Рыбий глаз

Какая по счёту ночь? Я заблудилась, стало сложно отличить сон от реальности. Кажется, сейчас снова отбой, все вокруг меня спят, по-настоящему. В коридоре что-то трещит. Может, проводка? Может, Псарова повесилась на удлинителе? — Сестра, — тихо зову я, ответа нет. — Эм… Мэлор? — его не существует, он часть сна. Я не хочу кричать на весь коридор, мало ли, взбудоражу и без того буйных. Лучше проверить самой. Приходится идти босой, тапки куда-то запропастились, и ноги чувствуют, что кто-то из моих сокамерниц любит песочное печенье. Тьма окружает меня, я вижу лишь очертания предметов. Этим походом к посту я нарушаю одну из важнейших заповедей Алисы в стране чудес — бойся темноты. Кэррол не причастен к этому, нет, его Алиса не связана с ночным кошмаром. Но нам, людям с чудесным синдромом, лучше держаться от тьмы подальше. Как бы громко люди не кричали, что человек животное дневное и, чтобы жить долго и счастливо, должен вставать с петухами, мозг больше любит тьму. Любит больше, потому что во тьме легко вообразить самое невозможное на свете, а благодаря романтичному сердцу, которое боготворит одну лишь звёздную ночь, во тьме рождаются самые прекрасные вещи. Как мне грустно от того, что я никак не могу воспользоваться силой ночи! Какие бы чертежи выходили бы из-под моего карандаша! Но мой мозг шальной: даже под тенью век он начинает ломаться. Галлюцинации во тьме — это самое страшное, что мне приходилось видеть, за всю мою историю болезни. Когда-то я наоборот держалась тьмы, а теперь, она губит меня. А что творит со мной полная Луна! Про это даже вспоминать нельзя. Обычно я беру с собой светящуюся лягушку — фонарик-антистресс, который я с удовольствием сжимаю в руке, гуляя по тёмному коридору дома, от спальни до туалета. Что сейчас я могу сказать про этот милый фонарик? Изъят, как и все другие вещи. Но мне повезло, что прямо напротив окна стоит уличный фонарь. У меня появляется шанс не сглючить во второй раз за сутки. Кутаюсь в халат, подхожу к посту — пусто. К сестринской идти неловко, потому, думаю, проверить самостоятельно, что за треск так грубо разбудил меня. Звук доносится от окна в конце коридора, и, кажется, там кто-то стоит. Силуэт довольно знаком, но трудно узнаваем. — Простите, что это за звук? — вежливость обязана распространяться на всех людей, даже двуличных. — Простите, вы слышите меня? — Слышу, дрянь! Спать толком не дают, — видимо, моё «тихо», слишком громко для окружающих, или в одной из палат живёт чуткий музыкант. С каждым моим шагом треск усиливается. Я не знаю, с чем сравнить этот звук, кажется, похоже на ток в оборванных проводах или помехи телевизора. Надо было сразу идти к сёстрам. Даже если я и ошиблась, они всё спишут на галлюцинации и особо злиться не будут. Но я иду вперёд. Необъяснимо страшно, поэтому я не поворачиваю. Иногда нужно перебороть себя, нужно привыкнуть к страху и боли, чтобы стать сильнее. Мне необходимо стать сильнее. — Извините, — просто выдохнула я. — Вы слышите этот треск? Откуда он? Человек сидит прямо под окном на полу. На голову накинут капюшон, на ней точно такой же махровый халат с ромбами, как и на мне. Она? Точно женщина, здесь все пациенты — пациентки. — О боже, почему у вас кровь? В темноте кровь теряет свой насыщенный цвет. Левая ладонь женщины трещит по швам, а в окне зияет дыра. — Давайте я вам помогу, нужно перевязать руку, — ничего себе, мы делим не только один халат, но и гипс — у женщины тоже сломана правая рука. — Пойдёмте на свет. Я нагибаюсь к ней, чтобы помочь встать, беру под локоть. В свете фонаря, в её здоровой, покрытой тёмной кровью, будто патокой, руке что-то засияло. Треск усилился. Я плотно сжала зубы, меня бросило в озноб. Прекрасно чувствую, как холодные капли пота стекают по спине, огибая выпирающие родинки. Я стою на стекле босой ногой? Боль фантомна, я вижу остриё в ноге – над ногой – оно не впилось в мясо, а лишь бескровно прошло насквозь. Звук нарастает. Волосы на голове встали дыбом, и корни превратились в иглы. Девушка чувствует тоже, что и я? Ведь наши локоны сплелись змеями. Скальп налился металлом, из носа пошла кровь и во рту привкус железа. Голова съёживается, скоро я стану тсантсой. Кто-нибудь! Зашейте мне рот — у меня течёт слюна… Я ломаюсь под тяжестью мигрени! Звук усилился. В самый пик, она поворачивает своё лицо ко мне. Моё лицо. Источник звука это не-я. По силуэту прошла дикая радужная рябь, и он стал растворятся в воздухе. Шум помех стал громким звоном, длинным и навязчивым писком. Спазм, оргазм – как, однако, созвучны слова, — я вытянулась, и пытка мигом прекратилась. Моргнув, рассеиваю наваждение: двойник, битое стекло, капли крови. Остался только звон. Именно такой иллюзии во тьме я и опасалась.