Рыбий глаз

Удивительно, как переход из одной комнаты в другую может изменить мир. Это мой первый полноценный день в психушке за всю жизнь — прежде дело обходилось дневным стационаром, и нравилось мне там куда больше, чем здесь, под надзором медиков и шизиков. Запах безумия перебивает классику: хлор, мочевину, кровь и пот простых смертных. Видимо, за ночь, проведённую здесь после аварии, я привыкла к атмосфере и ничего не заметила. Точно, сейчас ведь осень — обострение. Твой гипоталамус несёт чушь, играет в сломанный телефон с восприятием и — привет! Даже такая мелочь, как потовые железы, активно принимают участие в бунте. И это очень легко заметить. И ведь я не смогу проветривать! А душ раз в неделю… Та тёлка из фильма права — нужно засунуть тампоны в ноздри. — А где мои вещи? — пришлось нарушить тишину первой. Сухой Пётр лишь шелестит бумагой. — Ваши вещи мы изъяли, как и те чудны’е рисунки из тубуса. — Чудны’е! Да все мои педагоги говорят, что у меня талант! — Ваших педагогов я бы тоже с удовольствием проконсультировал, — очень смешно, старый ты хрен, — мне кажется, что ваше восприятие глубоко повреждено, раз вы выдумываете подобные здания. Как прикажете их строить? Я только недовольно фыркнула. Зря я взяла проекты, знала же, что эти психи-доктора в первую очередь по ним будут вершить надо мной суд. Но я не думала, что попаду под такой строгий контроль, и мои работы отнимут. — Ладно, но где моя одежда? Мой телефон! Я обязана позвонить родителям, они волнуются! — Они не волнуются. Я звонил им вчера, они добрались до Вильнюса. Кстати, вам велели передать привет от бабушки. Да, и я не стал рассказывать им про инцидент с рукой. Вашей матери самой нужен отдых. А что до одежды и вещей… Скажем так, здесь ваше имущество может стать камнем преткновения. Обмотаться простынёй и то лучше, чем эти безразмерные халаты с ромбиками. Или это тоже часть эстетической методики? Расчёт успокоить буйных зацикленной абстракцией? — Хорошо. А я не могу позвонить родителям? — Послушайте, вам и вашей семье нужен отдых. Кто знает, возможно от родного голоса у вас участятся приступы. В этом, к сожалению, есть доля истины. Иной раз, даже в хороший спокойный день, у родных получается надавить на меня достаточно сильно, чтобы я всё оставшееся время следила за тенями на стене. — Ладно. Хорошо, хотела спросить вас, почему такой строгий надзор? Я думала, что будет как-то посвободнее. — Но вы и так свободны. За кроликом не побегаете, но вот на чаепитие дойдёте на своих двоих, — и кто тут сумасшедший? — Алиса, я вам всё сейчас поясню. Во-первых, здесь не санаторий, здесь есть правила, которые вы обязаны выполнять. Во-вторых, ваш случай довольно редок, это вы и без меня знаете, но, к сожалению, после проведённых исследований, вам поставили более точный диагноз, который и заставляет нас охранять вас от самой себя. — То есть? — я в ступоре. На моих извилинах вырезали “страх”: сердце бьёт в желудок как в барабан, кишки завязались узлом. От правды можно пострадать. Только, не лжёт ли он? — Попытки суицида очень часты при шизофрении. Такое чувство, что сильная волна внутри меня смела всю защиту от макушки до пят. От правды можно пострадать, а от лжи вдвойне. — Я не верю. Это… это не было суицидом! Машины казались крохотными! — Возможно, вы не поняли. — А я чувствовала себя Годзиллой! — Возможно, ваше сознание раскололось, и, во время приступов, одна часть вас хочет со всем покончить. — Возможно, но не факт! Я нормальна! Просто немного галлюцинаций, но они безвредны! — Так безвредны, что сломали вам руку. — Никаких живых цифр и дат, никаких крылатых миниатюрных жирафов в фонтанах и говорящего газона! — Значит, что-то подобное вы уже видели? Я закатила глаза настолько, насколько умела. Но очень зря. Когда тебя охватывает чувство страха и гнева, не стоит заглядывать ещё глубже в себя. По ту сторону глазного яблока действуют иные законы, жесткие к другим, жестокие к себе. Защита через саморазрушение: никто не потревожит твой покой, если ты сам сожжёшь свой дом. — Просто читала! Я сама не в своём уме, хотела немного расширить кругозор, узнать о других припадочных! Он слабо улыбнулся, а у меня ноги стали врастать в пол. Чёртов пол, такой мягкий, словно мох. Моё сердце уже не удержать от дьявольской пляски. Мир уловил ритм моего сердца, миру нравится моя музыка, и он меняется. Как будто каждый удар порождает волну, а волна, ударная волна, сотрясает реальность. Бум-бум — стены комнаты расширились, обои задвигались, поплыли словно реки. Ещё раз — стекла в окне надулись, как мыльные пузыри. — Так вы признаёте, что больны? Это он виноват! Он, словно нарочно, вызвал приступ! Я протянула к нему свои руки. Не хочу больше этого унижения, не хочу кредитов на своём счету! — Я просто нежная! Нежность — это не слабость, и не болезнь! — я начала кричать на него, а пальцы потянулись к нему бумажными лентами. — Я чувствительный радар! А это не преступление! Не преступление и не болезнь! Детей не лечат из-за слёз по потерянной игрушке! — Лечат, если детки из-за капризов ломают себе ручки. Я открыла рот для ответа, но бесполезно, вместо слов одно мычание. Мой язык тоже стал бумажным и раздвоился, как у змеи. Я бумажный змей, и я лечу. Медленно, но верно. Воздух легко подхватывает меня, но, видимо, я ещё не готова к полётам. Что-то в животе тянет меня на пол-мох. Пётр Павлович навис надо мной. Чему он так рад? На одного безумца больше? — Не волнуйтесь, Алиса. Быть бесполезным радаром большой грех, но мы найдём вам применение.