Инструкция по применению антидепрессантов

      Что происходит во время применения антидепрессантов?       Если подойти с этим вопросом к какому-нибудь случайному прохожему, то он обязательно заговорщически пролепетал бы под клятвой Самим Богом, что антидепрессанты — выдуманная фигня, висящая «на хайпе» благодаря подросткам с их интернетами. Но если подойти к сидящим в курилке мужчинам, один из которых помечен родословной с египетской мумией, а второй — русский, то можно услышать либо невнятную речь, либо посыл куда подальше, либо подробные сказы о легендарных побочных эффектах. При этом говорить они будут разное и одновременно, поэтому хрен их поймёшь, так что лучше всё-таки не испытывать судьбу и просто не подходить ни к кому вообще, а то судьба испытает вас.       Ведь один из курящих имбецилов разрывается от нахлынувшей фейерверком эйфории и чувствует себя самым лучшим в галактике человеком, а второй все ещё остаётся исконно русским с грустным взглядом и неумением плавать в бездне апатии. Это одна из самых важных причин не подходить к ним даже тогда, когда оба сидят в курилке. Да, с одной стороны, здесь стеклянные стены, и в случае чего вас определенно заметят, но вряд ли смогут повлиять как-то, верно? Поэтому поберегите нервы и время, а так хоть в вашей жизни будет двумя идиотами меньше.       А пока Федор пытается разобрать едва заметные инструкции на малюсеньком листе, что был любезно приложен вместе с лекарством в одной коробке, Осаму крутит в руках его очки и оживлённо что-то рассказывает. Некая идиллия между ними вновь взяла верх над постоянными ссорами и попытками задеть самолюбие друг друга, но продержится она не так уж и долго. Обычно пока Федор не психанет и не начнет наезжать из-за внаглую стащенных очков, без которых он не видит даже Осаму, между ними сохраняется прекрасная тишина. Осаму упрекает тем, что не видеть его — настоящий Рай на Земле для Федора, так что ничего особо плохого не случится: луна в срочном порядке не войдёт в последнюю фазу средь бела дня, а глаза не нальются кровью и не полопаются.       Со стороны эти двое выглядят как дед и внук. Очевидно, что за деда был, есть и будет русский, потому как доля на его участи такая повешена стереотипами о жителях его страны в Японии, да и во всем мире. Как говорит Осаму, мол, его грустный русский взгляд видно даже со спутника. После недолгой перепалки очки уже не так нужны, потому что в результате чертова бумажка была порвана, и Федор психанул, швырнув ее в Осаму. Ещё через полчаса это двое на уроки идут. А если быть точнее, то на пары, где жизнь размеренными частями будет давить на черепную коробку до вечера. И только после подработки эти двое пойдут в съёмную квартиру и разлягутся по двум разным ковриками в противоположных углах квартиры. Осаму пошутит про то, что коврики можно бы и сдвинуть, а потом всю ночь согревать друг друга собственными телами, но Федор напомнит ему, что у них диваны в двух разных комнатах, а затем уйдет делать задания на следующий день. Утром Осаму забудет выпить свои таблетки, потому что он здесь самый главный дед, и Федору придется тащить эти пузырьки несчастные в другой конец высшего учебного заведения — из курилки в триста какую-то аудиторию, про себя шутя о трактористах.       Вот только все это будет через полчаса, а вернуться так и вовсе придется на полгода назад — в самое начало первого курса, откуда пустились самовольно корни, и с чего началось необратимое, вытекшее в благоухание.

***

      Это было самое начало апреля, когда поступившие абитуриенты, будучи уже студентами, толпами собрались возле высшего учебного заведения. Шум стоял такой, что спрятаться от него некуда было, и все послушно замолчали при виде какой-то явно важной женщины, что незаметно появилась на крыльце. Напутствия всегда казались нудной речью, но слушать все равно пришлось, а потом все дружно разбрелись по разным аудиториям в сопровождении кураторов.       Осаму слышал краем уха пребывающих в самом натуральном волнении девушек, идущих позади него и ставших его однокурсницами. Сам он не понимал причин для переживаний, потому что лично ему было как-то все равно на то, где коротать дни своего существования. Но все это не так важно, потому что сейчас самое главное — дойти до аудитории и сесть уже куда-нибудь, потому что ноги после двух часов стояния под дверями университета скоро сломятся и в конец отвалятся. А ему это надо? Нет. Так что в своих раздумьях он не заметил, как стремительно дошел до аудитории, а заметил лишь после того, как споткнулся о невысокий порог. Идущие позади девушки тихо хихикнули, и Осаму, вместо того, чтобы отвести взгляд и счесть себя за изгоя группы, повернулся к ним и с улыбкой пролепетал о пользе своей неуклюжести, ибо тогда дамы могли не заметить порог и споткнулись бы, а теперь они знали о его существовании. Выкрутился, как смог.       Прошлись по спискам, и было удивительно присутствие в группе русского студента. Конечно, кто-то подколол его стереотипами, откуда-то донеслось «Своих шараг что-ли мало?», но русский все это успешно игнорировал. Посреди вводной лекции Осаму стало невероятно скучно, и он принялся вертеться по сторонам в попытке вычислить того самого русского, над которым полчаса назад нещадно издевались. Преподаватель раза два просил не отвлекаться, внимательно слушать и записывать все по возможности, но Осаму успевал все и сразу. Цезарь, не иначе. И вот, наконец, после долгих всматриваний в незнакомые лица, он нашел то, что искал.       Сидит такой чувачок в очках, с собранными в пучок волосами, дофига серьезным лицом и строгим взглядом, опираясь щекой на ладонь и иногда черкая что-то в тетради. Это же он? Дабы избежать непонимающих взглядов и возможных наездов, что ожидаемо, Осаму решил не глазеть так в открытую. После пары познакомится с этим мистером-все-черное. Он действительно был одет как на похороны. Но как можно одеться на первый учебный день в незнакомом месте с малознакомыми людьми? Хотя, если серьезно, он вполне мог быть местным. Каким-нибудь сынулей дипломата или посла, например. Ладно, просто Осаму никогда русских вживую не видел, поэтому не в силах отвести взгляд от него — настолько он распрекрасный, хах. Бледный, черноволосый, с худым лицом и горбинкой на носу, он всё-таки привлекал к себе внимание некоторых. Осаму усмехнулся с мысли, что студент чувствует себя зверем в зоопарке. А потом он неожиданно повернулся в его сторону и посмотрел таким уставшим взглядом, будто бы все его уже заколебало, и он хочет спокойно отойти в мир иной без лишних глаз. Осаму улыбнулся ему той улыбкой, которой улыбаются лишь из приличия или желания чуть подразнить. Хороший день сегодня, почти лучшее утро в жизни.       Он обещает себе познакомиться с ним, если встретит где-нибудь в коридоре или любом другом месте, а пока пытается слушать преподавателя и думает о том, на каком языке пишет этот русский. На русском, английском или японском? А на каком языке он думает? Что именно он думает? Наверняка, что все вокруг козлы и внимания его не стоят. А вот Осаму «отвоевал» его уничтожающий взгляд, совершенно ничего для этого не делая. Ладно, правда, он познакомится с ним.       Так пара стремительно пролетает, их отпускают на волю, и они, как только вылупившиеся слюнявые лысые птенцы, ковыляют на выход со всеми своими вещами и громким обсуждением первой в своей жизни пары. А ведь их ещё три таких — первых в жизни. Но мысли были забиты русским и желанием выведать все подробности его жизни вплоть до семейного положения. Конечно, Осаму просто угарал с этого. Есть хотелось невероятно, а он ещё и не завтракал сегодня, не ужинал вчера и даже не обедал. Вряд ли завтракал, но уже не особо помнит. А тут как раз подвернулась небольшая кофейня, в которую почему-то валом не вваливались толпы студентов. Может, закрыта? Оказалось, что нет — дверь легко поддалась.       Отчим сказал, мол, заведешь кучу друзей и будешь жить себе счастливо, как все. Что в итоге? Да ничего, ха! Последний раз он лишь оправдался перед симпатичными однокурсницами, и с тех пор ни слова не проронил. А, ну, ещё сейчас заказ сделал. В глазах уже от недосыпа темнеет — подайте кофе Богу кофе, а то он отбросит коньки прямо на этом черно-белом плиточным полу среди молочных стен. Людей и впрямь не было, что странно, потому что заведение вполне приличное. На подоконниках стоят ящики с какой-то травой, все достаточно уютно и красиво, но тишина лишь украшает это место, однозначно.       Осаму все ещё продолжал ждать, закинув одну ногу на другую и залипнув в телефон. Чего ждать? А кто его знает, вот серьезно. Одному ему известно, что за тараканы в его башке активно размножаются и пожирают все на своем пути. И он не удивился от слова совсем, когда недавно пустующий напротив стул со скрипом отодвинули, а пристальный взгляд пробуравил в его голове сквозную дыру за две секунды.       — Где медведя припарковал? — даже от телефона не отвлекся, этакий гад, — Где водка? Ушанка?       — Может, мне ещё в свой флаг завернуться? — таким же спокойным тоном, как у Осаму, влился в разговор «тот самый русский», — С водкой в самолёт не посадили, пришлось выпить.       Дазай усмехнулся, отложил телефон под натиском взгляда, посмотрел в ответ. Значит, приезжий. Вот они — эти два лица, четыре глаза и две одинаковые совершенно ухмылочки. Таковым образом нормальные люди не знакомятся. А их вряд ли можно назвать нормальными хотя бы потому, что один каким-то образом подгадал появление другого и ждал его почти половину перерыва, а второй… Второй просто из России, это все объясняет. Так что неудивительно, что эти двое питаются гордостью и спокойствием друг друга. Сейчас вцепятся, как паразиты, и начнут знакомство с какой-нибудь взаимоненависти. Нет, нет, нет. Надо нормально, по-человечески, не выпендриваясь лишний раз.       — Потрахаемся и в закат под эту… «Калинку»? — скучающе выпалил Осаму, затем медленно допивая свой латте и глядя на русского долгим взглядом.       Дазай, кажется, только что нашлось объяснение отсутствию у тебя каких-либо знакомых и друзей. Это что такое было? Русский, кстати, совсем никак не отреагировал — даже во взгляде не изменился, но стал казаться чуть более заинтересованным. Может, Осаму показалось. Ладно, он совсем не переменился. Черт бы побрал этого русского.       — Я не понимаю некоторых слов, — опа, — Но ты точно сказал что-то про «Калинку». Мне Чайковский больше нравится. Если ты об этом.       Вот же… Да нет, он явно врёт! Все этот русский понял, потому что не сидел бы и не лыбился со странными искрами в глазах. Либо это выращенный в нем патриотизм, либо он и впрямь соврал, чтобы эта тема разговора отлегла. Какой патриот свалит из страны в чёртову Японию? Вот именно.       — Мировая классика, ничего особенного, — отмахнулся Осаму, глядя на часы, — Ты же Федор, да?       А до конца перерыва всего пять минут, а нужно ещё успеть добраться и не заблудиться. Теперь ясно, почему других первокурсников нигде нет — точно держатся в кучке, чтобы не потеряться где-нибудь. У однокурсников в этом плане есть нечто хорошее в миске дегтя — добираться вместе придется, а то одиночество обычно та ещё сволочь.       — Достоевский, — кивнул русский, и Осаму не решился повторять вслух его фамилию, иначе согнется в три погибели от смеха. Как вообще их фамилии выговаривать? — Сейчас уже не совру, так что приятно познакомиться.       Осаму лишь только с лёгкой ухмылкой встаёт следом за русским и протягивает руку в ответ, чуть сжимая его руку и понимая, какая же она холодная, хотя тот только что держал стаканчик с горячим напитком. В Сибири леса валил, не иначе. Так, стоп. Он что, сейчас признался, что солгал и на самом деле прекрасно понял все? Вот это высшая степень биполярного расстройства.       — Дазай, — представляется, уже убирая освободившуюся руку в карман, — Дазай Осаму.       — Я подумаю над потрахаться под «Калинку», — невзначай и невероятно спокойным тоном вдруг сказанул русский без какого-либо угрызения совести.       — У предложения сроки ограниченные, так что советую не мусолить.       Да, ляпнуто в шутку, но зато как — оба прекрасно это поняли, выкупили прикол и мысленно посмеялись. Прекрасное знакомство, хоть и спланированное Осаму. Поперся бы он в это кафе вместо столовой при университете, если бы не увидел идущего туда мистера-все-черное? Точно нет. Прекрасное знакомство. Так и нужно знакомиться, чтобы на такой же ноте продолжить общение, и Осаму нерешительно забрал свои сказанные утром отчиму слова о том, что ни с кем он общаться не будет. Ни с кем не будет, но этот фон за спиной Федора из будущих филологов прямо блекнет, стоит этому человеку хоть рот раскрыть перед тем, как сказать что-то своим ужасно спокойным голосом с просто ужасным японским, но ему это простительно. Главное, что понимают, а остальное… Остальное — ничто. Да, Осаму принял русского за человека загадочного и интересного только потому, что он — русский, поступивший на филфак в, блять, Японию, избегая нудной классики своих соотечественников. Высшая степень избавления от одних проблем и получения багажа других.       — «Войну и мир» читал? — шепчет на последней паре задолбавшийся к чертям Достоевский, не отвлекаясь от записей.       — Нет, — Осаму озадаченно смотрит на него, а затем в почти пустую свою тетрадь.       — А я читал, — звучит как угроза, — Так что соизволь признать, что Лев Николаевич Толстой в описаниях куда лучше тебя. И это при моей к нему ненависти.       Осаму делает вид, что обижается, но на деле же ему всё равно. Дразнить грустного русского — прекрасное занятие, успокаивающее нервы после нескольких пар в первый же учебный день. А они знатно так разлагаются за этими длинными столами. Что же дальше будет?       Федор занял звание единственного русского человека во всем университете. На него глазели, с ним уже спокойно разговаривали однокурсники, но Осаму… Он просто свалился подобно январскому снегу с крыши на голову. Федор не очень против, потому что сам первый подошёл к нему и проявил желание общаться, хотя мог не делать этого. Просто услышал, как тот невероятно прекрасно и эстетично описывает что-то недавно прочитанное во время разговора по телефону с кем-то, а интересных людей, как известно, много не бывает. Поэтому и решил подойти, рискуя всем и одновременно ничем. Что ему этот японец сделает? Да ещё и с юморком оказался, как с таким общий язык не найти?       — Ты б хоть записывал, — шикает Федор, снова замечая прикованного вниманием к окну однокурсника, — Я могу дать свои, но тебе они вряд ли помогут.       Осаму вопросительно взглянул на него, затем в его тетрадь и усмехнулся. Он действительно пишет конспекты на русском, слушает лекции на японском, а говорит на чем-то между английским и японским, иногда путая слова и предложения. Забавно. Но буквы из-под его руки выходят такие одинаковые, ровные, каллиграфические, под одним и тем же наклоном. Осаму согласен, что русский действительно выглядит красиво и по-своему изящно. Хмыкнув, отвернулся обратно к окну.       Дождь собирается, кажется. А ему ещё к отчиму на работу идти, потому что ключи свои дома забыл.       — Я все запоминаю.       Нихрена. Он даже не слушает.