***
Шиён чувствует себя уставшей. После утреннего похода на кладбище она не может избавиться от ощущения, что вся тяжесть этого мира упала на её плечи. Она чувствует себя странной и отчаянно не выспавшейся. Бора — на удивление — ведет себя довольно привычно. Много улыбается и шутит; периодически целует её, держит за руку и говорит обо всяких разных вещах. Например, о том, что совсем скоро скачки; о том, как сильно она волнуется, как переживает за то, что провалится, как ей страшно и волнительно от этой мысли. А Шиён чувствует себя так, словно высасывает из неё всю энергию. У неё состояние, схожее с опьянением: смутно соображающее сознание и катастрофическая усталость. Нога болит. Как только вернулись, Шиён первым делом направилась в ванную, чтобы проверить бедро: беспокоить Бору она не хотела. Нога была бледной, почти как её футболка; такой же бледной, как вся остальная кожа. А боль была адской. Шиён понятия не имела, какая сила помогала ей не позволять себе хромать. Сейчас она сидит на кухне, слипающимися глазами смотрит на то, как Бора заваривает им чай. Солнце только близится к обеду, а у Шиён одно единственное желание — завалиться спать. У неё ощущение, что Вселенная болью в ноге карает её за то, что она врёт; врёт нагло и постоянно, причем врёт человеку, которого любит больше всего на свете. Она готова мириться с любой болью, лишь бы Бора не бросила её. Лишь бы Бора осталась с ней навсегда. — Тебе зелёный или чёрный? — А? Шиён еле выныривает из своей головы. Она несколько секунд смотрит на Бору, которая держит в своих руках две коробочки разного цвета, взвешивая их, будто на весах. — Я не поняла. — Чай, — повторяет Бора, указывая на эти коробки. — Чёрный или зелёный? — А который мы обычно пьем? — Ромашковый, — отвечает она. — Но он закончился. Шиён размышляет пару секунд. Ей больше нравится темная коробка, просто на глаз, но она всё равно спрашивает: — А какой тебе больше нравится? — Мне… — Бора выглядит действительно озадаченной этим вопросом. Она хмурит брови и неуверенно смотрит на светлую коробочку в левой руке. — Вроде зелёный. — Тогда давай зелёный. Бора согласно угукает и убирает ненужную коробочку в шкаф. Её волосы влажные и тёмные — Шиён смотрит на них и не может оторваться. Она видит, как сырые кончики мочат ворот футболки; как несколько прядей выбились и упали ей на лицо. Шиён отчего-то вдруг хочется подойти к Боре, собрать воду с её волос и умыть ей лицо. Она пытается найти предлог, чтобы так сделать, несколько секунд. Пока до неё не доходит, что ей больше не нужен никакой предлог. Шиён усмехается этой мысли. Ей вдруг становится смешно от того, насколько сильно она привыкла прятать свои желания и подавлять свои действия. Однако когда Шиён подходит к Боре со спины и утыкается носом ей в сырую макушку, она всё равно страшно волнуется. Бора подпрыгивает на месте всего на секунду, но продолжает заниматься тем, чем до этого: насыпает какие-то крупицы высохшей травы в кружки. Шиён краем глаза видит, как справа стоит чайник, из носика которого льется светлый от солнца дым. Она делает глубокий вдох: от волос Боры пахнет чем-то приторно-сладким, и Шиён еле сдерживает в себе желание попробовать их на вкус. Шиён так и стоит, положив голову ей куда-то на линию плеч и глупо расправив руки по швам. Бора спрашивает практически шепотом: — Что ты хочешь? И из Шиён едва не вырывается невольное: тебя. Этот запах такой сладкий, пробирающийся в самое сознание, что у Шиён голова от него кружится и во рту отчего-то скапливается слюна. — Бора… — М? У Шиён руки дрожат и мысли мечутся из стороны в сторону, когда она кладет ладони ей на живот, обнимая со спины. — Я не могу. — Что такое? — Ты так вкусно пахнешь… Шиён обнимает её, сложив руки где-то под рёбрами, и даже так чувствует, как сильно у Боры забилось сердце. Шиён оглаживает её живот и слышит, как часто Бора начинает дышать. Сама Шиён вместо одного нормального вдоха делает лишь несколько коротких и отрывистых. Кожа Боры под прикосновениями — даже сквозь ткань — такая горячая, что Шиён боится обжечься. У самой неё руки холодные, будто бы неживые вовсе, и она греется об неё, как может, не рискуя засовывать ладони под футболку. А очень хочется. Когда Шиён пальцами своими слегка царапает её талию, Бора надрывно вздыхает и закидывает назад голову, укладывая ей на плечо. — Шиён… — М? — Мы собирались пить чай, — шепчет Бора и в противовес своим словам лишь тяжело сглатывает. Шиён слышит это и целует её в шею. Воздух вокруг такой сладкий-сладкий. Боже, как давно Шиён хотела так сделать… Просто обнимать её со спины, пока они стоят на кухне, пока солнце где-то за маленьким окном светит ярко-ярко; когда даже витающая в воздухе пыль больше похожа на сказочную дымку, чем на грязь; когда ей так тепло-тепло; живот ноет, но не от испуга, а от томительного волнения. Когда Бора просто стоит, закинув голову ей на плечо, и позволяет её рукам делать всё, что угодно. Позволяет её сердцу биться чаще, позволяет ей целовать себя, позволяет дышать жарко-жарко себе в шею. Позволяет даже залезть ледяными пальцами под свою футболку и прикоснуться к бархатистой коже. Уткнуться носом в волосы. Шумно-шумно вдохнуть. Бора усмехается, и смешок этот кажется Шиён слегка нервным. — Нравится мой шампунь? Шиён оставляет крошечный поцелуй под ухом, прежде чем ответить: — Нравишься ты. Шиён кажется, что ноги Боры на мгновение подкашиваются после этих слов. Она внезапно разворачивается к ней лицом, и… — Шиён… Но Шиён ничего не отвечает и просто целует её. Шиён целует её, забираясь пальцами под футболку, тяжело дышит и молчит, а ей хочется говорить, говорить, говорить, без остановки, не затыкаясь… Говорить: Ты мне снилась каждую ночь. Ты для меня место, где не существует ни пространства, ни времени. Твои глаза так красиво сияют. Твои губы и грустные улыбки. Я хочу это. Навсегда. Как в сказке. Как красивую мечту. Красивую, как ты. Бора хнычет в поцелуй. И когда Шиён слышит это, у неё окончательно кружится голова. Её рукам, неожиданно — слишком жарко, слишком тесно упираться в край стола, к которому она прижимает Бору. Невольно. Потому что не может оторваться; ни от её губ, ни от её запаха, ни от всех ощущений, что облепили со всех сторон; что скопились в воздухе тяжелой энергией, тяжелой — потому что яркой, пестрой, перенасыщенной, как бывает, когда ты долго-долго стоишь в надушенной приторными духами комнате, или в комнате, состоящей из сахара и пахнущей — им же. И ей так тесно, неудобно — удобно — что она хочет больше пространства, больше возможностей, больше — всего, и — чтобы не вдавить Бору ненароком в стол ещё сильнее, чтобы — не дай Боже — не причинить ей боль, Шиён просто берёт и… Поднимает Бору и усаживает на стол. Пока с каким-то визгливым грохотом не опрокидываются кружки. Вероятно, рассыпая весь чай по столу. Пока где-то справа от них вскипевший чайник не начинает трезвонить крышкой металл о металл. И как только Шиён поднимает Бору с таким чувством, словно она — лёгкая, ничего не весящая пушинка; как только Шиён встаёт у неё между ног, продолжая целовать её быстро-быстро, словно голодная, когда Бора — Господи — обвивает своими ногами её талию… Шиён вцепляется дрожащими пальцами в край столешницы и сжимает её до такой степени, что дерево грозится пойти миллионами трещин. У неё в носу словно пыль и в груди такое чувство, как будто она вот-вот чихнет. Шиён не может оторваться, не тогда, когда Бора зарывается пальцами в её волосах, когда тянет к себе еще ближе — выше, когда Шиён руками своими ищет её тело, укладывая руки на бёдра. И не тогда, когда Бора в ответ на это с тихим стоном кусает ей больно-больно губу. У Шиён перед глазами всё словно темнеет на секунду. Она отрывается от неё, и её губы влажные, немного побаливают, Шиён чувствует — опухшие, и губы Боры такие же. Шиён прижимается своим лбом к её, смотрит долго-долго ей в глаза, видит, как часто поднимается у Боры грудная клетка; чувствует, как её быстрые и горячие вдохи-выдохи касаются подбородка и щёк; как Бора царапает легонько кожу у неё на затылке и немного шею; как в нежном нетерпении Бора глядит на её губы, избегая смотреть в глаза, как периодически облизывает свои собственные. У Шиён в голове и на языке только одна мысль. Тихая, тихая, как сорвавшийся с губ шёпот: — Я люблю тебя. И Шиён не думает о том, что сказала это — по ощущениям — уже сотню раз. Она сказала бы это сотни, тысячи раз, до тех пор, пока в горле не пересохнет, не разучится говорить, пока она не умрёт. Она не думает даже о том, что Бора ей — не сказала ничего. Не тогда, когда она в ответ только надрывно целует её, притягивая к себе, практически заваливаясь на этот чертов стол, на котором сидит. Не тогда, когда допускает пальцы Шиён залезть тихонько под штанину шорт. Аккуратно сжать бёдра ладонями. Не тогда, когда Бора только прижимается сильнее своим телом к её и плачется вздохами-полустонами в поцелуй. Шиён даже просто не думает первые несколько секунд после того, как слышит откуда-то справа возмущенно-визгливое: — Твою мать! И когда до неё доходит, что этот голос — точно не её; точно — тем более — не Боры. Шиён отскакивает от неё, как ошпаренная. Грузно дышит. Пытается восстановить дыхание. И даже до того, как она скашивает взгляд в сторону, Шиён уже всё понимает. В голове мечется лишь громогласное «блять» и ещё много-много мата, который Шиён не в силах озвучить, когда она поворачивает взгляд в сторону и видит в дверях застывшую… — Гахён, — сдавленно выдавливает из себя Бора. Шиён невольно оборачивается на неё. И лучше бы не оборачивалась. У Боры губы красные-красные, щеки — такие же, волосы растрепаны еще пуще прежнего, и она сидит на этом чертовом столе до сих пор, позади неё торчит ручка кружки и рядом рассыпавшийся зеленый чай; её футболка вся перемята и перекручена, и чертовы домашние шорты… Чертовы домашние шорты задраны до невозможности. — Что ты здесь делаешь? — продолжает Бора свою мысль сухим голосом. — Это вы что здесь делаете, — бросает в ответ Гахён, проходя внутрь. Она отчего-то держит ладонь поверх глаз, сверкая зрачками из-под раздвинутых пальцев. — Нет, это ты что здесь делаешь. Шиён смотрит на Бору и не понимает, откуда у неё вообще есть силы что-то говорить. У самой Шиён в горле сухо, как в пустыне, и она только и может, что часто-часто моргать и заламывать пальцы. — Я что здесь делаю? — возмущается Гахён. Она, наконец, убирает руки от лица. — Я приехала за тобой. — Зачем? Шиён хочется провалиться под землю. И если в первый раз — когда такое уже было, в той чертовой кладовке — Шиён хотела провалиться под землю от стыда, то сейчас она хочет сделать это от обиды и злости. — Как зачем? — удивляется Гахён, вскидывая брови и вытаращив глаза. — Сегодня же тот-самый-день. Ты разве не собираешься к отцу? И тут Шиён словно прошибает током. Она бросает взгляд на Бору и старается — правда старается — игнорировать то, как приторная атмосфера в воздухе резко стала чем-то слегка душным и тусклым. — Я собиралась, — отвечает Бора достаточно спокойно. — Утром. — Ну так… Поехали? — Я уже была там. — Ты пешком что ли пошла? — Гахён, мы договорились на утро, — выдавливает из себя Бора, массируя глаза. Она всё ещё сидит на столе. Справа задыхается от грохота чайник. — Мы уже съездили с Шиён. — А как же я? — едва ли не обиженно тянет Гахён. — Можешь съездить одна. — Нет уж, одна я не поеду, — вздыхает она. — Ты уж прости, но такие вещи меня только угнетают. — Как знаешь. Гахён заправляет свои выцветшие уже и отросшие волосы за уши и садится за стол. Шиён замечает, что выглядит она лучше, чем в их последнюю встречу — по крайней мере, внешне. Вместо заляпанной пижамы на ней надета цветастая футболка и джинсы. Гахён складывает руки на стол и оглядывает их одну за другой. Она останавливает свой взгляд на Шиён, и: — А вы чем тут, позвольте спросить, занимались? У Шиён желудок внезапно сжимается в комочек стыда. — Мы… — Мы собирались пить чай, — заканчивает за неё Бора. — Мы только недавно вернулись. — Ах, вы собирались пить чай… — тянет Гахён, и Шиён успевает уловить в её лице недобрую усмешку. — Да. — И ты с чаем делала что, — тянет злорадно Гахён, ехидненько ухмыляясь. — Собиралась перебрать его, как травку? — Чего? Гахён кивает в сторону стола, и Шиён переводит на него взгляд — тут же всё понимая. Какой кошмар. — Опрокинула кружку, чтобы выбрать только самые отборные чаинки? Бора открывает и закрывает рот, не зная, что сказать. Она лишь опирается руками о стол, как бы подчеркивая свое положение. Гахён продолжает самодовольно: — Знаешь, когда я вас в кладовке почти застукала, я даже расстроилась, что открыла дверь слишком рано, — в притворной обиде тянет она. — Но сейчас я пиздец как жалею о том, что открыла дверь в принципе. У Шиён от навалившего стыда мурашки бегут по спине и рукам. Ситуация становится невыносимо неловкой, и она даже не до конца понимает — почему ей вдруг стало так стыдно, она не делала ничего такого, они не делали ничего такого, и всё это после того, как сама Шиён наблюдала то, как Юхён просовывала свои ладони Гахён под футболку, пока они втроем сидели на подоконнике… — Гахён, — прокашливается она, спасая внезапно красную до невозможности Бору. — Будешь чай? — Буду, — ухмыляется та, глядя на неё. Она уже развалилась на стуле за столом, как у себя дома. — Чёрный или зелёный? — Мне без разницы. — Отлично. Шиён кивает, давая понять, что она всё поняла, и подходит к столу. Бора зависает секунду, а потом совершенно, кажется, инстинктивно спрыгивает и отходит в сторону. Шиён поднимает опрокинутую кружку, собирает слегка подрагивающими руками рассыпанный чай и складывает всё обратно. Она вспоминает, как Бора делала это десятки раз до этого. Смотрит на чайник, который стоит чуть справа от неё на каком-то круглом стальном сплетении. Неуверенно берёт его за ручку. Подносит к стаканам. Наливает до верха сначала в один, потом — во второй. В нос врезается какой-то новый, впрочем, вполне приятный запах. Она берёт обе кружки и ставит на стол. Отодвигает в сторону стоящий напротив Гахён стул и кивает на него Боре. Бора садится, и Шиён пододвигает стул обратно. Она уже готовится к тому, что Гахён вот-вот отбросит какой-нибудь колкий комментарий. И когда Гахён делает это на самом деле, Шиён даже не теряется. — А ты? — спрашивает та. — Чай не будешь, что ли? — Буду, — отвечает Шиён. Она пару секунд в панике бегает глазами по кухне, выискивая еще одну кружку. — Мы поставили чайник, потому что ждали тебя. — Ах, вы ждали меня… — тянет злорадно Гахён. Её улыбка едва не вгоняет Шиён в краску снова, но она держится. — И ничем таким не занимались? — Ничем таким. — А ты, чего же, чай не жалуешь? — Жалую, — отвечает Шиён. Она сует руку в первый попавшийся — по памяти, почти наугад — шкаф, и достает оттуда темную коробочку. — Я не люблю зелёный. Сейчас заварю себе чёрный. Гахён ничего более не отвечает, придвигая к себе кружку. Шиён считает это за победу.***
— Ты сделала что? — Погадала на картах таро. Бора закатывает глаза и давится уже остывшим чаем. Шиён знает, что он холодный — потому что у неё самой точно такой же. Пекло с улицы пробирается в маленькую квартирку, и Шиён до невозможного сильно хочется раздеться. — На Юхён? — почти что восклицает Бора. Гахён со стуком ставит кружку на стол. На кружке нарисованы какие-то дурацкие красные сердечки. Шиён не знает, что всё это значит, но ей почему-то от этого становится внезапно смешно. — Ну да. Бора поджимает губы: — У меня нет слов. — У меня тоже, — закатывает глаза Гахён. — Знаете, че они мне сказали? — Удиви меня, — фыркает Бора. — Что она мой соулмейт. У Шиён от этих её слов сердце уходит в пятки. Первые секунды ей кажется, что послышалось. Она практически уверена в этом, потому что точно — стопроцентно — не говорила Гахён ничего об этом; даже когда они пили, курили, даже когда болтали у неё дома. Шиён уверена, что ей послышалось, пока Бора не добавляет удивленное: — Соулмейт? — переспрашивает она. Шиён от этого слова из её уст становится до ужаса волнительно. — И что это значит вообще? — Типа родственная душа, — отвечает Гахён. Она хватает кружку и делает несколько крупных глотков. У Шиён в голове мелькает мысль: если бы Гахён знала, что это значит, она бы точно этим чаем подавилась. Шиён паникует. Откровенно. И мнёт неловко пальцы под столом. Её руки безбожно дрожат, и она чувствует внутри жгучую потребность немедленно им всё объяснить. Прямо сейчас. Прямо в данную чертову секунду ей кажется, что время пришло. Шиён от этого отговаривает только скептицизм, отпечатавшийся у Боры на лице. — Но это всё хрень, — заключает Гахён, отпивая чай и вытирая рот ладонью. — Какая нахуй «родственная душа»? Они издеваются надо мной. Бора делает умудренное выражение лица, и Шиён буквально в воздухе чувствует то, как она сдерживает рвущийся наружу сарказм. Они замолкают на какое-то время. Каждая сидит, пялится либо на другую, либо в свою кружку на столе. Шиён думает только о том, что находится к цели так близко-близко. Шиён не может выкинуть из головы мысль, что если бы Бора узнала, если Бора узнает, что Шиён — её соулмейт, если Бора… Если Бора будет знать, Шиён окончательно станет самым счастливым человеком во всей Вселенной. Шиён будет чувствовать её сильнее, видеть — четче, слышать лучше и любить ещё больше. И Шиён была бы так чертовски близка к тому самому, ужасному, разбивающему сердце вдребезги «она не совсем твой соулмейт», если бы не Гахён. Если бы Гахён неожиданно не продолжила со вздохом: — Типа, это так тупо, — обреченно говорит она. — Они издеваются надо мной. Она бесит меня большую часть времени. Она всё время городит какую-то чушь, а когда не городит — делает её. И вообще. Повисает секундная тишина. Шиён удивляется и переглядывается с Борой. Бора кратко пожимает плечами и хмурит брови — показывая свою с ней солидарность. — А ещё, она такая высоченная, это просто ужас какой-то, — добавляет Гахён последнее с особенным чувством. — У меня от нее уже голова болит и шея. У неё только собака милая, и всё. А сама она… Да тоже как собака. Носится вокруг меня абсолютно всё время. А мне оно не надо, понимаете? Вот нахуй не надо. Пиздец. И ещё эта её тупая привычка всё время всё ломать. Я не понимаю, как она вообще на лошади держится… — Гахён. — Че? — Ты всё? — Я? — удивляется она. Гахён почему-то смотрит на Шиён, но Шиён сказать нечего. Она чувствует, что сейчас за них двоих всё скажет Бора. — Ну, допустим. — Прекрасно, — заключает Бора. — Потому что ещё секунда, и я бы начала думать, что ты в неё втюрилась. — Чего! То, в каком возмущении вытянулось лицо Гахён, просто невозможно было описать словами. Шиён такой явный отпечаток шока и злости на её лице увидела будто впервые. Гахён кажется оскорбленной до глубины души: это видно по тому, как в какой-то оскорбленной ярости расширились её глаза, как она поджала губы и вцепилась в Бору взглядом. — Что за хуйню ты несёшь? — Я несу? — визжит Бора в ответ. Она откидывается на спинку стула и складывает руки на груди. — Это ты херню несёшь, Гахён. — Ой, всё. — Не ойвсёкай мне тут, — отчитывает её Бора. — О вас двоих уже весь город трещит. — Да мне похуй. — Я вижу, как тебе похуй, я столько слов про другого человека от тебя за раз сейчас услышала впервые в жизни. — Я всегда так много говорю. — Ты всегда так много говоришь о себе. — Ты себя видела? — Я? Себя? Да я даже о тебе думаю больше, чем о себе! — Да, конечно! Кто мне ноет уже хер знает сколько времени? По ощущениям прошли годы бесконечного «я скучаю по Шиён» и бла-бла-бла-бла-блять. — Замолчи… — Поздно, — выдыхает Гахён обиженное. — Она всё равно уже услышала. Шиён подпрыгивает на месте. Она бросает шокированный взгляд на Бору, и в груди зарождается удушливое волнение. Но Бора не смотрит на неё в ответ, лишь шкрябает кружкой по столу, уставившись на ручку. Шиён со всех сторон окутывает липкий страх. У неё такое чувство, как будто она всё это уже видела и слышала. Бора бурчит себе под нос: — Чтоб Юхён откусила тебе твой чертов язык. Гахён кривится почти в отвращении: — Юхён? Откусила? Ты прикалываешься надо мной, она меня даже поцеловать лишний раз боится… — Не хочу больше ничего слышать. — Ты че так взъелась? — задает Гахён свой главный вопрос. Она даже наклоняется через стол, заглядывая Боре в глаза. — Бесишься от того, что я помешала вам? — Бешусь от того, что ты не умеешь держать язык за зубами. — Какой язык! — вскрикивает Гахён. — Бора, ты такая тупица! Вы полчаса назад почти трахались на столе, за которым мы сейчас сидим… Бора ничего не отвечает. Шиён хочется глупо уточнить, что стол, вообще-то, был другим. Она едва не говорит это. Она спихивает такие крутящиеся в голове глупости на панику и на зародившееся в груди ощущение тревожности и отчаяния. Бора скучала по ней. Бора скучала по ней, говорила об этом Гахён, а сейчас даже не смотрит в её сторону. У Шиён ком обиды стоит в горле. Но она не чувствует себя в праве высказывать какие-либо претензии, потому что — откровенно говоря — Шиён ведёт себя намного хуже. Она знает, что у неё вообще нет никакой возможности винить Бору в чем бы то ни было. Эта ситуация чувствуется на щеке пощечиной. Воздух стал душным, а повисшая тишина — давящей на уши и мозг. Гахён неожиданно кладёт руку Боре на ладонь. — Бора… — Чего тебе? У Шиён от такой резкой смены настроения перед глазами всё заваливается в сторону. Голова начинает болеть тупой болью, а сердце биться почти что лениво. Она едва заставляет себя начать вникать в разговор. — Что случилось? — спрашивает Гахён. Бора кусает губы и поднимает отчего-то свой взгляд на Шиён. И Шиён вмиг читает в них всё: стыд, страх, волнение, заботу и вселенскую тоску. — Это из-за папы? — продолжает Гахён задавать свои вопросы. Она придвигается к Боре ближе вместе со стулом. Шиён сидит напротив и не чувствует себя способной помешать их разговору. В воздухе откуда-то скапливается почти что интимность. Что-то тайное, сокровенное и бесконечно важное. Бора отвечает с тяжелым вздохом, отводя от Шиён свой взгляд. — Из-за всего. — А поподробнее? — Не нужны вам мои подробности. Бора одёргивает ладонь, ставит локти на стол и массирует глаза пальцами, прикрывая. Её волосы уже почти высохли, а потому теперь беспорядочной, спутавшейся золотистой волной спадали на лицо и ладони. Шиён морально готовит себя к серьёзному разговору. Она себе уже все ладони исцарапала ногтями за эти полчаса-час, что они сидят на кухне и лениво попивают холодный чай. Шиён чувствует витающие в воздухе слова, но не может разобрать — какие именно, и должна ли их сказать она или кто-то другой. — Бора, — продолжает Гахён, насупившись. Взгляд у неё внимательный и стеклянный. — Возьми себя в руки. Не лучшее время, чтобы киснуть. — У меня никогда не бывает лучшего времени. Шиён почти валится со стула. Минджи сказала ей то же самое. Шиён вдруг чувствует себя такой обмякшей, что действительно едва не соскальзывает вниз. Это всё — весь этот день — оказывает какое-то удивительное воздействие на её организм. Никогда ещё в этом мире ей не было так странно физически. И нога болит. Шиён, черт возьми, так внезапно начинает чувствовать эту боль, что почти матерится. Косит взгляд на бедро, прячущееся где-то под джинсами. Знает, что оно где-то там, но не видит этого. Шиён в голову приходит колючая мысль: она забывает обо всём только тогда, когда её сознание тонет в Боре. Когда они целовались, Шиён стояла на кухне, стояла крепко и надежно — и даже не помнила о том, что у неё что-то там болит. А как только Бора уходит куда-то далеко-далеко, куда-то в свой мир, в свои мысли и переживания, до которых Шиён не добраться — ей снова становится больно. Шиён вздрагивает и покрывается мурашками от этого осознания. Бора действует на неё, словно наркотик.***
— Бора. — М? — Сколько Гахён вообще лет? Шиён сидит, полуразвалившись, в стоге высохшей травы, которую Бора назвала сеном. Ей очень мягко, тепло и хорошо. Она чувствует себя так, словно вот-вот завалится в сон. После дневного чаепития они как-то глупо сменили тему и начали собираться. Шиён хотела было вызваться помыть посуду — хотя представляла себе процесс довольно условно — но Бора сказала, что сделает всё сама, когда они вернутся. Путь по лестнице до красного пикапа Гахён виделся и чувствовался сплошным адом. И вот сейчас они снова на ранчо, в конюшне, и Шиён понятия не имеет о том, когда они вернутся, и чертовски сильно хочет спать. — Гахён? — вяло переспрашивает Бора, пока возится с какими-то вёдрами. Отовсюду доносится лошадиное ржание. Это Шиён убаюкивает ещё сильнее. — Двадцать. — Правда? — Да, — отвечает Бора. У неё волосы повязаны в низкий хвост, но несколько прядок спадают на лицо, когда она наклоняется. — Все удивляются. — Почему? — Ну, — продолжает она, утирая рукавом большой заляпанной рубашки пот со лба. — Ей по закону даже пить ещё нельзя, а она бухает, как ненормальная. Но тут всем всё равно. В «Zero Mile» её все знают. — Ага… Шиён зевает. Окружающая тёплая атмосфера комфорта действует на нее странным образом. И ещё это сено за спиной такое мягкое, что в нем хочется утонуть. Через щели между досками пробивается яркий солнечный свет, но в помещении слегка сумрачно и очень коричнево — идеальное место для дневного сна. Шиён снова зевает, на этот раз несколько громче, и не успевает прикрыть рот рукой. Бора замечает это: — Ты хочешь спать? — Я… — еле отвечает она. Глаза слипаются. Ей едва хватает сил на неё смотреть. — Да, что-то меня разморило… — Можешь пойти в дом, — предлагает Бора. Она сидит на корточках в паре метров от неё и глядит снизу вверх. — Пни заодно Гахён, чтобы она прибралась. — Не хочу, — противится Шиён. Ей хочется просунуть руки под футболку, сделать себе маленький кокон и отключиться. — Я хочу остаться с тобой. — Но тут пыльно. И грязно. — В доме Гахён тоже. Бора усмехается: — Ладно. И то верно. Шиён откидывается на сухую траву и позволяет той окутать её со всех сторон. Ей так хорошо. Бедро ноет, но пока она полулежит-полусидит на чем-то мягком — это не так страшно. Хочется снять тяжёлые чёрные ботинки. Она глядит в потолок и думает о том, что, вероятно, довольно скоро обратно. Шиён обратно очень не хочется. Ей хочется вот так: просто лежать, ничего не делать, смотреть на Бору. Позволять времени течь стороной, безделью охватить разум и просто плыть по течению. Она уже почти закрывает глаза и позволяет себе провалиться в дрёму, как слышит чьи-то тихие шаркающие шаги. Бора подходит к ней и садится на корточки уже рядом. Шиён лениво приоткрывает один глаз. Бора хихикает. — Что такое? — устало спрашивает она. — Ничего, — посмеивается Бора. — Ты очень милая, когда сонная. Шиён неожиданно вспыхивает. Ей хочется пошутить, что — если Бора продолжит говорить ей такие вещи — она точно не уснёт. — Бора… — Да? — Сказку на ночь? Бора снова посмеивается и заправляет выбившиеся пряди за уши. У неё всё лицо блестит, Шиён видит это даже в лёгком сумраке, особенно ярко — когда солнечный свет, льющийся из щелей между досками в стене, касается её лица. Рубашка большая и измазанная чёрт пойми чем. Шиён думается, что Боре, вероятно, в ней очень жарко. — Сказку на ночь? — переспрашивает Бора, улыбаясь. У неё очень милая и прекрасная улыбка. Шиён повторяет себе это в тысячный раз. — Да, — подтверждает она, снова зевая. Никак не может это контролировать. Складывает руки на животе и лежит. — Расскажи мне что-нибудь. И Бора рассказывает. Что-то о том, как в детстве Гахён чуть не утопила её в пруду, когда неожиданно залезла на спину прямо в воде. Шиён на мгновение пугается и хочет задать миллион вопросов, возможно, даже немного возмутиться, но у неё нет сил. Она просто лежит и слушает, с каждой минутой всё больше и больше ощущая то, как сено и сон затягивают её куда-то далеко. И Бора говорит много, всё тише и тише, и её ласковый голос слышится уже как будто бы параллельно мыслям самой Шиён. Она теряет нить повествования довольно быстро. Шиён не замечает, в какой момент проваливается в сон. Но совершенно отчетливо запоминает поцелуй, сухими губами отпечатавшийся у неё где-то на лбу. И засыпает.***
Шиён просыпается от человеческих криков. Ледяной страх сковывает всё тело, как только в голове проносится мысль — неужели она снова здесь. В этом мраке. В этой черноте. В этом ужасе. Но спустя секунду Шиён довольно отчетливо слышит такое же громкое лошадиное ржание и моментально успокаивается. В конюшне стало совсем-совсем темно. Она различает только сено, какие-то ведра и верёвки. Завешенные не пойми чем стены навевают тоску. До Шиён очень запоздало доходит: это то же самое место, в котором она проснулась в первый раз. Ей отчего-то кажется, что, если она сейчас двинется, тут же заболит голова. Но Шиён приподнимается, усаживаясь в сенной подушке, и голова не болит. Зато чертовски сильно ноет бедро. В глазах отчего-то скапливаются слёзы. Перед глазами всё темное и мутное, хоть ей и тепло, достаточно хорошо — пахнет высохшей травой, оранжевые лучи пробираются сквозь щели в досках и где-то слева она видит яркое пятно дверного проёма. Шиён нужно встать. Где-то за пределами конюшни всё ещё разговоры, среди которых Шиён слышит совершенно отчетливо голос Боры. Она пытается подняться, но вместо этого только скатывается по стогу сена почти что до земли. Сесть нормально не получается — слишком мягко. А встать вот так, с лежачего положения, с этой тупой болью, которая терзает ногу — практически нереально. И ухватиться совершенно не за что: ближайшие стены в паре метров от неё, а вокруг либо песок, либо чертово сено. И больше ничего. И никого. Она вздыхает и сглатывает ком в горле. Шиён не может избавиться от чувства, что всё это… Всё это — затишье перед бурей. Она предвкушает волну разочарования, боли и страданий, которая вот-вот свалится на неё. Сегодня был — всё ещё есть — довольно тяжёлый день, с кучей навалившихся смыслов и выводов. И Шиён не в состоянии уложить их все в своей маленькой голове. Ей почему-то не страшно и сердце не бьется в истерике. Ей просто пусто. Она скатывается со стога сена и встречается с холодным песком. Шиён сидит на земле, распластав ноги, и проводит по крупицам ладонью, собирая всю пыль. Трёт меж кончиков пальцев. Шиён помнит, что как-то сказала Боре о том, что не любит песок — и это чистая правда. Она его просто ненавидит. Он всегда забирается во все щели, во всю одежду, залетает в глаза и скапливается под ногтями. Шиён также помнит и то, как сказала Боре, что этот песок ей нравится. Что этот песок похож на её волосы. Такой же красивый и золотистый. Но сейчас этот песок серый и блеклый: укрывающая его тень забирает всю прелесть. И Шиён видит свет, который валится из прохода где-то в нескольких шагах. Но на неё саму он не попадает, и Шиён кажется, что он безбожно далеко. А она даже не может встать, чтобы до него дойти. Она вдруг думает о том, что этот свет — буквально свет в конце тоннеля. Что здесь, в сумраке помещения, она совсем-совсем одна; наедине со своими мыслями, чувствами и болью. А где-то там, в этом свете, за этой дверью — Бора. Солнце, тёплый вечерний ветер и красота. Шиён понимает: ей нужно ухватиться за этот луч во что бы то ни стало. Она перестает перебирать песок и упирается в него руками. Сначала сгибает здоровую ногу. Садится на неё. Тихонько подгибает больную. Жмурится и шипит. Опирается и на неё тоже. И тихо встаёт. Голова кружится первые секунды, а боль пульсацией разносится по всему телу, заставляя кончики пальцев дрожать. Но когда Шиён доходит до двери. Когда Шиён доходит до двери — она уже не хромает.***
— Давай! — Да «даю» я, Боже мой… — Бора, не страдай хуйней. — Я не страдаю! Боже. Шиён уже почти что привыкла к свету, но всё равно щурится, пока глядит по сторонам. Она стоит около одного из круглых загонов и опирается на тёплый деревянный забор руками. Солнце садится — Шиён видит это огромное жёлтое пятно, постепенно опускающееся к горизонту и окрашивающее все деревья вокруг в розовый. Дует тёплый слабый ветерок, такой, который не затаскивает в глаза песок, а лишь слегка развевает волосы. Посреди загона стоит Хорайзон. Какие-то огромные стальные ворота со странными дверцами. И Бора, которая в эти ворота пытается коня затащить. — Он не идёт. — Я вижу, что он не идёт, — бурчит стоящая рядом Гахён. Она хватается руками за голову. — Сделай с этим что-нибудь? — Что я сделаю? — почти что вопит Бора. Она держит Хорайзона за поводья и тихонько гладит по шее. — Силой его туда запихну? — Не знаю, придумай что-нибудь, это же твой конь! И Шиён усмехается этой, на первый взгляд, довольно комичной картинке: вот стоят две маленькие девушки около гигантского анимала и пытаются уговорить того войти в какие-то ворота. И это выглядело бы действительно смешно, если бы не Гахён, которая спустя секунду обреченно добавляет: — Если он не зайдёт в стартовые ворота, всё это не имело никакого ебаного смысла. Бора отпускает поводья и опускается на землю. Шиён подрывается подойти к ней и помочь — как-нибудь, она понятия не имеет, как — и уже делает первые быстрые шаги, как её ноги внезапно подкашиваются, и она чуть не падает на песок. Слава Богу, никто этого не замечает. Она тихонько подходит — честно говоря, по ощущениям почти подползает — к ним, оказываясь внутри загона. Бора поднимает на неё голову и смотрит с какой-то смесью радости и отчаяния в глазах. — Выспалась? — Да, — отвечает Шиён, пока глядит на неё. — Самая лучшая кровать в моей жизни. — Даже лучше моей? Шиён прямо чувствует, как румянцем покрываются её щеки. — Н-нет, — отвечает она, внезапно паникуя. Бора сидит внизу и тянет самодовольную улыбку. — Не лучше… — Так, — перебивает их Гахён, ненароком спасая Шиён. — Давайте вот без этой всей хуйни прямо перед моим лицом. У нас тут есть проблемы посерьёзнее. Шиён собирается с силами, но всё равно не может игнорировать поселившееся внутри смущение. Она оглядывает Хорайзона, задирая голову кверху. Конь снова смотрит на неё тем самым своим взглядом, от которого какая-то противная паранойя поселяется в лёгких. Глаза его, чёрные, с маленьким розовым бликом солнца — кажутся Шиён почти что человеческими. Её передергивает. — Какие у нас проблемы? — Ты всё слышала, — отвечает Гахён. Бора всё ещё сидит внизу и нервно кусает губу. — Если Хорайзон не зайдёт в стартовые ворота — всё. Все недели труда псу под хвост. И даже не Юхеновскому, — зачем-то добавляет она. Шиён поджимает губы. Она чувствует себя обязанной помочь хоть как-то, потому что ей кажется, что Бора согласилась участвовать в скачках только из-за неё. Но Бора трудится, судя по всему, днями напролет, а Шиён просто… Просто появляется здесь и отнимает её драгоценное время. — Как скоро скачки? — Пиздец, как скоро, — поясняет Гахён. Она треплет свои розовые волосы и продолжает со вздохом: — Уже на следующей неделе. — На следующей неделе? — Да. — Пиздец. Ей бы стало неловко от того, что она ругнулась при Боре, если бы ситуация не была действительно патовой. — Что обычно делают в таких ситуациях? — Постепенно дают привыкнуть, — подаёт голос сидящая на песке Бора. — Но у нас нет этого времени. — У нас вообще нет этого времени, — добавляет Гахён. — Если Хорайзон не зайдет в ворота при старте, Бору просто дисквалифицируют со скачек и всё. У Шиён от одной только этой мысли по спине пробегает противный холодок. — Это очень плохо… — Это хуево, — прибавляет жару Гахён. — Не стесняйся в выражениях. Шиён глядит на Хорайзона ещё раз и мысленно задает ему вопрос: «Какого черта, чувак?» Она вспоминает все свои дни на Арене, то, как она затаскивала анималов в камеры. У неё всегда получалось, и в голове мелькает смелая мысль: может быть, и в этот раз у неё получится? Но она уверена, что не получится, потому что весь её опыт — насильственный опыт. Шиён знает, что Бора не позволит — нет, даже не так. Шиён знает, что не сможет поднять на него руку, не может ударить больно электрическим разрядом и заставить зайти внутрь только из-за чувства страха и опасности. Поэтому, когда она смотрит на Бору, Шиён понятия не имеет, что планирует сделать, но всё равно спрашивает: — Можно… Я попробую? Бора в удивлении вскидывает брови и задает встречный вопрос: — Как? — Я не знаю, — честно отвечает Шиён. Бора поджимает губы и сдавленно кивает в знак согласия. Шиён оборачивается на ворота, прикидывая их размер. Они довольно высокие, стальные и выглядят, мягко говоря, абсолютно непривлекательно. Огромный металлический прямоугольник со створками по обе стороны. Шиён бы и сама не захотела в такой заходить. Она берёт поводья и едва заставляет себя к Хорайзону прикоснуться. Прячет позорный испуг, когда конь слегка фыркает на это. Его кожа такая теплая и мягкая, а мышцы под ладонью чувствуются просто стальными. Шиён подходит к седлу и оборачивается на Бору: — Поможешь мне? Бора тут же реагирует, поднимаясь со своего места: — Ты хочешь сесть верхом? — Да. — Хорошо. Она подходит к ней и перехватывает у Шиён из рук поводья. — Это очень стремная идея, — заявляет Гахён, смотрящая на всё это со стороны. — Она в седле-то еле сидит. Шиён с ней внутренне согласна, но ей почему-то кажется, что именно это она и должна сделать. — Мы должны всё попробовать, — комментирует Бора. — Мы уже всё попробовали, — продолжает спорить Гахён. — Даже сраные яблоки не помогли. И завести его в ворота, сидя верхом, сложнее. — Просто помолчи, а? — лениво и без злости бурчит Бора в ответ. — Шиён, давай. Шиён ставит левую ногу в эту петлю в седле. Остается стоять на правой и терпит боль почти что через слёзы. Но спустя секунду резко отрывается от земли и оказывается верхом на коне. Бора смотрит на неё снизу вверх и спрашивает: — Что дальше? Шиён понятия не имеет, что дальше. Ей хочется сказать, что сидеть верхом на Хорайзоне — один сплошной стресс и ужас. Потому что он такой огромный, и сильный под её ногами, и его тёмный окрас отливает золотом уходящего за горизонт солнца. И он фыркает и дёргается абсолютно всё время, а у Шиён от каждого его вздоха сердце уходит в пятки. Но пока Бора стоит рядом и держит его за поводья, она заставляет себя не бояться. — Дальше… — начинает Шиён свой монолог. — Попробуй завести меня вместе с ним в ворота. — Мы так уже делали. — Да Гахён, твою мать! — возмущается Бора. — Я молчу. — Вот и молчи дальше, — подытоживает Бора. — Но мы правда так уже делали. Он ни в какую даже с места не двигается, когда его за поводья тянешь внутрь. Шиён закусывает губу и совершенно без задней мысли выдаёт: — Тогда… Отпусти их? Она говорит это и сама не верит своим ушам. Попросить Бору отпустить чертовы поводья Хорайзона — это что-то, что попахивает катастрофой в её глазах. Несмотря на то, что конь, по крайней мере в её присутствии, вел себя довольно прилично, Шиён не может выкинуть из головы его проницательный взгляд. Как будто он всё о ней знает. Всё, что она скрывает. Бора отпускает поводья. И Шиён чувствует себя так, словно она летит вниз со скалы. Но внезапно её осеняет и за спиной будто бы появляются крылья. — Бора. — Да? — Зайди в ворота. Бора вскидывает брови в непонимании, но делает, как ей сказали. Отходит назад и оказывается под железными балками. Упирается спиной во вторые, сзади, створки, смотрит и ждёт. А Шиён глядит на неё и вместо того, чтобы начать что-то делать, думает только о том, какая Бора красивая. Даже когда уставшая, с чуть осунувшимся лицом; даже когда на ней мятая и грязная рубашка, и спутавшиеся волосы прилипли к влажному от пота лбу. Когда она такая маленькая на фоне этих гигантских ворот, когда её плечи лишь едва возвышаются над створками, на которые она опирается. Как солнце освещает её скулы и острый кончик носа. Шиён сидит верхом на коне и думает только о том, как же сильно она хочет спуститься с небес на землю и крепко её поцеловать. Она чувствует каждой клеточкой своего существа то, как каким-то теплым энергетическим потоком её тянет к ней, словно Шиён оказалась внутри светлого тоннеля и ветер несет её только вперед — только к ней. И все мысли вышибает из её головы, когда Хорайзон под ногами неожиданно двигается с места. Шиён впопыхах хватается за седло и едва не валится вниз от испуга. Хорайзон делает несколько быстрых шагов, и Шиён вместе с ним вмиг оказывается внутри стальных ворот. Бора только и успевает, что запрыгнуть на задние створки и шокированно вытаращить на Шиён глаза. — Ебануться, — тянет откуда-то сбоку Гахён. — Ты как это сделала, твою мать? Шиён не знает, как она это сделала. Хорайзон под её ногами стоит мёртвой статуей, не двигаясь с места. В воротах. Шиён смотрит на Бору, которая сидит на этих створках почти что на уровне её лица и хватается руками за клетку стенок. Шиён смотрит на Бору и из неё едва не вырывается глупое: «Я просто просто подумала о том, как сильно я люблю тебя». И Бора, словно почувствовав её мысли, без какого-либо ответа просто тянется вперед и… Неуклюже её целует. Шиён чуть не валится с коня, пока наклоняется, чтобы ответить ей на этот смазанный поцелуй, в котором чувствует все-все «спасибо» этого мира. И когда Гахён позади них орёт смачное: — Фу, Господи! Шиён в этот поцелуй только улыбается.***
— Бора. — Да? — А ты веришь в любовь с первого взгляда? Шиён сидит за столом и лениво ковыряется в тарелке с кучей травы. Ей сладко-солено это жевать, и она абсолютно не ощущает себя наевшейся, хотя съела уже почти половину. Бора несколькими минутами ранее назвала это «салатом». За окном уже вечер. Шиён торчит на кухне с выключенным светом и чувствует себя неуютно и уютно одновременно. Справа от неё горит какая-то небольшая лампочка, которая даёт достаточно света для того, чтобы она могла поесть и чтобы Бора смогла собраться на работу. У неё сегодня ночная смена. — В любовь с первого взгляда? — переспрашивает Бора, роясь в шкафу с одеждой. — Чего вдруг? Шиён тыкает вилкой во что-то красное и склизкое и отвечает: — Просто… Интересно. Бора не смотрит на неё, пока стоит в одной майке и шортах посреди комнаты и таращится на какие-то чёрные штаны, словно прикидывая их размер. И Шиён совершенно точно смотрит в тарелку, а не пялится на её оголенные лопатки и плечи. — Если ты хочешь, чтобы я ответила на этот вопрос, тебе придется пояснить. — Ну… Шиён не знает, зачем начала весь этот разговор. Такое освещение, вечер, нормальная еда, больная нога и Бора — Бора, которая всё ещё здесь — всё это вгоняет её в какое-то необъяснимое состояние лёгкой меланхолии. — Я о том, что… — начинает она, скрипя вилкой о тарелку. — Вот ты видишь человека, первый раз, и ты уже понимаешь, что он нравится тебе. Как будто что-то щёлкает в твоей голове. А потом ты знакомишься с ним и только убеждаешься в этом. — Хм… — задумывается Бора, бросая на неё мимолетный взгляд из-за шкафа и опуская руки со штанами вниз. — Я никогда не верила во что-то подобное. Шиён кажется, что этот кусок чего-то красного застревает у неё в горле, когда она слышит это. — Но… — Но? — Ну… — продолжает Бора, отвернувшись от неё и внезапно начав рыться в шкафу более активно. — Да ну. Ты будешь смеяться надо мной. Шиён паникует и чуть привстаёт со стула: — Что? Почему? Нет. — Да. — Не буду. — Точно будешь. — Ну Бора, — почти что взмаливается она и тут же смущается своего голоса, неожиданно ставшего каким-то слишком высоким. — Ну скажи. Бора хмурится и кидает те самые черные штаны через всю комнату себе на кровать. — Ну… Я… — мнётся она на месте, доставая из шкафа футболку. — Не верила?.. — Не верила?.. — глупо повторяет за ней Шиён, делая какой-то ненужный акцент на прошедшем времени. Волнение поднимается откуда-то снизу. Шиён уже буквально чувствует в воздухе продолжение, она чувствует этот ответ, и он захватывает её паникой с головы до ног. Шиён заранее знает, что она скажет ей, но всё равно не может в это поверить. Это не имеет для неё никакого смысла и оправдывает самые смелые ожидания одновременно. — Не верила, — утверждает Бора. — Пока не встретила тебя. Шиён роняет вилку на стол с громким звуком. Они несколько секунд смотрят друг на друга, Шиён — глупо хлопая глазами и пытаясь справиться с желанием почесать нос, а Бора — с искусанными губами и краснотой на щеках, которую видно даже в таком сумраке. У Шиён сердце бьется в груди так сильно, что она чувствует его пульсацию даже на кончиках ресниц. Бора продолжает чересчур тихим и охрипшим голосом: — Когда я посмотрела в твои испуганные глаза… Тогда. И всё, что было после этого… — она замолкает на секунду, практически спрятавшись в чертовом шкафу. — Только подтвердило это. Как будто раньше мне чего-то не хватало, а теперь у меня всё есть. Шиён даже почти не думает о том, что это — это было им. Завуалированным, неловким, вымученным признанием. Она просто подрывается с места. Стул почти падает, отчего она неловко ловит его на полпути к катастрофе. Бора выглядывает из-за дверцы шкафа и недоуменно на неё глядит. Шиён обходит стол и встает посреди комнаты, глупо сложив трясущиеся руки в замок. — К-как… — неслушающимся голосом спрашивает она. — К-как ты поняла это? Бора очень неуверенно отвечает: — Я просто… Поняла это? И… Всё?.. — Просто поняла это? — Ну… Что-то вроде… — А ничего… Странного… Эм, — Шиён не знает, как собрать мысли в кучку; особенно, когда Бора вот так стоит перед ней с красным от смущения лицом и непониманием во взгляде. — Ничего странного не происходило? — Кроме этого разговора? — Нет. То есть, да. Стоп, — сомневается Шиён. — Этот разговор странный? — Очень странный, — подтверждает Бора и достает из шкафа футболку и шорты. Шиён понимает: это для неё. — Почему странный? — Ты странно реагируешь? — задаёт Бора вопрос словно сама себе. — На что? — На моё… На то, что сказала. — А что ты сказала? — Шиён. Это допрос? — Нет. Мне… Нужно знать. — Зачем? — Просто скажи это. Пожалуйста. Тишина. Бора отворачивается от неё. Шиён не знает, куда деть трясущиеся руки. И всю себя. Она буквально в воздухе чувствует то, что Бора имеет в виду, и, честно говоря, не до конца понимает, зачем выпытывает это у неё. Шиён не нужно ничего объяснять или говорить. Шиён знает всё сама. Бора — её соулмейт. И Бора говорит всё эти вещи потому, что они связаны друг с другом. Только Бора об этом — не знает. — Я влюбилась в тебя с первого взгляда. Это ты хотела услышать? У Шиён земля уходит из-под ног. Правда — она чувствует это. То, как внезапно ноги становятся слабыми-слабыми, и ноющее болью бедро совсем отказывает ей в своих услугах. Она почти падает на пол и не знает, каким чудом удерживается на ногах. Сердце колотится в груди как бешеное. От скопившегося в груди волнения можно задохнуться. Шиён понимает только одно: либо сейчас, либо никогда. Ужас и волнение окутывают её, заставляя коленки дрожать ещё сильнее, чем до этого. Но Шиён всё равно делает это. Она пожалеет об этом. Она точно об этом пожалеет. Но ей всё равно. — Бора. — М? — Помнишь, что сегодня говорила Гахён? Бора настолько залезла в шкаф, что её ответ кажется слишком глухим: — Что именно? Она много говорила. И в основном всякую чушь. — Это да, — соглашается Шиён, а потом внезапно тушуется: — То есть, возможно, но… Я про соулмейтов. — А что про соулмейтов? Шиён невыносимо смотреть на то, как беспечно Бора разгребает завал одежды в шкафу. От осознания того, что она вот-вот скажет ей, кружится голова. — Про родственную душу, — еле-еле выдавливает из себя Шиён. — А, — понимает Бора. Она фыркает, высовываясь из шкафа: — Ну, я и говорю, чушь. — Не чушь. Бора поворачивает к ней голову, и от количества скептицизма и неверия, которыми так и сквозит её взгляд, Шиён начинает подташнивать от волнения. — Я п-просто хотела сказать, что… У нас в мире есть что-то подобное. — Да? — только и спрашивает Бора. — Интересно. — Это… Шиён чувствует себя на грани расплакаться. Она хочет, хочет ей это сказать, но ей так страшно, что она не может найти слов. Она вообще не представляет то, чем может закончиться этот разговор; она не может представить реакцию Боры — поверит она ей или посмеется? Или обвинит её в чем-нибудь? Шиён знает, в чем Бора может её обвинить. Как она отреагирует на это? Чем всё это для них обернётся? Как она дальше будет смотреть ей в глаза? Догадается ли она обо всём остальном? Миллионы вопросов крутятся в её голове, в то время как язык совершенно не слушается и продолжает выдавать слово за словом. — Души людей связаны, — продолжает Шиён. Ладони вспотели и щеки горят воистину адским пламенем. — Кто-то не находит друг друга. Но кто-то находит. И у всех есть соулмейт. Почти… Почти у всех. — Почти у всех? — У кого-то не бывает, — поясняет Шиён, думая о Минджи. — Но, честно говоря, это не совсем доказано… Но доказано. Там всё сложно. Есть даже тесты на это. Я не знаю, как они работают, потому что сама ни разу не проходила, а сейчас… Нет такой возможности. Да мне это и не важно уже. — Интересно, — снова повторяет Бора, продолжая рыться в шкафу. — Д-да. — И вы верите в это? — Во что? — Ну, во всё вот это, — бурчит Бора. — Что ты мне сейчас сказала. Что души людей связаны и всё такое. — Нам приходится, — утверждает Шиён. — Это научно доказанный факт. — И как же его доказывали? — с усмешкой спрашивает Бора. Шиён не видит её лица, только спину; но она слышит эту интонацию и чувствует то, какая энергетика витает вокруг них. — Я не смогу тебе объяснить, — только и отвечает она; совершенно честно. — Моя подруга, Минджи, лучше разбирается в этом. Но это просто… Факт? Это изучается в школе и… Мы живем с этим уже несколько сентэнниалов. Сотен лет. Каждый ребёнок знает, что у него есть соулмейт, то есть человек, который ему предназначен. Которого он сможет любить больше всех на свете. Пока Шиён пытается придумать слова, которыми скажет всё это, она не замечает того, что… Она замечает, но не сразу. Сейчас она видит то, как Бора застыла меж двух дверей шкафа; как она перестала что-либо делать и лишь сложила руки на полке. Как часто дышала и какая удушающая паника исходила от неё огромным истерическим потоком. Шиён несколько секунд пытается понять, что сказала не так, пока не слышит глухой вопрос: — И кто же твой соулмейт, Шиён? Шиён понимает, о чем подумала Бора, на все сто процентов. И это становится последним — окончательным — шагом к тому, что медлить больше нельзя. Всё вокруг зависает. — Ты мой соулмейт, Бора.