Без памяти

Обернувшись в полотенце, я проскальзываю в выделенную мне комнату и закрываю за собой дверь. Облокотившись о нее спиной, я закидываю голову назад, тяжело дыша. От пережитого за сегодня у меня кружится голова и совершенно полярные эмоции, словно волны, накатывают на меня одна за одной. Калейдоскопом в моей голове проносятся и перемешиваются воспоминания произошедшего. За каких-то несколько часов я пережила ненависть и непреодолимый гнев на Коула на кладбище. Как же я была зла на него за эту выходку! Затем мысли перескакивают на мою сумасшедшую затею вытащить собаку из воды. Я снова чувствую пронизывающий холод, обжигающую легкие соленую воду и страх смерти, который медленно отступал по мере ее приближения. Я вздрагиваю и следующим кадром вижу испуганное бледное лицо Коула, склонившееся надо мной. Он спас меня! Бросился в ледяной океан, не раздумывая! Я нужна ему! Он сам это сказал. Внутри меня растекается тепло и кажется будто сердце от счастья стало огромным и не помещается в грудной клетке. Я трогаю свои щеки, вспоминая как Коул схватил меня за лицо и с жаром шептал «Лили, слава Богу!» В его голосе было столько искренности, облегчения и благодарности судьбе, что я жива... Столько... если не любви, то по крайней мере привязанности. Мысль о том, что я все-таки заняла место в его душе, заставляет сердце трепетать. Улыбка растекается по моему лицу – да, пускай на одно лишь мгновение, но на том пляже под вой пронизывающего ветра, когда Коул, стиснув зубы, тащил меня к дому, я впервые за долгое время узнала в нем моего Коула. Того самого Коула, который полезет за мной и в огонь и в воду, спасет во что бы то ни стало и никогда не отпустит. Я улыбаюсь как дура, но по мере того как я вспоминаю дальнейшие события, моя улыбка медленно гаснет. Перед глазами встают жуткие шрамы, красивое и такое любимое лицо, перекошенное от ужаса болезненных воспоминаний, страх и ненависть к мучителям в голосе, невыносимая злость на несправедливость судьбы. И глаза... Полные такой бездонной боли... Вот, что я видела в его взгляде все это время. Вот то, что отличало его от моего Коула. Огромная невыразимая боль, которая искалечила его тело и душу. Как же можно жить с такой жуткой болью? Не удивительно, что он не хочет открываться ни одной живой душе и привязываться к людям. Он охраняет свою израненную душу от малейшей опасности, ведь совсем неясно сможет она вынести еще хоть каплю страдания, прежде чем разорвется на части. На глаза снова наворачиваются слезы от беспомощности и сострадания, а мысли снова возвращают меня на холодный пляж, где я впервые на сто процентов удостоверилась в том, что я небезразлична ему. Может быть, еще не все потеряно? Может, он все-таки способен впустить в свое сердце меня? Я верю, что смогу заглушить его боль и наполнить его сердце любовью. Вместе мы справимся. Такая любовь, как у нас творит чудеса. Должна творить. Ведь должна? Но предательские мысли уже сковывают мою грудную клетку своими когтистыми лапами. Все ведь не так просто... Совсем непросто. Прикрывая глаза, я визуализирую то, что ждет меня на пути к моему счастью и вижу двух огромных драконов. Первый, большой и черный – это та самая боль и страх, которые мешают Коулу довериться нам, поверить в то, что мы его любим. Он сам признаёт, что это не правильно жить в коконе, но ничего не может с собой поделать. Как же я могу вернуть ему веру в человечество? Как же могу доказать, что он достоин любви, дружбы и счастья? Как помочь ему побороть всех демонов прошлого, которые мешают ему дышать полной грудью? Как доказать ему, что любовь – это не страдание, а счастье... По крайней мере, я теперь знаю с чем мы боремся, а это уже половина успеха. Теперь я гораздо лучше понимаю его и его поступки, поэтому мне будет проще искать к нему подход. Кроме этого, теперь я уверена, что его сердце тянется ко мне, хоть и между нами огромная стена огня, которая обжигает страхом его душу каждый раз, когда делает шаг мне навстречу. Что же мне делать? Мне кажется, что я двигаюсь вслепую, пытаясь наощупь найти тропинку к его душе. Но что-то мне подсказывает, что я уже на полпути. Этот дракон наполовину повержен. Да, он ещё силён, но я то и дело я вижу бреши в его броне. Я снова ощущаю уверенные сильные руки у себя на талии и упрямое лицо, когда он вёл меня к дому, отказываясь бросить. Но есть и второй дракон, огненно-красный. Он гораздо более сильный и опасный, чем черный. Сейчас, когда мы находимся так далеко от Америки, Мэделин и настоящей жизни Коула, этот дракон кажется менее значимым, но я с горечью понимаю, что это не так. Он гораздо более мощный, чем первый. Он олицетворяет все то, чего добился Коул в жизни. Работа его мечты, деньги, слава, популярность, миллионы фанатов. И Мэделин стоит на вершине всего этого успеха, так прочно связанная с новым Коулом Спроусом, что кажется неотделимой. Отказаться от неё - значит поставить под угрозу всю его жизнь, все, чего он добился. Поставить на кон все ради призрачного счастья. Многие ли готовы на это пойти? Я трясу головой и выбираюсь из мыслей, которые засасывают меня в черный водоворот страха и тугим узлом сковывают внутренности. Страх того, что даже если Коул полюбит меня, он все равно не пожертвует своим успехом и карьерой, не уйдет от Мэделин, кажется настолько реальным, что моя эйфория и надежда сразу же угасают, словно затушенный легким движением пальцев огонек свечи. Я медленно одеваюсь, не переставая думать о Коуле. Словно картинки из красивого кино мелькают перед глазами кадры: склоненное над мной бледное встревоженное лицо. Его горячее дыхание и руки на моем лице. Жаркое «Слава Богу Лили», выдохнутое прямо в мои губы. Сильные руки, которые тащили меня по лестнице. Чудовищные шрамы на красивом теле, которое даже с ними выглядит как высеченная из камня греческая статуя. Наши переплетенные в теплой воде ноги. И глаза. Горящие, чувственные, страдающие, умоляющие понять глаза... Ради этих глаз я готова хоть сто раз утонуть... Хоть в них, хоть в ледяном океане. Натянув на голову толстовку, я спускаюсь вниз. Внизу весело горит огонь, Дилан у плиты готовит что-то очень вкусно пахнущее, а Коул сидит на диване перед камином, развалившись как большой ленивый кот. Я замираю на ступеньках, напитываясь этой домашней, умиротворенной атмосферой, и улыбаюсь. Чувство спокойствия и счастья окутывает меня вместе с теплом от огня, поднимающегося по лестнице. Коул слышит меня и поворачивается. У меня тут же перехватывает дыхание. Ну почему он такой красивый? Даже в обычном сером спортивном костюме он выглядит как будто только что вышел с кадра крутого фотографа. Все еще влажные волосы выглядят иссиня черными, серые глаза кажутся очень светлыми и в них пляшут блики от огня, лицо красивое, ровное, спокойное. Смотря на него, даже не верится, что какие то 20 минут назад он рассказывал о зверствах, которые пережил. Чернота и боль в глазах исчезли, на лице ни тени беспокойства. Может быть ему просто стало легче после того, как он выговорился? Или же это просто маска спокойствия и уверенности, которую он так умело носит последнее время. Встретившись с ним взглядом, я замираю, пялясь на Коула дольше чем нужно. Коул приподнимает одну бровь и уголки его пухлых губ трогает легкая самодовольная улыбка. Я трясу головой, тоже улыбаясь, и стараюсь перевести внимание на Дилана. - Дил, так вкусно пахнет! – говорю я, и друг оборачивается. - А, Лили! Да, я готовлю спагетти болоньезе. Пока вы плескались сначала в океане, потом в ванне, я успел разобрать гараж и сходить в магазин, - говорит он с наигранным упреком, а затем смеется. - Офигенно покупались, - недовольно отвечает Коул, тоже стараясь сдержать смех. - Давно у меня не было пляжного отдыха. Спасибо, Лили. Хихикнув, я спускаюсь вниз. - Согласна, я виновата, - поднимаю я руки, изображая капитуляцию. - Давай, Дил, чем помочь? – спрашиваю я. - Да в принципе уже все готово. Расставляй тарелки и давайте кушать. Я заглядываю в кастрюлю и у меня начинают течь слюнки. Только сейчаc я поняла, что мы не ели с выезда из дома, и у меня тут же подвело живот. - Ну наконец-то! – радостно вскрикивает Коул и усаживается за стол. Мы расставляем тарелки, рассаживаемся за столом и набрасываемся на ужин. - Мммм... - стонет Коул, положив первую вилку спагетти себе в рот и закатывая глаза от наслаждения. От этого звука, такого до боли знакомого при совершенно других обстоятельствах, в мою голову сразу начинают лезть неприличные мысли, а щеки вспыхивают. Я не могу оторвать взгляд от вида того, как Коул своими длинными пальцами накручивает на вилку спагетти, а потом отправляет их себе в рот, сначала обнажая белые зубы, а затем обхватывая вилку губами и медленно снимая макароны с нее, прищуриваясь от удовольствия. Я пялюсь на него, думая о совершенно неприличных вещах, а также о том, что наверно впервые с нашей встречи Коул просто наслаждается моментом, словно позабыв о роли своего озлобленного вечно ощетинившегося двойника. Сделав над собой усилие, я отрываюсь от него и тут же ловлю на себе взгляд Дилана. Друг сдерживает улыбку, но в его глазах пляшут смешинки. - Что? – беззвучно артикулирую я одними губами, смущенно краснея, как будто Дилан застал меня на месте преступления. - Ничего, - так же беззвучно отвечает он и многозначительно двигает бровями. Мы сметаем ужин буквально за минуту и вскоре откидываемся на спинки стульев. - Какой кайф, - говорит Коул, и мы соглашаемся с ним. - Может быть заварим чай или какао? – спрашиваю я и встаю из-за стола, чтобы порыться в шкафчиках на кухне. - Наверняка тут что-то завалялось. - Я бы не отказался от какао, - говорит Коул - И я, - поддерживает Дилан. Я улыбаюсь про себя – оба брата всю жизнь обожали какао. Еще один факт в пользу похожести нового Коула на старого. Через пару минут поисков я победно поднимаю руку с банкой какао. - Ура! Надеюсь, он не испортился! Я достаю три чашки и заливаю порошок кипятком. - Да что ему будет, - улыбается Дилан. Он встает, берет со стола две кружки с готовым напитком и, развернувшись, протягивает одну брату. Коул берет кружку и кивает в знак благодарности. Затем они не сговариваясь перемещаются к камину и располагаются на полу перед ним. Кажется, у меня из-за сегодняшних потрясений слишком сентиментальное настроение, но мое сердце щемит от того, как братья общаются без слов. Признаться, я раньше завидовала им, что они родились с другом, который понимает тебя без единого слова, но сейчас на мои глаза наворачиваются слезы от мысли о том, что их ментальная связь хоть и медленно, но все же восстанавливается. Я следую за братьями и располагаюсь поближе к камину, сев рядом с Диланом. Это не ускользает от внимания Коула, и мы встречаемся с ним глазами. Он прищуривается и то ли с интересом, то ли с удивлением, то ли с тщательно скрываемым недовольством смотрит как я уютно устраиваюсь на полу рядом с другом, обкладываясь подушками с дивана. Я помню про соглашение с Маргарет – стараться минимально флиртовать и не навязываться Коулу, чтобы не вызывать отторжения. - Ну, что будем делать? – спрашивает Дилан. – О чем поговорим? – он поворачивается ко мне в поиске поддержки и темы для разговора, но вдруг подает голос Коул. Мы с Дилом поворачиваемся на него с удивлением – ни Дилан, ни я не ожидали, что Коул будет тем, кто возьмет на себя роль держателя диалога. - Я... - начинает Коул и чуть осекается. – В ванной я пообещал Лили, что расскажу тебе кое-что о себе. То, что до этого не рассказывал. Дилан приподнимает брови и с интересом смотрит то на брата, то на меня. Для меня такая решительность и готовность тотчас же выполнить обещание становится шоком. Я вдруг понимаю, что сейчас я снова услышу подробности его плена, и чувствую, как по позвоночнику пробегает холодок. Не уверена, что выдержу еще раз выслушать подробности всех зверств, что случились с Коулом. - Ой, а мы же посуду не помыли! – говорю я и начинаю подниматься, в попытке слиться. – Вы начинайте, а я скоро подойду... - Вот так значит, - глухо говорит Коул и в его голосе сквозит разочарование. – Я это все испытал и вынужден буду сейчас во второй раз пережить все эти воспоминания, между прочим, по твоей просьбе, а у тебя не хватает мужества во второй раз послушать. Я встречаюсь взглядом с Коулом, и мне сразу же становится стыдно. Боже, он прав. Что за малодушие? Я говорю о том, что готова на все ради него, а не могу даже достойно выслушать эту историю еще раз. А ему ведь в сто раз тяжелее, чем мне... Вместо того, чтобы поддержать его, я просто сбегаю. - Прости, Коул, - пристыженно бормочу я. – Ты прав. Я побуду тут с вами. Коул коротко кивает, и, сделав глубокий вздох, начинает свой рассказ. Я изо всех сил стараюсь не фокусироваться на том, что он говорит, но у меня ничего не получается. Сцены из его истории словно в плохом фильме ужасов одна за одной снова всплывают перед моими глазами, и я теряю счет времени. Черная боль и беспомощное сострадание затягивают меня в безнадежный водоворот. Его рассказ, кажется, длится вечность, но наконец в комнате наступает тишина. Все, он рассказал все, что рассказал мне в ванной. Я медленно поднимаю взгляд на Дилана и вижу слезы, которые стоят в его глазах. Нетронутый какао давным-давно остыл, а руки так и продолжают сжимать кружку так сильно, что пальцы побелели и мне кажется стекло вот-вот треснет. Можно подумать, это кружка виновата во всех бедах его брата. Затем я перевожу взгляд на Коула. Я не смотрела на него на протяжении всей истории. Меня поражает его отрешенный и бледный вид. Как же его вымотало это признание. Вот бы хоть на минутку заглянуть в его душу. Стало ли ему легче или наоборот он взбередил старые раны, и они теперь еще больше начнут его мучать... Проходит не меньше пять минут, пока к Дилану не возвращается дар речи. - Коул... - говорит он прерывающимся хриплым голосом. – Брат... Я... Я не знаю, что тут сказать. Да и что тут скажешь... - Дилан хлюпает носом и часто моргает, чтобы из глаз снова не потекли слезы. – Мне так жаль. Что ты все это пережил. В одиночку. Коул кивает, словно его устроили слова брата, а затем, немного подумав, задумчиво произносит. - На самом деле, я был не один, – Коул говорит глухо и безжизненно, и по его интонации я с ужасом понимаю, что еще не конец истории. - В тот самый первый день, когда меня впервые пытали, после всего этого меня привели в камеру (хотя тупо называть это камерой – просто маленькая ячейка три на три метра) и бросили на пол, истекающего кровью. Я плохо соображал и ничего не помнил, все было как в тумане от ужасной боли во всем теле. Но я почувствовал, как кто-то вдруг оттащил меня на кровать и начал промывать раны. От невыносимой боли я застонал, но он заткнул мне рот рукой, не давая произнести не звука, и продолжил бередить мои раны. Моей последней мыслью было, что видимо меня снова пытают, и после этого я отключился. Только когда я очнулся я смог познакомиться со своим спасителем и осознать, что все-таки он мне помогал, а не мучал. Его звали Кит, он был моим соседом по камере. Точнее, Кит это было его прозвище, как я потом уже понял. Потому что на руке у него была набита татуировка с китом. Как-то, когда нам удалось поговорить, он сказал, что его предки были известными китобоями. - Удалось поговорить? – удивляется Дилан. – Вы же вместе жили. Вы не разговаривали? - Нет, нас жестко наказывали за разговоры. В коридоре всегда дежурил надзиратель, который следил, чтобы никто в камерах не общался. - В камерах? – с ужасом спрашиваю я. – Их было много? Вы с Китом были не единственными пленниками? - Да, но я не знаю, кто были эти ребята. Я мог только видеть через маленькую решетку в окошке двери, как их уводили на допросы и возвращали стонущими кровавыми кусками мяса. Я чувствую, как желудок сводит и спагетти просится наружу. Слишком живо я вижу все, о чем рассказывает Коул. Наверно, это из-за того, что я ощущаю его эмоции, а эти явно не из слабых. - Так вот, так мы и провели следующие полгода – практически в полной тишине, по-очереди помогая друг другу после очередного допроса. - Он тоже был из армии НАТО? – спрашивает Дилан. – Британец? Коул пожимает плечами. - Как я уже сказал, нам практически не удавалось поговорить. Мы общались от силы раз пять по несколько минут. И все эти разговоры мы предпочитали тратить не на пустую болтовню, а на обсуждение плана побега. - Побега? – переспрашиваю я, округлив глаза. – Значит вам удалось бежать? Так ты выбрался оттуда самостоятельно? - Не совсем, - отвечает Коул. – Но если бы не наша подготовка к побегу, мы бы оттуда не выбрались. – Он вдруг дергается как будто его спину прострелила боль и взгляд затуманивается. – Я бы не выбрался, - чуть слышно поправляет себя он. Мы с Диланом ждем пока Коул снова вернется к рассказу и послушно ожидаем продолжения истории. - Так вот. Мы с Китом решили, что единственным вариантом выбраться из камеры является вскрыть дверь. Тщательно изучив конструкцию, мы пришли к выводу, что выломать ее или вскрыть изнутри просто невозможно – с нашей стороны не было ни петель, ни ручки, ни замочной скважины – лишь толстенный лист железа. Тогда мне в голову пришла мысль – а что, если не саму дверь выламывать, а расковырять стену вокруг нее, чтобы штыри каркаса, на которой она держится, которые явно были всверлены в стену, ослабли. Короче, расковырять бетон до штырей, чтобы просто вытащить дверь вместе с той конструкцией на которой она держится. По правде говоря, у нас не было четкого плана побега, ведь просто выбраться из камеры для спасения было совсем недостаточно. Когда нас выводили на допрос, чтобы не сойти с ума от страха, мы практиковались в наблюдательности – запоминали все, что видим вокруг, чтобы потом вернувшись в камеру и придя в себя после пыток, обдумывать все преграды, которые нам надо обойти на пути к свободе. Конечно, это было глупо. – Коул грустно усмехается и иронично улыбается, словно смеется над самим собой. - Нас практически ежесекундно охраняли, а снаружи за тюрьмой следили боевики с автоматами. Даже если нам каким-то волшебным образом удалось бы выбраться из самой тюрьмы и обойти тюремщиков, дальше нам нужно было бы незамеченными выбраться из города, захваченного и патрулироваемого военными. И даже тогда, хоть и это уже крайне нереально, выбравшись из города, мы оказались бы в бескрайней пустыне – без еды, воды, компаса и единственный кто нам мог повстречаться на пути – новый отряд боевиков. Пытаться бежать было настоящим самоубийством, но тогда это была единственная наша надежда. Единственное, что нам не давало скатиться в отчаяние. Коул немного помолчал, переводя дыхание и грустно улыбаясь лишь уголками губ, будто посмеиваясь над отчаявшимися наивными ребятами, которые верили в чудо. - Поэтому мы каждую ночь вместо сна до самого рассвета ковыряли ложками эту чертову стену. На один сантиметр уходила неделя или полторы упорной работы, ведь надо было быть очень тихими и аккуратными. Один раз нас чуть не поймали, - Коул поежился, - но слава Богу все обошлось. - И как же вам удалось спастись? – шепчет Дилан. Его глаза широко распахнуты, он подается вперед и прерывает дыхание в ожидании развязки. - В ту ночь мы не стали заниматься дверью, потому что за пару дней до этого пытали Кита. Он был не в состоянии, а я после нескольких бессонных ночей ухода за его ранами был совсем без сил. Нам оставался всего один штырь над дверью и последнее время мы не очень-то торопились, в глубине души понимая, что у нас нет никакого мало-мальски реального плана на побег. Точнее плана на выживание во время побега. Коул снова делает перерыв. Казалось бы, сейчас должна начаться самая счастливая часть истории – их освобождение, но почему-то лицо у Коула становится еще серее и отрешеннее, чем когда он рассказывал про пытки. - Коул, - шепчу я, дотрагиваясь до его руки, и он вздрагивает, словно выходя из транса. – Если не хочешь рассказывать, не надо. Возможно, достаточно воспоминаний на сегодня? Он впивается в меня глазами полными одновременно боли и благодарности, на секунду задумывается нам моими словами, но затем в решимости стискивает зубы так сильно, что на щеках выступают желваки, и резко мотает головой. - Нет. Лучше отодрать весь пластырь разом. Коул набирает в грудь воздуха и продолжает рассказ. Его голос звучит все так же безжизненно и глухо, посылая ряды мурашек по всему моему телу. - Так вот, как только моя голова коснулась кровати, я провалился в сон. Мои сны там были беспокойные и полные кошмаров. Мне опять снилось как меня пытали. Удивительная штука мозг. Когда у тебя нет воспоминаний, тебе снится только то, что ты помнишь. А помнил я немного – допросы и камеру, - Коул снова усмехается. – Но в ту ночь что-то пошло не так. Внезапно мой кошмар прервался, и сменился другим сном - я очутился в какой-то комнате. В ней никого не было, было тихо и темно, но меня охватила какая-то дикая паника. Животный страх пронзил все мое тело, и я начала искать выход из комнаты. В панике я метался от одной стены к другой, но натыкался лишь на холодную ровную стену. Я чувствую как по моей коже бежит холодок. Вроде бы не самый страшный кошмар на свете, но Коул рассказывает о нем с таким ужасом, что на меня тоже перекидывается его состояние. - Я бился как мотылек в этой маленькой комнате, метался в ней, как вдруг услышал женский голос. Четкий, спокойный и какой-то очень добрый. Он звучал ласково, но при этом очень настойчиво. Голос мягко попросил меня проснуться. Мне показалось это хорошей идеей, но у меня не получилось. Да и как я мог это сделать? Я же во сне не контролирую момент пробуждения. Тогда голос зазвучал напористее и громче. Он уже потребовал, чтобы я подчинился и открыл глаза. Как будто я был маленьким мальчиком, который должен послушаться маму. Мне очень хотелось послушаться эту женщину и выбраться из этой комнаты, но у меня не получалось. Прошло еще немного времени и тогда ее голос закричал: «Сейчас или никогда! Ты должен проснуться или умрешь! Ты должен слушаться меня! Живо!». Последние слова звучали практически визгом. В них было столько животного страха и паники, что я от испуга вырвался из кошмара. Я подскочил на кровати и распахнул глаза. Когда я пришел в себя и сфокусировался, то с удивлением заметил, что в камере светло, хотя обычно в ней царил полумрак. Все еще не очнувшись ото сна, я разглядывал освещенную камеру и спящего Кита. Что-то было не так, но я спросонья не мог понять, что именно. Прошла пара секунд, как вдруг мне в нос ударил едкий запах дыма, и я сразу же пришел в себя. В коридоре был огонь! Мы с Дилом одновременно охнули. Коул сделал небольшую паузу, снова собираясь с мыслями для последнего рывка. - Я подбежал к решетке и выглянул в коридор – пламя плясало вдоль всего коридора, забираясь по стенам к потолку. Надзирателя нигде не было видно. Только потом я понял, что они специально подожгли нас, так как в город вошла армия НАТО и они хотели избавиться от пленников. Я закричал Киту и остальным, что мы горим. То, что было дальше, сложно описать... Дальше началась настоящая паника. Ребята из соседних камер проснулись и начали кричать, звать на помощь, пытаться выломать двери... Коула начинает бить мелкая дрожь. Мне так хочется его обнять, но я не решаюсь. - Огонь начал забираться в нашу камеру, а от дыма начало разъедать глаза и горло. Кит подскочил с кровати и как-то сориентировался гораздо быстрее меня. Он схватил дверь за решетки и начал дергать на себя. Я тупо смотрел на него, не понимая, что он делает. «Эй, помоги мне!» – заорал Кит, и я понял, что впервые слышу не шепот, а его настоящий голос. Это как-то отрезвило меня и я бросился к нему на помощь. Мы вцепились в решетки, которые были уже огненные как сковородка. Коул бессознательно потирает пальцы, и я только сейчас замечаю на некоторых из них еле заметные следы от ожогов. – Мы дергали эту чертову дверь, но последний штырь все еще держал ее. - Давай! – орал на меня Кит. – Дергай изо всех сил! - Я не могу, - орал я ему в ответ. – Мои пальцы сейчас сгорят! - Выбирай либо пальцы, либо мы оба! Ты что готов вот так вот сдаться?! Помереть в этой чертовой клетке?! ЛИЧНО Я НЕТ!!! МНЕ ЕСТЬ РАДИ КОГО ЖИТЬ! Слова Кита возымели эффект, и я, стиснув зубы снова схватился за решетку. Мы дернули ее изо всей силы, вложив в нее все свое желание жить, и вырвали эту чертову раскаленную дверь. Выбравшись в коридор, я понял, что со всех сторон ко мне тянутся руки других ребят и слышатся крики о помощи. Я подбежал к ближайшей двери и начал ее дергать, но она была заперта. Горло уже разрывалось от дыма и становилось невозможно дышать. Температура в коридоре была не меньше 80 градусов, а пламя обжигало меня со всех сторон. - Пошли! – схватил меня Кит и потащил за руку. - Но мы должны им помочь! – заорал я и уперся. - Ты им не поможешь. Мы должны спасаться! Увидев в моих глазах колебание и быстро оценив обстановку, Кит не церемонясь схватил меня как куклу. Даже не знаю, откуда у него взялось столько силы, особенно учитывая недавние пытки, но он рывком бросился к выходу, таща меня за собой. Как только мы вывалились из двери тюрьмы наружу, я услышал, как рухнул потолок. Еще бы секунда и мы бы не выбрались. Крики тех ребят... - Голос коула оборвался на высокой ноте. – Их никогда не забыть. – Коул поморщился и закрыл лицо руками. - Если бы не Кит, я бы остался там с ними... сгорать заживо. Он спас меня, а я... Голос Коула снова обрывается, но в этот раз он не заканчивает фразу. Он с ненавистью пинает ногой подушку, а затем резко подскакивает, достает из кармана сигареты и вылетает на веранду. Мы с Диланом сидим в звенящей тишине. От ужаса и шока мы, кажется, даже забыли, как дышать.