Рыбий глаз

— Лизочка, — врывается голос Веры Павловны в мои мысли. — Пётр Павлович тебя ждёт. Пойдём, я провожу тебя. Никак не могу сосредоточиться, расслышать саму себя. В моей тумбе спрятан ключ, а я никак не решусь его взять и вставить в скважину. Когда я превратилась в трусиху? Не могу, не могу, хочу музыки. Хотя бы радио! — Что это ты мяукаешь себе под нос? — Что моя бабушка курит трубку. — Понятно. Проходи. Я за тобой вернусь Лиза, не беспокойся. Снова этот кабинет, мой взгляд против света. — Здрасьте. — Здравствуйте, Алиса. Как вы? Головные боли не беспокоят? — Пока, как обычно, пусть чаще стали, но терпимо. Бывает, разболеется под вечер, но я таблетки пью, и нормально, терпимо. — Это хорошо. Так, немного поговорим, проведём гипноз. Вы писали, что мигрени у вас начались в старших классах, так? — Так точно. — А до этого вас не беспокоили? — Ну, бывали сильные, но не такие, конечно. Плюс, у меня в принципе низкий болевой порок, но я старалась всячески его повысить. — И как же вы его повышали, позвольте узнать? — Не позволю! Помните наш уговор? — Конечно, правда с меня, правда с вас. Так может, раз я первый задал вопрос. — Женщины вперёд, — старые туши назад. — Хорошо. На чём мы остановились? — Вы нашли своего друга? — А. Частично. — В смысле, как Франкейнштейн? — В смысле, ненадолго. — А. — Вот, вот. Вы сами знаете, насколько человеческая психика сложна, и какой надлом происходит в молодом человеке, когда он начинает осознавать кто он, для чего он. Каждый склонен в молодом возрасте выдумывать себе предназначение, кичиться своим, пока ещё, выдуманным будущем, — люблю, когда люди пялятся в стену, а не на меня. С Петром это вообще лучший вариант, больно у него взгляд тяжёлый. — С возрастом, жизнь тебя на место, твоё предназначение окажется лишь жалким оправданием к существованию…- занимательно, но не та степь. — Пётр Павлович, это интересно, но совсем не та степь. — Да, простите, немного задумался. Но это всё связанно: видите ли, молодости свойственно возвеличивать то, что старость втопчет в грязь. — Вам бы книги писать, в веке так, восемнадцатом. — Действительно, у меня бы выходили прекрасные стихи, не хуже Бодлера. — О, люблю его. Твои глаза блестят как лужи! — Под безымянным фонарём, да. Удивительно, как нечто уродливое может радовать глаз. Смерть отличный художник. — О, это правда! Я, со всей скромностью заявляю, тоже художник, и смерть — это отличный сюжет для картины! Надо быть слепым, чтобы не заметить сколько в смерти потенциала! Смерть вдохновляет всех: хочешь драму? Убей героя. Хочешь мелодраму? Убей героя. Хочешь комедию? Убей кота героя. — Не очень-то смешно. — Смотря как подать! В общем, смерть — кладезь для идей. Конечно, чужую смерть в реальности сложно пережить, но, что касается своей, я знаю, вы ведь к этому ведёте, сама я умирать не боюсь. На тот свет попадают стерильными. Но! Сейчас, конечно, у меня другие планы… О, но я уже знаю, как хочу, чтоб меня похоронили! Это будет круто: есть капсула, тебя туда кладут вместе с семечком, а потом из тебя вырастает огромное дерево…. — Очень мило. — Верно! Ну как, моя сегодняшняя правда засчитана? — Не совсем. Ведь вопроса я не задавал. — О, — чёрт! Вот чёрт. Чёрт. — Что-то меня немного понесло. — И меня, к слову тоже. Извините. Так мы говорили о дружбе? Скажу кратко: дружба не оправдала ожиданий. — Прям всё так плохо? — Плохо. Как я уже говорил, к чему я, точнее, вёл, я в молодости преувеличивал важность дружбы, любви, словом, отношений между людьми. Потом я, наконец, догадался, что не в силах понять кого-либо другого. — И вас никто не поймёт. — Верно. — Это грустно, — кажется, я немного поняла, что у него в голове. Ведь и у меня в голове это есть. — Поэтому вы психиатр? Хотите помочь человеку понять самого себя и понять его и через него понять себя самого? — Именно. Одной фразой убили всех зайцев. — Это я умею! — Тогда вот вам ещё заяц: как вы относитесь к боли?