***
Чан сделал воду прохладной и поднял лицо, подставляя его под освежающий поток. Глаза у него были закрыты, губы он закусил, чувствуя, что сейчас ему понадобится помощь, чтобы снять напряжение: он стал думать о юном омежке, который ждал его решения где-то там, в глубине его дома. Джисон… Упрямый, своевольный, глупенький… Такой милый и отчаянно смелый, взъерошенной белочкой скачущий то от Чана, то к нему… Непостоянный, но решительный, легкомысленный, но добрый, безбожно добрый и способный сопереживать… Самый лучший омега из всех, кто когда-либо попадался на пути Чану. Его хотелось ухватить покрепче, замять, заласкать, зацеловать, облизать с ног до головы, оттрахать, чтобы хоть немного устал и успокоился, пометить, вжать в себя и никуда не отпускать, чтобы никто не смел даже смотреть на него, а уж тем более трогать. И чтобы никаких милых котиков и толстых женихов рядом — только Чан, только тот, кого этот своенравный мальчишка признает своим альфой. И чтобы любил… Чану смертельно хотелось почувствовать чью-то любовь. Чтобы гладил, чтобы ласкал искренне и целовал сам, чтобы окружил омежьей заботой, пусть не соглашается и бунтует — но слушается, когда дело касается чего-то серьёзного! Чтобы не убегал, давал себя потискать, помять, пощупать… Чан обожал это, хотя давно уже никого так не тискал, как хотел. Не к шлюхам же такую игривую нежность проявлять. А Джисона хотелось тискать. Мять и гладить щёчки, целовать пушистые ресницы, вылизывать… и не только шею… И чтобы тёк в его руках, чтобы хотел Чана до дрожи в коленях! Но этого хотелось Чану, и тут всё было очевидно практически с самого начала, а вот что по этому поводу думал сам омега — это, конечно, было большим вопросом. Распалённый этими мыслями, он медленно провёл рукой по вставшему, как по команде, члену и снова прикрыл глаза. Несколько раз проведя по всей длине и сосредоточившись на образе сладкого омеги с тонкой талией, дрожащего от страсти в его руках, он невольно застонал, в конце перейдя на откровенный, сладострастный рык, и сжал себя посильнее, продолжая мерно двигать рукой. Сначала ему показалось, что у него галлюцинации, когда в это самое мгновение, как он начал ускоряться, сопровождая каждое движение глубоким рычащим всхлипом, он вдруг почувствовал на спине нежные касания. Но потом широко распахнул глаза, вздрагивая всем телом, когда ощутил, как тонкие сильные пальцы обхватывают его плечи, а к спине прижимается прохладное обнажённое тело. — Это так ты решаешь наши проблемы? — прошептали ему на ухо и горячий язык лизнул метку, которая уже затянулась, образовав недолговечный, но пока ещё чётко видный круглый рисунок. — Мне кажется, что это не самый эффективный способ… Руки прошлись по напряжённым плечам Чана и нырнули вниз, обхватывая альфу за талию и снова прижимая его к явно стройному и, судя по напряжению внизу, очень возбуждённому телу. — Ты так стонал, альфа, что я немного не выдержал. — Джисон, — прошептал Чан. — Ненормальный… Уходи, уходи отсюда! Глупый… Глупый омега… Я же сейчас сожру тебя… Чан еле держался, он уже не был собой, он весь сосредоточился на тех местах, где чувствовал нахальные касания омеги. — Так ты ведь тогда и не решишься вовсе, — пробормотали ему в ухо. — Ммм… — Нетерпеливые руки стали оглаживать его пресс, прошлись пальцами по кубикам и неожиданно накрыли соски, чуть массируя мышцы тут же напрягшейся груди. — Какой ты красивый… какой сильный… мой альфа… мой самый лучший на све… Чан сорвался тут же. Потому что выдержать этого, стоя с напряжённым до боли членом, вставшим именно на этого наглеца, который сейчас так пошло облизывал губы и смотрел снизу вверх на прижавшего его к кафелю Чана, невозможно. Рука альфы легла на шею Джисона, и он хрипло спросил: — Тебе кто разрешил сюда заходить, мальчишка? — Он немного сдавил пальцами место под кадыком. — Ты снова нарываешься? Да? Мы же вроде как договорились, разве нет? — Я не хочу на сухую, Чан, — прошептал отчаянно Джисон. — Я хочу по-настоящему! Это метка на всю жизнь, я не хочу, чтобы она у меня появилась как дань обстоятельствам! — Он впился взглядом в губы Чана, которые постоянно сохли, и альфа вынужден был несколько раз облизнуться. — Чан… Прошу… Не хочу фальши… Не хочу лжи… Хочу стать твоим по-настоящему… Чан больше не мог. Он поднял ладонью лицо Джисона за подбородок и мягко приник к приоткрытым губам, сразу втягивая в рот верхнюю губку, как когда-то хотел. Он целовал омегу со всей нежностью, на которую был способен, прекрасно понимая, что его нежность недолговечна и Хана ожидает весьма жёсткий первый раз. — Глупый, мой глупый омега, — шептал он, отрываясь от губ и беспорядочно целуя щёки, виски, подбородок и шею начавшего задыхаться от возбуждения Хана, — безумный, ненормальный, самый желанный… Чан подхватил Джисона под задницу, крепко сжимая её и чуть не рыча от того, что чувствует упругую плоть в своих ладонях, вышел из ванны и потащил вжавшегося в него Джисона, с упоением вылизывавшего его подбородок, на постель. Рыча от нетерпения, он повернул мальчишку на живот и замял под себя, прижимая плечами и впиваясь жадными поцелуями в его плечи и затылок. Он опустил руку и провёл пальцами между круглых половинок: омега был мокрым и пах одуряюще. Почувствовав руку Чана на сокровенном месте, Джисон жалобно застонал и прогнулся в спине, отрывая голову от подушки. — Чан… Чан.. Ахм… Чан… — залепетал он испуганно, чувствуя, как альфа тяжело дышит ему в ухо, а его палец между тем медленно проникает в очень тугое, явно девственно нетронутое нутро омеги. — Чаа-ан… Больно… Больно… Ахм… нет… нет… — Прости, бельчонок, — жарко выдохнул ему в шею Чан, чувствуя, что сходит с ума от узости и невероятной шелковистости под пальцами. — Поздно… Сейчас ты станешь моим… Придётся потерпеть, мой маленький… Он вытащил пальцы и жадно облизал. Сладкая терпкость с горькой ноткой лимонной цедры — вкус был божественным, и Чан не смог устоять. — Встань на коленки, Сонни, — прорычал он нежно и жалобно хнычущему омеге, — выгни спинку, детка, я хочу тебя попробовать… Джисон не сразу сообразил, что надо делать, и Чан нетерпеливо поставил его так, чтобы полностью раскрыть для себя. Он приник к источнику невообразимой сладости с хриплым, абсолютно животным рыком. Джисон, почувствовав горячий язык, выгнулся и тонко вскрикнул, а потом перешёл на рваный стон — громкий, бесстыдно-сладкий и возбудивший Чана до чёртиков. Он оттянул одну половинку, чтобы было удобнее и погрузил язык в Джисона полностью, а другой рукой обхватил крепко стоящий член омеги и начал двигать по всей длине, прикрыв глаза и смакуя мальчишку, как самую лакомую сладость. Джисон выстанывал имя своего альфы, поддавал бёдрами, параллельно насаживаясь на жадный язык альфы, ему было явно так хорошо, что он почти терялся в реальности. Кончил он с беспомощным и сладким стоном «Чан-и! Мой Чан-и!», забившись от приятных судорог в руках страстно рычащего Чана, который был по-настоящему счастлив, чувствуя, как его ладонь согревает тёплая, остро пахнущая жемчужная струя. Сведя таким образом своего Сонни с ума, Чан заставил себя оторваться от вылизывания вкусного сока омеги и снова начать его растягивать. Теперь Джисон лишь хрипло всхлипывал, и тело его била лёгкая судорога в ответ на каждое движение длинных и настойчивых пальцев Чана. Когда терпеть уже не было сил, Чан перевернул омегу на спину и, глядя ему в затуманенные наслаждением глаза, прошептал, горячо и страстно: — Посмотри на меня ещё раз, омега. Ты видишь меня? Моё лицо? Мой шрам? Я сейчас возьму тебя, наполню собой до конца и тогда уже не отпущу, буду брать, сколько захочу. Не то чтобы сейчас у тебя был широкий выбор, но у тебя есть последний шанс сказать "нет" такому уро… Джисон быстро дёрнулся вверх и прикусил губы Чана своими острыми зубками. Его рука нашла член альфы, и он сжал его так, что Чан взревел от страсти и выгнулся в спине, почувствовав, как зубы Джисона неловко проехались по его губам, оставляя кровавый след, но ему было всё равно, потому что в это время Джисон прохрипел, продолжая крепко сжимать достоинство Чана и водя пальцем по сверхчувствительной сейчас головке: — Заткнёшься ты уже когда-нибудь или нет, глупый альфа? Я ведь говорил, чтобы ты не смел назвать себя так? Или мне наказать тебя? Чан гневно заурчал и легко вжал мальчишку в матрас, ловко закинув себе на плечи его стройные ноги и прижимая к постели руки. — Ты меня? — прошипел Чан, страстно облизываясь. — Ты меня накажешь, омега? — Ну, раз тебе слабо, — дерзко ответил Джисон и тут же закатил глаза и жалобно застонал: Чан вошёл в него наполовину. Альфа остановился, внимательно глядя на Хана. Двигаться дальше он стал, только увидев лёгкий кивок сквозь закушенную губу, прикрытые глаза и стиснутые тонкими пальцами собственные плечи. Он брал Джисона уверенно, не очень нежно, потому что сдерживаться не мог: уж очень затянул с прелюдией. Но омега тёк обильно, он стонал и метался, подставляя под губы Чана шею и грудь. Чан кусал и лизал всё, что было у него перед лицом, он вбивался в омегу мерно и глубоко, порой сбиваясь на бешеный темп, порой медленно и со вкусом, вслушиваясь во влажные шлепки тела о тело. Потом он перевернул извивающегося Хана на живот и навалился на него, зажав его голову скрещенными руками и прижав её к своему плечу. Он начал вколачивать мальчишку в постель жёсткими ударами бёдер о его задницу, входя глубоко и ловя его восторженные стоны: в этой позе альфа, видимо, задевал самое сладкое место, потому что Джисон, выгнувшись после первого же движения, застонал, судорожно сжимая его руки: — Так... вот так… ещё… ещё… Да, о Чан… Чан… Сделай так ещё… О! О! О! Да… Чан прижался щекой к виску сходящего с ума омеги и с наслаждением засунул ему в рот два пальца, прижимая челюсть. В его рту было так же жарко и мокро, как в нежном нутре, и Чан чуть не кончил от этого невероятного двойного ощущения. — Соси, — шепнул он в алое ушко, и почувствовал, как сжались на его пальцах губы Джисона, как втянул он щёки, засасывая их, обхватывая и водя по ним скользким горячим языком. Ощущение было крышесносным, и Чан ускорился, двигаясь в бешеном темпе. Джисон замычал и захрипел, захлёбываясь слюной, но пальцев не выпустил, стал сосать яростнее и настойчивее. Чан понял, что ещё немного — и они оба кончат. Он быстро поцеловал румяное ушко и шепнул «Спасибо, мой сладкий!», вынул пальцы из его рта и быстро облизал их. Потом он выпрямился и вышел из омеги, на что тот почти закричал от отчаяния, поворачивая к нему голову, а потом поворачиваясь и цепляясь руками: — Нет… Ещё! Нет! А-аа… Чан… Умо… — Помолчи, неугомонный, — прошипел Чан, почти кидая его на спину и снова входя — резко, грубо, так что Хана выгнуло и он снова застонал. Чан выпрямился, продолжая трахать его жёстко и бешено, он взял омежий член и начал ласкать его, рвано и жадно. Джисон изогнулся и страстно простонал: — Чан… Сейчас… Кончу… я кончу… Чан… Ча-а-ан… А потом задохнулся воздухом и взвизгнул от боли, когда Чан быстро напал на него и впился зубами в основание шеи, весом своим не давая вырваться и не замечая, как до крови вцарапался в его плечи и спину выдирающийся Джисон. Голову Чана закружило от сладкого и пьянящего запаха крови его лимонного омеги, он втянул её в себя, всасываясь и впуская клыки глубоко в сладкое пахучее место, не слыша яростного стона Джисона, не ощущая на себе его выплёскивающееся в сильнейшем оргазме семя, не осознавая, что сам кончает глубоко внутри своего омеги, содрогаясь всем телом, не понимая, как мог он всё это время жить без этого сумасшедшего мальчишки. Такого невероятного. Такого его.***
Он спал в его руках — омега. Невысокий — но не хрупкий, стройный — но не худенький, нежный и ранимый — но не боязливый. Он был идеален. Чан склонился к шее, украшенной вспухшей красной меткой, и стал осторожно вылизывать её, смачивая целебной слюной, водя кончиком языка по рисунку собственных зубов. Джисон жалобно захныкал и сжался. Мальчишке было больно, он остро принял метку, и даже оргазм не помог. Джисон не смог удержать слёз, пытаясь дозваться потерявшего себя Чана и отодрать его от своей шеи. И как только Чан отпустил его, пытаясь сфокусировать на жалостливо стонущем омеге свой взгляд, он зарыдал, пытаясь рукой дотянуться до кровавого следа, но Чан не давал, прижимая его ладони к постели, переплетая их пальцы. — Сладкий… сладкий… омежка... — шептал он сопротивляющемуся и в голос ревущему мальчишке под собой, осторожно слизывая кровь с раны и будучи не в силах удержаться от жадного облизывания, — Сонни, нельзя трогать, нельзя… Настоящая, постоянная… Она чувствительна… Сонни… Вкусный мой… Омежка… Он еле держался, чтобы снова не припасть к ране — получить ещё немного сладкой крови, сдобренной божественным лимоном. Обняв Джисона, он поднял его на руках, уселся и, опершись спиной о спинку постели, стал его укачивать. Он шептал омежке какие-то глупости, первыми приходившие в его не совсем трезвую голову. Шептал, что его Сонни самый красивый, что его омежка самый храбрый, самый мужественный, что он, Чан, гордится тем, что заполучил такого смелого мальчика, такого потрясающего парня, такого… такого… Джисон сладко засопел уже на словах о Чановой гордости, обиженно чмокая во сне губами и чуть куксясь и хмуря брови. Он не был маленьким и не казался крохотным в объятиях Чана, но тот чувствовал себя рядом с ним сильным и грубым защитником, жёстким и уверенным в себе альфой, который завладел омегой, присвоил его, затопил своей спермой и поставил метку. В общем, Чан был счастлив. Впервые по-настоящему счастлив. Всё было правильно. Всё было на своих местах. И этот странный и нелепый бельчонок в его руках — самое правильное, что было в его жизни. Осознав это, Чан заплакал. Его никто не видел, Джисон спокойно спал на его груди, за окном выл ветер, везде было темно и тихо. А он плакал. Мучительно пропуская сквозь себя грубые негромкие всхлипы, с силой жмуря глаза и стараясь не хлюпать носом, что совсем уж лишало его достоинства в собственных глазах. Правда, было наплевать по большому счёту. Разве он мог на всё это рассчитывать? Разве это было честно и правильно — то, что он сделал только что с этим мальчиком? Но сердце — огромное, долго и страшно страдавшее сердце — рвалось от одной мысли, что это было неправильно. Нет. Нет. Он заслужил. Он выстрадал себе это счастье — быть с Джисоном. Держать его в руках и слышать его робкое дыхание. Иметь право гладить его молочную кожу. Ухаживать за ним. Ругать его. Целовать его. Кормить его и укутывать его. Чувствовать его пальцы на своих плечах. Любить его больше жизни. Больше всей своей грёбаной никчёмной жизни. Наплевать на всё. Он не отпустит, не упустит, не отдаст. Он будет драться за это своё счастье и решит все оставшиеся проблемы — всего-то вагон и маленькая тележка. Ерунда. Главное, что его омега теперь рядом. И Чан теперь не один. И за это он готов бороться с целым миром, если понадобится.***
Увидев метку на шее ненавистного омеги, отец чуть ли не взвыл. Чан почувствовал его злобу практически физически — прострелившим с ног до головы удовольствие созерцать поверженного врага. А довольная, гордая улыбка Джисона вообще, кажется, добила старшего Бана. У него свело от злобы зубы, и он только и смог что процедить: — Смотрю, у вас всё отлично… — Вашими молитвами, отец, — смиренно сказал Джисон, опуская глаза, и Чан вынужден был быстро выскочить из комнаты, чтобы не расхохотаться прямо в вылезшие из орбит глаза своего горе-родителя. Адвокат, опасливо косясь на разгневанного Бан Дживона, засвидетельствовал метку и официально признал брак разрешённым и желанным. — Я не буду оплачивать твою свадьбу с этим щенком, — грубо сказал старший альфа. — Все расходы должна была нести семья Квонов, так что если семья твоего новоиспечённого муженька не захочет тратиться, то… — А мы и не собирались делать свадьбу, — понятливо закивал Джисон, быстро переглянувшись с Чаном. — Мы… — Заткни своего омегу! — мгновенно вышел из себя Дживон. — Почему он смеет вмешиваться в наш разговор? Почему говорит вместо тебя! Или ты уже и голоса в собственном доме не имеешь? — А я не хочу с тобой разговаривать, — холодно ответил Чан, прижимая к себе испуганно отпрянувшего к нему от оскаленной физиономии разгневанного альфы Джисона. — И не кричи на моего омегу в моём доме, отец. Если он не станет с тобой разговаривать, то здесь никто не станет. А ты его напугал. — Нет, — пискнул Джисон, — я не боюсь, я просто от неожиданности… Чан укоризненно посмотрел на него, и Джисон понял, что сыграл не по-командному, и виновато захлопал ресницами. — Я получу деньги на следующей неделе, в понедельник, отец, — повернулся Чан к злобно ощерившемуся старшему. — И сразу переведу на твои счета, за исключением нужной мне суммы. — А я ещё раз тебе говорю… — заверещал было Дживон. Но Чан перебил его, вставая: — Меня твоё мнение на этот счёт не волнует, отец. Мне нужны эти деньги. Они мои по закону, я вообще могу тебе их не отдавать. И то, что ты, кажется, этого совсем не понимаешь, меня удивляет. Ты же вроде умный человек. — А зачем? — выкрикнул Дживон. — Зачем они тебе нужны? Заплатишь своей меченой… — Он вовремя остановился, не стал договаривать, захлебнувшись воздухом, когда упёрся глазами в тяжёлый, как могильная плита, взгляд Чана. Джисон уже вцепился в руку своего альфы, так как тоже понял, что хотел сказать старший Бан. Все поняли. И возблагодарили бога, что он не договорил, потому что тонкие пальцы Джисона точно не смогли бы удержать мощного альфу, жаждущего вступиться за своего оскорблённого чужаком омегу. А отца Чан давно своим не считал. И церемониться бы не стал — надоело. — Это. Моё. Дело. Уходи, отец, пока лишнего не сболтнул. — Чан не смотрел на Дживона. Он прикрыл глаза и, сжимая кулаки, старался привести в порядок дыхание и сердцебиение. — Кто б мог подумать, что такого, как ты, можно так легко прибрать к рукам, — не удержался напоследок отец и торопливо вышел, поймав угрожающий взгляд красных от бешенства глаз.***
Когда за ним закрылась дверь, Чан зажмурился и несколько раз, рыча и матерясь, ударил в стену кулаком. И лишь почувствовав острую боль и услышав испуганный и гневный оклик Джисона, открыл глаза. — Ты сдурел! — выкрикнул Хан. — Твоя рука! Омега попытался схватить окровавленный кулак Чана, но тот быстро спрятал его за спину, тяжело дыша, и прохрипел: — Не надо, я сам. — Да щас, — фыркнул Джисон. — Где аптечка? Чан угрюмо молчал, и тогда омега подошёл и, ухватив его за плечи, попытался встряхнуть. Не получилось, конечно, так, толкнул только, но этого хватило, чтобы Чан окончательно пришёл в себя. Он сердито перехватил руки своего новоиспечённого жениха и нетерпеливо спросил: — Спятил? Ты чего? — Очнись! — не отступил Джисон, хмурясь и выдираясь из его неласковых рук. — Я хочу тебе помочь, скажи, где аптечка! — На кухне, — немного растерявшись, ответил Чан. — Пошли! — коротко кинул ему Джисон и, не оглядываясь на него, пошёл в кухню. Там он почти силой усадил убеждающего его отступиться Чана на табурет и осторожно стал обрабатывать разбитые костяшки. Чану было не столько больно, сколько странно смотреть на склоняющееся над его рукой сосредоточенное лицо со сведёнными домиком в сострадательном выражении лицо омеги. Он млел от того, как вздрагивает Джисон, когда он невольно чуть подрагивал, если щипало сильно. Омеге было его жаль. Он старался не причинить ему больше боли. Он заботился о нём! Как же давно не было в жизни Чана ничего подобного! — Мне не больно, — тихо сказал он Джисону, который мягко дул на обрабатываемую ранку. — Но мне так приятно, что ты… что так ты… Джисон кинул на него косой взгляд и чуть улыбнулся: — Это нормально, когда люди заботятся друг о друге, Чан-хён, — сказал он. — Я буду о тебе заботиться, если ты не будешь на меня рычать за это. — Не буду, — покачал головой альфа. — Просто… Я немного отвык от этого. С тех пор, как умер папа… — Ты мне расскажешь о нём? — тихо спросил Джисон, начиная убирать пузырьки в аптечку. — Да… Как-нибудь в другой раз, — попросил Чан. Омега кивнул, улыбнулся и сказал: — И давай ты как-нибудь по-другому будешь снимать стресс, так как битьё стен кулаком — способ рискованный и излишне опасный. — Как, например? — улыбаясь, спросил Чан, окидывая взглядом задницу склонившегося к нижнему ящику, чтобы убрать коробку аптечки, жениха. — Что? — не понял тот, стараясь запихнуть её аккуратно, что почему-то не получалось. — Ну… как можно ещё снять стресс? — мягко спросил Чан, осторожно сползая с табурета, чтобы не привлечь раньше времени внимания беспечного омежки, безбожно соблазнительно виляющего своим задом прямо перед ним. А тот, увлечённый процессом укладывания вынутых из ящика вещей, как ни в чём не бывало пожал плечами: — Да я хз, честно говоря. Можно, например, грушу боксёрскую… Чан… Чан, что ты делаешь?.. — Глажу твою очаровательную попку, глупенький… Ты её выпятил, разве я могу упустить такой шанс? — Чан… Чан-и… Подожди… Ну Чаа-а-ха-хан… — Мм… такая упругая…. Такая… — Чан… Ну, не на кухне же… Чаа-а-ан… — Ну-ка повернись, Сонни… ммм… какой твёрдый… Так хочешь, да?.Я просто пытаюсь ответить на твой вопрос и показать, как можно ещё снять стресс… — Ах-мх-х… у меня… ах, Чан-и… у меня нет его… ммм… ооо… о, боже… — Кого нет, мой сладкий? — Стреса-ха-ам-м… — А у меня бывает… ммм… такой вкусный… везде вкусный, мой Сонни… И в следующий раз вот так попробуешь ты… сделать… мне… да, лимонное моё счастье?... — Да-а-а… Да-ааа… О, Чан-и... Глуб… же… ахамм… Да-а… Я сейчас… сейчас… сей…