мраке. Фонари за окнами давно погасли, тучи заволокли небо, и Сюэ Ян может поклясться, что снова слышит шелест дождя и гулкие удары редких тяжелых капель по стеклам.       Синчень сидит на постели, слепо шаря руками в воздухе и замирает лишь, когда его ладонь натыкается на чужое тело. Он вздрагивает, но тут же сжимает пальцами ткань тонкой рубашки Сюэ Яна, словно в ощущении материи под рукой отыскивает своего рода якорь в захлестнувших его эмоциях. Синчень дышит загнанно, будто только что вернулся с пробежки, а не мирно дремал в собственной постели, пульс зашкаливает. Сюэ Ян с нечитаемым выражением смотрит на своего беспомощного сейчас, словно котенок, подопечного и борется с искушением сжать запястье того в цепкой хватке, просто так, проверяя границы дозволенного.       - Кошмар приснился? – отчего-то хрипло спрашивает Сюэ Ян. Ему, в общем-то, плевать, отчего этот дерганный святоша вскакивает по ночам, не давая нормальным людям толком отдохнуть, однако тишина явно затягивается и становится откровенно напряженной, а святоша и не думает разжимать руки.       - Чэнмэй… - Сюэ Ян готов поклясться, что голос словно очнувшегося от забытья Синченя звучит удивленно и мысленно в очередной раз посылает Сун Ланя на хер. Если тот еще не окосел от подобной популярности за один только вечер, то силу слова стоит явно подвергнуть сомнению. – Все хорошо. Такое иногда случается.       - Да я не за тебя волнуюсь. – Отзывается помрачневший Сюэ Ян. – Ты же меня с такими-то замашками заикой сделаешь за эти дни. Давай, двигайся.       Кажется, Синчень ошарашен настолько, что не говорит ни слова, но и рук, по-прежнему сжимающих рубашку застывшего рядом с постелью Чэнмэя не разжимает. Сюэ Ян, если по правде, ожидает возмущений, может быть ругани, даже заявлений о наглых поползновениях на свою честь, но едва не распахивает в изумлении рот, когда даочжан поспешно отодвигается на другую половину кровати и быстро укрывается одеялом с головой. Все происходящее все больше напоминает дурную комедию, и Ян, сам же пойманный в расставленную им ловушку, будто в замедленной съемке ложится рядом, не укрываясь и досадливо сетуя на свою неуемную болтливость. Косится на судорожно вздымающийся холмик одеяла, где чужое тело все еще бьет явная дрожь и чуть расслабляется. Иронично, но Сюэ Яна утешает не наигранный страх святоши. Тот явно не до конца сбрасывает оцепенение после кошмара, становясь особенно уязвимым, и Ян, сам страдающий – в последнее время все чаще – от дурных сновидений, не просто транслирующих в памяти события далекого прошлого, но словно выкручивающих в них резкость на полную, находит в этом определенное удовлетворенное успокоение.       Слушая постепенно выравнивающееся дыхание затихшего святоши рядом, Сюэ Ян закрывает глаза и прислушивается к себе. Мигом вспыхнувшая одновременно с раздавшимся криком тревога умолкает, отступает на время, кольцом сворачиваясь внутри. Пространство вокруг вновь окутывает тишина, но на этот раз не звенящая беспокойством, а умиротворенная, сонно-тягучая и обволакивающая. Засыпая, Сюэ Ян лениво думает о том, что стоило прихватить с собой сигареты, чтобы не тащиться утром в комнату, а покурить прямо здесь, раз уж терпение даочжана оказывается настолько безграничным.       Он еще не знает, что спустя несколько часов проснется от чужого горячего – обжигающе горячего, словно, блять, кипяток – дыхания на своей шее и ощущения приятной тяжести опутывающего всеми конечностями вялого и сонного тела под боком. И что почти болезненное возбуждение будет натягивать тонкую ткань штанов самым бесстыдным образом.              После первого дня вместе у Сюэ Яна и его подопечного жизнь входит в стабильный, размеренный ритм. Посчитав, что, единожды получив приглашение, он может пользоваться им и дальше, Ян ночевал в спальне Синченя, со святошей же под боком, и если поначалу это кажется несколько странным даже для привыкшего к безумствам в своей жизни Сюэ Яна, то постепенно становится почти обыденным. И хотя вечером оба степенно располагались на разных краях широкой кровати, под утро вечно мерзнувший даочжан все равно оказывается едва ли не втиснутым в чужое горячее даже в ночной прохладе тело. Синчень все еще смущается и краснеет, но уже не отскакивает прочь будто ошпаренный, как это было в первое утро после совместно проведенной ночи.       Кошмары ему больше не снятся, да и Сюэ Ян, стоит сказать, спит будто безвинный младенец, без сновидений и постоянного, казалось, въевшегося уже в каждую клеточку чувства тревоги.       Первый серьезный спор начинается, когда Синчень вдруг вскользь упоминает, что соскучился по свежему воздуху и хорошо бы сейчас прогуляться хотя бы вокруг дома, просто чтобы размять уже застывшее, кажется, в лености тело. Сюэ Ян насмешливо напоминает, что врач, в общем-то, и по квартире двигаться не особо разрешал, не говоря уже о более длительных походах, но вид даочжана до того расстроенный – словно у несправедливо побитого щенка – до того несчастный, что юноша неожиданно соглашается. Стоит сказать, что в его действиях и иной расчет, а не только потакание капризам своего подопечного. Возможно, такие прогулки будут ослаблять организм, а не укреплять, как горячо убеждал Синчень, а значит, и восстановление займет гораздо больше времени.       Поэтому теперь после ленивого завтрака в молчании оба отправлялись гулять. Если погода позволяла, они медленно обходили парк неподалеку от дома даочжана, достаточно старый и пустынный в это время суток, чтобы избегать лишних глаз, но изредка кто-то из прохожих все равно останавливал свой любопытный цепкий взгляд на перечеркивающей бледное лицо повязке. В такие моменты Сюэ Ян готов был разорвать голыми руками любого, лично выдавать глаза каждому зеваке, потому что смотреть в сторону его неподозревающего ничего святоши не смел никто. Когда один из пробегающих мимо детей счел хорошей идеей ткнуть в сторону даочжана своим грязным липким пальцем, Ян лишь чудом стерпел, чтобы этот самый палец мелкому наглому ублюдку не оторвать. Сдержало его лишь приглушенное воркование Синченя, который услышал возле тропинки кошачий голос и решил найти зверушку, обшаривая все близлежащие кусты.       Прогулки завершались в одном из кафе, где даочжан с набившей оскомину постоянностью заказывал клубничный мохито и счастливо потягивал свой летний напиток несмотря на прохладный осенний ветер за окном. Сюэ Ян глядя на него снисходительно хмыкал и набрасывался на очередной десерт. Изредка он отвлекался на сообщения Мэн Яо, который иногда называл друга нянькой и покровителем всех сирых и убогих, а иногда отписывался короткими размытыми фразами и тогда Ян понимал, что приятель грезит совсем об ином, и иное это скорее всего зовут Лань Сичень. Сун Лань, как того и требовал заключенный между ними договор, молчал, и если Синченя это и беспокоило, то своих переживаний святоша не показывал. Впрочем, это ни на секунду не успокаивало, ведь Сюэ Ян уже прекрасно изучил своего подопечного и его исключительную способность накрутить себя до небес из-за какой-нибудь очередной незначительной мелочи.       Вечер тоже заканчивался почти одинаково – дома, перед широким телевизором, который никто не смотрел. Синчень по вполне очевидным причинам, Сюэ Ян, потому что, устроившись головой на чужих коленях, чаще всего снизу вверх изучал бледное улыбающееся лицо и изредка лениво комментировал очередное бессмысленное шоу, срывая с губ святоши тихое фырканье.       Еще недавно такая размеренность быстро повергла бы привыкшего к постоянной активности Сюэ Яна в уныние, но сейчас предсказуемость почти каждой минуты их совместной жизни отчего-то не напрягала, а скорее позволяла наконец-то расслабиться. Он словно вошел в ту самую пресловутую зону комфорта, о которой раньше только слышал, и которая по нелепому стечению обстоятельств оказалась в квартире едва знакомого школьника с явно выраженным синдромом спасателя.       К концу первой недели Сюэ Ян нехотя признается, что получает изощренное удовольствие от нынешнего положения и даже забывает о первоначальных планах жесткой мести проебавшемуся по всем направлениям Ли Юню. Даже без расспросов даочжана личность потерявшего остатки страха напавшего проясняется довольно быстро – Ли сдает один из его же парней, который напивается и выбалтывает весьма интересную историю о том, как они почти завалили школьного святошу. Все это отходит на второй план, ведь становится слишком очевидным скоротечность убегающего буквально сквозь пальцы оставшегося времени. На следующей неделе Синченю снимут повязку и Чэнмэй умрет также быстро, как и появился, оставив после себя лишь мрачного озлобленного Сюэ Яна. С которым даочжан вряд ли пожелает проводить ночи в одной постели, как делает это с таинственным другом.       Эти мысли вихрем кружат в голове Сюэ Яна, который готов выть и метаться от захлестывающих его сомнений. Ему кажется он почти нащупывает решение поставленной перед ним непростой задачи, но в этот самый момент Синчень решает принять душ, отказавшись походя от насмешливого предложения присоединиться и в голове Яна вспыхивает уже другая идея, куда более приземленная, но и легковыполнимая. Он дожидается, пока со стороны ванной не послышится шум воды, с неестественным спокойствием в каждом движении поднимается с дивана, отряхиваясь от крошек шоколада, который поглощал весь вечер, и беззвучно движется в сторону единственного источника звука сейчас в этой квартире.       Дверь в ванну приоткрыта – то ли по привычке живущий в одиночестве Синчень не вспоминает о таких вещах, то ли по рассеянности. Облизав мигом пересохшие губы, Сюэ Ян заглядывает в тонкую щелочку. Даочан что-то мелодично мурлыкает, стоя под струями воды и намыливая волосы. Повязка до сих пор на нем, намокшая, отяжелевшая, спущенная с затылка и держащаяся на одном только честном слове. Сюэ Ян соврет, если скажет, что ему не доставляет удовольствия менять ее на свежую после душа. Он скользит взглядом по белой спине с чуть выступающими позвонками, подтянутым бедрам и крепким ногам. Сглатывает ставшую вдруг вязкой слюну и случайно опирается ладонью на тихонько скрипнувшую дверь. Звук тихий, почти неразличимый за шелестом падающей воды, но и его достаточно, чтобы Синчень резко разворачивается, обратив лицо куда-то к дверному проему.       - Сюэ Ян?.. – чуть напрягшимся голосом зовет тот и так называемый Чэнмэй застывает на месте, словно оглушенный. Он уже готов взорваться никому не нужной тирадой, но тут его взгляд цепляется за слабый металлический блеск на чужом запястье.       Сюэ Ян буквально пожирает взглядом тонкую серебряную полоску на мокром запястье даочжана, а сердце его в этот момент, кажется, и вовсе перестает биться. Он весь – напряженный оголенный нерв. Он забывает о том, что его обман раскрыт, что святоша, оказывается, и сам неплохой актер. Забывает обо всем, пытаясь подавить накатывающую с каждой секундой почти животную панику. Перед глазами мелькают видения из прошлого, картинки, которые он предпочитает прятать на самом дне воспоминаний, надежно укрывая от чужих глаз. Ярким серебряным пятном в этих видениях мелькает тонкая вязь металла в разводах почти гротескно алой крови.       В один шаг Сюэ Ян преодолевает разделяющее его и Синченя расстояние и хватает ничего не понимающего, а может, в очередной раз отлично притворяющегося даочжана за руку, сжимая пальцы до синяков. Почти шипит в чужое лицо разъяренным зверем.       - А теперь объясни-ка мне, Синчень, откуда у тебя взялся этот гребанный браслет?!       Наступившую тишину разбавляет лишь звук так и льющейся сверху воды.