Рыбий глаз

Сколько теперь историй у меня на лице? Припухлости спали за пару ночей крепкого сна, остались лишь фонари, затмевающие мои естественные несовершенства. Пунцово-сиреневый благородно оттеняет белизну моей кожи. Шрамы и синяки лучше пудры. Мне было сказано сегодня отдыхать, никакой терапии, дан выходной. Порисовала немного с Наташей, она показала мне своих мучителей. Рисовала жуков с десятью лапками, глаза на курьих ножках, двухголовых или слипшихся мух, которые жужжат ей на ухо “сожги себя сестра”, тех двух кошек и утку по имени Заморозк. — Когда она приходит, мне холодно. Не хочу больше мёрзнуть. А чего ты ёрзаешь? — Да насиделась, — на шершавом? Колюще-режущем? Ещё раз проверю рукой сиденье, что с ним не так? Потом мы нарисовали ей дом мечты, чем-то отдалённо напоминающий раковину своими изгибами. Да, Пётр прав — как это строить? Наташа ушла, а я сижу в читальне. Видимо, кто-то здесь поклонник Малевича: на стенах чёрный триптих, ещё несколько геометрических фигур и крестьяне, а также немного Кандинского напротив, между книжных стеллажей. Книги в основном детские либо беззубые — кроме Муму — так что, ничего дельного, кроме манифеста супрематизму и быть тут не может. Может, научусь чему у дедушки? Буду строить сложноподчинённые дома. Иллюзии в облицовке. Окна-двери-люки. «Мы обеспечиваем себе право неотъемлемой собственности жизни и смерти. И кладем это право в фундамент нашего творчества. Не имея этого права, мы не сможем покрыть крышей строящееся наше здание.» Так, ну не зря взяла. Хм. «Именем Идеи Великого Искусства Академия простого грубого ремесла прикрыла свою вывеску. Обещая дать <звание> ученого гения творчества, выдает аттестаты ремесленников — портретистов, пейзажистов, жанристов.» Так было, будет, что тут ещё, записки. «В мировом строительстве лежит универсальная сила, творящая миллионы разных видов, претворяющая неустанно систему вида. Сила, не имеющая профессионального ремесла, она одинаково знает, одинаково профессиональна для каждого вида и будущих видов; все системы ее создаются и развиваются. Сила невидима, мы не знаем ее формы, не знаем ее разума, но видим ее знаки, изучаем систему знаков и познаем ее мудрость. Много… систем возникло в природе, …, и возникают ежедневно новые формы нового строительства; в этом уже новом участвую я, человек, я строю и спорю и отбиваю первенство у природы в могуществе своего строения и его мудрости, я пожираю то, что создал. Я нашел много несовершенного и не могу овладеть и быть на звездах. И я иду к этому, приспособляя себя к полету и большому пути. Если мною руководят силы природы, то она должна была бы предугадать и создать меня таким, чтобы я был вездесущ; этого не было предусмотрено, я должен постигнуть <все сам> и быть там и тем, чем не наградила меня природа. Для того, чтобы достигнуть своего совершенства, я разбился на многомиллионные специальности…» Ух, ладно… Всё сам, ага… «Меня очень интересует тот момент, когда разум поглотит все, увеличит себя наравне с миром. Предполагаю, что этот момент будет достижением его царства и что все распылится и будет двигаться не примитивным образом, как теперь, а более устойчивы<м> и разумны<м> … Через самоцели живописных цветовых масс готовлю сознание к восприятию пространства, чтобы легче было прорыть туннели господства [в пространстве].» Что я прочла? — Единственное, что меня с ним роднит, это похожая на его мазню цветная физиономия. — Подлецу всё к лицу, — дрожь от макушки до кончиков пальцев! — Ну ты как? — Мэлор! — Он самый. Приятная боль в лице — я улыбаюсь. Боже? На месте ли зубы!? Утром были. — Ты оптимистка? Рад, что в настроении. — Не, я в порядке! Побаливает нос конечно. — Дай посмотрю… Какие горячие руки. Что может быть безупречней мужских кистей? Хорошо, что я в синяках — тело лучше запомнит его прикосновения. — Да, Галина — бич нашего отделения. Надеюсь, что этот раз последний. — Ох. — Ничего, до свадьбы, как говориться, — нечестно говорить о «долго и счастливо» и так широко улыбаться! О, Малевич! Я влюблена? – Кстати, ты что-то шептала во сне, требовала от меня пиво. Его тебе я, конечно, не принёс, а вот домашний лимонад держи. — О, серьёзно? — Да, я работал одно время барменом. Стащил сифон. — Смело! – все мои сосочки встали колом, я давно не пила ничегоо вкуснее. – И вкусно! Это клубника? — Сироп, точно. — Спасибо большое! — Не за что, принцесса. — Хах, да, я тут, хотела извиниться. — За что же? — Ну, что будто… — Выдумала меня? Да ладно, забей, это было мило. — Не знаю, но точно не хочу, быть умалишенной для тебя. — Ты нормальная, я вижу, просто нуждаешься в помощи, — о да! — Синдром Алисы после двадцати обычно проходит, — мужчина из сна, мой спаситель! Ты единственный веришь в меня! — О, как я этого жду! Не могу больше. — Понимаю. — Открывать глаза бывает страшно. И думать страшно. А если страшно, значит, точно переглючит. Насильно встаёшь с пустой головой, ищешь себе место, действие, чтобы занять голову. Даже изюм перебирала однажды часа два. — Мы проведём с тобой терапию, и ты выйдешь отсюда здоровым новым человеком. — Хорошо. — Я тебе это обещаю, — пахнет правдой. — Спасибо, Мэлор, — как мне объяснить ему и себе, что это тепло и спокойствие в объятьях мне знакомо и любимо? Не гадая на суженного и ряженного, увидела его заранее во сне? Не понимаю, где иллюзия, а где её нет. — Мэлор, вы мне нужны — Пётр! Как не во время, — всё хорошо? — Конечно. — Хорошо, а как вы, моя дорогая? — Гуд. — Вам хорошо досталось. Хотите об этом поговорить? — Ммм нет, — так покосился на мой лимонад. — Хорошо, мы не будем вам мешать. А что это у вас? — Кхм, это я принёс, что бы, так сказать, поднять настроение. Я всё понимаю, Пётр Павлович. — Да. Пойдёмте. Успеваю дёрнуть Мэлора за рукав. — Прости, — ответом на мой шёпот стала улыбка. А вот наш Пётр шептать не умеет, либо не считает нужным. Я слышу, что: — Я говорил вам, не стоит заводить любимчиков. О, мой ранг повышен!