Love, Sweat and Sex

Проклятие сильнейшего — одиночество. Сатору усвоил это еще в далеком детстве. Из фамильного дома его никуда не отпускали. Все его ранние годы прошли в поместье клана Годжо за закрытыми дверями, глухими стенами, суровой охраной. Ранние подъемы, пресные завтраки, долгие тренировки и первоклассное обучение — все в ненавистных ему стенах. Бунтовать он начал рано. Наверное, даже не бунтовать — стал проявляться его поганый характер и свободолюбие. Сатору хотел все и сразу, рос эгоистом и циником, грубил и огрызался. В его руки был вложен мир с первых минут жизни. Его ладони — хранители спокойствия и порядка мира шаманов и обычных людей. Может он и не хотел этой силы. Но когда все вокруг перешептываются и учтиво кланяются, из каждого угла ропщут о его способностях и силе, подмазываются, стараясь быть на хорошем счету у семьи и самого ребенка, невольно начинаешь верить и наслаждаться своей силой. До первого покушения на его жизнь и первой пощечины. Первого «нет». Первого косого взгляда со стороны завистников. Тогда силу начинаешь ненавидеть. А потом и использовать в своих целях, не осознавая последствий. Любовь и сострадание его сердцу были чужды. Мать к нему пускали не так часто, как хотелось бы, но та была единственной, чьи теплые, нежные руки он с радостью принимал на своей макушке. От чьих слов ему было не противно. Она была единственной, кого ему хотелось слушаться хотя бы немного и даже не смотря на свою нелюбовь к старшим, он действительно слушался. Покорно кивал, утирая недовольно нос, но делал то, что она просила. Все равно потом в тихую делал по-своему, но госпожа Годжо вместо укоризненных взглядов и ругани лишь снисходительно улыбалась и целовала в румяные щеки свое божественное чадо. Не отворачивая головы выдерживала без особого труда взгляд его языческих, не от мира сего любопытных глаз, когда он снова задавал слишком много слишком неоднозначных вопросов. — Почему именно я, мам? — вопрошал Сатору, подбегая к террасе и залпом выпивая протянутый стакан воды. В горле пересохло от нескончаемой беготни по большому саду родового поместья за стрекозами в свой единственный выходной. Женщина мягко обвела его лицо рукой, стирая с чистого лба капли пота. Она перекинула белые длинные волосы за спину и глубоко вздохнула. Посмотрела на небо, не обращая внимания на нетерпеливо топчущегося на одном месте сына. — Мам? — Слишком сложный вопрос, сынок, — она улыбнулась, когда Сатору, постаравшись налить себе самостоятельно еще воды из графина, разлил немного на деревянную поверхность и раздраженно размазал лужицу ладонью, после проводя мокрой рукой по кимоно. Голубые глаза взметнулись вверх, пытливо заглядывая в лицо женщине. — Потому что ты — это ты. — Служанка сказала, что я бог. Но что такое бог? Ответ Сатору нашел сам, когда ему было одиннадцать. Бог — ничто. Иллюзия, придуманная людьми для того, чтобы было на кого скидывать свои беды и невзгоды. Вот только в отличие от придуманного божества, он был вполне реальным. И все слова слышал, все взгляды видел. Чувствовал спиной, как ему вслед смотрят укоризненно, зло, с неприязнью. Винят в бедах и невзгодах. Нелюбовь к старшему поколению переросла в хроническую ненависть. Детский мозг не понимал, почему взрослые люди перекладывают на его хрупкие, еще не окрепшие плечи ответственность за свои проблемы. Почему от него требовали больше, чем от самих себя. Почему, разворотив мир до грязной каши, они вкладывали это месиво в его белоснежные детские руки с пренебрежительным «разберись». Он не хотел быть чьей-то собакой, за чей поводок можно было дергать сколько угодно, то затягивая ошейник до удушливой тесноты, то ослабляя, изредка позволяя насладиться свежим весенним воздухом. Когда ему стукнуло пятнадцать, он впервые приехал посмотреть на колледж. Единственным решением, за которое он был действительно благодарен отцу, было то, что он отправил его в магический техникум. Первая дружба, подростковая влюбленность, реальный рост, ощущение своей силы, значимости, свободы — что-то совсем новое, интересное, любопытное. Первое время его кровь будоражило абсолютно все. Учился он нехотя, срывал уроки, почувствовав вседозволенность в отличие от родного дома, получал оплеухи от сенсея, но даже они ощущались иначе. Совсем не так, как пощечины от отца. Тот бил наотмашь, больно, обидно. Масамичи бил точно, воспитательски, по делу. А главное — не больно. Годжо смеялся громко, от души. Ел вкусно и много, скупал сладости на щедро высланные из дома деньги, а потом ныл новоиспеченным друзьям о том, что еще один зуб разболелся до невозможности. Первая сигарета, первый поцелуй, первое задание. Техникум стал для него первым домом, о родительском вспоминать хотелось в последнюю очередь. Единственное теплое, что от него осталось, это мать. — Главное, что тебе там нравится, сынок, — раздалось тихое в телефоне, прерывая его попытки в извинения. Сатору стих, сильней прижался ухом к динамику, стараясь расслышать в голосе матери нотки недовольства. Их там не было совсем. Ее нежный голос обволакивал, юноша прикрыл глаза, ощущая фантомное прикосновение женской руки к макушке. — Просто не забывай звонить, я скучаю по тебе. За дверью раздался голос Сугуру. Он звал играть в очередную настолку. Крис что-то прокричала о том, что Сатору боится проиграть и звонит мамочке заранее поплакаться. Его щеки вспыхнули красным, кончики ушей зажгло румянцем. — Я тоже скучаю. Мне пора бежать, извини, — он сбивчиво прощается и вылетает из комнаты с громким криком о том, что заставит Крис молить о пощаде. В тот вечер он проиграл ей три раза. Ночью проиграл в четвертый, когда на спор поцеловал ее около стены общежития. Первый в его жизни поцелуй вышел сумбурным, жарким, неумелым. Губы девушки были мягкими, податливыми, с привкусом съеденного ими за игрой печенья и сигарет. Он уже плохо помнил, как та заставила поцеловать ее, но помнит, как она улыбалась в поцелуй, отводя от ворота его формы подальше пальцы с зажатым в них фильтром. Помнит, как он краснел, смущаясь своего же смущения. С этого вечера в его жизни было много проигрышей и выигрышей. На поле боя вел он. Вечером она. Смеялась с его злости, когда проигрывал в очередной игре, томно вздыхала, когда его руки сжимали талию. Из вредности, злости. Из мести. Из влюбленности. Тогда все эти проигрыши казались самыми главными и ужасными в его жизни. На втором году обучения Сатору вкусил яд первого в своей жизни главного поражения. Испытал животный ужас и страх. И как бы он не храбрился, с мертвым телом на руках и сквозной раной в груди выглядел до жути беспомощно и одиноко. Вкус утраты был мерзким, тошнотворным, с металлическим привкусом собственной крови. В тот день не совсем обычный школьник, но все еще ребенок, дитя, познал абсолют. Познал реальное поражение. Крис была в ужасе, когда вернулась с задания в срочном порядке и увидела сотрудников, сгребающих в кучу обломки асфальта и зданий, старательно и оперативно стирающих с вымощенной каменными плитами дороги в техникум кровь. Она была в ужасе, когда влетела в медицинский пункт и увидела подругу, хлопочущую над Сатору и Сугуру. Взгляд у обоих был пустой, потерянный, неживой. Оба были полуголые, Иери старательно вытирала с груди Гето кровь, одновременно залечивая две длинные красные полосы от чего-то острого. Неподалеку сидел Сатору. Он не поднял взгляд, когда она вбежала в помещение. Смотрел на свои окровавленные большие ладони, разглядывал, сжимал, чувствуя липкость и стянутость кожи от уже подсохшей крови. Крис знала, что им поручили особое задание, не знала, что именно случилось, но по полуразрушенному техникуму было ясно, что произошло что-то невообразимо чудовищное. Она без лишних слов намочила тряпку в кране у входа и, подойдя, начала судорожно смывать с рук Сатору кровь. Белоснежные руки мелко дрожали, выдавая его напряжение, она крепче перехватывала его запястья, стирая с кожи красные разводы. Крис мельком посмотрела на горстку окровавленных одноразовых полотенец и когда прошлась еще одним, смывая багряные остатки произошедшего, Годжо вдруг заговорил. — Кровь, — произнес он тихо, хрипло, не отводя взгляда от ладоней. Крис присела перед ним на корточки, стараясь разглядеть лицо. — Что? — Она не отмывается, — Годжо поднял на нее глаза. Холодные, голубые, пустые. Радужка — сплошное море в льдинах. Острых, беспощадных, огромных, тихо плывущих, чтобы убить каждого на своем пути. Такие же большие, сильные и одинокие, как и сам их обладатель. Она отшатнулась, но успела схватиться за край кушетки и осталась на месте. — Я все отмыла, Сатору, — она пыталась придать голосу больше уверенности, но он предательски дрогнул. — Твои руки чисты. — Нет, — покачал головой юный шаман. Его белые волосы тоже были в крови, как и лицо. — Они все красные, как же ты не видишь? Крис прикусила губу и обняла его крепко. Гладила по волосам, вынимая оттуда щепки и мелкие камни, прижимала ближе, не просила обнять в ответ. — Ты ни в чем не виноват, — прошептала Крис ему на ухо и, намочив очередную тряпку, принялась смывать кровь с его лица, каждый раз болезненно щурясь, когда подбиралась белой тканью к глубокому порезу на лбу. — Все наши проигрыши — путь к трансформации. Не вини себя, становись сильнее. Первая трансформация Сатору была болезненной. Вторая трансформация Сатору была фатальной. — Объяснись, Сугуру, — прорычал он, подходя ближе. Мимо проплывали толпы людей, все куда-то спешили, переговаривались, смеялись. Мимо проезжали машины, велосипедисты. Звуков было слишком много, но у Сатору в голове лишь белый шум стоял. Он смотрел на своего лучшего друга и понять не мог, куда из рук вся его сила делась? Почему, если он сильнейший, то лишь теряет, а не обретает? Где вся его просветленность и божественность, почему он, чудо, ходившее тихой поступью по планете, не понимал, куда делся тот огонь в глазах его лучшего друга? Неужели он не всевидящ и всесилен? Нет, не может быть. Это не так. Годжо сжал руки в кулаки и, перестав бегать по лицу и телу Гето глазами, остановился на двух черных дырах перед собой. — Ты не слышал от Секо? — спокойно спросил он. Как будто ничего не случилось и он только недавно проснулся, стоя на кухне интересовался, что сегодня будет на завтрак. Сатору дернулся, как от пощечины. Слишком много их в его жизни. Физические переносить было определенно легче, чем такие размашистые от судьбы. Ему хотелось выплеснуть всю кислоту, что плавила внутри органы и кости, но не мог поверить, что это придется сделать на его лучшего друга. Все еще лучшего и единственного. — Собираешься убить всех не шаманов? Даже родителей своих лишишь жизни? — Разве я могу делать для обезьян исключения? — Я спрашивал тебя не это. Ты был против бессмысленных смертей. Всегда, — почти срывается на крик Годжо. Глотку дерет, но не от повышенного тона, нет. Из-за боли, обиды, непонимания. К горлу неминуемо подкатывала тошнота, но парень не помнил, когда последний раз нормально ел. Крис и Секо постоянно пытались впихнуть в него что-то более сытное, чем сладости и редкие фрукты, но тот отмахивался, вновь уходя в комнату. Она пропахла мыслями и его проклятой энергией. Вязкой, холодной, неприветливой. Они должны контролировать свои негативные эмоции и Сатору в этом очень даже преуспел, вот только сейчас словно забыл, как это делается. Крис за эти несколько дней зашла туда лишь один раз и, вздрогнув от гнетущего невидимого облака внутри, тихо извинилась, бросив напоследок о том, что ее двери всегда открыты для него. Он не зашел к ней ни разу. — Но в этих же есть смысл. Даже цель, — его губы трогает легкая улыбка. Впервые Годжо хочет разбить эти губы одним точным ударом, а потом приложить головой об асфальт. Или приложиться самостоятельно, он пока не решил. — Нет никакого смысла и цели! Создать мир без обычных людей невозможно! — Но это возможно для тебя, Сатору, — тихо произносит Гето, делая шаг навстречу. Годжо отшатывается. — Ты сильный, тебе все по плечу. Так почему для других это невозможно? Сатору открыл рот, но оттуда вырвался лишь рваный вздох. Глаза щипало, но он не мог закрыть их, неотрывно глядел на Сугуру. Темного, пугающего. Уже не его друга, но упрямый ребенок внутри лишь топал ногами и визжал о том, что простой разговор все решит, что поможет и исправит ситуацию. — Ты сильный, потому что ты Годжо Сатору? Или ты Годжо Сатору, потому что сильнейший? — Что ты несешь? — в голове бардак, живот крутит от волнения и непонимания, с губ лишь шепот срывается. Сатору смотрит потерянно, дышит загнанно, словно после марафона. В голове тысячи слов крутятся, в стройные предложения не складываются, в глотке выхода наружу не находят. Сугуру смотрит в голубые глаза напротив. В них расползается одиночество, все своими цепкими лапами захватывает, к себе притягивает, пожирает все хорошее. Но он для себя уже все давно решил, поэтому сейчас останавливаться не собирался. — Будь я тобой, даже моя безумная идея нашла бы свое воплощение, — он пожимает плечами и отворачивает голову. Смотреть Сатору в глаза — пытка самых искусных садистов. Никогда его взгляд не было так тяжело выносить. Никогда Сугуру не отводил глаз, не опускал головы, смотрел четко глаза в глаза, говорил на равных. Сейчас пропасть между ними стала настолько большой, бездна в божественных глазах стала так огромна, что выносить его взгляд стало мучительно, противно и тяжело. — Я решил, как хочу жить и сделаю все для достижения своей цели. Годжо вскидывает руку, складывая длинные пальцы для того, чтобы применить свою технику, но Гето лишь смеется тихо. Совсем не искренне, не добро, не так, как всегда это делал. Юношеские руки задрожали, когда Сугуру повернулся к нему спиной. — Можешь убить меня, если хочешь, — кинул он через плечо. Сатору перестал дышать на мгновение. — Если в моей смерти будет смысл. В техникум Сатору добрался с помощью великих высших сил, не иначе. Перед глазами то и дело вспыхивали картины произошедшего, впивались когтями в разум и сердце, вздохнуть нормально не давали, цепкими лапами кислород перекрывали. Перед глазами спина, размеренно поднимающиеся в такт дыханию плечи. Он совсем не переживал, не волновался. Его не трясло, как трясло Сатору. Его глаза — черные, холодные, до боли знакомые, до режущего чувства чужие. Сатору видел в них свое отражение. Он запутался. Годжо упорно твердил себе, что друг запутался. Что ему нужно помочь. Но хотел ли сам Сугуру этой помощи? — Ты не преследовал его. Почему? — за спиной раздался голос учителя Яги. Сатору смог дойти лишь до ступеней, что вели ко входу техникума, и упал на них, прикованный к земле мертвым грузом. На него парень не повернулся, продолжал смотреть перед собой. Сквозь темень линз его глаз не было видно, но по всполохам его проклятой энергии Масамичи сразу понял состояние своего дорогого взбалмошного ученика. Он стал в разы сильнее, но каким способом, какой ценой? — Вы правда хотите обсудить это сейчас? — он почесал коротко стриженый затылок. Со стороны мужчины раздалось тихое извинение и спустя пару минут тишины Сатору задал главный свой вопрос: — Сенсей, я сильный, верно? — Очень. И самоуверенный. — Как оказалось, ношу сильнейшего лучше на двоих разделять. Я не могу спасти тех, кто этого не хочет. В ту ночь старый Сатору умер. Его задыхающийся в собственных слезах ребенок был придавлен обломками рухнувшего детского мира, развалившегося кокона, в котором он сидел все это время, стараясь не обращать внимание на уродливые трещины и отсутсвующие куски, что откалывались каждый раз, стоило хотя бы малость удариться о взрослую реальность. Он кричал, умирая от вонзившихся в тело осколков, вопил, бился в агонии, а Сатору лежал тихо в своей комнате, словно неживое тело, вперевшись глазами в потолок. Не моргал, не думал, не двигался, не дышал почти. Не отреагировал на то, как тихо в комнату вошла Крис и, погладив его по лбу, вышла, оставив на его щеке невесомый поцелуй. Она вновь напомнила, что будет ждать его прихода, что всегда оставляет для него одного свою дверь открытой. Сатору забыл, где вход и выход. Последний искать было уже бессмысленно, поздно. Уже и не хотелось. Он смирился со своей новой суровой реальностью. Ноша сильнейшего вновь упала на юношеские плечи Сатору Годжо. Он не торопился надевать бинты. Посмотрел на закатное небо. Медленно плыли облака, то собираясь в замысловатые фигуры, то расползаясь по небосводу. Вечернюю тишину разрезали далекие голоса учеников. Они что-то активно обсуждали с Ютой, пытаясь отвлечь его, уходили куда-то дальше. Возможно, ближе к выходу техникума, к которому в скором времени должны были приехать другие шаманы и директор. Мысли были заняты другим, сил на то, чтобы искать чужую проклятую энергию, отдаляющуюся все дальше, не осталось. Над головой пролетела стая птиц. Свободные, живые. Он проводил черные точки глазами и побрел в другую от учеников сторону. Через время остановился, почувствовав знакомую ауру и быстрые шаги. Кто-то бежал за ним. Мужчина хорошо знал кто. — Сатору? — сзади послышался чуть запыхавшийся голос. Он не повернулся к ней. Не смог. Крис подошла ближе, положила ладонь на его спину, чуть сжимая пальцами ткань. — Я волновалась. Он молчит в ответ. Крис сразу почувствовала неладное. Он с ней никогда не молчал. Ехидничал, жалил колкостями, смеялся или молча обнимал, целуя в макушку. Последний раз он молчал, когда… — Сатору, — позвала она тише, настойчивей. Годжо прикрыл глаза. Она обошла его, вставая прямо перед ним. Он почувствовал, как затрепетала ее проклятая энергия. — Где Сугуру? Молчит. Открывает глаза. На ее лице ссадина на щеке, размазана кровь. Руки и губы бледные, почти синие. Уже завтра к вечеру будет биться в лихорадке, сейчас еще держится. Она перестаралась, выложилась на полную. Он видел мельком, что она не скупилась и дралась в полную силу, забывая о последствиях. Его это всегда восхищало, поражало, привлекало. Большим пальцем стер кровь с кожи, из царапины вновь выступили красные бусинки, смотрелись на молочной коже слишком ярко, неправильно, чуждо. Он вновь провел подушечкой пальца, стирая капли. — Сатору? — голос Крис сиплый, жалобный. Она накрывает его ладонь рукой, заставляя ту прижаться к щеке, а после отпускает. Он хмурится. Не может выдержать того, чтобы из ее губ по его вине срывалось его имя с такой интонацией. Она должна улыбаться, звать его привычно ласково, до мурашек нежно, а не испуганно, с волнением. Малахитовый лес в ее глазах начинает тонуть в надвигающейся грозе. Сатору видит это, но все еще молчит. Скажет слово — закричит во все горло. На плечо Крис опускается его голова. Он упирается в косточку лбом, моргает медленно, позволяет обнять себя. Родной запах мешается с нотками железа. Она ранена, но первым делом побежала к нему, а не к Секо. Не удосужилась даже задуматься о собственной сохранности, все свое беспокойство и переживания на него направила. Его ладонь обвивается вокруг ее запястья, пальцы сильнее сжимают. В этом прикосновении никакой нежности, никакого подтекста. Он хватается за Крис, пытается прочувствовать, какого это — не быть одному. Он никогда не был один. Его всегда окружали люди: дети, коллеги. Но внутреннюю пустоту, зияющую в теле дыру, что уродливым шрамом расползлась на груди от роковой встречи с Тоджи Фушигуро, заполнить едва ли кто-то мог. Единственной, кто понимал всю его ответственность и ношу, была мать. И Крис. Он знал, что она его любит. Он знал, что она его понимает. Принимает всецело, цыкает недовольно на глупые шутки, скрывая улыбку. Язвит в ответ на его фразочки. Беззлобно толкает локтем в бок, когда тот излишне паясничает. Подает полотенце после очередной тренировки, заботливо охлаждая воду в бутылке на полу около входа. Показывает язык, когда тот ворчит на запах сигарет от ее волос. Оставляет в шкафчике на кухне его любимые сладости, когда ходит за покупками. Не ложится спать, когда чувствует, что ему нужно поговорить. Оставляет дверь в свою комнату в крыле преподавателей приоткрытой, всегда заранее зная, что он придет. Гладит по волосам, тихо напевая колыбельные под нос, чтобы тот скорее уснул, когда он лежит головой на ее животе абсолютно голый, уставший, разморенный после очередного тяжелого дня и секса, но все не засыпающий. Боится вновь возвращаться в пучину кошмаров, хоть сны ему и снятся редко, зато если и начинают мелькать под веками картинки, то премерзкие, больные. А главное, что все они не выдуманные, а вполне себе реальные, воспоминания из его жизни. Крис читает его эмоции, как читает в комнате отдыха книгу, пока солнечный свет путается в ее волосах, заставляя те отдавать топленным ярким золотом. Видит его намерения, прихватывает за рукав формы, когда понимает, что тот вновь собирается безрассудствовать. Быстро перенимает его настроение даже тогда, когда он вновь облачает свое правильное, до невозможности прекрасное лицо в маску. Он ловит на себе цепкие взгляды ее зеленых глаз, которые она недовольно закатывает, стоит ему отпустить очередную шутку в духе «что, залюбовалась?» Она одна из немногих, кто на его искренность отвечает искренностью, на его правду говорит, ничего не тая. Крис ни разу не сказала, что любит его. Не просила того же взамен. Показывала все действиями, довольно принимала его поступки в троекратном размере. Она единственная, кто пустоту в сердце сильнейшего лечит, зализывает, клеит пластыри на нарывы, сдерживает ледяной сквозняк, туда-сюда гуляющий. У нее своих проблем полно, своих шрамов и гниющих участков, но первым делом она лечит его, свою последнюю таблетку обезбола рядом с его кроватью кладет, ждет, чуть щурясь, пока выпьет. На следующее же утро целую пачку на своем столе находит. — Пойдем отсюда, — переведя дыхание, отстраняется от него. Сатору выпрямляется, чуть хмурясь. Крис его ответа не нужно, знает, что тот согласен. Что он хочет этого больше всего на свете. — Позаботимся об отчете позже. Я позвоню директору. — Куда? — произносит он на грани с шепотом. Видит, как она дергается, стоило ему заговорить. — Ко мне, — она перехватывает его ладонь, покрепче сжимая, будто боясь, что тот убежит. Сатору хмурится сильнее, сжимает ее ледяные пальцы, подносит ко рту и обдает горячим воздухом. Она вздрагивает и криво усмехается. Гладит его большим пальцем по губам и тянет на себя. — Идем. Они уходят тихо, без лишних глаз и вопросов. Сатору специально тянет ее дальше от переулка, уводя по более долгому пути, но Крис не слепа и отнюдь не глупа — видит уродливые кровавые полосы на стене. Пазл в ее голове складывается даже слишком быстро, она сглатывает вязкую слюну и отворачивается. Самые худшие ее догадки сбылись. И даже знает, чьими руками был исполнен страшный приговор. Крис звонит Маки, предупреждая, что они ушли по срочным делам, строго наказывая стоять у входа и не уходить вглубь под предлогом опасности в этих развалинах. Не может позволить ученикам, пусть и видевшим многое за свои недолгие годы, столкнуться с бездыханным телом. Звонит Масамичи, говоря, что они уехали. После отправляет короткое сообщение о том, где лежит тело Сугуру Гето и кто расправился с главным злом шаманского мира. С их другом. Квартира у Крис просторная и пустая. Она вряд ли приезжала сюда часто, он понял это по необжитому пространству и тому, что видел ее в общежитии слишком часто. Он знал, что девушка купила ее пару лет назад, даже приезжал несколько раз, но задерживался на пороге, ожидая хозяйку. — Можешь не разуваться, — бросает она через плечо, снимая обувь и скидывая прямо на пол куртку от формы. Он видит расползшееся по рубашке красное пятно и мысленно ругает себя за то, что даже не спросил, была ли она у Секо, как она себя чувствует, нужна ли ей помощь. На пол летит синяя юбка, она начинает расстегивать дрожащими пальцами пуговицы, не получается, чертыхается и, схватившись за ворот двумя руками, дергает в стороны. Тишину разрезает стук пуговиц об пол, Сатору в ответ смеется тихо. — Зачем ты так неаккуратно. Попросила бы меня, — он из уважения к хозяйке дома снимает ботинки, ногой отодвигая к стене грязные вещи девушки. — Свои руки видел? — хмыкает она и идет в ванну вперед по коридору. Он молча направляется за ней, сцепляя дрожащие ладони в замок за спиной. Колкие фразы приходится запихнуть поглубже, потому что она была права. Отпираться бессмысленно. Крис облокачивается по обе стороны от раковины, смотрит в свое отражение и морщится. Видок тот еще. Она наспех умывается, смывая с лица запекшуюся кровь. Выпрямляется и смотрит вниз. К боку прилипла влажная ткань и она стискивает зубы покрепче, принимаясь отлеплять ее от кожи. Ощущение не из приятных, но она слишком горда для того, чтобы проявлять хоть малейшую слабость при Сатору. Удивительно, что даже в таком состоянии она способна выдавливать из себя сильную и независимую. Злостно шипит, осматривая рваную, но, к счастью, не глубокую рану, и вновь упирается руками в керамические бортики. — Шрамы девушек не красят, — доносится сбоку и она смотрит на Сатору. Он сидит на стенке ванной и расстегивает форменную куртку. Вошел бесшумно, словно кот. Крис осматривает его бегло и вновь возвращается к своему отражению. — Но трахаешь ты почему-то именно меня, даже не смотря на то, что на мне шрамов больше, чем звезд на небе, — огрызается она и кидает на пол обезображенную, испорченную белую ткань. К ней летит нижнее белье. От него на светлой коже остались еле заметные розовые полосы и Сатору обводит их пальцами, заставляя Крис задрожать. — Мои вкусы всегда были довольно специфичны. — О боже, — вздыхает Крис, вскидывая руки вверх, а после морщится от боли в боку от этого движения. — Мне нужно в душ, двинься. — Мне тоже, — он пожал плечами и скинул оставшуюся одежду на пол. Крис ничего не отвечает, залезает в ванну и дожидается, пока мужчина встанет за ее спиной. Возможно и к лучшему, что они за все это время так и не обмолвились и словом о произошедшем. Сказать было много чего, но язык не поворачивался спросить. Заговорить об этом — ткнуть Сатору, словно непослушного котенка, в свое же дерьмо носом. Пусть мелет чушь, она будет такую же чушь пороть в ответ, пусть только говорит с ней. Пусть только успокоится. Пусть только эта затапливающая зрачки боль испарится хоть немного. Они моются долго и медленно. Когда Крис выдавливает шампунь на руку, начиная смывать с волос всю грязь сегодняшнего дня, Годжо безмолвно берет у нее из рук лейку душа и, присев на корточки, смывает с ее живота и бока отвратительные красные разводы. Она мычит благодарно, прикрывая глаза и прижимаясь спиной к темному кафелю, чтобы стоять в ванне более устойчиво. Его пальцы аккуратно проходятся в опасной близости от раны, он хмурится, о чем-то задумываясь, но не озвучивает. Помогает ей вылезти из ванной, вытирает сначала ее, потом себя полотенцем и, взяв на руки, уносит в комнату. В квартире темно и тихо, город погрузился в молчаливую ночь. На улицах стояла гробовая тишина, не ездили машины, редкие гражданские потихоньку возвращались в свои дома. — Терпи, — тихо произносит Сатору, обрабатывая рану на боку. Крис дергается, сжимая пальцами одеяло. Он подул на кожу, слегка облегчая ее страдания. — Почему сразу не пошла к Секо? — Она была занята, — почти не врет Крис. Годжо смотрит исподлобья слегка укоризненно. Она громко охает, когда ватка, смоченная антисептиком, возвращается на края раны. Он специально прижимает ее посильнее, выбивая из нее правду. — Волновалась за тебя. Расставила приоритеты и прибежала. Конец истории. — Ты себя совсем не жалеешь, это меня расстраивает. — До своих двадцати семи дожила и на том спасибо. — Живи и дальше, но заботься о себе. Между ними вновь повисает молчание, прерываемое болезненным шипением девушки. Сатору быстро оборачивает вокруг ее тела эластичный бинт, потуже затягивая, и укладывает в аптечку использованные предметы первой помощи. Крис трет руками лицо и, дотянувшись до лежащей на тумбе пачки и пепельницы, закуривает. Ей бы поесть, но кого это вообще трогает, если Сатору подхватывает из ее рук сигарету и Крис уже открывает рот, чтобы прикрикнуть на мужчину за то, что тот в очередной раз из вредности намеревается потушить ее единственную радость в жизни, как видит, что тот глубоко затягивается. Дело полная дрянь. Не то, чтобы она не понимала этого, просто сейчас до конца осознала, что случился тотальный крах всего. Всего Сатору Годжо. — Где твои бинты? — Потерял. Крис давится воздухом. Выпадает из реальности на секунду. Новое осознание прилетает в затылок снежком, что бросили специально и четко, чтобы за шиворот побольше попало, своим холодом заставило задрожать. Случился не крах, а чертов пиздец, иначе это не описать. Сатору? И потерял бинты? Он затягивается сильнее, даже не морщится, выпуская дым через нос, и возвращает фильтр меж открытых от удивления губ девушки, понимает по ее взгляду все удивление. Крис автоматически принимает, вдыхая едкий дым, не перестает бегать по его лицу глазами. — Ничего не хочешь сказать? — тянет она тихо, следя за вспыхнувшим красным кончиком сигареты. Он подсвечивает глаза Сатору, делая их демоническими, почти сумасшедшими. Крис тряхнула головой, пытаясь прогнать навязчивые, совсем нехорошие мысли. Получилось скверно. — Честно? Нет, — отвечает он, смахивая пепел в пепельницу на ее коленях. Подает ей сигарету, а после возвращает ту себе в рот. — Не сейчас. — Поняла, — Крис достает вторую и поджигает. Сатору тушит окурок и тянется за уже второй из ее губ, как она перехватывает его запястье, чуть отворачивая голову. На глаза падает пара мокрых коротких прядей, закрывая обзор, но она все еще видит его глаза, освещаемые лунным светом, что проникал в комнату сквозь незанавешенные шторами окна. — Сатору, ты пугаешь меня. — Себя тоже, — цедит он, мрачно хмыкая. Где-то на загривке у нее пробежали мурашки от его тона. Она сильнее впивается пальцами в руку. — Ложись спать, я уберу вещи и тоже лягу. — Не могу, — на выдохе произносит он и присаживается на мягкий ковер у кровати. Она до сих пор держит его руку. — Что? — Ты уверен, что тебе нечего мне сказать? — осторожно спрашивает Крис, стараясь подбирать слова и следить за тоном. Ей не нужно, чтобы Сатору слетел с катушек, она видит и слышит, что пружина его терпения и душевного порядка внутри итак опасливо скрипит, одно неверное действие, фраза, взгляд — спираль распрямится и разорвет все триггеры к чертям. Он подхватывает пепельницу с ее ног и ставит на пол, а после кладет голову ей на колени. Мягко выпутывает свою руку из ее хватки и, взяв за запястье, кладет ее ладонь на свою голову. Крис сдерживает порыв закричать от боли и злости на весь мир за то, что оставляют в ее руках сильнейшего шамана разбитым, беззащитным, уязвимым. Сдерживает порыв сжечь каждого ублюдка, причинившего ему боль, своими собственными руками. Она зарывается пятерней в его влажные волосы, пропускает пряди меж пальцев, повторяет еще раз. Годжо снизу мычит довольно, вздыхает тяжело, устало, руками ее голени обхватывает, обнимая. Внутри него бесконечная пустота, незримая оболочка, что не дает чужим касаться его тела, к сожалению, душу не спасает. А когда тело не ранить, сердце все еще сильнее ощущает. Пусть Годжо и выстроил вокруг него броню, семь стен возвел, вокруг кипящее масло пустил, на нем уже было высечено слишком много обидных человеческих слов, поступков, предательств. Крис знала обходные пути, знала, где погладить монстра, хранившего его покой, чтобы длинными вечерами по кусочку, пока никто не видит и сам хозяин активно делает вид, что не замечает, доставать осколки прошлых обид. Влажный поцелуй ложится на коленку. Его губы горячие, ее кожа холодная. Сатору холод не любил, но ее трогать никогда не переставал. Ледышка в женском обличие дарила ему слишком много тепла безвозмездно, от такого откажется только последний дурак. Короткие ногти пробегаются по бритому затылку, Сатору передергивает плечами, по которым неумолимо пробежали мурашки. Она обводит его светлый силуэт глазами. Прекрасный, нереальный. А глаза, что взметнулись вверх, чтобы посмотреть, почему ласки остановились, больные, отравленные. Она знала в лицо каждого, кто малейшую каплю яда ему по вене пустил. Знала, что Сатору очень плохо. Знала, что он никогда никому не признается в этом. Себе в первую очередь. Высокий, сильный. Подтянутое тело, рельефы не скрытых ненужной тканью вещей мышц выделялись еще сильнее от полумрака. Стойкий духом, добрый почерневшим с годами сердцем, но закрытый ото всех, чудесная ходячая тайна за семью печатями. Подушечки пальцев мягко пробегаются по внутренней части бедра, заставляя чуть расставить ноги. Она медленно моргает, возвращая ладонь ему на затылок. Пальцы ползут выше и Крис резко убирает руку с головы, останавливая его руку, меж зубов сжимает тлеющую сигарету, смотрит укоризненно. Годжо это даже льстит. — Не стоит, — выдыхает вместе с дымом. Сатору тянется свободной рукой выше, к ее губам, обхватывает губами фильтр и затягивается, не прерывая зрительного контакта. В зрачках плескается что-то темное, всеобъемлющее, утягивающее за собой на дно. Возбуждение. Нет, что похуже. Животный голод. Крис облизывает вмиг пересохшие губы. Воздуха стало резко не хватать. — Сейчас не время, не дум… — Не думаю, — перебивает ее Сатору. Впивается руками в талию, аккурат под кромкой бинтов. Она дергается, но пальцы с кожи не пропадают. Наоборот, ей кажется, что лишь сильнее впиваются, красные следы оставляют. — Я не уверена, что в тебе сейчас говорит здравый рассудок, — сдавлено произносит Крис. Сатору хмыкает. — Даже если так, — он знает, что она права, но воспротивиться чувству ужасного желания не может. Гладит под ребрами, по краю повязок, спускается ниже, оглаживает большими пальцами тазовые косточки. Вновь укладывается щекой на ее колени, искоса ей в глаза смотрит, ее эмоции ловит. Она дышать тяжелее начинает через приоткрытые губы, в его плечи руками упирается, не отстраняет, но и ближе не подпускает. Упрямая, красивая, хорошая девочка. Правильная, волнующаяся. Не жалеет его ни в коем случае. От всего сердца за него переживает. — Сатору, — в последний раз его шепотом зовет, будто предостерегая. Попытка приструнить с крахом проваливается, ведь эффект от ее тона выходит обратный — распаляет его всего изнутри до предела, плавит мозг, мешает думать. Он мысленно усмехается сам себе. Как будто он реально думал о чем-то действительно важном и прекрасном, помимо голой девушки прямо перед его лицом. Он одним точным, резким движением раздвигает ее ноги. Крис побольше воздуха в грудь набирает. Она животное. Чертово животное. Иначе как еще можно объяснить то, что она, раненая, путающаяся в своих мыслях после ужаса произошедшего, шире колени разводит, чувствуя, как внизу живота начинает щекотать от нарастающего возбуждения. Сатору перед ней жадный, ненасытный, разбитый и по кусочкам наспех склеенный. Влажные волосы спадают на глаза, в зубах не очередная химозная дрянь на палочке, которая после окрасит его розовый язык в ярко голубой, а вполне реальная сигарета, в глазах бьющееся штормом от страсти море. Зеленые глаза впиваются в перекатывающиеся мышцы, когда Сатору, потушив уже начавшую горчить сигарету, опирается на руки, садясь между ее ног поудобней. На нее не смотрит, смотрит лишь прямо перед собой. От его пристального взгляда хочется свести ноги, но они уже давно не школьники, что смущаются от любого вздоха и прикосновения. Они делали это не один раз. И не один раз на дню. Так почему Крис чувствует, как горят скулы от его взгляда? Он с силой дергает ее за лодыжки на себя, закидывая ноги себе на плечи. Крис вскрикивает, потеряв равновесие, хватается рукой за занывшую с новой силой рану на ребрах, а после стонет, выгибаясь до хруста в позвонках. Ему бы извиниться, действовать мягче, но не может, голову напрочь отключает. Язык Сатору широко прошелся по влажным складкам. Она была еще недостаточно мокрой для того, чтобы он мог вставить в нее член, хоть и ныло внизу до безумия, но исправить этот момент — вопрос нескольких минут и его умелого языка. Он смотрит вверх, припадая губами к клитору. Наверху открывается интересная, будоражащая кровь, картина: Крис дышит тяжело и хрипло, облокачивается на руку позади, второй впивается пальцами в бинты на боку. Ее щеки красные, к уголку губ прилипли влажные пряди, грудь вздымается быстро, на ней отчетливо виднеются темные бугорки сосков. Она сидит спиной к окну, подсвечиваемая лунным светом. Контуры ее тела словно светятся, волосы кажутся почти черными, лишь зеленые изумруды ее глаз сверкают опасливо и возбуждено. Остановишься — разорвет, впиваясь зубами и ногтями в горячую плоть. Он и не собирался. Сатору в богов не верит и не верил никогда. Но сейчас, глядя на нее, готов пересмотреть все свои устои и принципы. Для нее он готов сломать их все и спалить дотла. Первый палец погружается в ее тело, Крис стонет, одним голосом направляя, куда лучше давить, где приятнее касаться. Будто он сам не знает. Будто ее тело уже не выучил наизусть. Губами прихватывает клитор, слегка посасывая, ноги на плечах дрожат сильнее, заставляя собственное эго довольно растянуть уголки губ. Когда в нее входит второй палец, а язык продолжает дразняще кружить вокруг чувствительной точки, колени невольно сводятся вместе, намереваясь зажать меж них светловолосую голову, благо у Сатору реакция на уровне «предвидел», перехватывает второй рукой ее колено, отводя подальше. Она шепчет что-то, разводя ноги шире, сама приглашает, подставляется. Прекрасная, открытая, все только для него напоказ выставляет. Сатору с ленивых движений языком переключается на ритмичный, пальцы растягивают стенки, глубже входят, из головы Крис остатки рассудка своей длинной выбивают. Девичья ладонь зарывается в волосы, сжимая те почти до боли, это Сатору слегка отрезвляет, но этого недостаточно для того, чтобы отстраниться, чтобы остановить эту грубо-сладкую пытку. Она мычит громче, вжимая за волосы его лицо промеж своих ног. Оргазм накрывает мягко, забирая в свои объятия. Крис сгибается над ним, обхватывая руками голову, а после расслабляется, откидываясь на кровать спиной. Холодные простыни приятно резонируют с разгоряченной кожей. Она жадно втягивает воздух в легкие, чувствует, как пропадают с ее тела чужие руки. Приподнимает голову и ей приходится прикусить губу, чтобы не застонать жалобно. Все такая же стерва, не хочет ему уступать, показывать, как сильно желает приклеиться к его телу на веки вечные. Сатору встает во весь рост, зачесывает назад волосы. Его взгляд — острый, внимательный — цепляется за ее тело. Губы и подбородок блестят от ее смазки, он как будто специально языком по губам проходится, показывая, насколько она была мокрой. Она со свистом выдыхает, забирается на кровать с ногами и пошире разводит их в стороны, упираясь пятками в матрас. От взгляда Сатору хочется либо прикрыться, либо умолять войти в нее. Выбор без выбора. И Сатору с садистским удовольствием предоставляет ей мнимую свободу. — До сих пор думаешь, что нам не стоит? — он нависает над ней, упираясь руками по обе стороны от ее головы. Крис сглатывает, косится на руки, вздыхает судорожно от выступивших на безупречной коже вен. Мысленно в который раз за долгие годы их странных отношений восхищается тому, как он великолепно сложен. — Мне остановиться? — игривый тон ложится на изгиб шеи, обдавая горячим дыханием. Крис улыбается. Наконец он расслабился немного, хоть глаза и тонули в отчаянии. Секс — прекрасный способ забыться. Прекрасный и излюбленный ими двумя. — Если да, то ты покорно отступишь с таким стояком? — Годжо смеется тихо, когда пальцы чужой руки невесомо пробегаются по члену. Лисица, не иначе. Связался с хитрейший кицуне — страдай всю жизнь. — А если да? — А «если» у тебя не бывает, Сатору, — вторит его манере Крис. Принимает правила игры, кокетничает совсем слегка, для виду, глаза туманит, чтобы не было так видно дрожащих от возбуждения рук, что перетекают на широкие плечи, сильнее обнимая. Она вжимается в него, практически повисая на шее. Крис целует за ухом, в линию челюсти, зарывается носом в изгибы шеи. У него сердце стучит гулко и быстро — ее губы чувствуют быстрые удары венки под гладкой кожей. Пальцы гладят затылок, плечи, царапают позвонки. Сатору выдыхает рвано под этими ласками, опускается на локти, вновь укладывая девушку на кровать и одной рукой ведет по бедру, по боку, невесомо оглаживает зудящее болью место, отстраняется от ее губ и, наклонившись, оставляет поцелуй на ране поверх бинтов. Нежно, еле ощутимо, но Крис ведет неумолимо от его касаний, беспокойных и мягких. Она хватает ладонями его лицо и тянет на себя. Впивается в еще скользкие от собственной смазки губы глубоким поцелуем, ведет языком по зубам, проникая в рот и встречаясь с его собственным языком. Ногти скользят по коже, оставляя на спине краснеющие полосы, Крис прикусывает его нижнюю губу, стонет тихо в поцелуй, когда Сатору хватает ее под коленкой и отводит в сторону, освобождая себе больше пространства меж ее ног. Она покорно раздвигает их, коленями почти касается простыней и Сатору присвистывает. — Хвастаешься своей прекрасной растяжкой? — Разумеется, — хрипло смеется Крис и шумно дышит от пробежавшихся по изнанке бедра пальцев. Сатору поднимается над ней и оглядывается. — Если ты ищешь презервативы, они в тумбе. Он не задает лишних вопросов о том, почему в полупустой квартире, где не достает многих вещей, есть припрятанная пачка контрацептивов, лишь кивает и достает оттуда несколько квадратиков, кидает их на постель рядом с девушкой. Крис скептически косится на них и слышит самодовольный смешок со стороны Годжо. — Думаешь, мало? — Думаю, тебя на столько не хватит. Сатору смеется громко и есть в его смехе что-то отчужденное, темное, что будоражит Крис, но шумное возбуждение в голове не дает концентрироваться на этом, поэтому она лишь подхватывает упаковку и открывает ее зубами. Слишком картинно и наигранно, Годжо бы засмеялся от этого в любой другой день, но сейчас не любой другой день, сейчас это выглядит уместным и безумно красивым. Она раскатывает по всей длине латекс и, оперевшись на локти позади, одним взглядом указывает себе между ног. Сатору сужает глаза, бушующее море вместо радужек опасливо сверкает молниями бури, ему хочется из принципа вжать ее лицом в подушку и взять грубо, показать, кто хозяин положения, но не может — на бинтах итак выступила пара красных разводов. Покажет ей в следующий раз, например завтра, когда силком потащит — телепортирует — к Секо, чтобы та ее подлатала. Он склоняется над ней и одним движением входит во всю длину. Она вскрикивает, сводя ноги. Сатору, никогда не отличавшийся хорошей выдержкой, терпеливо ждет, пока она расслабится и даст ему продолжить, а пока стоит и упивается ее быстро вздымающейся грудью и невидящим взглядом с поволокой возбуждения. Крис играет на его нервах, специально облизывает губы и ноги не разводит, ждет, что же он сделает. Будто позволяет ему собраться с мыслями, созвать в кучу всех своих ненасытных демонов и выплеснуть на нее, не задумываясь о последствиях. Сатору так и делает. Хватает ее бедра руками, двигает на себя и, в очередной раз заставив спину Крис встретиться с простынями, приподнимает. Ее задница отрывается от одеяла и он делает первый резкий толчок. В крайне неудобной позе он выходит слишком сильным и глубоким, Крис давится воздухом и чувствует, как от разлившегося коктейля боли и удовольствия сводит низ живота. Он поудобней перехватывает ее под коленями, Крис смотрит, как ее голени свисают с его предплечий и заводится от этой картины пуще прежнего. Сатору не двигается, смотрит на нее внимательно, впивается в ее лицо взглядом, считывает каждую эмоцию, прослеживает скатившуюся по шее каплю пота и, о боги, как же хочется слизнуть ее с горячей кожи. Дожидается, пока девушка заскулит слезливо, умоляя начать двигаться и, получив желаемое, начинает двигаться. Она комкает пальцами простынь, вздрагивает от каждого глубокого толчка, мычит громко и несдержанно, спали бы в квартирах рядом соседи — точно вышли бы, чтобы приструнить неугомонную парочку. К счастью, их сейчас не было. К сожалению, Сатору знал, почему. Он сильнее дергает ее на себя, шлепки бедер заполняют всю комнату, запахи их тел смешиваются, заполняя легкие сладкой патокой, Сатору от этой приторности пить хочется, но не воду, а Крис. Всю, до дна, без остатка. Пройтись пальцами по стенкам и слизать вкус ее кожи, отложить в памяти. Его бедра двигаются резко и несдержанно, кожа ягодиц горит от встречающихся с ними мужских бедер, девушка стонет во весь голос и старается хоть как-то подмахивать бедрами в таком-то положении, Сатору высоко оценивает ее старания, усмехается и приподнимает ее голень, оставляя смазанный поцелуй на лодыжке. Зеленые глаза распахиваются на пару секунд, фокусируются на нем и, не выдержав такой откровенной картины розового языка на ее коже, падает головой обратно. Вжимается затылком в матрас, руками свою грудь оглаживает, сжимает пальцами ноющие без ласок соски и всхлипывает жалобно. — Сильнее, прошу, — по слогам от движений Годжо выдавливает она, раскрывая губы в немом крике. Сатору выполняет просьбу, скорее даже мольбу, и переходит на ритмичные толчки. Входит сильно и до упора, не дает расслабляться, жмурится от удовольствия, стараясь от одного вида потной и жаждущей его рук девушки не кончить. Он сам стонет, когда жаркие стенки сжимают его до приятной боли, тонет в душном, податливом теле, не может насытиться. Не заботится о ее боли, двигается без нежности и любви, впервые лишая этот процесс таких важных, первостепенных вещей. Крис абсолютно не против, одну руку ему на поджарый живот кладет и царапает больно, до красных полос, остановиться не может, хаотично по его коже руками скользит, после в его бедра пальцами с силой впивается, не дает ему и шанса выйти из ее тела, заставляет до блаженной боли в нее вбиваться. Он не отказывает, продолжает держать ритм, глаза закатывает, одним взмахом головы вспотевшие белесые пряди со лба убирает, не позволяет загораживать вид. Лодыжки сцепляются сзади на его пояснице в замок и дергают на себя, заставляя войти так глубоко, что у обоих звезды перед глазами на мгновение мелькают. Крис вскрикивает, сильнее сжимаясь вокруг члена Сатору, от чего тот шипит, но не противится, руки из ее пут высвобождает, проталкивает под ее спиной и меняет положение. Она с влажным шлепком усаживается на него, наконец находя коленями опору в матрасе. Крис кое-как разлепляет веки, смотрит на запыхавшегося Сатору, на его покрасневшие скулы, и тянется за поцелуем. Впивается в его губы, кусается, приподнимается и опускает на член. От сменившегося положения он ощущается внутри сильнее, она задерживается на пару секунд, наслаждаясь жаром чужого тела в себе, но как только чужие-родные большие ладони обхватывают талию, начинает двигаться. Задает свой темп — алчный и сильный. Ее аппетит утолить может такой же жадный и ненасытный мужчина, что сейчас за талию насаживал на себя, не позволяя и на секунду останавливаться для передышки. Мышцы ног сводит судорогой, но Крис плевать на это с высокой горы, она хватается рукам за крепкие плечи, запрокидывает голову, позволяя покрыть ключицы и грудь болючими укусами и засосами, пальцами в светлые пряди зарывается, в себя его голову вжимает, не переставая двигаться. Сатору втягивает в рот сосок и подмахивает бедрами, насаживая Крис с особой жестокостью, на молочной коже уже расцветают синяки от его загребущих пальцев, он потом их поцелует и залижет, как послушная псина, но сейчас его животное нутро все внимание на получение желаемой разрядки направляет. Финальные толчки выходят излишне болезненными, но Крис не из неженок — от этой силы и грубости только стонет протяжно, встречая нахлынувший оргазм с особым мазохистским удовольствием. Сатору кончает следом, прижимая Крис к себе до измученного девичьего вздоха в шею. Он расслабляет хватку, но не отстраняется, прикрывает глаза, упираясь лбом в подрагивающее от оргазма плечо, не выходит из нее, губу прикусывает на быстро сокращающиеся стенки влагалища. Оба выжаты и совершенно без сил, но внутри буря так и не успокаивается, просит больше, сильнее, глубже. Оба отстраняются, смотрят прямо глаза в глаза, поедая демонов друг друга, а после Крис валит Сатору на кровать, сминая губы поцелуем.

***

Она курит прямо в постели, стряхивая пепел в пепельницу на животе. Пальцы Сатору перебирают русые локоны, ясные глаза лениво скользят по ее телу, цепляясь за хаотично оставленные собственнические метки. Внутри пустота, в голове — полный штиль. Чудовище внутри не успокоилось, просто задремало на время от теплых рук и жарких стонов Крис. Она с закрытыми глазами подносит к губам фильтр, блаженно втягивая едкий дым в легкие, урчит довольно, когда мужские пальцы массируют кожу головы, словно извиняясь за запутанные его руками волосы. Он смотрит в окно. Там все еще беспроглядная темень, но времени до предутренних сумерек осталось немного. Новый день он встречать не хочет, хочет застрять во временной петле ее объятий и эхом разносящихся по квартире стонов. Забыться удалось, вот только отменным сексом яд из-под кожи не выведешь, шрамы не залечишь, а куски больной души намертво не склеишь. Крис приоткрывает один глаз и кладет одну руку ему на бедро, поглаживая. Сатору хмыкает, закидывая руки за голову. — Меня пугает то, как быстро ты чувствуешь и считываешь мое настроение, — хрипит Годжо. Горло болит от стонов, Крис с удовольствием поспособствовала этому, когда после очередного раунда сползла меж его ног, покрывая полоску белых волос на животе поцелуями. — Годы практики, — пожимает она плечами и подползает ближе, укладывая голову ему на плечо. Сигарету из губ так и не выпускает. — Должен был уже привыкнуть. — К такому разве привыкнешь? — хмыкнул Годжо и прикрыл глаза. Почувствовал легкую возню рядом, но глаз не открыл. — Спрашивай уже. Не мнись. Крис поджала губы. Не она одна здесь может похвастаться своим чутьем. У Сатору оно сильнее. Шесть глаз этому благоволили. — Что там произошло? — тихо начинает она. Прямо пулей в лоб без права на осечку и раздумья. Увиливать уже смысла нет — его взгляд и действия уже рассказали все, высекли на ее коже целый рассказ во всех омерзительных подробностях. Сатору отводит взгляд и Крис уже хочет извиниться за свою прямолинейность, но Годжо опережает ее. — Я убил Сугуру, — Крис не мигающим взглядом смотрит на Сатору. Он горько улыбается, поднимая руку над своим лицом и смотря на ладонь. Там ничего не было, но она знала, что для Сатору с его рук водопады крови льются. — Вот этими руками, которыми тебя касался. — Ты пытаешься вызвать у меня отвращение? Не выйдет. — Жаль, — улыбка с губ не пропадает, в его глазах боль плещется, вот-вот через края польется. — Иногда то, как близко я подпустил тебя, причиняет боль, — он замечает непонимание в глазах напротив и целует ее в лоб. — Не пойми неправильно, я не жалею и не хочу ничего менять, просто ощущение, что мараю и калечу тебя и твое светлое сердце своими поступками. Когда сам сломлен, чувствую, что тебя в первую очередь своими осколками режу. — Я сама выбрала тебя, поэтому жаловаться и бросать тебя одного не собираюсь. И никогда не брошу. — Громкие слова, госпожа. — Они правдивы и я уверенна в них. Перед тобой облачаться в броню и лукавить не хочется, знаешь ли, — она смешно морщит нос и смотрит на тлеющий кончик сигареты. — Какими были его последние слова? — Что в этом мире он бы никогда не смог искренне засмеяться, — выдыхает Сатору. — Так похоже на него, — Крис затягивается и сильнее прижимается щекой к его коже. — Я скучаю по нему. И виню себя. Как мы могли проглядеть это? — Ослепление собственной силой привело нас к этому исходу. Только вот пока мы росли, Сугуру мутило от сожранных проклятий. Вот и итог — наш друг стал массовым убийцей, чуть не похоронил моих учеников и еще пол города в придачу. — Никогда не думал отказаться от всей этой силы? — Думал, конечно, — он подхватывает из ее пальцев сигарету и затягивается глубоко, свою печаль и боль душит никотином. — А толку-то? Откажись я от силы — откажусь от себя. — Твоя сила не определяет тебя, как человека, не забывай об этом. — Не определяет, но лучше уж баланс буду сохранять я, чем какой-то урод, который мир в анархию превратит. Я знаю, какого это, когда тебя буквально в задницу целует каждый мимо проходящий, а потом подножки ставит, сверху ушат говна вываливая, — он нахмурился, вспоминая жизнь в родовом поместье и официальные встречи с другими кланами. Рой змей, не более. — Я и рос уродом редкостным, но остался более-менее стабилен на этих эмоциональных качелях. Когда в техникум приехал, отпираться стало глупо — я был сильнее и всю ответственность на меня переложили. Она уже к коже приросла, при всем желании не оторвешь. Между ними повисает тишина, каждый думал о своем. — Это было больно? — подала она голос и Сатору непонимающе выгнул бровь. Крис до боли прикусила губу, подбирая слова. — Ну, в тот момент, когда… — А, ты об этом, — тонкие губы вновь трогает кривая усмешка. — Думал, что будет не больно. В моменте ничего не чувствовал. Но как только увидел его… — Сатору замолкает, косится на Крис и думает промолчать о «бездыханном теле». Ей хватит на сегодня. — В общем, было ощущение, что меня либо вырвет, либо я за ним в Ад отправлюсь. Потом снова пустота на пару секунд, а как осознал, убрался оттуда поскорее. Дальше как в тумане. Крис убирает многострадальную пепельницу с пополнившим ряды павших окурком подальше и, перекинув руку через его торс, крепко обнимает. — Знаешь, я бы все отдал, чтобы вернуться назад. Но не смотря на всю силу и желание — не могу. Даже говорить противно, что я чего-то не могу. Ведь я смог даже лучшего друга похоронить своими же руками. — Сатору, — зовет Крис жалобно. — У тебя не было выбора. — Он был. Много лет назад, — Сатору жмурится, торгуясь с собой не возвращаться в воспоминания давней, уже кажущейся нереальной студенческой жизни. Спокойной, веселой, местами раздражительной, когда сенсей силком заставлял сидеть за учебниками, но все такой же теплой. И далекой. — Тогда я еще не понимал, что все мои действия имеют последствия. Как оказалось, катастрофические. — Ты не знал, что так выйдет, не говори этого. — А я пробовал нормально поговорить и узнать? Пробовал хоть раз до тараканов Сугуру достучаться? Его голос обманчиво спокойный. Его светлые брови ползут к переносице, Крис замечает, как на его руках сильнее прорисовываются мышцы от того, с какой силой он сжал руки в кулаки. — А они бы тебе любезно открыли? — зелень ее глаз сверкает зло, но не на него, а на мрачные мысли мужчины. — Ты думаешь, что у тебя плечи каменные и любую ношу вынесут. Что тебе все по плечу, что ты все преграды перенесешь с легкостью. Это не так, Сатору. Не смотря на всю свою силу и мощь ты все еще человек. Живой душой и телом человек. Думаешь, что любого спасти сможешь, если много силы приложишь, но помни, что мертвого душой и мыслями из могилы вытащить можно только если он сам руку протянет и о помощи попросит. Если силком за шиворот тянуть будешь — не оживет и своих идей не предаст, — Крис присела на пятки рядом с ним. Посмотрела внимательно, заставляя слегка поежиться, снова его читала так же легко, как свои излюбленные детективы. — Тратя свою силу на защиту всего мира помни — первостепенно нужно защищать и охранять себя. Вот это, — она неоднозначно обвела его тело рукой, намекая на бесконечность, — твое тело спасет, а голову и сердце нет. Не будет тебя — не будет мирового спокойствия. Моего в первую очередь. — Как же грязно ты играешь на струнах моей души, — Сатору поморщился от того, насколько она была права, и наигранно прижал ладонь к груди. — Ты по другому не понимаешь. Скажи я по хорошему, у тебя бы в одно ухо влетело — через другое вылетело. Покивал бы с умным видом, а ночью бы снова себя топить в вине и злости стал. А я этого не хочу. С каплей боли любые уроки эффективней проходят и лучше запоминаются, твои же слова. — Страшная же ты женщина, Крис, — тянет он, чуть щуря глаза. Крис на это лишь хмыкает. — Меня без ножа режешь. — Ты сам себя изнутри не режь только, — просит она, укладываясь на него сверху. — Я лишь ковыряю любя, чтобы весь твой гной быстрее вышел, а ты себя в могилу сводишь. Ты мне живой нужен. — Куда я денусь? Тебя и деток наших не оставлю, — он обнял ее, покрепче прижимая к себе. Они оба молчат, вслушиваясь в дыхание друг друга, а после до Крис доходит смысл фразы Сатору и она подскакивает, отрываясь от его груди. — Фу, прозвучало так, будто мы женатая парочка с детьми, — Крис скривилась от представшей перед глазами картины. Сатору тихо рассмеялся, положил ладонь ей на затылок и вернул назад, прижимая к себе. — Ну второго я тебе точно обещать не буду, а вот первое… — У вас мозг поплыл, Сатору Годжо. Советую почаще наклоняться, входя куда-либо. Об потолки все мозги повышибали. — Противная язва — Глупый клоун. Они уснули, даже не удосужившись накрыться одеялом. На утро Сатору вновь нацепил свою излюбленную маску широкой улыбки и беззаботности. Крис на это лишь укоризненно покачала головой, заходя на кухню. Сатору готовил кофе, напевая себе под нос какую-то песню. Она обвела взглядом его широкую спину, проследила свои царапины на спине и голых бедрах. Те выделялись на его белоснежной коже слишком явно. Взгляд зацепился за шрам рядом с левой лопаткой. Смертельный поцелуй от Фушигуро Тоджи. Внутри что-то предательски съеживается, когда приходит осознание, что в тот день Сатору мог… Крис хмурится. - Чего такая угрюмая? - она поднимает на него взгляд, не переставая подпирать щеку рукой. - Не выспалась? - Нормально, - Крис прочищает горло, но лицо ее не добреет. Она не упоминает, что Сатору ночью почти не давал ей спать, ворочаясь и вздрагивая. Не упоминает и то, что гладила его по голове, сильнее обнимая, когда его возня становилась более лихорадочной. - Так и знал, - он щелкнул пальцами, доставая две кружки. - Ты уже стара для таких марафонов. Небось кости ломит, да? Крис отмахивается, недовольно цыкая и отворачиваясь. Сатору смеется громко, голос его красивый и приятный, чуть с утренней хрипотцой, но не живой. Как бы он не старался отшучиваться, как бы не делал вид, что вчера был обычный день, как бы не говорил, что чувствует себя прекрасно, она видела всю его болезненную тоску, что намертво приклеилась к его ясным божественным глазам, не скрытым потерянными бинтами, но ни слова поперек не сказала. Видела остатки того одиночества в ледяном море. Больному можно все. Пусть играет свой спектакль, пока есть силы и желание. Пока она рядом, чтобы его боль забирать.