Protege Moi

      Синчень успокаивается лишь спустя час, да и то только потому, что сил даже на слезы уже не остается. Он садится на диване, не вытирая мокрое лицо, и долго, почти не мигая глядит прямо перед собой, всматриваясь в окружающий полумрак, словно там скрыты ответы на все главные вопросы мира. Однако там пусто, и нет ничего кроме редкого гула проезжающих под окном машин припозднившихся водителей. Но Синченю и не нужно ничего выискивать, ведь ответ на ключевой вопрос произошедшего он знает и так.       Это он виноват. Только из-за него это все случилось, только он один стал причиной произошедшего. Признание такой простой истины приносит в некотором роде успокоение, если можно назвать успокоением ту мертвую выжженную пустыню, что сейчас разверзлась внутри у Синченя. Юноша ощущает, как высохшие слезы неприятно стягивают кожу, но ему плевать. Все становится настолько незначительным, неважным, что такая мелочь просто не закрадывается в мысли.       Синчень неловко, немного дергано поднимается с места и медленно идет на кухню. Он знает обо всех мелких тайниках, которые так естественно появлялись в его квартире по мере сближения с Сюэ Яном и сейчас спокойно запускает руку за одну из тумбочек на кухне. Мгновение – и пальцы нащупывают прямоугольную пачку. Зажигалка отыскивается там же, и Синчень порадовался бы предусмотрительности бывшего соседа (друга), но радость - это больше не то чувство, что может возникнуть внутри. Сейчас там нет ничего кроме бесконечной усталости и такого же бесконечного, почти мировых масштабов отвращения к себе.       Первая затяжка получается осторожной и неглубокой, но Синчень не заходится в кашле, лишь чуть морщится от резкой горечи на языке. Ему кажется за последние месяцы сигаретный дым становится настолько же привычным, как легкий запах ванили, всегда окутывающий стены его квартиры. Сигареты достаточно крепкие, чтобы в голове начало шуметь уже после второй, выкуренной следом за первой на голодный желудок, но юноша не останавливается и выходит из почти медитативного оцепенения, лишь когда тушит в пепельнице окурок четвертой. В висках постукивают первые еще несмелые молоточки подступающей боли, Синченя чуть мутит, а во рту стоит тяжелый, непривычный привкус. Но он все же лучше того, что теперь ночами является ему в кошмарах и все еще фантомно ощущается на языке каждый раз, когда перед глазами встает картина произошедшего. А она встает достаточно часто, чтобы чувство подступающей тошноты казалось теперь привычным спутником жизни.       «ты сам во всем виноват. сам. смазливое личико. виноват-виноват-виноват»       Синчень пальцами касается своего лица и внезапно улыбается. Достаточно пугающе, чтобы любой, увидевший этот больной, искаженный мукой оскал, вряд ли сумел бы назвать его улыбкой. А юноша думает о том, что никогда не считал себя красивым. Да, он понимал, что выглядит не так уж плохо, но если бы его спросили, то он бы, смущаясь, сказал, что представляет себя достаточно заурядным, обычным. Непримечательным. Но слова Ли Юня раскрывают ему глаза, буквально силой вынуждают прозреть. Может быть он и впрямь выглядит не так, как подобает парню? Слишком мягко, слишком по-девичьи с этой своей плавной линией скул и большими глазами, а также же отвратительными, детскими ямочками на щеках. Наверное, это и впрямь так, ведь иначе зачем вообще было говорить об этом.       Жаль, что раньше ему в голову не приходило, что с этой проблемой можно легко справиться. Настолько легко, что сейчас решимость исправить хотя бы это темной мрачной волной поднимается внутри. Все еще продолжая улыбаться, чуть пошатываясь от гуляющего в крови никотина, Синчень выдвигает ящик стола и мелко дрожащими пальцами вынимает оттуда свое спасение. Боги, каким же он был идиотом, что не додумался до этого раньше.       В ванной уже привычно, здесь он ощущает себя почти спокойно, с этим звуком бегущей воды и легкой влажностью в воздухе. Да, пока ему так и не удалось смыть всю эту грязь, но Синчень думает, что попробует еще, а потом еще, до тех пор, пока кипяток не выжжет все следы с его кожи, не оставив ничего. Но это потом, а пока он спокойным – мертвым – взглядом глядит на свое отражение, но видит не измученное, бледное лицо, чуть припухшее от слез, со слипшимися ресницами и покрасневшими глазами, а слишком выраженный изгиб губ, слишком ровную кожу, мягкую линию скул. Синчень смотрит в глаза своему отражению и подносит к щеке уже выдвинутое лезвие канцелярского ножа с кислотно-желтой ручкой. Поднимает чуть выше, прижимает лезвие к скуле и понимает, что даже не чувствует его. Не чувствует он, и когда острие вдавливается в кожу, рассекает ее и скользит вниз, углубляя рану. В раковину капает кровь, настолько яркая, что это режет глаза, быстро разукрашивая белую керамику алыми подтеками. Пальцами свободной руки Синчень касается окровавленной щеки и улыбается, ведь все так, как и должно быть.       Но этого мало, и он снова подносит лезвие к лицу, чуть ниже уже оставленного глубокого, но короткого пореза. Опускает на короткий миг взгляд, прослеживая за бегущими вниз кровавыми ручейками, а когда поднимает, его руку перехватывают в жесткой, грубой хватке, вместе с тем выбивая нож.       - Ты, блять, что делаешь?!       Кажется, Синчень впервые за последние дни испытывает настолько яркое чувство, и чувство это - изумление. Он непонимающе глядит на взбешенного Сюэ Яна, который едва не рычит, оглядывая капающую с подбородка прямо на домашнюю светлую футболку кровь и лишь только растерянно хлопает глазами. Сюэ Ян ведь ушел. И Синчень в какой-то мере даже успел поблагодарить за это чужую благоразумность, наконец-то подсказавшую его вынужденному знакомому, что общество Сяо сейчас – да и всегда таким было - не лучшее, что может случиться. И вот Сюэ Ян здесь, до синяков сжимает его руку, глядит прямо в залитое кровью лицо и явно злится. До плотно сжатых губ, до заострившихся от напряжения скул, до прищуренных и горящих незамутненной яростью глаз. Он злится, и это очевидно, но молчит. Может быть ждет, что Синчень все же ответит, начнет объясняться, но и тот не произносит ни слова. Просто потому, что незачем, потому, что до сих пор считает, что принял правильное решение.       - Бляять… - как-то сдавленно и растерянно выдыхает Сюэ Ян и Синчень усмехнулся бы, если смог. В последние дни начинает казаться, будто юноша напрочь забывает другие слова, кроме откровенной ругани.       Сюэ Ян не глядя стягивает с сушилки полотенце и прикладывает к чужой щеке, безжалостно пропитывая белую ткань алым. Кровь все идет и идет, не желая останавливаться, он какое-то время глядит на то, как багровое пятно разрастается, становясь все больше, после чего хватает ледяные пальцы Синчень и с силой вжимает в полотенце, заставляя того удерживать ткань на месте. Все это время Сяо неотрывно следит за его лицом, почти в безумном порыве ожидая, предвкушая увидеть там помимо злости и раздражения отвращение и презрение. Потому что тогда юноша только укрепится в своих мыслях и наконец сможет… что именно он сможет и насколько далеко готов зайти, чтобы оборвать собственный замкнутый круг из выедающих душу мыслей Синчень не знает, но в глубине предполагает, что достаточно далеко.       Однако злость на раскрасневшемся от тепла комнаты чужом лице сменяется растерянностью, та усталостью, а после сосредоточенностью. Сюэ Ян даже закусывает губу, когда слишком серьезно подходит к уничтожению любых следов крови на белой керамике раковины. Лишь удостоверившись, что не осталось ни малейшего багрового потека, юноша закрывает кран. Пространство вокруг слишком быстро погружается в напряженную, тяжелую тишину.       - Может быть все-таки скажешь, что это было?       Синчень сидит на стуле в хорошо освещенной кухне, снизу-вверх глядя на решившего, наконец, заговорить Сюэ Яна и отчаянно пытается не разрыдаться. Тот стоит с сигаретой в зубах, изредка выдыхая облачка дыма и сосредоточенно обрабатывает рану на лице. Сюэ Ян старательно избегает встречаться со своим подопечным взглядами, и Синчень не винит его, прекрасно осознавая, что скорее всего он просто отлично маскирует свое презрение под деланой заботой, но до конца пересилить себя все-таки не может. Эта мысль успокаивает, приносит удовлетворение, ведь все должно быть именно так. Синчень уверен, он знает, что все должно быть так.       - Больно? – не получая ответа на первый вопрос, Сюэ Ян все же не может удержаться от следующего. Рана пусть и небольшая, но канцелярский нож режет глубоко, заживать будет долго. Юноша прикладывает вату, смоченную в антисептике к порезу, но в ответ вновь не слышит ничего, даже болезненного шипения.       Боль и впрямь не ощущается. Возможно, где-то на самой границе сознания Синчень улавливает ее отголосок, но тянущее, неприятное чувство однозначно не связано со свежей раной на лице, да и вообще к физическому состоянию почти не имеет отношения. Это что-то гораздо глубже, серьезнее, что не затянется также быстро, как самый глубокий порез. Повинуясь порыву, стремясь хотя бы так отогнать эти пугающие его самого мысли, Синчень вскидывает руку и под изумленным взглядом на вытянувшемся лице Сюэ Яна впивается отросшими ногтями в едва переставший кровоточить след от лезвия. Смутное болезненное ощущение на границе сознания отступает, становится тише, затихает и чужой назойливый шепот в голове, но все резко прерывает раздраженный ощутимый удар по руке.       - Эй, я тут блять, битый час стараюсь, не для того, чтобы ты опять все кровью залил. Если меня не жалко, то пожалей хотя бы ковер. Ты знаешь, как дерьмово с ворса отмывается кровь?       На лице Сюэ Яна до того искреннее возмущение, вызванное, казалось бы, чем, что становится смешно. До такой степени, что Синчень сгибается пополам в порыве почти беззвучного, больного смеха. Он все смеется и смеется, не сразу понимая, что смех давно перерастает в истерику, что слезы, смешиваясь с кровью из потревоженной раны, текут по щекам почти безостановочно, капая на светлые домашние штаны и на тот самый злополучный ковер. Не ощущает на себе и обеспокоенного, наполненного глубоким, ясным страданием взгляда, который от него не отрывает Сюэ Ян, изредка делая жадные, нервные затяжки. Синчень даже не чувствует, как сползает на пол, почти задыхаясь от душащих его безумной помеси смеха и рыданий взахлеб. Кажется, его сознание ненадолго погружается в забытье, потому что, когда юноша приходит в себя, буквально выныривая из вязкой, словно болотная тина, темноты, за окнами брезжит рассвет, а за стеной слышится приглушенное бормотание включенного на минимум телевизора.       Ощущая внутри только бесконечную, беспросветную пустоту, разбавляемую лишь горечью от того, что вновь стал причиной чужих неудобств, Синчень, забывшись, тянется к запястью, где на протяжении почти всей его жизни кожу обхватывала тонкая полоска серебра, способная подарить успокоение. Но пальцы застывают в сантиметре от руки, и юноша вздрагивает. Он забыл. Забыл, как умолял, как кричал, как отчаянно бился, захлебываясь в рыданьях и прося оставить хотя бы браслет. В тот момент он был сломан настолько, что судорожно предлагал сделать что угодно, продлить издевательство настолько, насколько хватит воображения его мучителей, но оставить украшение, бывшее для него важным до такой степени, до какой может вообще быть важной вещь, когда-то соединившая его с другим человеком.       Но браслет забрали, а издевательства все равно продолжились и теперь Синчень с болезненным ощущением в груди, в руках, во всем теле думает, насколько же жалким были его попытки умолять. Насколько жалким был он сам тогда, и продолжает оставаться таким и сейчас. Вскинув пальцы к лицу, он рассеянно нащупывает в полумраке крепко прилепленный пластырь и отстраненно вжимает в него пальцы, буквально ощущая, как раскрываются едва затянувшиеся края раны.       Он так и засыпает, вдавливая пальцы в начавшую вновь кровоточить даже из-под пластыря рану и вслушиваясь в звуки какого-то дурацкого утреннего шоу, приглушенно доносящиеся из соседней комнаты.              В один из вечеров Сюэ Ян просыпается от стойкого ощущения чужого присутствия рядом. В этом доме это не должно настораживать или пугать, но привычки, въевшиеся годами, так просто не исчезают, и потому юноша открывает глаза, тут же утыкаясь взглядом в застывшую в паре шагов от дивана безмолвную фигуру. Синчень не произносит ни слова, почти не движется и кажется, даже дышит через раз, но в его поблескивающих в легком полумраке комнаты глазах плещется едва ли не одержимая решимость.       Сюэ Ян не успевает спросить, что происходит, потому что следующая дальше просьба буквально выбивает весь дух из не успевшего проснуться окончательно тела.       - Переспи со мной.       В первые секунды кажется, что Сюэ Ян ослышался, что слух решает сыграть с юношей дурную шутку и выдать желаемое – давно желаемое, стоит признать – за реальность, однако отголоски сказанного будто бы все еще звучат в воздухе, а сам Синчень остается слишком уж серьезным, что не дает списать сказанное на шутки. Да и о каких шутках может идти речь, если мрачная решимость обреченного едва ли не на казнь крупно написана на чужом бледном лице. Немного истерически рассмеяться хочет уже Сюэ Ян, но в последний миг сдерживается, чтобы не усугубить и без того странную до ужаса картину.       - Даочжан, просьба конечно, льстит мне и в другое время уговаривать бы долго не пришлось, но… ты вообще осознаешь, что предлагаешь? – Сюэ Ян пытается говорить спокойно и максимально, как ему кажется, безобидно, но свою ошибку понимает сразу же, как только звук его голоса затихает в воздухе. Выражение лица Синченя в миг неуловимо меняется, и если раньше на нем проступало нездоровое, почти лихорадочное стремление, то теперь оно больше напоминает восковую маску. Безжизненную, недвижимую и отражающую лишь убежденность в чем-то и без того всем известном.       Сюэ Ян порывается сказать что-то, выбить из чужой головы явно нездоровые, больные мысли, отчетливо читающиеся во взгляде, но натыкается на слабую улыбку. Улыбку, напоминающую лишь тень, размытое отражение прежней себя, также, как и Синчень сейчас походит лишь на бледный образ самого себя ранее. Голос даочжана, когда он говорит, чуть дрожит и приходится напрягать слух, чтобы разобрать слабые, едва слышные слова.       - Извини. С моей стороны было глупо предлагать тебе… такое. – Даочжан опускает взгляд вниз и следующий за его движением Сюэ Ян сглатывает, потому что только сейчас отмечает, что похоже, кроме длинной свободной белой рубашки на хозяине квартиры больше нет ничего. Свет из не зашторенного окна затейливо раскрашивает молочную кожу цветными пятнами. Юноша облизывает мигом пересохшие губы и буквально впивается в худые стройные ноги, краем сознания понимая, что еще мгновение этого напряженного тяжелого молчания и его выдержка разлетится на куски. – Тебе должно быть смотреть на меня мерзко после… всего произошедшего, не то что прикасаться. Прости…       - Замолчи! – Полным возмущения шепотом обрывает чужие слова Сюэ Ян и одним плавным движением притягивает Синченя за запястье, буквально вжимая в себя и давая ощутить, насколько остро реагирует на такого даочжана собственное тело. А оно реагирует достаточно красноречиво и однозначно, чтобы даже потерявшийся в собственных переживаниях и сомнениях Синчень почувствовал, а после… вспыхнул, словно не только что сам же предлагал взять себя прямо здесь. И блять, Сюэ Ян же не монах и не святой, и больше всего на свете он желает сейчас впечатать это податливое мягкое тело в диван и вытрахивать душу до тех пор, пока святоша не будет молить о пощаде, а потом и еще дольше, но… Но также Сюэ Ян и не идиот и может отличить, когда его действительно хотят, а когда пытаются закрыть с его помощью внутренние гештальты. – Я, блять, очень надеюсь, что чуть позже ты повторишь свою просьбу и тогда мы сделаем все, что только захочешь, а пока... Давай спать.       Все еще не выпуская подозрительно тихого Синченя из рук, словно тот являлся наивысшей драгоценностью, Сюэ Ян прикрывает глаза, но в обступившей темноте собственные эмоции и ощущения делаются еще сильнее. Тело буквально скручивает от острого, назойливого желания, и то что объект этого самого желания лежит, прижимаясь спиной к чужим бедрам, ситуации не облегчает.       - Хм… - Сюэ Ян, обычно не скрывающий и не смущающийся собственных желаний, в этот раз отчего-то теряется, будто стыдливая девчонка и немного нервно покашливает. – Немного поменяем порядок действий. Сейчас я приму душ… холодный, просто, блять, ледяной душ, и вот тогда-то, надеюсь, смогу уснуть.       Сюэ Ян делает так, как говорит, и, с явной неохотой разжав руки, освобождая даочжана от своих объятий, насколько это только возможно поспешно несется в ванную. Он и в этот раз оставляет дверь приоткрытой, с той лишь разницей, что теперь им движет не детское желание бросить вызов чужому любопытству, а вполне осознанная обеспокоенность. Синчень хоть после того раза и не предпринимает больше попыток навредить себе – навредить себе настолько откровенно, по крайней мере – это все же не уменьшает плохо маскируемой насмешкой тревоги Сюэ Яна. Поэтому юноша, на ходу скидывая одежду, буквально лезет под ледяной душ, вместе с тем старательно прислушиваясь к происходящему в комнате. Но там все тихо, а холодные струи воды, бьющие в лицо, быстро остужают разгоряченную голову.       Когда спустя минут двадцать юноша, стуча зубами от холода и то и дело морщась от бегущих вниз по обнаженной спине ледяных капель с мокрых волос возвращается назад, его глаза в удивлении округляются. На диване, свернувшись клубком, дремлет Синчень. Его ладонь трогательно подложена под щеку, сам он то и дело вздрагивает во сне, будто снова и снова переживая уже случившийся ужас, но вот он, здесь, человек, которого совсем недавно вынуждали впадать в ступор малейшие прикосновения, сам пожелал разделить эту ночь с другим, пусть и в исключительно благопристойном ключе.       Сюэ Ян осторожно опускается рядом, вместе с тем накрывая обоих тяжелым теплым пледом и, утыкаясь носом в чужую макушку, неосознанно втягивает чуть сладковатый запах волос. Юноша сам не замечает, как расслабляются буквально задеревеневшие от холода мышцы рядом с даочжаном, не замечает и того, как углубляется, делается спокойнее дыхание человека рядом. Сюэ Ян рассеянно успевает подумать о том, что возможно, пора впервые за эти дни покинуть изрядно надоевшие стены ставшей такой привычной квартиры и отправиться на прогулку, но сознание погружается во мрак дремы раньше, чем эта мимолетная идея успевает оформиться в полноправную мысль.              Мэн Яо просыпается со стойким ощущением, будто по нему несколько раз проехался новенький Астон Мартин, сейчас терпеливо дожидающийся хозяина в гараже, однако причина сладкой ломоты во всем теле куда прозаичнее и в это достаточно раннее зимнее утро лежит рядом – еще не очнувшись ото сна до конца, но уже осознавая происходящее вокруг. И пока Лань Сичень борется с обволакивающей, липкой дремой, молодой Цзинь успевает принять душ и заняться наливающимися краснотой отметинами чужой несдержанности на собственной шее.       - Сегодня должен вернуться отец. – Не скрывая недовольства, негромко бормочет Мэн Яо. Скорое появление хозяина дома после очередной командировки раздражает, но оно также неумолимо, как чередование времени суток или приходящая на смену зиме весна. Но юноша улыбается и думает, что лишь пока неумолимо. Дожидаться собственного полноправного совершеннолетия тяжело и требует определенных сил, однако Мэн Яо терпелив и готов вынести столько нравоучений папаши, сколько потребуется, чтобы в дальнейшем реализовать свои планы.       - Если хочешь, чтобы я ушел, можешь не ссылаться на отца. – Сичень смеется, несмотря на хмурый выразительный взгляд, который Мэн Яо кидает через плечо, продолжая в тоже время легкими движениями наносить тональный крем на особо очевидные последствия вчерашней ночи. – Извини-извини, я шучу. Как там твой друг?       Мэн Яо медлит, прежде чем ответить. С уходом, пусть и вынужденным – и чего таить, младший Цзинь надеялся, что временным – Сюэ Яна работы у него очевидно прибавилось и те поручения отца, которые раньше так легко и незаметно ложились на плечи приятеля, теперь приходилось исполнять самому. Но с другой стороны, юноша где-то глубоко внутри довольно улыбался каждый раз при мысли, что рядом с этим святошей, пусть и несколько поломанным сейчас, обычно напоминающий социопата Сюэ Ян становился… человечнее, что ли. А растущая адекватность окружающих тебя людей, которые, к тому же, по негласному договору выполняют функции правой руки, не могла не радовать.       - Сказал, что Сяо Синченю вроде бы лучше. По крайней мере он больше не впадает в истерику от любого прикосновения. – Мэн Яо заканчивает с тональным кремом и откладывает его в сторону. Осторожно натягивает темную рубашку, поверх которой надевает теплый кардиган и незаметно морщится от следующего вопроса уже покинувшего постель Сиченя.       - А с теми, кто это сделал?..       - Мы не знаем, кто это сделал, Сичень. – Голос звучит спокойно, даже слишком подчеркнуто, но Лань, натягивающий свои вещи, кажется не замечает этого. Он слабо улыбается, когда Мэн Яо садится рядом и переплетая их пальцы, глядит прямо в глаза. Младший Цзинь глядит расслаблено и уверенно, с легким прищуром. Так, как смотрит на любого, кому также прямо лжет в лицо. – Фото слишком нечеткие, а сам Сяо пока молчит. Из-за стресса он может вообще не запомнить лиц, так что… остается только ждать.       «Остается только ждать, пока кто-нибудь из этих идиотов не проговорится. А зная умение Ли Юня держать язык за зубами, произойдет это очень и очень скоро. И тогда моей головной болью станет Сюэ Ян, возжаждущий крови долбанных сынков партнеров моего папаши по бизнесу». – Мэн Яо мысленно вздыхает и прикрывает глаза от удовольствия, когда чужие длинные пальцы путаются в его волосах. Это станет проблемой после, а пока он может расслабиться и провести эти последние спокойные часы в собственное удовольствие.       Отец появляется ближе к полудню, когда следов пребывания посторонних в доме не остается. Улыбчивый, внешне добродушный и напоминающий скорее приятного, понимающего дядюшку, чем опытного, жесткого дельца, Цзинь Гуаншань создает ложное впечатление у любого, увидевшего его впервые. Но Мэн Яо не зря считается сыном бизнесмена даже в большей степени, чем любой из признанных, родных детей, и оттого сразу подмечает, что старший недоволен. Мужчина размеренно постукивает пальцами по подлокотнику своего кресла в рабочем кабинете, куда он сразу же вызывает сына, и младший Цзинь клянется, что это самый раздражающий звук из всех, слышимых им до этого.       Мэн Яо утешает себя тем, что вот так вальяжно восседать в этом кресле, в этом кабинете, да и в этом доме старому идиоту остается не так уж и долго. Ровно столько, чтобы Гуанъяо успел вступить в необходимый для наследования всех дел возраст и вновь не угодить в детский дом.       - Я, кажется, велел тебе приглядывать за выблядками моих партнеров. – Отец первый начинает диалог, даже не размениваясь на приветствие своего застывшего у двери сына. Впрочем, Мэн Яо не обращает на это внимания, отвлекая себя от назойливой действительности воспоминаниями о недавних ласках. Юноша даже не вслушивается в слова отца, и без того зная, о чем пойдет речь и уже выстроив в голове определенную последовательность собственных решений.       - Я приглядывал, отец.       - Так какого хера слухи о том, что они трахнули какого-то мальчишку в переулке, срывают дела твоего брата и мои?!       А, так вот оно что. Действия этих ублюдков подпортили планы малыша Цзинь Цзысюаня. Мэн Яо не удерживается от тонкой улыбки, лишь мимолетно мазнувшей по его губам. Черт, если бы он знал, что так будет, он бы лично кричал имена всех участвующих в инциденте на каждом углу, не обращая даже внимания на возможные последствия – кровавые последствия – со стороны немного одержимого своим даочжаном Сюэ Яна. Теперь не удивительно, отчего отец в такой ярости, вон даже пальцы, сжимающие чайную чашку, мелко дрожат от гнева. Проигнорировать можно, когда признанного тобой сына проститутки едва не забивают до смерти за школой, но, когда обижают любимого отпрыска – это совсем другое дело.       - Отец, но приглядывать и вмешиваться – это разное. Моих сил не хватило бы, чтобы остановить этих людей от… такого. К тому же, сейчас они…       Цзинь Гуаншань лишь едва заметно дергает рукой в воздухе, а успевший буквально на подсознании выгравировать все чужие привычки Мэн Яо послушно умолкает. Что не мешает ему сжать зубы в пока что бессильной, но незамутненной ничем ярости. Впрочем, на выражении лица одолевающие юношу эмоции не сказываются и то остается по прежнему почтительно-восхищенным.       - Бери своего ручного психа, и чтобы к концу недели вопрос был решен. Если их папаши не могут пальцем шевельнуть, значит это сделаем мы. Пусть ублюдки творят, что хотят, но, если это снова скажется на моих делах – отвечать будешь ты. Понятно?       - Конечно, отец. Я могу?..       - Делай, что сочтешь нужным. Только не калечь. Полиция нам в таких делах ни к чему.       Мэн Яо кланяется в жесте, полном почтения настолько, что только слепой не заметил бы наигранности – и Гуаншань не замечает, как, впрочем, и всегда – и тихо выходит из кабинета. Возвращается к себе, делает несколько звонков, обменивается фотографиями, на которых его человек безошибочно опознает всех, кроме парочки пока еще неизвестных студентов. Прерывает дела, когда телефон в руке внезапно светится именем Лань Сиченя и с четверть часа беседует ни о чем, обсуждая дела школы, снежную погоду за окном и предстоящий ужин.       Когда разговор заканчивается обещанием созвониться снова перед сном, Мэн Яо испытывает легкое сожаление, потому что с радостью говорил бы и дальше, и это настораживает обычно равнодушного к подобному юношу. Лань Сичень банальными, обыденными действиями, звонками не по делу, которые младший Цзинь всегда ненавидел, наивными, немного глупыми стикерами, которые тот любит присылать после таких вот разговоров, всем собой пробуждает внутри непонятное, необъяснимое чувство комфорта. Словно впервые в жизни кому-то действительно есть дело до того, что нравится или не нравится Мэн Яо, как он спал, что он ел на завтрак, а не только насколько эффективно он сумел выполнить поставленную задачу. Это… настораживает, но вместе с тем не может не внушать определенное удовлетворение. Возможное, впервые в своей жизни Мэн Яо не желает продумывать и знать, во что выльются эти отношения и что вообще будет дальше.       И это тоже настолько не похоже на него обычного, что вызывает легкое ощущение паники.              Если бы еще два месяца назад кто-то додумался сказать Сюэ Яну, что он будет чувствовать себя гордой мамашей только из-за одной лишь прогулки, он бы без раздумий ударил наглеца в лицо. Возможно, парочку раз, чтобы уж наверняка выбить всю дурь из болтливого придурка, но вот он здесь, на тротуаре заснеженной улицы приличного светленького района, в десять утра, подобно главе семейства ведет святошу за руку и блять, он чертовски рад тому, что тот вообще сумел выйти из квартиры.       Сюэ Ян первым предлагает эту идею. Просто прогуляться, сходить до ближайшего минимаркета, обновить запасы сигарет и пополнить давно опустевшие тайники, переставшие уже таковыми являться. Он даже не ожидает согласия, когда как обычно молчаливый в последние дни Синчень медленно, неуверенно кивает. Сюэ Ян старается не слишком выражать собственный – совершенно неожиданный даже для самого себя – восторг и лишь крутится рядом, пытаясь натянуть поверх первой не слишком, на его взгляд, теплой толстовки еще одну. Идея, конечно, проваливается, но зато у самого входа он с насмешливым самодовольством укутывает даочжана в шарф так, что у того едва виднеются глаза.       Следующий сложный момент возникает уже внизу, у самой подъездной двери. Синчень долго стоит возле нее, положа пальцы на ручку и будто вслушивается в происходящее снаружи. Из-за двери не доносится не звука кроме редкого голоса беспокойного, колючего ветра, и кажется, юноша понемногу успокаивает подступающую было панику. Сюэ Ян отмечает, что даочжан напряжен так, что его пальцы ощутимо подрагивают, а самого его то и дело пробирает дрожь, но на лице застыла маска абсолютного спокойствия. Впрочем, с таким же выражением он пытался покромсать себя в ванной, так что святошина внешняя безмятежность совершенно ни о чем не говорит.       - Извини, я задерживаю тебя. – Наконец, негромко говорит Синчень так, словно Сюэ Яну предстоит не поход в магазин за сигаретами, а по меньшей мере встреча вселенской значимости. Но все еще стоит без движения, кажется, не находя в себе сил сделать решающего шага вперед.       Сюэ Ян проклинает собственную болтливость, мысленно признавая, что идея была изначально дурацкой, а стоять в подъезде, пусть и закутанным с ног до головы, святоше скорее всего уже холодно, но в этот момент даочжан неожиданно открывает дверь и первым выходит на улицу. Сюэ Ян едва ли не радостно вскрикивает, как самая неуравновешенная девица, и спешит следом.       Снаружи легкий, едва ощутимый снежок, больше напоминающий снежное крошево, и пробирающий до самых костей ветер, который иногда стихает, погружая все почти в полное безмолвие. В отдалении слышатся гомон людской толпы и звуки спешащих куда-то автомобилей, но этот шум так далеко, что кажется, будто он и вовсе ирреален, а все настоящее здесь, рядом – молчаливые ухоженные дома, заснеженные деревья возле, и даочжан, который прищурившись, оглядывается вокруг, словно видит все это впервые       - Все нормально? – На всякий случай уточняет Сюэ Ян, потому что он, если честно, не представляет, что выкинет порядком измученный чужой разум и не придется ли в следующую минуту ему утихомиривать чужую истерику от слишком сильных нахлынувших эмоций, но кажется, все проистекает довольно мирно. Потому как Синчень легко покачивает головой, а потом естественным, каким-то обыденным движением уцепляется за его рукав. И блять, Сюэ Ян соврет, если скажет, что не удивляется в этот миг даже больше, чем недавнему предложению переспать. Потому что там хотя бы было понятно, с чего вдруг святоше взбрело потрахаться с таким человеком, как Сюэ Ян, но это… Этот жест слишком милый и вместе с тем интимный и никак не вяжется ни с чем происходящим ранее.       Юноша старательно пытается думать, что не вяжется. Ни с признанием в полутемном зале бывшего спортивного клуба, ни с молчаливым позволением, данным буквально незнакомцу, жить в собственной квартире, ни с чем иным. В этот миг Сюэ Ян начинает подозрительно явно ощущать себя полным придурком, но также явно игнорирует ехидно насмехающееся подсознание и просто идет вперед.       Они шагают достаточно медленно, чтобы чужие эмоции начали считываться, словно со страниц раскрытой книги. Вот одинокий прохожий появляется в поле зрения и кажущийся еще секунду назад расслабленным Синчень настораживается, весь подбирается, а дыхание его делается быстрым и рваным. Незнакомец либо приближается, даже не обращая внимания на прогуливающуюся парочку и полностью погруженный в собственные мысли, либо поворачивает в сторону, и в зависимости от этого даочжан может или спокойно выдохнуть, или вцепиться в рукав сюэяновой куртки словно в последнюю надежду на спасение. Спустя десять минут неспешной прогулки из-за угла выворачивает компания шумных подростков, чьи голоса и дурацкий смех далеко разносятся между домами, и Сюэ Ян без лишних разговоров утягивает впавшего в оцепенение Синченя в сторону, на ходу меняя маршрут.       Так они добираются до ближайшего магазинчика, в котором лицо самого Сюэ Яна в последние дни видят даже чаще, чем лицо всегда жившего неподалеку Синченя.       - Я подожду здесь. – Почти шепчет даочжан и в его взгляде, обращенном на затемненные витрины, ужас и подступающая паника. Сюэ Ян кивает, но прежде внимательным, цепким взором окидывает улицу вокруг. Рядом не души, лишь вдалеке пробегает одинокая рыжеватая кошка, и с легким, неотступающим до конца беспокойством юноша оставляет своего подопечного снаружи, мысленно отсчитывая в голове секунды. Чем быстрее он управится, тем быстрее умолкнет эта подтачивающая изнутри тревога.       Короткий, полный ужаса и животной паники вскрик раздается тогда, когда мысленный голос в голове замирает на отметке в сто тридцать восемь секунд. Сюэ Ян не замечает, как отбрасывает прочь уже успевшие оказаться у него в руках две пачки сигарет и бутылку воды, которые безжалостно летят на пол. Он даже не осознает, что едва не сбивает стойку с журналами у самого входа. Вылетая на улицу из теплого, пахнущего средствами для уборки помещения юноша даже не представляет, что увидит. Тех ублюдков, призрака, гребаного святого, спустившегося с небес, чтобы покарать нечестивцев?.. Чтобы не испугало его даочжана, он, блять, надерет этому задницу, даже не задумываясь.       Синчень сидит на корточках, сжавшись, обхватив голову руками, и опасно раскачивается из стороны в стороны. Из-под рукавов доносятся приглушенные, сдавленные всхлипывания, но, когда Сюэ Ян силой отводит чужие запястья в сторону, лицо оказывается сухим, лишь болезненно бледным. В расширившихся глазах плещется первородный, незамутненный ужас, зрачки расширены настолько, что кажутся бездонными. Синчень глядит прямо на Сюэ Яна, но юноша понимает, что тот не видит его, он видит то, что его пугает, и грубая сила, какой бы решительностью она не подкреплялась, в данный конкретный миг совершенно бессмысленна.       Сюэ Ян опускается коленями прямо в снег, осторожно, не зная, как среагирует даочжан на его прикосновение, заключает его в объятия, но тот лишь мелко дрожит, не пытаясь выбраться или оттолкнуть. И юноша уже не уверен, хорошо это или плохо.       - Эй, даочжан… - начинает было Сюэ Ян, но в его собственные рукава мертвой хваткой вцепляются дрожащие пальцы, и он невольно умолкает. Проходит, наверное, минута, прежде чем Синчень в его руках перестает отчаянно дрожать и начинает смотреть осознанно, пусть и виновато. Это раздражает Сюэ Яна до напряженно сжатой челюсти, и он силой пытается подавить в который раз поднимающееся внутри горькое сожаление о невозможности справиться с демонами, засевшими в чужой голове.       - Я увидел… мне показалось… что там были… они.       Впервые за все эти дни Синчень хоть что-то упоминает о произошедшем инциденте, и Сюэ Ян даже дыхание затаивает. Расспрашивать о людях, совершивших все это, он не решался, да и приведенный Мэн Яо врач не рекомендовал допрашивать все еще не отошедшего от ужаса и шока Синченя, поэтому оставалось лишь маяться в догадках. Впрочем, юноша отчетливо понимал, что стоит даочжану хоть немного прийти в себя – настолько, чтобы его нахождение в квартире одному не стало проблемой – и тогда-то он отправиться вызнавать все, что потребуется. И лучше бы людям, к которым он заявится, действительно оказаться виновными, потому что разницы между виновными и невиновными он делать не собирается.       - Идти можешь? – спустя еще минуты молчания, но уже не ужасающего, не пугающего тишиной, все же спрашивает Сюэ Ян. Его колени промокли от снега, ветер уже давно по-хозяйски забрался под распахнутую куртку, но единственное, о чем юноша беспокоится – что еще не окрепший окончательно даочжан простудится и вновь сляжет.       - А как же твои сигареты? – едва слышно отзывается Синчень так, словно и впрямь говорит о чем-то важном, а не о гребанном табаке, грозящимся превратить легкие Сюэ Яна в черные пятна через пару-тройку лет. И юноша едва удерживается от того, чтобы не расхохотаться, подобно безумцу.       - Да похуй. Считай, что ты благотворно на меня воздействуешь и прямо сейчас исцеляешь от зависимости.       «Исцеляешь от одной, но слишком уж явно подсаживаешь на другую. Зависимость от одного слишком уж милого святоши» - с легким вздохом думает про себя Сюэ Ян, даже не замечая, что впервые в жизни использует в отношении кого-то слово «милый». Он мог назвать человека горячим, красивым, подходящим для бурного секса на одну ночь с дальнейшим обменом неловкими прощаниями, но милым – впервые. И на самом деле, это значит больше, чем все нелепые, нескладные признания, которые только может выдать его обычно хорошо подвешенный язык, и если Сюэ Ян и осознает это сам до конца, то в который уже раз старательно не замечает. Словно признавая это, он окончательно и бесповоротно отдаст себя в чужую милость, а это… пугает. А бояться чего-либо Сюэ Ян не привык.       Уже вечером, в квартире, под легкий звук телевизора с очередным дурацким бессмысленным шоу, которых в последние дни он увидел больше, чем за всю жизнь, юноша дремлет. Сквозь полусон он ощущает, как кто-то с ледяными чуть дрожащими пальцами и легким, пахнущим зубной пастой дыханием пробирается к нему, прижимается всем телом, укладываясь под боком на узком, неудобном для двоих диване и затихает. Сюэ Ян рассеянно запускает руку в растрепанные, изрядно отросшие волосы и принимается играть с ними обыденным, слишком комфортным для обоих жестом.       - А мне понравились твои танцы. – Ни с того ни с сего доверительно признается Сюэ Ян, просто потому, что разморенный полудремой, почти не думает, что говорит. И в любое другое время он с радостью влепил бы себе самому оплеуху, чтобы лишний раз думал, что несет. Но сон мигом слетает, когда после брошенных слов Синченя вдруг начинает трясти, а дыхание его сбивается на сдавленные хрипы.       Сюэ Ян даже не успевает мысленно выругаться, почти отработанным до автоматизма – и подобный выжженный едва ли не на уровне инстинкта порыв пугает - жестом заключая даочжана в объятия. Слишком рано он расслабился, слишком рано подумал, что все закончилось, что все уже хорошо и призраки прошлого в прошлом и остались. Только вот они нагло засели в чужой голове и пока покидать ее не собираются.       В бессмысленном, успокаивающем шепоте они оба задремывают, по крайней мере, Сюэ Ян понимает это, когда открывает глаза после первой же трели своего мобильного, лежащего на полу у дивана. Звук смс не будит даочжана, тот лишь что-то бормочет во сне и крепче стискивает руки вокруг тела Сюэ Яна. Осторожно, чтобы не разбудить Синченя, юноша тянется за телефоном и приглушая яркость, разблокирует экран. Сообщение от Мэн Яо, ну еще бы, кто еще может посчитать уместным сообщать о новостях или отправлять новые указания в такое время. Только долбанный вечно погруженный в дела младший Цзинь, для которого, кажется, не существует понятий дня и ночи.       Но то, что приходит в сообщении, напрочь выбивает из головы Сюэ Яна лишние мысли. Он едва не выругивается вслух, но ограничивается только тем, что прикусывает губу, да так, что во рту начинает ощущаться металлический привкус.       «Это они».       Два слова и дальше небольшой список, возглавляемый именами Ли Юня и Чжи Вана. Помимо них, в списке еще трое, но для Сюэ Яна их имена – пустой звук, он не знает этих людей, но растягивает губы в улыбке, больше напоминающей угрожающий оскал, предвкушая скорое знакомство.       Внутри быстро нарастает что-то, казалось, исчезнувшее, затихнувшее в последние месяцы. Что-то до того темное и мрачное, что могло бы напугать и самого Сюэ Яна, если бы речь не шла о мести. Для Яна месть всегда значила больше, чем все остальное. Бывали моменты, когда именно желание покарать, заставить пожалеть о содеянном становилась для тогда еще даже не подростка, так, мальчишки, единственным стимулом, чтобы подниматься по утрам. Но теперь это привычное ощущение подкрепляется тем, что причиной возмездия впервые за всю жизнь Сюэ Яна становится не он сам, а кто-то другой. Человек, ставший неожиданно значимым для юноши, настолько, что это пугает, но в тоже время и привлекает, как пугает и влечет все совершенно новое и неизведанное.       И блять, Сюэ Ян соврет самому себе, если скажет, что находиться здесь, сейчас, под тяжелым пледом, в кольце тонких рук и ощущая легкое дыхание на своей шее – это не лучшее, что происходило хоть когда-нибудь в его жизни.       Проходит, наверное, еще минут пять, не больше, и погруженный в собственные мысли юноша вздрагивает от очередного пришедшего уведомления. Снова смс, и к удивлению Сюэ Яна, отправитель вновь тот же.       «Будь осторожен. И постарайся никого не убить».       Сюэ Ян улыбается, прикрывая глаза и откладывая телефон в сторону. Следующие дни обещают быть крайне интересными.