Protege Moi

      Если бы кто-то спросил Синченя после, что он делал на улице так поздно, он бы не ответил, не потому, что не захотел бы. Просто в памяти словно образовался провал, будто после нескольких выпитых разом бутылок алкоголя. Он отчетливо помнил, как субботним вечером вернулся домой, растерянный, ошарашенный собственной смелостью, которая подтолкнула к внезапному и, как оказалось, никому не нужному признанию, расстроенный своей же глупостью. Помнил, как долго ворочался в кровати, все гоняя по кругу одни и те же мысли, ядом стыда прожигавшие изнутри. День воскресенья прошел как обычно, за исключением ставшей уже непривычной тишины, заполонившей квартиру и буквально давящей на виски. Может быть поэтому Синчень и решил прогуляться перед сном, потому что оставаться дома одному становилось с каждой новой минутой все сложнее. Он не помнил, как бы не силился выудить из задворок сознания картинки злополучного вечера.       Он наспех оделся, набросил, не застегивая прохладный для зимней уже погоды плащ и вышел из подъезда. Ледяной ветер тут же забрался под одежду, но Синчень и не думал закутаться плотнее, получая в этой борьбе с холодом определенное мазохистское наслаждение. В кармане отыскались несколько купюр, а юноша как раз подумал, что неплохо бы обновить изрядно поредевшие запасы чая дома, поэтому бесцельная первоначально прогулка приобрела смысл.       Кажется, так Синчень и оказывается в этом темном проулке, зажатый с двух сторон с самодовольной злобой скалящимися парнями. Ли Юнь и Чжи Ван стоят чуть поотдаль, будто пока не решив для себя до конца, какую же роль собираются исполнить в разворачивающемся жестоком представлении. И если лицо второго выражает обычную самоуверенность, подкрепленную, кажется, долей алкоголя, запах которого распространяется в воздухе, то Ли выглядит слишком взбудораженным, слишком возбужденным. И в глазах его при взгляде на лишенную путей к отступлению жертву все чаще мелькает что-то темное, жадное. Что-то, что пугает Синченя до позорной дрожи в коленях и тянущего ощущения под ребрами.       - В прошлый раз нам так и не дали… договорить. – Ли Юнь, наконец, решает для себя что-то, отбрасывает последние сомнения и подходит ближе. На его губах до того мерзкая, пробирающая до костей ухмылка, что Синчень невольно вздрагивает всем телом. – Надеюсь, сегодня такого не случится.       Синчень судорожно думает, пытается не поддаваться панике, но та подкатывает противной слабостью. Сейчас слишком поздно даже для припозднившихся редких прохожих, да и место в этот раз выбрано куда более тщательно – здесь кричи не кричи, никто не сунется на помощь. Темные проулки в такой час здесь полнились всяким, и не каждый захочет ввязываться в чужие проблемы, рискуя заиметь и себе парочку новых. Нападавших пятеро. Троих Синчень видит впервые, и по внешнему виду они больше напоминают студентов, чем школьников – крепкие, высокие, почти без особых усилий удерживающие его на месте за локти, даже когда юноша начинает отчаянно дергаться в бесплодных попытках высвободиться.       - Что… что ты собираешься делать? – Голос дрожит, хотя Синчень изо всех сил старается убедить себя, что чтобы не произошло дальше, он справится. Вытерпит, смирится, забудет все, как если бы это был дурной сон, кошмар, один из тех, что так часто снились раньше. И хотя Синчень, конечно, не гений, да и в людях он разбирается плохо, вот только намерения человека напротив крупными знаками написаны на его ухмыляющемся лице и потому страх с каждой секундой накатывает все больше, туманя рассудок.       - Сейчас увидишь. – Ли Юнь смеется почти по-доброму. Чуть склоняет голову, наблюдая, как юноша перед ним, крепко удерживаемый с двух сторон вновь возобновляет свои попытки высвободиться и наотмашь бьет того по лицу, с голодным удовлетворением отмечая наливающуюся краснотой отметину и тонкую полоску крови, ручейком заструившуюся вниз из разбитой о зубы губы. – И запомни, что ты сам во всем виноват с этими своими танцульками и смазливым личиком. Да от тебя же просто несет пидорством. Может, потому на тебя этот долбанный псих и повелся. На таких как ты только психи и ведутся.       Синчень почти не слышит обращенных к нему слов, но отчетливо чувствует, как в волосы вцепляются жесткой хваткой чужие пальцы и уверенно тянут вниз, заставляя опуститься на колени прямо на ледяную землю. На плечи давят, словно опасаясь, что жертва внезапно обретет второе дыхание, вот только Синчень будто по щелчку, лишается сил, как-то разом сникает, зажмуривается, все глубже проваливаясь в себя и стараясь абстрагироваться от очевидно последующего дальше. И он почти верит, что ему удается, почти убеждает себя, что даже проникающий до костей холод отступает, но в этот самый миг в губы ему тычется что-то теплое, и даже с плотно закрытыми глазами юноша понимает, что именно. Протестующе мычит, когда пальцы грубо надавливают на щеки, вынуждая силой приоткрыть рот. Улавливает тяжелый, терпкий запах и ощущает подкатывающую к горлу тошноту, неосознанно радуясь тому, что кроме выпитой еще утром чашки чая в желудке нет больше ничего.       Когда же спустя пару мгновений в горло все-таки проталкивается чужой член, выбивая из глаз невольные слезы, обжигающими дорожками стекающие вниз по коже, время для Синченя словно останавливается, замирает и он понимает, что теперь, возможно навсегда останется в этой ночной подворотне. Он даже не ощущает, как на щеках таят первые в этом году снежинки.       …Даже с того места, где замер в своем убежище, скрытом от случайных взглядов человек, отчетливо слышатся пошлые хлюпающие звуки и прорывающиеся время от времени слабые болезненные стоны. Не отрывая глаз от мало освещенного проулка, где сейчас разворачивается нечто поистине отвратительное, молодой человек делает несколько снимков, после чего немедленно сбрасывает фото в один единственный в вичате диалог.              - Сюэ Ян, - голос Мэн Яо на том конце телефона слишком серьезный, слишком напряженный и одно только это прочищает затуманенные алкоголем мозги получше всяких средств. Юноша отодвигает допитую почти до конца бутылку спиртного и глядит на время. Двадцать девять минут второго. Это плохо и Сюэ Яну отчаянно не нравится то, что буквально кричит, надрываясь, его предчувствие. Когда приятель после недолгой тишины продолжает, все внутри сжимается в один ледяной склизкий комок. – Ты знаешь, где сейчас Синчень?       - Что с Синченем? – в трубке раздается лишь тишина. – Что с ним, блять?! Клянусь, Яо, если это ты с ним что-то сделал, я тебя, блять, убью!       - Во-первых, к этому я не имею ни малейшего отношения. – Голос Мэн Яо вновь спокойный, даже прежнего напряжения в нем нет и этого отчего-то злит Сюэ Яна еще больше. Он вновь начинает орать что-то невнятное в трубку, благо в баре, где он обосновался, в такой поздний час почти нет людей, кроме равнодушно поглядывающего в его сторону управляющего. Младший Цзинь терпеливо пережидает очередной приступ ярости и невозмутимо продолжает. – Во-вторых, что с ним, тебе лучше проверить самому. Я скину адрес и… фото. Разберись с этим. Только не влипай в неприятности, Сюэ Ян.       Но юноша больше не слышит ни слова, потому что телефон издает звук нового пришедшего сообщения. С какой-то почти звериной тоской Сюэ Ян заходит в диалог и открывает фото, только что сброшенные Мэн Яо. Их несколько, они размыты, едва различимы и сделаны явно издалека, украдкой. Палец медленно скользит по экрану, листая кажущие бесконечными картинки. Но взгляд все равно безошибочно цепляется за коленопреклоненного Синченя и внутри все обрывается, рушится, тут же проваливаясь в бездну полыхающих ярости и гнева. Одновременно хочется закричать и схватиться за нож. Найти всех и каждого, найти и покарать так, чтобы запомнили, чтобы видели, как он по лоскутам кромсает их дрянные шкуры, как купается в крови…       Но сначала Синчень. От одной мысли, что он может не успеть, Сюэ Ян задыхается.       Bentley терпеливо дожидается у входа все то время, что юноша планомерно накачивает себя алкоголем. Сюэ Ян старается не думать, что пока он сидел тут, лелея собственные обиды и пытаясь разобраться в таких очевидных, на самом-то деле чувствах, какие-то ублюдки сотворили с его даочжаном… это, но мысли грызут изнутри, они бьются в голове отчаянной пульсацией и уже в салоне юноша с таким отчаянием вцепляется в собственные волосы, что едва не выдергивает клок. Во рту отвратительный привкус собственной крови из прокушенной губы, а пальцы чуть подрагивают от напряжения.       Новый звук уведомления и Сюэ Ян глядит на экран мобильного, где одной строчкой указан адрес и координаты. Юноша показывает сообщение молчаливому водителю, бросив лишь одно слово: «Быстрее» и откидывается на сиденье, вглядываясь через безукоризненно чистое стекло во тьму. Ветер стих и в воздухе медленно кружатся снежинки, неспешно опускаясь вниз и едва-едва прикрывая землю, но Сюэ Ян ненавидит их со всем отчаянием, на которое только способен. Этот проклятый снег угрожает скрыть следы, так необходимые сейчас чтобы отыскать, будто пес выследить единственного человека, что сейчас имеет значение.       И блять, лучше бы ублюдкам, сотворившим это, молиться, чтобы Синчень оказался жив и здоров, иначе ночная статистика преступлений сегодня пополнится парочкой кровавых убийств.       На место прибывают уже через десять минут, но Сюэ Ян соврет, если скажет, что они не показываются ему гребанной вечностью. Он выскакивает из машины, едва та начинает тормозить, и чуть прищуренным взглядом окидывает местность. А они все продумали. Не слишком благополучный квартал, поздняя ночь, здесь хоть беспрерывно ори, на помощь не придут. Но Сюэ Ян отчего-то с горечью думает, что его даочжан вряд ли бы стал кричать. А вот ублюдкам он устроит такое развлечение, что те голос сорвут, вымаливая прощение. Вот только прощения никакого не будет.       От посторонних глаз скрыта лишь одна подворотня и Сюэ Ян уверенно движется туда. Подсвечивая себе фонариком мобильного, он еще не видит, но уже чувствует этот тяжелый медный аромат, который не перебивается даже свежим запахом мороза. Юноша внимательно изучает землю и видит несколько темных пятен, на которых снег тает быстрее, и они черными прогалинами смотрятся в окружающей белизне. И этих пятен много, слишком много, отчего ярость в очередной раз захлестывает с головой и в бессильной злобе Сюэ Ян раз за разом впечатывает кулак в равнодушную кирпичную кладку дома. Боль немного отрезвляет и с каким-то мрачным удовольствием юноша глядит на разбитые костяшки. Его взгляд скользит чуть дальше и сердце, кажется, останавливается, потому что тут он замечает небрежно отброшенный в сторону знакомый бежевый плащ.       «Даочжан же постоянно в нем мерз» - отстраненно думает Сюэ Ян, словно его мозг просто отказывается признавать, что помимо очевидных кровавых разводов на груди и рукавах плаща, слишком хорошо просматриваются различимые белесые потеки.       Юноша ощущает, что к горлу подкатывает тошнота. Желание сжечь этот плащ, эту подворотню, весь гребанный город нарастает с каждым мигом и бороться с ним становится все тяжелее. Сюэ Ян держится лишь на единственной мысли – отыскать даочжана и убедиться, что тот жив. В эту минуту этого будет достаточно, чтобы заглушить поднимающееся отчаянное безумие, каждую секунду готовое найти отдушину в виде кровавой расправы. Сюэ Ян встряхивается, словно пес, понимая, что на некоторое мгновение едва не выпадает из реальности, и возвращается к Bentley. Когда он называет адрес синченевой квартиры, его голос хриплый, почти сорванный, будто после долгого болезненного крика.       …Вот только квартира встречает его тишиной. Сюэ Ян проклинает себя за то, что так и не взял второй комплект ключей, задумчиво глядит на замок, прикидывая, сколько потребуется, чтобы взломать его, но внутренне уже понимает – даочжана дома нет и все попытки попасть внутрь приведут лишь к потере драгоценного сейчас времени. Он закуривает, не сразу сумев поднести дрожащими руками зажигалку к зажатой зубами сигарете и почти истерически думает, что кажется, лучшим исходом сейчас будет начать обзванивать все полицейские участки города. В этот самый момент, когда едва сделаны две глубокие, судорожные затяжки, приходит озарение. Сюэ Ян отбрасывает сигарету и едва не падает вниз, перескакивая зараз по две ступеньки, когда отчаянно мчится к выходу.       Уже садясь в машину, он спешно, но по возможности понятно объясняет водителю, как проехать к заброшенному зданию бывшего тренажерного зала и мысленно повторяет про себя, как мантру, как молитву, как последнюю в своей жизни надежду, что Синчень жив и он успеет.              Синчень ощущает лишь холод. Тот, кажется, въедается в кожу, в кости, проникает в мысли и леденящим вьюжным хаосом путает сознание. Тело ощутимо потряхивает, но разум юноши словно прибывает в спокойствии, если эту мертвенную, апатичную пустоту можно назвать спокойствием. Синчень знает, что боль – в порванных уголках губ, в ссадинах на лице и теле, в истерзанных бедрах - должна быть, но ее нет, либо организм попросту отгородился от нее, выставил барьер, чтобы хоть так уберечь и без того пошатнувшийся разум.       Юноша чувствует себя опустошенным. Желудок сводит от бессмысленных спазмов но все, что попало внутрь – и Синчень старается не вспоминать о том мерзком солоноватом привкусе во рту - еще по дороге сюда вышло вместе с желчью. Юноша вжимается в ледяную стену, сворачиваясь клубком, поджимая ноги и обнимая себя чуть дрожащими руками, будто в изрядно запоздавшей попытке защититься, спрятаться. На протяжении всего пути сюда, в единственное место, куда он мог позволить себе прийти сейчас, не осквернив, не запачкав стен родной квартиры, Синчень не думает ни о чем. Он просто механически переставляет ноги и со стороны выглядит будто поломанная жалкая кукла. Походка его дерганая, неуклюжая, от прежней легкости и неуловимой грации и следа нет. Но иногда отдельные вспышки осознанности приносят обрывки не мыслей, нет, их жалких отголосков.       Хорошо, что Сун Лань ушел. Иначе ему пришлось бы терпеть все… это.       Виноват только я. Ли Юнь прав во всем.       Сюэ Ян…       Но последнее имя слишком болезненно отзывается внутри, отчего разум решительно пресекает все попытки развить эту мысль дальше и снова и снова погружает в полубредовое, почти безумное равнодушие.       Синчень не знает, сколько времени проходит. Не знает, что делать дальше. Он вообще сейчас не уверен, что жив, и если честно, предпочел бы и впрямь навсегда остаться в том переулке. Так было бы легче для него и лучше для всех. Мысли становятся все размытее, туманнее, Синчень смутно осознает, что скорее всего долгая утомительная прогулка в одном тонком свитере грозит обернуться подступающим жаром. Но все это не важно. Он просто отмечает это на задворках сознания как факт.       До путающегося сознания не сразу доходит, что вот уже несколько мгновений к обычному тяжелому запаху пыли добавляется еще – аромат холода, тающих в помещении снежинок и свежести и горький, глубокий аромат сигаретного дыма. Синчень, который все это время лежит с закрытыми глазами и просто не понимает, что их нужно открыть, отчего-то пугается. Протестующе пытается сказать, но с разбитых губ срывается лишь едва различимый болезненный стон. Тем не менее он еще ближе прижимается к стене, съеживается, будто пытается стать и вовсе незаметным и с ужасом ожидает чужого прикосновения. В один момент он даже надеется, что Ли Юнь все-таки вернулся, чтобы добить, пусть даже не из жалости а в порыве животной жестокости. Наверное, Синчень бы даже сказал ему «спасибо».       Но время идет, а прикосновения – удара – так и не следует. Зато следует голос. Больной, хриплый, явно нездоровый. Такой мог бы быть у самого Синченя, если бы юноша сейчас был способен говорить.       - Даочжан… - на последних интонациях он срывается, но человек рядом делает над собой очевидное усилие и продолжает. – Даочжан, пойдем домой. Ты простудишься.       Синченю хочется грустно улыбнуться, но он не может. Кажется, оба они сейчас избрали одинаковую тактику, старательно делая вид, что именно простуда представляется самой серьезной проблемой, а не… все остальное. Синчень не может и не хочет отвечать, поэтому по-прежнему не открывая глаз лишь мотает головой. Он надеется, что его поймут и оставят в покое, просто позволят бесконечно лежать так, в тишине, в пронизывающем холоде этого давно брошенного здания, но Сюэ Ян не был бы Сюэ Яном, если бы слушал других. Поэтому уже спустя пару мгновений и одного тяжелого, рваного вздоха Синчень ощущает на своих плечах чужие руки. Его мягко, но уверенно тянут вверх, не обращая внимания на слабые попытки увернуться от прикосновений, а после также ловко перехватываются под коленями, поднимая в воздух так, словно хрупкое измотанное тело и не весит ничего.       Если бы сквозь толстую пелену окутывающей его апатии Синчень смог бы ощутить хоть что-то, этим чувством явно стало бы изумление. Признаться, юноша ожидал иного – отвращения, презрения, жалости, но никак не тихой, сквозь зубы изощренной ругани, которая сейчас звучит мелодичнее любой самой нежной колыбельной. Синчень все еще боится открыть глаза, опасаясь увидеть на лице Сюэ Яна выражение гадливости, но вопреки всему тело пусть немного, но расслабляется в чужих руках.       По ледяному ветру, вдруг ударившему в лицо и нагло – почти как те люди – забирающемуся под одежду юноша понимает, что они покинули заброшенный зал. Он почти не ощущает холода, несмотря на стремительно падающую температуру тела, он вообще сейчас ничего не чувствует кроме быстро разрастающейся воронки из боли и вины, грозящих в скором времени сожрать изнутри. Ветер сменяется легким ароматом кожи и цветочного ароматизатора: они добираются до машины. Хлопок двери резко отсекает все звуки, даже гул непогоды стихает снаружи. В салоне тихо и потому голос Сюэ Яна, называющего водителю адрес синченевой квартиры кажется особенно напряженным. Синчень хочет возразить, вскидывается беспокойно, не желая осквернять стены родного дома, с которым связано столько хороших воспоминаний собой нынешним, но тут же ослабев, вновь оседает на спинку. Сейчас собственная квартира - единственное подходящее место, где можно укрыться, не причинив никому неудобств. Эта мысль оседает внутри и Синчень чувствует, как слабость берет свое. Сознание окончательно путается, и последним, что он запоминает, прежде чем погрузиться в полудрему-полузабытье становится ощущение чужих рук, осторожно укутывающих его во что-то теплое и тяжелое.              Сюэ Ян открывает диалог, быстро набирает сообщение – лишь одно слово «нашел», и хмуро глядит на плотно прикрытую дверь ванной. Оттуда доносится шум бегущей воды и этот мерный, такой обыденный звук отчего-то вселяет почти что ужас. В первые же секунды, едва они переступают порог квартиры даочжана, тот, все еще сонный и вялый, первым делом идет в ванную. Сюэ Ян начинает беспокоиться уже через несколько минут. Сначала верным псом мечется под дверью, не до конца понимая, что делать, после напряженно вслушивается в доносящийся из-за двери шум, а уже на пятой минуте утешает себя тем, что вспоминать о приличиях сейчас, в общем-то, не время и осторожно почти протискивается в комнату. Вид полностью одетого Синченя, сидящего под струями воды с плотно закрытыми глазами вызывает едва ли не панику. Тот отзывается не сразу, хотя Сюэ Ян раз за разом упрямо зовет даочжана, опасаясь резко выдергивать его из почти медитативного состояния. Когда, Синчень, наконец, откликается, голос его настолько глухой, а взгляд пустой и безжизненный, что Сюэ Яну хочется немедленно отправиться на поиски ублюдков, уже и без того подписавших себе приговор. Так бы он и сделал, если бы не почти болезненный страх оставить явно не пришедшего в себя даочжана.       И тогда Сюэ Ян просто сидит рядом, прямо на ледяном кафельном полу, опершись спиной о стену, ощущая, как начинает болезненно ныть от неудобности позы поясница, но не сводя взгляда с застывшего изломанным изваянием Синченя. Тот же не двигается, даже дышит, кажется, через раз, и позволяет воде свободно сбегать вниз по лицу и волосам, напитывая влагой уже и без того промокшую одежду.       Лишь спустя час даочжана удается вывести из ванной. Он не сопротивляется, его взгляд все такой же отсутствующий, да и сам он словно не здесь, а где-то еще, настолько глубоко в своих мыслях, что без сопротивления позволяет стянуть с себя мокрую потяжелевшую ткань. Так и не смытые до конца бурые пятна на белом свитере режут глаза. Сюэ Ян мысленно готов увидеть что угодно, да он и видел – и сам же делал - за свою жизнь вещи похуже, но в его руках даочжан и когда взгляд выцепляет в полумраке на белой коже ярко-синие следы чужих пальцев на шее, запястьях, бедрах, буквально везде, юноша ощущает подкатывающую тошноту. Ярость затапливает с головой настолько, что открой сейчас вновь зажмурившийся Синчень глаза – отшатнулся бы в страхе от того зверского выражения, что принимает лицо Сюэ Яна.       Чтобы лишний раз не тревожить израненное тело, он заворачивает даочжана в теплый плед, надеясь что хотя бы привычные, домашние, такие обыденные ощущения помогут. А еще Сюэ Ян с каждой минутой ощущает нарастающую волной тревогу, замешанную с откровенным страхом. Он не знает, как повел бы себя в такой ситуации сам, даже не берется предполагать, но думает, что вряд ли впал в подобную апатию, закрываясь все глубже в себе. А вот даочжан… он же другой. Он же гребаный святоша, а те хоть и слывут отбитыми на голову мучениками, все-таки нуждаются в тепле и заботе куда больше остальных. И вот Синчень на его глазах буквально с каждой пролетающей минутой замыкается, уходит внутрь, отгораживается от происходящего все больше. Он апатично-спокоен, и это пугает больше возможных истерик. В каждом очередном взгляде, который Сюэ Ян бросает на сидящего на постели – там, где и оставил его мгновение назад – даочжана все очевиднее неприкрытое опасение. Сюэ Ян боится, что эта почти что кататония приведет в итоге к чему-то иному, куда более страшному. К безумию.       Вещи Сюэ Яна не менее мокрые, чем у самого даочжана, ведь из ванной того пришлось нести почти что на руках, поэтому он раздраженно стягивает неприятно липнущую к телу футболку и отбрасывает в сторону, даже не глядя. Из ванной раздается глухая мелодия звонка и юноша понимает, что оставил телефон там. Уже зная, кто звонит, он все же решает ответить и слышит в трубке спокойный, мелодичный голос. Чтобы не беспокоить задремавшего вроде бы даочжана, Сюэ Ян уходит на кухню и закуривает.       - Как он?       - Я их убью. – вместо ответа бросает Сюэ Ян. Будничным тоном, словно не грозится лишить жизни других людей, а список покупок планирует, но Мэн Яо не принимается переубеждать или уговаривать. Потому что бесполезно и потому, что знает, что пока Синчень не придет в норму, приятель от него ни на шаг не отойдет.       - Тебе нужна помощь? С Сиченем я поговорю утром, вопрос с обучением мы решим. Что касается остального… деньги, врачи, лекарства?       - Ему может понадобиться психиатр. – Если бы мог, Сюэ Ян рассмеялся, вспомнив, как совсем недавно в этой же самой квартире сам предупреждал не соваться к мозгоправам, но он не может. Делает затяжку, ненадолго задерживая дым, и выдыхает. - Его состояние сейчас… блять, я перезвоню.       Сюэ Ян слышит вновь раздающийся из ванной шум воды и спешно обрывает звонок, свободной рукой туша сигарету. Почти залетает в маленькую сейчас душную от влаги комнату и находит даочжана у раковины. Тот сосредоточенно моет руки и умывается, не глядя на свое отражение в зеркале и намыливая каждый миллиметр кожи с пугающей сосредоточенностью. Сюэ Ян терпеливо ждет минуту, но процесс все не останавливается, потому он мягко забирает из ледяных пальцев мыло и закрывает воду. Синчень все также послушно терпит, не возражая, когда его руки и лицо осторожно вытирают махровым белым полотенцем и позволяет увести обратно в спальню.       До самого утра ситуация повторяется еще несколько раз. Сюэ Ян укладывает даочжана рядом, крепко вцепляется в дрожащее то ли от холода, то ли от пережитого тело, но стоит ему сомкнуть глаза и чуть задремать – тут же вздрагивает от звука воды. На пятый раз ему кажется, что обычный шум включенного над раковиной крана будет преследовать в самых жутких кошмарах. Мертвенно-спокойное выражение, с которым Синчень молчаливо и сосредоточенно пытается отмыть с кожи синяки от чужих прикосновений ледяным ужасом пробегает по позвоночнику. Когда за окном начинает рассветать, Сюэ Ян думает, что скоро рехнется сам, если уже не рехнулся.       В очередной раз вздрогнув от звука воды, Сюэ Ян усталым разумом вспоминает о бутылке сливового вина, припрятанного в один из прошлых визитов просто так, ради интереса. Быстрый поиск подтверждает, что даже если хозяин и обнаружил чужой подарок, трогать его не стал. Юноша немного заторможено после долгой, слишком долгой ночи открывает бутылку и делает один жадный глоток прямо из горлышка. Спиртное обжигает небо, тут же огненным всплеском разливаясь в животе и оставляя после себя почти приторную сладость на губах. Тогда Сюэ Ян в который уже раз за ночь идет в ванную, почти заученным жестом закрывает кран и подносит к влажным после бесконечного умывания губам, по которым стекают капельки воды бутылочное горлышко.       - Пей, - отчего-то шепотом не приказывает, умоляет Сюэ Ян, но Синчень все равно не слышит. Он просто послушно делает то, что велят и глотает спиртное, словно то вода, опустошая почти всю бутылку единым махом.       Сюэ Ян забирает ее из ослабевших рук и возвращается в спальню. Укутывает даочжана и снова укладывает рядом, надеясь, что хотя бы так тот сможет забыться, уснуть, давая отдых измученным разуму и телу. Проходит еще полчаса, прежде чем дыхание Синченя выравнивается и он засыпает. Сюэ Ян думает, что это хорошо.       Ровно до того мига, пока даочжан не начинает кричать.       Он кричит пронзительно, до того отчаянно, словно только сейчас дает волю всем тем чувствам, что тщательно блокировал тогда, когда происходило… это. Кричит так, что у Сюэ Яна волосы начинают шевелиться от ужаса. Кричит, перемежая разрывающий душу и сердце вопль боли отчаянными, больными рыданиями. Голос срывается уже после нескольких минут этого ужасающего звука, но и тогда Синчень не останавливается. Просто крик сменяется еще более страшным хрипом, который вырывается из перехваченного горла. И Сюэ Ян только крепче обхватывает даочжана, заключая в объятия, устраивает на коленях и лишь тихонько покачивается из стороны в сторону, будто хотя бы так пытаясь успокоить, утишить боль. Он даже начинает негромким шепотом рассказывать одну из тех бессмысленных, веселых историй, просто лишь бы говорить, лишь бы хотя бы звуком собственного голоса разбавить этот сиплый звук чужого надрывного страдания. Взгляд его неотрывно прикован к большому не зашторенному окну, через которое отчетливо виднеются кружащиеся в спокойном, размеренном танце снежинки.       В один из моментов среди неясного хрипа и сорванных полустонов Сюэ Ян разбирает одно единственно слово и внутренне сжимается. Браслет. Даже во сне Синчень произносит это настолько по-детски беспомощно и жалко, что Сюэ Яну словно оплеуху отвешивают. Даочжан умоляет сейчас и, наверное, умолял их и тогда. Юноша осторожно, чтобы не потревожить отворачивает край одеяла и тупо глядит на пустой участок кожи там, где раньше всегда виднелась тонкая серебряная полоска, а теперь кольцом охватывает россыпь синяков и царапин. Сюэ Ян устало прикрывает глаза, прикусывает собственный кулак и уже сам кричит, беззвучно, но не менее отчаянно.              Когда ближе к полудню в дверь раздается осторожный, но настойчивый стук, задремавший было Сюэ Ян мигом просыпается, весь подбирается, настороженно глядя в сторону входа и будто ожидая, что прямо сейчас в квартиру вломятся. Даже во сне он не расцепляет рук, так и оставаясь все эти часы в неудобном положении, отчего сейчас спина и шея противно ломят. Стук повторяется и Синчень, спящий у самого края, чуть морщится. Этого становится достаточно, чтобы Сюэ Ян поспешно сполз с постели, закусив губу, дабы мученически не застонать. Снаружи легкий снегопад сменяется отчаянной, злой метелью и теперь в комнате даже в полуденный час стоит уютный, мягкий полумрак. Во рту у Сюэ Яна мерзкий привкус, в голове стучит от выпитого, а в висках словно тупые иглы, которые кто-то жестокой рукой периодически проталкивает глубже. Отчаянно хочется вернуться в постель и сдохнуть там под даочжановым боком, но сейчас на такую подлость по отношению к Синченю юноша пойти не готов.       Признаться, меньше всего за дверью Сюэ Ян ожидает увидеть приятеля, растирающего покрасневшие от мороза пальцы и возвышающуюся за его спиной в терпеливом ожидании внушительную махину в лице Лань Сиченя. Мысленно усмехнувшись прозорливости Мэн Яо, сумевшего как-то вызнать адрес своего соученика, при том, что этот самый адрес Ян ему никогда не говорил, юноша выходит на лестничную площадку и тихо прикрывает за собой дверь.       - Какого хрена? – только тогда вместо приветствия буркает он, скрещивая руки на груди. Уставший, вымотанный, злой, он сейчас мало расположен к дружеским посиделкам и уж тем более не видит основания для участия в них Ланя. Почему младший Цзинь вообще притащил эту скорбно и вместе с тем сочувственно взирающую махину к чужой квартире, Сюэ Ян, признаться, не понимает.       Да к тому же сейчас, при свете дня острая в своем правдоподобии мысль о том, что Цзинь мог заставить своего человека вмешаться вчера, но по какой-то причине не пожелал, теперь буквально выедает изнутри и с каждой секундой взгляд, обращенный на спокойного и разрумянившегося от холода приятеля становится все более хмурым.       - Прости, что появились без предупреждения. А-Яо звонил тебе все утро, но никто не ответил. – Лань как-то неожиданно делается словно еще больше, выступая вперед и оказываясь уже не за спиной Мэн Яо, а рядом с ним. Весь его вид лучится такой печалью и состраданием, что Сюэ Ян только брезгливо морщится. Чего никому в этом доме не нужно точно, так это чужого сочувствия, каким бы искренним оно не было. - Поэтому он забеспокоился.       «Забеспокоился он, ага, как же. Исключительно за свою шкуру и за то, что я наделаю херни, прикрываясь его именем. Так. Стоп. А почему эти двое вообще вместе в такое время, разве сегодня нет занятий? И… А-Яо?!»       - Вы что, уже потрахались что ли? – Сюэ Ян изумленно вскидывает брови, переводя взгляд с покрасневшего от такой прямоты Ланя и оскорбленно-молчаливого, но невозмутимого Мэн Яо. Ответ буквально читается на лицах этих двоих и в другой ситуации юноша бы от души расхохотался. Такого быстрого развития событий не ожидает даже он, привыкший за время долгого знакомства к упрямству и настойчивости младшего Цзиня. Что ж, а Лань оказался не настолько крепким орешком, как виделся на первый взгляд. – Ладно, какого хрена, не выгонять же вас двоих теперь. А то, боюсь мои отметки по физкультуре могут внезапно снизиться, да, учитель?       Сюэ Ян все-таки паскудно смеется, косясь на вконец смутившегося Ланя, но в его смехе слышится больше подступающей истерики, нежели действительно насмешки. И это не скрывается от внимательно наблюдающего за ним Мэн Яо, который входит в чужую квартиру осторожно, словно даже сейчас, в окружении людей, которым он, может, и не доверяет окончательно, но предпочитает думать, что доверяет, ожидает очередного подвоха.       - Это что, запах алкоголя? – негромко бормочет Мэн Яо, втягивая воздух и брезгливо морщится. Лань рядом с ним оглядывается вокруг с явным интересом, и, если бы не ситуация, взгляд того наверняка горел бы почти детским восторгом. Это раздражает, но Сюэ Ян держится из последних сил, безуспешно пытаясь погасить внутри ощущение того, что это его собственный дом сейчас так пристально рассматривают. Незваное вторжение в даочжанову квартиру он воспринимает как нарушение личных границ.       - Нууу… Вчера даочжан не мог уснуть и мне пришлось…       - Ты что, напоил человека, которого только что?.. – Мэн Яо не договаривает, явно решая, что не стоит озвучивать и так всем известные события, тем более в доме жертвы, но его взгляд, направленный на приятеля, красноречивее любых слов. В нем буквально большими символами горит обвинение в крайней степени глупости и ущербности. Младший Цзинь на миг теряет над собой контроль, закатывая глаза в характерном жесте. Порой дурость давнего друга поражает его как в первый раз. – Ты же ведь в курсе, что алкоголь является мощным депрессантом? Как вижу, помощь тебе все-таки нужна, потому что сиделка из тебя, честное слово, никакая.       Сюэ Ян скрипит зубами и машет раздражающей парочке в сторону кухни, предоставляя самим разбираться с ранним обедом или поздним завтраком, а сам спешно возвращается в спальню, искренне надеясь, что обнаружит даочжана в постели, а не вновь перед раковиной в ванной с совершенно безумным, пустым взглядом и влажными, сморщившимися от воды руками.              Слухи начинают ползти не сразу. Лишь во вторник ближе к полудню Сун Лань понимает, что все чаще ловит на себе взгляды – насмешливые, издевательские, злые, сочувствующие, словно задающие вопрос, на который он не может дать ответа. Это раздражает, привыкший к тому, что большую часть времени люди вокруг относятся к нему с равнодушной скукой, юноша начинает нервничать, невольно перебирает в голове все. От собственных просчетов до возможных проблем, в которые опять ввязался отец. Но потом он слышит имя и дыхание перехватывает. Это имя звучит снова, снова и снова, с каждым разом все громче и настойчивее.       Синчень.       И вот уже одноклассники глядят на него с брезгливостью и злой насмешкой, то и дело кидая взгляды на экраны своих мобильных, и девушки испуганно округляют темные блестящие глаза и взволнованно перешептываются. Сун Ланю кажется, что этот выводящий из себя гвалт нарастает с каждым мигом, словно закручивается в огромную воронку, поглощает его, накрывает с головой. И вот когда он уже готов сорваться, вырвать из рук любого проходящего мимо и мерзко улыбающегося школьника телефон, его плеча кто-то осторожно касается. Застывший у подоконника в коридоре Сун Лань резко оборачивается, заставив невысокую хрупкую девушку, в которой он узнает одноклассницу, невольно отпрянуть назад. Девушка кажется смущенной, растерянной и грустной одновременно, на ее лице выражение искренней печали и потому Цзычень терпеливо ждет, что она скажет, а не отталкивает прочь.       - Он… в порядке? – почти шепчет девушка и украдкой поглядывает по сторонам.       Сейчас говорить с Сун Ланем на виду у всех представляется почти безумством, убийством любых зачатков уважения в жесткой школьной иерархии, ведь он – друг, даже слишком близкий друг Сяо Синченя, а Синчень… Синчень во всех ракурсах запечатлен на фото с чужим членом во рту, и сейчас эти снимки не обсуждает лишь слепой. Но девушка думает не о фото, она думает о том, как с легкой улыбкой местный святоша протягивал ей пенал, когда на него самого злобно зыркал один из главных придурков класса. Думает она и о том, как однажды ее теперь уже бывший дружок проделал с ней тоже самое, благо, у того не хватило ума запечатлеть это все на снимке.       Но Сун Лань не может знать, о чем она размышляет, он лишь видит, как чуть дрожащими пальцами она протягивает свой мобильный и открывает фото в одном из многочисленных школьных чатов. Когда юноша видит лицо Синченя, слишком отчетливо виднеющееся в свете вспышки в окружающем полумраке, его начинает мутить. Его скрючивает пополам и Сун Ланю на миг кажется, что его сейчас вывернет, но к горлу подкатывает лишь едкая желчь. Он кожей ощущает, как взгляды, направленные сейчас на них, становятся острее. Закрывает глаза, но под веками словно выжжены контуры чужого лица с бледными, залитыми слезами щеками.       - Боже, ты не знал, да?.. – испуганно шепчет девушка и почему-то в этот самый миг Сун Лань вспоминает ее имя. А-Цин. Гребанная маленькая А-Цин, которая только что в один миг разрушила всю его жизнь, буквально выжигая все внутри. – Мне так жаль…       Только тогда Сун Лань срывается с места. Он вылетает из школы, слышит за спиной злобный издевательский смех и несколько пока несмелых, брошенных вслед прозвищ, которые должны задеть, обидеть, но это всего лишь звуки. А какой смысл они имеют, когда твой мир только что рухнул и продолжает осколками сыпаться в бездну с каждым шагом. Сун Лань на бегу начинает молиться. Он делает это второй раз в жизни – первый был после того случая с отцом, и до сегодняшнего дня Цзычень всей душой надеялся, что больше ему не придется возносить бессмысленные просьбы богам.       До дома Синченя юноша добирается уже не чувствуя ног и заледеневших от холода пальцев. Дыхание настолько рваное и сбитое, что со страшными сипами вырывается из груди, то и дело поднимая в воздух облачка пара. Начинает идти снег, но это не бешеная метель последних дней, это мягкая обволакивающая пелена, в которой хочется раствориться, забыться, давая отдых уставшему разуму. Сун Лань на миг останавливается возле двери подъезда и пытается перевести дух, на деле же хотя бы так стараясь отсрочить момент неминуемого. Даже после увиденного фото остается надежда – это ложь, чья-то безумно глупая, злая шутка, и вот сейчас от его вопроса Синчень смутится, по-доброму рассмеется над детскими, но жестокими проказами и скажет не обращать внимания. Юноша почти видит своего мягко улыбающегося друга, почти ощущает его эфемерный сладковатый запах, но стоит ему сделать шаг, как кто-то безжалостно хватает ворот его куртки и резко дергает назад. Вымотанный долгим бегом и все еще не собравший себя заново после увиденного Цзычень едва не падает, но крепкая хватка удерживает его в воздухе.       - Какого?..       - Куда собрался? – в лицо выдыхают облако горького дыма и Сун Лань невольно зажмуривается, но все-таки успевает заметить выступившее из мрака на свет тусклой уличной лампы у подъезда лицо. Бледное, вымученное, уставшее – но несомненно, все еще издевательски-насмешливое. Сюэ Ян с постыдной легкостью удерживает его одной рукой, другой сжимая сигарету. – Тебя здесь больше не ждут.       - Синчень…       - Больше не твоя забота. – Сюэ Ян делает очередную затяжку и стряхивает пепел. На его черных растрепанных волосах уже не тают снежинки. Под объемной, тяжелой курткой Цзычень замечает домашние вещи Синченя и морщится. - А теперь пошел вон. Один твой вид раздражает.       И Сюэ Ян просто уходит. Отбрасывает сигарету прочь и захлопывает дверь прямо перед носом ошарашенного настолько, что не в силах двинуться с места Сун Ланя. Этот звук – резкий, громкий, пробирающий – кажется тому почти траурным, он словно отсекает прошлое, в котором еще что-то можно поменять, решить, досказать то, что не было сказано, и настоящее. Ледяное, промерзлое, вьюжное. И бесконечно одинокое. Отдаленно, будто через слой ваты юноша слышит мелодию своего мобильного и безвольно запускает руку в карман. На экране тускло высвечивается имя отца.       - Цзычень, ты скоро вернешься? – голос отца явно пьяный, но мужчина в силах набрать номер и даже внятно говорить, что больше изумляет, чем радует. Сун Лань смотрит на закрытую дверь пустым, мертвым взглядом и молчит. Кажется, молчит достаточно долго, чтобы на той стороне начались невнятные причитания Сун Инчжи, явно решившего, что связь прервалась.       - Да, - голос хриплый как после долгого, отчаянного крика. Сун Лань закрывает глаза и повторяет чуть громче. – Да, скоро.       Отключается и в последний раз глядит на светлый прямоугольник окна синченевой квартиры. Снежинки падают на кожу, тут же тая и смешиваясь с бегущими по щекам слезами.              - Все хорошо. – спокойно говорит Синчень и Сюэ Ян готов заорать. Но лишь скрипит зубами в бессильной злости. Он знает, как бороться с любым противником, но не с тем, который засел мрачной тенью в голове и кажется, с каждой секундой все больше проникает в чужой разум. Юноша выдыхает несколько раз и уже куда спокойнее глядит в бледное, болезненное лицо с темными залегшими кругами под совершенно остекленевшими глазами.       - Ты повторяешь это из раза в раз. А сейчас я даже ничего не говорил. Все-таки завел себе невидимого друга, а, святоша? – шутка выходит натянутой, но даже будь она удачной, смеяться над глупыми словами Сюэ Яна уже некому. Синчень больше не улыбается. С того самого дня, как он просыпается после изрядной дозы спиртного, он уже не похож на себя. Он ест, когда ему говорят, пьет, когда подносят стакан воды, отвечает на заданные вопросы, но… не живет. И это буквально выжигает Сюэ Яна изнутри беспросветным отчаянием.       А еще он почти не спит. За прошедшую неделю едва ли была хоть одна ночь, когда даочжан дремал больше пары-тройки часов, и то сном это поверхностное, рваное забытье назвать сложно. Около полуночи они ложатся в постель – от Сюэ Яна не укрывается, как осторожно, но слишком явно для внимательного пристального взгляда Синчень оставляет между ними достаточно пространства, чтобы даже случайно не соприкоснуться, хотя раньше сам ластился к чужому теплу – в безмолвии проводят еще час или два и потом Ян забывается беспокойным, тревожным сном, а даочжан… Тот тихонько перебирается в гостиную, где в полной темноте сидит на диване, поджав колени к груди и обхватив себя руками и почти не моргая, вглядывается во мрак.       Мэн Яо, когда приятель неохотно рассказывает ему обо всем происходящем, немедленно привозит врача – молчаливого, пожилого мужчину с полностью седыми волосами и колючим, жестким взглядом. Признаться, больше доктор походит на главаря преступной группы, нежели на способного врачевать чужие раны специалиста, и Сюэ Ян невольно ощущает беспокойство. При входе в спальню, где почти без движения сидит даочжан, мужчина просит оставить их ненадолго одних, но Ян ловит короткую вспышку отчаяния в секундном, брошенном украдкой взгляде Синченя и отказывается – резче, чем хотел. Пока Мэн Яо и Лань Сичень ждут на кухне, врач проводит беглый осмотр, точнее, пытается провести его под пристальным вниманием юноши, готового тут же ринуться в бой, если малейший жест покажется ему подозрительным. Да и сам Синчень не способствует успешности процедуры, вздрагивая от самого легкого прикосновения. И хотя лицо его остается спокойным, взгляд с каждым таким движением становится все более загнанным и когда паника в нем нарастает почти до пугающих масштабов накатывающей истерики, Сюэ Ян не выдерживает первый.       Прерывает осмотр и едва не насильно выпроваживает все еще молчаливого врача прочь, почти что выталкивая того из квартиры. Напоследок тот делает знак выглянувшему из кухни Мэн Яо следовать за ним и оба выходят из дома, некоторое время о чем-то тихонько перешептываясь на лестничной площадке. Когда младший Цзинь возвращается, Сюэ Ян вновь сидит у постели явно перенервничавшего Синченя, которого до сих пор потряхивает мелкой дрожью от чужих прикосновений.       - Не все так плохо. – Первый делом спокойно бросает Мэн Яо, когда приятель присоединяется к ним на кухне. Сичень молчаливо поглядывает на обоих, излучая одним своим видом полную поддержку и сопереживание. Сюэ Ян закуривает, чуть приоткрывая окно и выдыхая туда дым и в комнате разом становится холоднее. – Все реакции организма Сяо Синченя нормальны для того, кто пережил… такое. Но может быть хуже, Чан Лин не дал никаких прогнозов. Без постоянного наблюдения состояние Синченя может усугубляться.       - Я и так за ним наблюдаю. – Даже в голосе Сюэ Яна неприкрытое раздражение. Он вымотан, его собственная психика становится все более нестабильной и необходимость защищаться еще и от приятеля только усугубляет положение.       - Ты не специалист.       - От твоего специалиста даочжана до сих пор трясет, блять! Хочешь запихнуть его в больницу, как какого-то психа?!       - Если честно, я хочу запихнуть в больницу вас обоих. – Мэн Яо морщится. С одним безумцем он еще справлялся, но двое это уже перебор даже для его безграничного терпения и спокойствия. - И не повышай голос, я стараюсь тебе помочь. И, А-Ян, учитывая состояние Синченя, доктор Чан сказал, что могут проявиться определенные суицидальные наклонности.       - Да какого хера… - С каким-то бессилием тянет Сюэ Ян и нервно делает глубокую затяжку. Сигарета быстро тлеет, дымок вьется в сторону приоткрытого окна. Кухня погружается в напряженное безмолвие, каждый обдумывает сказанное, а юноша ловит себя на том, что прислушивается к звукам из спальни, то ли и впрямь ожидая услышать, когда эти самые наклонности начнут проявляться, то ли с безумным отчаянием надеясь, что вот раздастся мягкий, чуть смеющийся голос, окликающий его по имени. Не происходит ни того, ни другого, и все трое в молчании смотрят куда угодно, стараясь не встречаться взглядом.              Синчень словно дрейфует в бесконечной темноте, изредка наполняющейся картинами того, что отчаянно хочется забыть, стереть из памяти навсегда, вырвать с корнем из больного, воспаленного разума. Но не получается. И Синчень раз за разом видит бесконечно медленно падающий с неба снег, ощущает на коже чужие жесткие прикосновение и слышит издевательский, злой смех. Ему отчаянно хочется заснуть, забыться хотя бы на одну ночь, но даже во сне он продолжает наблюдать за собой со стороны. За жалкими, такими слабыми попытками сопротивляться, за обреченными всхлипами, которые все-таки срываются с губ от боли и унижения, за отчаянием, которое волной захлестывает, когда с запястья под аккомпанемент чужих насмешек стаскивают тонкую серебряную полоску.       Кажется, теперь Синчень навсегда обречен, словно проклятый, переживать ту ночь. Он навсегда остается там, на этой темной пустынной улице в окружении людей, приносящих боль.       Иногда пелену беспросветного отчаяния и вины, которая лишь нарастает с каждым днем, разрывают, почти насильно вытаскивают остатки еще незамутненного сознания на свет, и тогда Синчень видит обеспокоенное, бледное лицо с отпечатком усталости и измотанности. И ощущает себя еще хуже, ведь осознание, что доставляет окружающим столько проблем, бьет едва ли не чувствительнее чем страшные воспоминания. Юноша видит, как губы Сюэ Яна шевелятся, но почти не слышит слов, лишь изредка разбирает собственное глупое прозвище, так нравившееся ему раньше.       Сначала Сюэ Ян не понимает и по привычке пытается коснуться лица, волос, рук, и тогда Синчень весь застывает, борясь с подступающей неконтролируемой паникой, отчаянно боясь обидеть, но на самом деле не в силах справиться со страхом. Пытаясь сдерживаться, чтобы не отбросить чужие осторожные ладони прочь, избегая даже малейшего взаимодействия, Синчень весь дрожит. Ему одновременно стыдно за собственную слабость и противно от такого себя. Но Сюэ Ян осознает все достаточно быстро и хотя бы этот страх, пусть не надолго, но затихает.       А еще Синченю просто до безумия хочется смыть с себя все. Чужие прикосновения, злые слова, воспоминания… самого себя. И он раз за разом идет в ванную, прекрасно осознавая, что новая привычка явно нездорова и беспокоит старающегося не показывать этого, но все равно хмурящегося каждый раз Сюэ Яна. Вода из-под крана настолько горячая, что комнату заволакивает пар, но ощущение жара на коже приносит в некотором роде спокойствие. В один из таких моментов в ванну почти влетает его вынужденный сосед, с каким-то едва ли не ужасом глядит на покрасневшие влажные ладони и быстро оттягивает Синченя прочь, одновременно с этим закрывая кран. Кажется, он говорит что-то про ожоги, но разве могут они быть, если юноша даже толком ничего и не ощущает. Поэтому Синчень пытается улыбнуться, но кажется, выходит все же не очень.       Большую часть времени юноша почти не осознает, что делает. Он словно выпадает из реальности, отзываясь лишь на звуки непривычно – незаслуженно – мягкого голоса. Иногда этот голос звучит с другими, едва знакомыми, и Синчень невольно начинает беспокоиться, стараясь даже не двигаться, но где-то на границах сознания сам себя пытаясь убедить, что если с ними говорит Сюэ Ян – то бояться нечего.       В одну из ночей измотанный организм все же сдается и проваливается в сон, больше напоминающий обморок, нежели отдых измученного тела. Синчень сам не понимает, как засыпает, но больной разум начинает с завидной четкостью и малейшими деталями вырисовывать злополучную ночь, заостряя внимание на всем, даже на влажном, отвратительном звуке, с которым чужое тело соприкасалось с его собственным. Уже во сне юношу начинает сотрясать тремор, мышцы сокращаются, напрягаясь и едва не выкручивая конечности. Синчень просыпается от того, что легкие вдруг перехватывает и он начинает задыхаться. Паника вместе с тошнотой подкатывают к горлу, собственная квартира вдруг кажется незнакомой и юноша не понимает, где он. Испуганно вскидывает руки к горлу, пытаясь протолкнуть внутрь хоть немного воздуха, но у него не получается. Тело трясет все ощутимее, вместо слов с губ срываются то ли всхлипы, то ли стоны, и в миг, когда Синченю кажется, что вот так он и задохнется, кто-то хватает его лицо и отвешивает звонкую, болезненную пощечину.       Которая неожиданно отрезвляет. Дрожь не проходит, но Синчень делает первый, болезненный вздох, почти что насильно втягивая воздух в перехваченные легкие и вскидывает взгляд, натыкаясь на округлившиеся глаза с расширенными зрачками на бледном, перекошенном страхом лице.       - Синчень? – как-то вопросительно, виновато тянет Сюэ Ян, еще не до конца проснувшийся, растрепанный и бесконечно растерянный. Его взгляд мечется от чужих глаз к отчетливо проступающему не белой щеке отпечатку своей же ладони. По виду юноши можно сказать, что тот совершил величайшее святотатство в своей жизни. Он опускается прямо на пол перед застывшим изваянием Синченем и обхватывает руками колени того, пряча в них лицо. Что-то глухо бормочет, не разобрать, но Синчень и без этого почти что ничего не замечает вокруг. Чужое прикосновение жжет, буквально насквозь выжигает и он лишь из последних сил давит в себе желание вырваться и отползти в сторону, подальше.       - Сюэ Ян, я прошу… - хрипло и сдавленно говорит Синчень. Неожиданно для самого себя он слышит в собственных интонациях подступающие слезы. Дожидается, пока юноша рядом отнимет голову от колен и умоляет. – Уйди. Прошу тебя, пожалуйста. Уйди-уйди-уйди…       Сюэ Ян мгновение глядит, как его личный святоша, ставший почти небожителем, шепчет в бесплодных попытках оттолкнуть, прогнать прочь и срывается. Копившееся раздражение последних дней и бесконечная, омутом затягивающая усталость дают о себе знать. Юноша подскакивает, вынуждая Синчень отпрянуть и сжаться в комок и рычит сквозь зубы:       - Ладно. Отлично, блять, просто замечательно!       От ярости в этом голосе Синченю хочется спрятаться, забиться в угол, но он лишь сильнее съеживается, замолкает, не в силах уже даже умолять. А Сюэ Ян поспешно одевается, лишь в темноте квартиры слышатся глухие удары и его злые ругательства, щедро рассыпаемые в тишине. Синчень и сам не знает, чего ждет, но, когда входная дверь захлопывается, словно отсекая последнее, что еще оставалось хорошего в этом мире, он совершенно жалко скулит и утыкается лицом в диван, давясь собственными рыданиями и почти задыхаясь от ужаса и чужого шепота, больше не заглушаемого голосом его взбалмошного, но заботливого соседа.       «ты сам во всем виноват. ты сам во всем виноват. ты сам во всем виноват…»       Голос в голове нарастает, становится увереннее, твердит словно на повторе одно и то же. Синчень сжимает виски, пытаясь хоть немного заглушить его, но тот лишь крепнет, постепенно вытесняя собой все.