Love, Sweat and Sex

Токио, Япония. Токийский магический колледж. 30 октября 2018 год. 19:09 Луна входит в свои владения, оставляя солнечный день позади. Облака прикрывают колесо в небесах, не дают до конца разглядеть свои кратеры и выпуклости. Где-то кричат птицы, возможно, среди них есть и вороны Мей мей, которая приехала в колледж сегодня утром. Пальцы стягивают очки с лица, он трет переносицу, а после давит пальцами на глазницы до легкой боли. Прогнать подступающее к горлу волнение не выходит. Когда в последний раз он чувствовал спокойствие? В далеком детстве, когда мать укачивала на руках перед сном, рассказывая небылицы? Или пару дней назад, вроде, когда засыпал, зарывшись в ее макушку носом. Он был готов к любому исходу, от этого ничего не ждал, не надеялся, старался не мечтать. Невозмутимо откладывал на полку недочитанные книги: плохие и хорошие. Все в одну стопку, без разбора и особой педантичности, которой всегда славился. Прочитать что ли напоследок хоть пару страниц того детектива, который лежит уже месяц на его тумбе, собирая пыль? Наверное. Хотя сможет ли сосредоточиться хоть на одном слове, не думая о завтрашнем дне? — Не замерз? — раздается тихое сзади, но он не поворачивается. Наверное, было бы легче, если бы он не видел ее сегодня вовсе. А может и только хуже. Впервые Нанами чувствовал себя настолько запутанным. Чувство не из приятных, по правде говоря. — Я принесла чай. Ее поступь мягкая, почти неслышимая, но он узнает ее из тысячи. На террасу рядом опускается поднос с двумя чашками и заварочным чайником. Из носика вверх льется пар. — Спасибо, — устало произносит он и принимает из ее холодных рук горячий фарфор. Контраст интересный, поэтому он не удерживается и целует ее костяшки. Он будет скучать по этому. Крис мягко улыбается и присаживается рядом. Смотрит на небо и тяжело вздыхает. Говорить о предстоящем — себе же душу наизнанку выворачивать, сердце раскаленной кочергой ковырять. — Почему еще не спишь? — Ты тоже не можешь, — пожимает она плечами и отпивает из своей чашки. Нанами смотрит на тени от ресниц, что ложатся на ее щеки мягкой вуалью, и касается пальцами кожи. Живая, теплая. — Проверяешь, настоящая ли я? — Извини, места себе не нахожу, — он силится выдавить из себя подобие улыбки, но получается лишь сощурить глаза. Со стороны они выглядели жалко, он уверен. Поверх его руки ложится ее, она ближе льнет к его ладони, кожей его тепло запоминает. Переживает не меньше, эту странную тревогу прогнать не может. Зеленые глаза утыкаются в уже желтеющую в некоторых местах траву в саду техникума, смотрят долго, пристально, словно ответы на вопросы найти пытаются. Они не находятся. — Не хмурься, тебе не к лицу. Большой палец проезжается меж бровей, разглаживая складку. Крис вновь улыбается, Нанами больно от ее улыбки. Поцеловать бы ее в уголок губ, заставить улыбнуться чуть искренней, не так скупо и снисходительно. Не так тоскливо и тускло. Она всегда улыбалась и смеялась от души. Заставляла и его улыбаться, фактически научила заново это делать, научила дышать полной грудью, научила думать о будущем не только в контексте «что завтра съесть на завтрак» и «сколько миссий подкинут на неделе». Последние пару лет он и об этом не думал, если быть совсем откровенными. Хотя бы с самим собой сегодня можно быть еще на толику честнее. Он старается, правда. Очень-очень старается. — Не хочешь поговорить? — не хочет. И она тоже. Но спустя минут десять напряженного молчания, когда мысли и тишина говорят громче всех слов, становится невыносимо. Крис медленно сходит с ума и ей это ой как не нравится. Она сходит с ума уже неделю, но скрывает это чересчур умело даже от родных цепких глаз, которые любую ее перемену в настроении замечают. В этот раз не заметили. Будет ли следующий? Будут ли боги благосклонны и позволят любимым глазам вновь посмотреть на нее? Она в богов давно не верит. Смешно, что шаман считает бога эзотерикой, как же противоричив их хрупкий мир. — Смотря что ты хочешь услышать. — Ненавижу, когда ты так говоришь, — фыркает она и поднимает лицо к небу. Смотрит на проявляющиеся звезды, наслаждается последними мгновениями мнимой свободы. Такой же противной, как и чересчур крепкий зеленый чай. Нанами такой любит, она нос воротит, когда тот подливает себе еще порцию. Она ведь просто хотела спасать обычных людей от проклятий. Сейчас мало что меняется, но тяжесть на плечах несколько тонн переваливает, не дает глубже вдохнуть прохладный воздух. Мерзко. Противно. — Ждешь от меня исповеди? — он, наконец, улыбается. Крис смотрит на его улыбку. Знакомую, усталую, простую. Такую родную, что кинуться в объятия хочется и рыдать на плече, пока воздух в легких от истерики не закончится. — Если тебе так будет легче, — она вновь пожимает плечами. Нанами взглядом голую кожу обводит. Она в тонком длинном пеньюаре на бретельках. Молочная шелковая ткань красиво поблескивает в свете луны, ее кожа почти светится, а глаза тусклые, отстраненные. Где же вся живость? Какая тварь позволила себе высосать все из них? Наверное, стоит посмотреть в зеркало и все вопросы отпадут. — Чувствую свою вину перед тобой. — Только не начинай, — она закатывает глаза, Нанами ее за подбородок к себе поворачивает, заставляет в глаза посмотреть. — Святой отец, как вы категоричны, — качает головой мужчина и Крис прыскает в кулак. Рукой машет, намекая продолжить, хотя прекрасно знает, какую шарманку тот заведет. — Чувствую вину, что мы начали все это. Я всегда знал, что привязываясь и привязывая к себе людей стновишься слабее. Даже если привязываешь таких сильных, — она чуть краснеет от этих слов. — Я старался этого не делать, потому что с нашим-то родом деятельности это лишь хлопот и проблем доставляет, потом мучает и горит внутри, сжигая все дотла. Я не привязывался ни к кому: ни к коллегам, ни к ученикам, ни к работе. Даже к самому себе не привязывался, потому что больно потом себя самого же терять. — Ты жалеешь о всем между нами? — Ты же знаешь, что нет. Никогда не жалел и жалеть до конца не буду. Я рад, что ты мой союзник и спутник во всем. Я не чувствую жалости, раскаяния в этом тоже. Только горькую вину перед тобой и собой. Просто умирать с сожалениями, с желаниями и планами, с мыслями о том, что кто-то ждет и ищет тебя в толпе глазами в разы сложнее. — Ты еще не умер, — серьезно произносит Крис. Кенто слышит в ее тоне стальные нотки. — Еще не, — повторяет он и отворачивается. Порыв броситься к нему на шею и зарыдать словно беспомощное дитя становится таким острым, что терпеть почти больно. Но она терпит и стойко выдерживает эту пытку. Не поддаваться чувствам и эмоциям их учат с самого начала. Тренировки выдержки у господина Масамичи даром не прошли. Он может гордиться своими выпускниками. Крис взглядом обводит тонкие губы и до невозможности правильные черты его лица. Острые, серьезные. Его очки рядом с подносом, часов на руке нет. Он в домашних футболке и шортах, сидит на террасе и пьет чай перед сном. Спокойный и тихий, как скала, а ощущение, будто на смертном одре стоит, свой приговор ожидает. Крис уверенна, что даже тогда он будет таким же спокойным и кротким. Он восхитителен. Со стороны выхода другого здания раздается тихий скрежет седзи и оттуда появляется белая макушка, а после и ее обладатель. Сатору выходит бесшумно, как и всегда. Лицо его слишком серьезное, почти угрюмое. У кого оно вообще сейчас радостное? Он бегло смотрит в их сторону, задерживает взгляд на пару секунд. Крис приподнимает руку в приветственом жесте, Нанами ему кивает. Сатору отвечает тем же, а после быстрым шагом идет в сторону выхода с территории. Крис беспокойно застучала ногтями по дереву, смотря вслед уходящему другу. Даже сильнейшему от всей это ноши нехорошо. Ему дано видеть и чувствовать больше, чем им всем. Он как метеоролог. На него все смотрят, слушают, теплее одеваются или куртки скидывают. Сейчас от взгляда Сатору Крис хочет прыгнуть в костер и кипящим маслом облиться. — Знаешь, о чем я жалею? Нет, не жалею. За что мне стыдно? — начинает Нанами, прослеживая взглядом вышедшего за пределы ворот шамана. Крис поворачивается к нему лицом. — За те слова в морге. — Какие именно? — у нее в горле пересыхает. Она знает, о каких словах идет речь. Знает, при каких обстоятельствах они были произнесены. Но все равно спрашивает. Время тянет, не хочет снова в мертвенной тишине тонуть, забывая себя и теряя рассудок. — Когда я сказал о том, почему мы просто не можем оставить все на Сатору. Он же сильнейший, — Нанами кривит губы в какой-то злой усмешке. Крис смотрит внимательно, каждую эмоцию ловит, считывает. — Это так не работает. Никогда не работало. Он сильнейший, но не всесильный. Хочет таким казаться, но никогда не будет. Сам себя за это сжирает. — Ты был молод и глуп, — изящная рука заправляет выбившийся русый локон за ухо. Она всегда так делала, когда нервничала. — Это разве оправдание? — хмыкает Нанами и делает большой глоток почти остывшего чая. — Эти слова были ужасны и мне безмерно стыдно за них перед Сатору. Только с возрастом я понял, что его ноша ничуть не легче наших, даже если ему дарована такая безграничная сила. Он хочет, но всех не убережет. — Хочешь извиниться? — Ни за что, — он качает головой. На глаза спадает пара светлых прядей. — Он потом будет тыкать в это носом всю оставшуюся жизнь, — на последних словах его голос становится тише. Он хмурится и поджимает губы. — Надо извиниться. — Прошу, не начинай. Все в техникуме как на похороны собираются, мне тошно тут находиться, — Крис обхватывает руками голову и наклоняется, почти утыкаясь лицом в колени. На ее спину опускается большая теплая рука и она жмурится. Нет, нет, нет. Не сейчас. — Не держи в себе. Она распахивает веки и смотрит на расползающиеся по ткани мокрые капли. Сжимает пальцами волосы посильнее, пытается прогнать поток слез горечи и обиды. Не выходит. Она чувствует его взгляд. Нанами смотрит неотрывно на дрогнувшие плечи, а как только ловит жалобный всхлип, отодвигает в сторону поднос и тянет ту на себя. Голова Крис опускается ему на колени и она больше не может терпеть этого разрывающего на ошметки чувства. Горячие слезы обжигают его кожу, он гладит ее по плечам и голове, слушает ее сбитое дыхание, как она старается беззвучно плакать, иногда не сдерживаясь и все-таки громко всхлипывая. Ей плохо. Кенто ближе тянет, целует ее в макушку, сжимает руку на предплечье, не поворачивает, дает выплеснуть все накопившееся, и ей от этого еще хуже. Крис плачет в голос. Он рядом с ней, но она уже скучает. Предчувствие ее никогда не обманывало и ей впервые так противно от своего чутья. Ее руки обнимают его за колени, он на нее не смотрит, у самого бушующее море внутри, из берегов выходит, все города смывает ужаснейшим цунами, после себя лишь руины оставляя, но внешне он остается таким же холодным и недосягаемым. Старается вспомнить, какого это — отделять чувства от собственного тела. Не может, уже давно позабыл как это делается. Как это, когда где-то внутри комок нервов оголяется, рвет и мечет, а тело ничего не чувствует. — Я люблю тебя, — шепчет она, обдавая дыханием его кожу. Его брови ползут вверх, он смотрит вниз, на ее макушку. Она не поворачивается. — Я так сильно люблю тебя. — Не говори этого, — просит он еще тише. Голос предательски дрогнул и она сильнее рыдать начинает. — Я люблю тебя, — повторяет Крис и вновь всхлипывает. Он ее надрывный голос слышать не может. За все эти годы она ни разу не сказала, что любит его. Он отвечал тем же. Они разделяли чувства друг друга, отвечали друг другу теплом и нежностью, делили мировоззрения и то, что они уже достаточно взрослые для всех громких слов. Когда любишь — все понятно без слов. Действия, взгляды, движения, интонации, вздохи и поцелуи. Между ними все было чисто и искренне, открыто, как на ладони, все остальное — излишки и ненужные формальности. Когда любишь — понимаешь ее безоговорочно. Когда любишь — знаешь его, как себя. Она сбивчиво повторяет «люблю». Такое тяжелое, тоскливое, нереальное. У него уши закладывает от ее голоса, Нанами на грани с пучиной безумия балансирует, думает, как бы не упасть. Душевное равновесие нарушено к чертям, летит в пропасть прямо на его глазах, а он помочь ему ничем не может — руками ее ближе к себе прижимает, будто следующей свалится и она. Если свалится, то только в кольце его рук. Нанами не выдерживает. Еще пара секунд и он самолично разнесет тут все до пепла и щепок. Отстраняет Крис от себя, взглядом обводит серебро ее слез на своей коже, прослеживает скатившуюся по колену каплю вниз и поворачивается к ней. У Крис глаза красные, опухшие от слез. Лицо мокрое, лишь щеки красные, а сама она мертвенно бледная, как полотно. Он невольно вспоминает белые ткани, которыми Секо в морге накрывает умерших шаманов. Ассоциация неприятная, ее бы прогнать скорее, но не выходит. Крис утирает ладонями лицо, слезы течь не перестают, полосуют ее кожу, обжигают лицо, но найти в себе силы перестать она не может. Впервые. Кенто тянет ее ближе и сцеловывает с щеки слезы. С другой проделывает тоже самое, касается губами слипшихся ресниц, оставляет влажный отпечаток на ее горячем от слез лбу. Нанами целует нежно, медленно, как будто впервые. Боится спугнуть. Она тянется, садится ближе, руками за его плечи хвастается, держит крепко, будто боится, что тот уйдет, пропадет, исчезнет, бросит ее, оставит один на один со своими мыслями. Нанами не уходит, подхватывает ее за талию и на себя усаживает. Позволяет ей эту минутную слабость, принимает ее эмоции, делит на два, себе часть прикосновениями забрать пытается. Она как маленький слепой котенок. Тычется ему в грудь и шею, воздух ртом хватает, плечи сквозь футболку царапает, дышит тяжело. Его ладони скользят по спине, он целует ее мокрое лицо, иногда смахивает пальцами мокрые дорожки. Она глаз не открывает, жмурится. Никогда при нем не плакала, не давала себе и подумать о том, чтобы себя в таком виде ему показать. Она не умела плакать на людях. В принципе не умела, плакала редко, но, как говорят, метко. И сейчас Кенто был удостоен чести увидеть это событие воочию. Ему не нравилось. Ему не было противно и неловко, отнюдь нет. Ему было жалко и горько видеть любимое лицо, исказившееся в безудержном плаче. Плохо и трудно. Но никак не противно. Крис приподнимается и садится на его бедра к нему лицом, сзади лодыжки в замок сцепляя. Руками за шею обнимает, ловит его губы своими и целует. Поцелуй выходит отчаянным, жадным, с привкусом слез. Сочетание странное, но ему не противно. Нанами сильнее ее талию в руках сжимает, мнет руками мягкую ткань, теплом окутывает, иллюзорное спокойствие дарит, надежду, уверенность. Она смелеет, дрожащими руками в светлые волосы забирается, сжимает у корней, к себе ближе тянет. Нанами слегка теряется от резкой перемены — от целомудренного поцелуя не остается и следа. Крис скользит языком в его рот, вылизывает, стонет еле слышно, когда сильные ладони подол ее пеньюара приподнимают, выше по бедрам скользят. Преграду в виде белья не находят. Она чувствует, как он ее касается — осторожно, мягко, боясь сделать лишнее, палку перегнуть. Легкая улыбка от такой нежности расцветает на губах. Крис забирается руками ему под ворот футболки и царапает плечи. — Не нежничай. — И не собирался, — шепчет он, опускаясь губами на ее шею. Крис голову запрокидывает, позволяет влажные дорожки самозабвенно оставлять. — И никогда меня не жалей. — И не собирался, — повторяет Нанами и прикусывает выступающую ключицу. С губ срывается сдавленное мычание. Пальцы сжимают кожу чуть выше тазобедренных косточек. Она дрожит. То ли от отпускающей истерики, то ли от возбуждения. Ее кожа мягкая, горячая. Нанами хватает ее, как в последний раз. Грубо, жадно, отпускает и касается нежно, еле ощутимо. Ведет пальцами выше, пересчитывает ребра, зубами кожу на плече подхватывает, жмурится, когда она вжимается промежностью в его пах. Он целует ее в скулу, прикусывает линию челюсти, вдыхает запах ее волос. Свежий, приятный, до боли знакомый. Нанами хватает ее в последний раз. Он подхватывает ее под бедра и встает. Заносит в комнату и прижимает к татами. Седзи так и остаются открытыми. Он соврал бы, если бы сказал, что ему не наплевать застанут их за непристойным занятием или нет. Чем ближе закат человека, тем безумнее его действия. Он безумцем себя не считал, но сейчас стоило пересмотреть все свои суждения о себе. Все люди перед смертью склонны к самокопаниям. И даже сейчас, когда Крис под ним извивается и просит большего, у него в голове лучшие моменты жизни мелькают, думает, мог ли он изменить хоть что-то. Градус возбуждения от этого не падает, но девушка недовольно распахивает глаза и, схватив того за подбородок, тянет на себя. Она целует его. Долго, влажно. Обхватывает губами язык, кусает губы, изучает каждый уголок его рта. Он прикрывает глаза и отвечает. Задирает подол ее одежд до пупка, обводит руками крепкие бедра, проезжается ногтями по коже, срывая с губ судорожный вздох, оглаживает бока и живот. Она призывно ноги раздвигает, ждет, пока Нанами повинуется ей, сдастся ее безмолвному, но вполне ощутимому желанию. Ее глаза мутные, темные. Смотрят так, словно на колени поставить хотят. Кенто еле заметно улыбается, целует ее еще раз и спускается ниже. Встает на колени, приподнимает ее руками и наклоняется меж ее ног. Она губу закусывает, поддается чуть вперед, его губы ласкают внутреннюю часть бедра, лижут, кусают, все ближе к промежности подбираются, доводят до исступления. Тонкие пальцы забираются в волосы, за светлые пряди на себя тянет, просит уже приступить, а Кенто медлит. Смотрит из-под опущенных ресниц на нее и останавливается. Раскрасневшаяся, податливая, замерла в ожидании, своими зелеными глазами его насквозь видит, без ножа взглядом режет. Но режет искусно, медленно, почти без боли, с любовью и обожанием. Нанами прикусывает кожу на бедре, зализывает место укуса, ползет губами выше по ноге, горячим дыханием обдает, Крис дергается от этого, ногтями по татами проезжается. Язык проходится по влажным складкам, с ее губ стон скользит, уши своей песнью ласкает. Он вылизывает ее, собирая естественную смазку губами, задерживается языком на клиторе, заставляет ее громче простонать. Крис выгибается под его размеренными действиями, сама бедрами подмахивает, когда в нее погружаются два пальца. В ней горячо и туго. Он разводит пальцы, расстягивая стенки, не перестает посасывать клитор и нежные складки. Ее вкус ложится на язык отменно — кисловато-сладкая вязь обволакивает горло. В шортах неимоверно, но Нанами себя не касается, все свое внимание ей одной дарит. Язык скользит по клитору в одном ритме, к двум пальцам добавляется третий и она дышать не может от того, как же ей хорошо. Крис упирается расфокусированным взглядом ему в макушку и, посильнее прижав его лицо к себе между ног, отстраняется, чуть отползая. Он ее не удерживает на месте, лишь поднимает непонимающий взгляд. — Я еще не все, — со свистом выдыхает она и тянет Нанами за запястье на себя. Он нависает над ней, она гладит его щеку, с замиранием сердца смотрит, как он облизывает блестящие от смазки и слюны губы и целует его. Пробует себя на вкус, слизывает с подбородка терпкие капли, ближе жмется, коленом по бугру на ткани проезжается. Кенто посильнее стискивает зубы, сжимает ее кожу пальцами от такого движения. Она приспускает его шорты, желание выше ее сил, она даже не удосуживается стянуть их с мужчины полностью. Вставший член бьется о его живот, сочится предъэякулятом. Крис не тратит время на глупые поиски презервативов, чувствует укол совести за такую беспечность, но им сейчас не до раздумий о правильном и рациональном. Они — две слившиеся воедино боли, отчаяния и сожаления. Им не до разумных мыслей. Не до верных решений. Все потом. Обо всем подумают потом. Снова сядут, поговорят, обсудят. Обязательно, именно так и будет. Крис направляет его член в себя, тот не противится, понимает, что в поисках резины носится — минуты блаженства и близости терять. А он этого совершенно не хочет. Входит одним толчком. Плавно, но жестко. Она раскрывает губы в немом стоне. Он пальцами ее губы обводит, указательный и средний в рот запускает. Они еще мокрые от ее смазки. Она вылизывает их, взгляда с его лица не убирает, за каждой эмоцией следит. Первый толчок выходит сразу же развязным и грязным. Язык ласкает фаланги, проезжается между пальцами. Она возбужденная, на все готовая, лижет его пальцы и принимает в себя без препятствий и лишних слов. Хорошая, умная девочка. Его девочка. В грудине что-то сжимается от этих мыслей, поэтому он срывается на глубокие толчки, так прогоняет все беды и тараканы из головы. Она жаркая и душная, слишком правильная, слишком хороша для него. Тучи расходятся и в комнату бесшумно вплывает лунный свет, подглядывая за двумя влюбленными. Нанами стонет низко, когда ее лицо подсвечивают холодные лучи. К влажному лбу липнут короткие пряди у лица, щеки пунцовые, глаза желанные и желающие. Кенто не удерживается и, наклонившись, целует покусанные, перецелованные губы, мягкие, теплые. Она отвечает, жалобно скулит ему в поцелуй, он темп наращивает, чувствует грудью, как внутри ее ребер сердце бешеным ритмом заходится. Свое не лучше — вот-вот из груди выпрыгнет. Ладони сквозь ткань сжимают аккуратную грудь, на шелке выступают бугорки ее сосков, он защипывает те меж пальцев, она стонет в удовольствии, шире ноги разводит, подставляясь под его ритмичные движения. Терпение на исходе, желание кончить в висках отбойным молотком пульсирует. Нанами подхватывает ее под коленями, слегка приподнимая над полом, и входит до упора. Движения становятся сбивчивыми, остервенелыми, сумбурными. Она мечется, открывает рот, стараясь вдохнуть больше воздуха. Кислород в легкие вместе с его запахом в организм проникает, каждую клеточку им напитывает, навсегда частью нее становится. Крис задирает пеньюар выше, груди руками трогает, его член внутри себя сжимает, срывая с его губ что-то на грани с рыком. Дрожит в его руках, шепотом еще просит, глубже, грубее, больше. В глазах звезды и ее лицо, в руках ее тело, на языке ее вкус. Нанами ведет, как прокаженного, он ею болеет, но больше берет, больше заражается. Понимает, что она близко. Крис притихает, через раз дышит, стонет хрипло, загнанно, к нему руки тянет. Он наклоняется и целует ее и она кончает. Вытягивается, словно струна, напряженная умелыми руками мастера. Толчки не останавливаются, больше удовольствия приносят, вскрикнуть в голос вынуждают. Он кончает следом на ее бедра. Смотрит, как на молочной бархатной коже его семя белесыми каплями расползается, течет вниз, оседает на татами. Нанами запрокидывает голову к потолку и утирает лицо рукой. Ладони пахнут ею. Прекрасно. Он слышит снизу копошение, наклоняет голову, фокусируя на ней взгляд. Крис стягивает с себя переливающуюся ткань и стирает с бедер и живота сперму, а после откидывает ее в сторону, устало выдыхая и вновь падая спиной на отнюдь не мягкую циновку. Он обводит ее голое тело глазами, цепляется за каждый свой укус, расцветающий красными бутонами на молочной коже, каждый шрам, родинку. Перед ним богиня, венецианская статуя самых искусных рукодельников, а руки по принуждению по локоть в крови. Непростительно. Неприемлемо. Нанами аккуратно подхватывает расслабленную кисть и целует от кончиков пальцев до плеча. Она улыбается устало и довольно, тянет его в ленивый поцелуй. Они целуются долго и тихо, наслаждаются обществом друг друга, ни слова не произносят. Крис не помнит, как и когда оказывается в мягкой постели. Помнит, что добралась до нее на сильных руках Нанами. Он стирается с ее кожи влажным полотенцем пот и остатки спермы, а после, оставив смазанный поцелуй на губах, уходит в душ. Когда Нанами возвращается в комнату, она уже спит. Раскрытая, нагая, спокойная и прекрасная. Он улыбается от вида ее умиротворенного лица и тихого посапывания. Он ложится рядом, вновь накрыв ее одеялом, но сна нет ни в одном глазу. Он измотанный и уставший, хочет уснуть с ней в обнимку и ни о чем не думать, но противные, липкие мысли все ползают в голове, как демоны, вырвавшиеся из углов заброшенного кладбища. — Крис? — зовет он ее. — М? — раздается сонное мычание. Она спит, не реагирует, отзывается на автомате. — Я люблю тебя. На следующий день, 31 октября 2018 года, шаман первого ранга Нанами Кенто был объявлен погибшим во время инцидента на станции Сибуя.