Tablet of blood

Слушай, это для тебя. И убери там всяких слабонервных и прочих беременных, если у тебя они есть. Допустим, что это был сон — ну, или нет (когда я улыбаюсь, она меня видит, так что, может и нет). Это неважно. Это пляж, наверное, я пошёл искупаться, у меня бледная кожа, не загорать же я туда пошёл, и это после заката, так что — точно не загорать. Это пляж после шторма (у нас вообще случаются штормы?), и там, на пляже, в песке, валяются всякие штуки, которых там не должно валяться, которые должны плавать, и есть друг друга, я думаю. Но они там, и есть одна большая штука, и я думаю, она мертва, она должна плавать, она не предназначена дышать воздухом (а что, если на самом деле мой мир это та самая Атлантида, будет забавно). Она большая. Она лежит на боку, и обладает белым гладким брюхом, я не разбираюсь в рыбах, но, я думаю, это самка (как будто это имеет для меня значение). Она гладкая и до сих пор влажная и скользкая, и изо рта её торчат зубы, приоткрытого рта, мне кажется, или она шевельнулась? Нет, она не может дышать здесь, нет. И, хорошо, ладно, она точно не может разговаривать, она никому не расскажет, что я сделал. Я могу. Так что, ну, я курю, глядя на неё, и касаясь пальцами гладкого белого брюха, проводя по нему справа налево, разумеется, её морда справа, и океан тоже справа, и сигарета у меня в правой руке, я трогаю её левой. Конечно, у неё есть подходящее отверстие. Возле хвоста, между такими крохотными треугольными плавниками. Конечно, если бы его не было, я бы сделал его сам, я бы сделал их несколько, но поскольку оно у неё есть, а у меня нет ножа, и мне пришлось бы искать большие ракушки или острые камни… В общем, обойдёмся пока этим отверстием — я думаю так, и выбрасываю окурок в океан. Я ложусь рядом на песок, и несколько минут сосредоточенно отряхиваю от песчинок всё ещё влажное брюхо. Знаешь, на мне только идиотские чёрные шорты с белым шнурком и пляжные тапочки, я, блядь, на пляже, что ещё на мне должно быть, и мне и это придётся снять, потому что… Потому что я не смогу её поднять, вот почему, она в три раза длиннее меня и тяжелее раз, не знаю, в 20? Она реально огромная. И, что до отверстия, я думаю, в него поместится моя голова, и я даже не сразу задохнусь, так что это не совсем для удовольствия, может быть, вообще не для него. Это для тебя. Я собираюсь трахнуть мёртвую акулу, потому что — ну, ты же ведь любишь языческие ритуалы, почему бы мне не полюбить их тоже. К тому же, она чует кровь, ну, чуяла, по крайней мере, мы чем-то похожи, и возможно, это как поцеловать себя в зеркале, возможно, это и для меня тоже. Знаешь, у меня не сразу получается. Мне кажется, что это глупо, и мне становится неловко, но ты бы знал как у меня стоит на это. На рыбу, на плавники, на неловкость тоже стоит, на собственную тоже (и да, я целовал себя в зеркале, ты же знаешь, что я это делал, уверен, что ты знаешь). Потом, когда получается, я понимаю, что я убрал сильно так не весь песок, и думаю о тебе, тебе нравится чувствовать боль, может быть, мне нет, может быть, только в том случае, если у источника боли три ряда огромных, совершенно точно смертельных зубов, тогда мне всё нравится, я думаю о тебе, и двигаюсь, хотя, я почти ничего не чувствую, кроме боли и песка, ничего, кроме собственного безумия, и это никогда не закончится, я так думаю, это никогда не закончится. Знаешь, что я делаю, когда мне надоедает? Нет, не выколупываю песок из-под кожи, этим есть кому заниматься и без меня — точнее, будет, когда я вернусь домой. Я ползу ближе к голове. Я дотягиваюсь (это трудно, она реально огромная) до этих щелей, которыми она дышит, дышала, и запускаю в них пальцы, и мне кажется, они бы подошли лучше, ну вот для того, что я пытаюсь сделать, но я не смогу, мне придется забираться на неё для этого, а она огромная и всё ещё скользкая, я просто сверну себе шею. Представь, мёртвая рыба, и мёртвый идиот в полуспущенных шортах, и кстати, я кажется потерял тапочки. Нахуй тапочки. Я трогаю щели которыми она дышит. Потом, когда я уже вообще перестану соображать от возбуждения, я проведу членом по её зубам, едва касаясь, и кончу, забрызгав всё ещё и так влажную морду, и вырублюсь от облегчения, вырублюсь прямо там. Знаешь, когда я проснусь, её не будет. Будет след тянущийся к океану, как будто её туда кто-то затащил, либо она уползла сама. Может, её смыло прибоем, вместе с моими тапочками. Может и нет. В любом случае, это сон, не так ли?