***
Шиён просыпается с первыми лучами солнца. На самом деле, она не совсем уверена, являются ли эти лучи действительно первыми; но они первые для неё как минимум потому, что она буквально только что открыла глаза, и ослепляющая теплота была первым, что она увидела. Вторым была Бора. Шиён чувствует холод, сковавший её поясницу с одной стороны, и понимает, что Бора ночью утянула всё одеяло на себя. Шиён тут же покрывается мурашками от понимания этого. Она не чувствует себя в состоянии пошевелиться, потому что у неё словно вся голова и всё тело набиты ватой — такой объёмной, плотной, до самого конца. И те участки её тела, на которые Бора закинула ноги и руки, кажутся продавленными под её весом. Но Шиён не жалуется. Ей отчаянно хочется потянуться и перевернуться набок, потому что спина кошмарно затекла; но она не чувствует себя вправе пошевелиться, пока Бора лежит и обнимает её во сне, уткнувшись носом куда-то в шею. Шиён ощущает её тихое и тёплое дыхание кожей. Она не знает, как долго она вот так с ней уже спит; когда Шиён закрывала глаза, ей было холодно и пусто, а сейчас — тепло и спокойно. Ещё Шиён чувствует себя так, что больше не хочет вставать. Никогда. И при мысли о том, что рано или поздно ей всё равно придется встать — или она и взаправду никогда больше не встанет — ей тут же становится гадко и больно. В горле тут же появляется что-то кислое и давящее, а в глазах — влажное и щиплющее. Ей хочется развернуться к Боре, обнять её, прижать к себе так сильно, как она только может; спрятаться в ней, надышаться её запахом, согреться теплом её тела и просто проплакаться. Но Шиён знает, что если она так сделает — их существование будет обречено на постоянную боль и сожаления. Шиён не хочет никаких сожалений. Она не хочет ни о чем жалеть. И уж тем более она не хочет, чтобы о чём-то жалела Бора. Поэтому Шиён давит слёзы и говорит сама себе о том, что всё хорошо. Всё и правда хорошо. Она всё ещё здесь, она проснулась рядом с Борой, у них впереди ещё есть время. Ей нужно просто… Просто перестать думать о плохом и притягивать это плохое в свою жизнь. Именно такой вывод она делает, и поэтому, когда Бора начинает шевелиться и сонно приоткрывает на неё один глаз, Шиён выдаёт с улыбкой и совершенно честно: — Доброе утро. Бора смотрит на неё пару секунд в каком-то трансе. Всё её лицо будто перемялось, и на щеке остался красновато-белый отпечаток подушки. — Шиён?.. — хрипит она, приоткрывая и щуря один глаз. — А… — Привет, — отвечает Шиён. — Ты… Прости, что я так. Без приглашения. Бора приподнимает голову, чтобы посмотреть на Шиён повнимательнее и подольше, но затем роняет её обратно на кровать со стоном. — Прощаю, — бурчит она Шиён куда-то в плечо, обвиваясь вокруг её тела всеми конечностями. — Я так не хочу встава-ать… Шиён всё ещё хочет развернуться и обнять её, но она не чувствует себя в состоянии не сорваться при этом на слёзы. Поэтому она лишь кладёт не зажатую меж их телами — правую — руку Боре на голову, и заправляет перепутавшиеся волосы за уши. — Давай не будем вставать, — говорит она, поглаживая Бору по голове. — Давай вообще больше не будем вставать с кровати. Бора фыркает ей в плечо, поднимая голову. Она смотрит на Шиён несколько хитро пару секунд, прежде чем снова прячет лицо у неё в шее. — Звучит как план, — говорит Бора несколько осипшим голосом. — Интересно, исчезнешь ли ты, если я повисну на тебе, как коала. Шиён хмурится и не понимает: — Как кто? — Как коала, — повторяет Бора, потеревшись носом об её плечо. — Животное такое. Живет на дереве. Постоянно в обнимку со стволом. Шиён усмехается: — И кто из нас эта коала? — Я. — Хочешь сказать, что я — дерево? — Получается так. — Мне счесть это за комплимент? — Может быть, — хихикает Бора, и Шиён кожей чувствует, как она улыбается ей в шею. — Такая же тёплая. И надежная. И пахнешь… Домом? Шиён хочется пошутить, что она, вроде бы, не такая же жёсткая и деревянная. Но последняя фраза Боры про дом ударяет по ней настолько сильно, что она давится всеми своими шутками. Шиён снова чувствует этот противный склизкий в горле комок. Бора ёрзает у неё под боком, а Шиён смотрит в потолок и часто-часто моргает, чтобы не заплакать. И тут… — Шиён. — А?.. Она мгновенно пугается. Пугается того, что Бора увидела то, какие влажные у неё глаза и, наверное, на лице всё написано. Шиён готовит в своей голове сотню оправданий. Пока Бора не зевает и: — Я хочу есть, — вяло говорит она. — Отнеси меня на кухню. — Отнести тебя на кухню? — Да. — Как я должна это сделать? — Легко, — серьёзным голосом говорит Бора, просовывая руку ей под спину и обнимая за талию так, словно Шиён взаправду сейчас возьмет и понесет её. — Не всё же только спинки кровати гнуть. Надо как-то использовать твои супер-руки по назначению. — Насколько я помню, последний раз я что-то погнула как раз-таки потому, что использовала их по назначению. Шиён говорит это, не совсем подумав. И первые секунды пугается того, как Бора вдруг вся замерла. Пока до неё не доходит. — Да, я тоже помню. Бора всё ещё замерла, почти не двигаясь, и единственное, что Шиён чувствует — это то, как она перебирает пальцами ткань её термокостюма на спине. Шиён напрягается уже просто от этого. От того, что Бора трогает её так, там, в таком контексте, после таких слов. И когда Бора говорит как-то чересчур тихо и сипло: — Надо будет как-нибудь повторить. Шиён мгновенно взрывается. У неё тело начинает гореть, и она почти вздрагивает от этой горячей волны, которая проносится снизу вверх и останавливается на щеках, заставляя их пылать. Шиён отвечает с хрипом: — Да, — еле сипит она. — Как-нибудь повторим. «В следующей жизни», — проносится в голове. Шиён от этой мысли тут же сковывает холод. Бора отлипает от неё и потягивается на кровати. Шиён видит, как задирается её футболка на животе. Руки почти тянутся к подсвеченной утренними лучами золотистой коже, чтобы просунуться под одежду и дать возможность ледяным ладоням обрести тепло. И Шиён тянется, укладывает руки Боре на голый живот, и Бора тут же вздрагивает, чуть взвизгивает, накрывает её руки своими, бормочет что-то о том, что — Господи, какая же ты холодная, бр-р, ужас — но переворачивается набок, позволяет Шиён просунуть ладони дальше, обхватить своё маленькое тело почти целиком, прижаться грудью к спине, зарыться носом в волосах, жарко-жарко выдохнуть, вдохнуть запах своего шампуня, мазнуть ледяными губами по коже на шее, сжать себя в руках. И пока Бора позволяет, Шиён делает всё это без капли сомнений. И пока Вселенная позволяет Шиён жить, дышать, двигаться, думать о хорошем хоть чуть-чуть — Шиён живет, дышит, двигается, думает о хорошем. Прижимает Бору к себе, зарывается носом в её золотистых волосах, жарко дышит в затылок и говорит: — Бора… — Да? — Ты же знаешь, что я люблю тебя? — Я знаю, — хихикает Бора. — А ты знаешь? — Что знаю? — Что я люблю тебя тоже.***
— Так вот, наш выпускной. Шиён попутно и совершенно опосля выясняет — Сегодня ей снова придётся надеть тот-самый-костюм. Они сидят в полупустом баре, который солнце своими лучами наполнило уже до краев; Шиён чувствует, как липнут к влажной и покрытой потом коже волосы; и обсуждают то, как сегодня вечером — сегодня? Шиён же правильно расслышала? — как сегодня вечером они пойдут на какую-то ультрамодную, как сказала Бора, вечеринку в каком-то супер-мега-крутом-с-бассейном-и-баром, как сказала Гахён, доме. Вечеринку, организованную Хан Дон перед тем, как та уедет обратно в Калифорнию. И сейчас они сидят, вроде как — завтракают, и Шиён лениво жует курицу, стараясь не думать о том, что прилипший к штанине джинсов пот на ноге на самом деле может быть кровью и что боль под рёбрами может быть уже не просто фантомной. Бора сидит рядом с ней, закинув ноги на пустой стул чуть справа от себя, и сам факт того, что она так делает, поселяет в душе Шиён щекотное и радостное чувство, как будто у неё что-то чешется в груди, потому что Бора выглядит такой спокойной, расслабленной и уверенной, какой Шиён — как кажется — не видела её ещё ни разу. Шиён очень хочется, чтобы Бора осталась такой навсегда. Гахён сидит напротив и неизменно жуёт свою любимую (Шиён почти уверена в этом) картошку фри, запивая всё это ледянющей колой. — Это должно было быть самым значимым событием в нашей жизни, — продолжает Гахён, закидывая в рот палочку. — И я твёрдо решила, что стану королевой бала. — Какое горе, что ты не преуспела в этом, — нарочито расстроено тянет Бора. — Зато ты преуспела кое в чём другом. — И в чём же? — По тебе плачет драматический театр. — Ким Бора, — устало вздыхает Гахён, закатывая глаза. — Королева драмы здесь только ты. Тебя просто никто не пригласил на танец, вот ты и ноешь. Бора обиженно фыркает, скидывает ноги на пол и тянется через весь стол, чтобы отобрать у Гахён миску с картошкой. — Больно надо было, — ворчит она, утаскивая еду к себе. Гахён возмущенно распахивает глаза и рот. — Там всё равно был полный отстой. — Отдай картошку! — Не-а, — тянет Бора, начиная доедать её порцию. — Хватит тебе. Скоро будешь, как шарик. — Сама ты шарик! — пищит Гахён. Шиён не может сдержаться и смешливо фыркает. Она смотрит на Гахён, которая сидит, сложив руки на груди, и дуется изо всех сил. — Ой, блин. Плевать. Пусть Шиён теперь разбирается с тобой. Ты должна ей танец, слышишь меня? — щурится Гахён, глядя на Шиён. — Пусть она успокоится наконец. Шиён сдавленно кивает, не прожевав кусок до конца. А затем наклоняется к Боре и шепчет: — А «должна танец» — это как? Бора вся вдруг подпрыгивает, едва не валится со стула, впивается руками в подлокотники и смотрит на Шиён со смущением в глазах и краской на щеках. — Н-не обращай внимания, — почему-то почти заикается она. — Я не уверена, что там вообще будет, где танцевать… — Конечно, будет! — орёт Гахён. — Ты чокнулась? Мы едем в Хэмптон! Там один зал больше, чем весь ипподром! — Ну это ты загнула, — закатывает Бора глаза. — Как зал может быть больше, чем ипподром? — А вот так, — бурчит Гахён. — Но он больше твоей квартирки точно. — Всё, что угодно, больше моей «квартирки». — Ага. Меньше неё только будка Пай. — Чего? — Будка Пай, — повторяет Гахён. — Будка, конура, домик, огромная подушка с крышей, как угодно. — Пай? — Пай, — кивает Гахён. — Собака такая. — Не говори мне, что вы назвали свою собаку пирог. — Это не я, — вертит головой Гахён. — Это Юхён всё. Я ей так и сказала: называешь собаку, будет жить у тебя. Теперь я так редко вижу своего ребёнка… Бора закатывает глаза и отворачивается от Гахён с таким видом, словно силится забыть, что они знакомы, а Шиён сидит себе тихонько, смотрит на всё это, лопает остывшую курицу и думает о том, что притвориться — можно, возможно, вполне реально. Пока внезапно не колет под сердцем. Шиён давится воздухом, едой, всем на свете, и замирает, замирает, застывает, как глыба льда, прямо сидя за столом, не шелохнувшись, не выдохнув, не пискнув. Шиён застывает. Тупой болью клокочет сердце. Шиён так пугается этого рвущего, стучащего, пульсирующего болью под грудью, что почти хватается, падает со стула, выпрыгивает из-за стола и выбегает на улицу. Почти. У Шиён внутри всё скручивается от мысли, что она не готова умирать вот так, сейчас, без предупреждения, у всех на глазах. Шиён думает о том, что хотела с Борой успеть попрощаться. — Шиён, ты чего?.. Она слышит её голос словно в тумане, такой вязкий, отдаленный, невнятный. Шиён отрывает ладонь от сердца и обнаруживает себя почти скатившейся со стула. Она смотрит на Бору большими, испуганными глазами, и глаза Боры через секунду становятся такими же. — Шиён?.. — В-всё нормально. Бора скидывает ноги со стула и разворачивается к ней, ближе, хватает за ледяные, покрытые дрожью ладони. У Шиён от её горячих — живых — прикосновений сердце ноет только сильнее. — Что? Что у тебя болит? Нога? Шиён? Всё. Бора ещё не знает, что у Шиён болит всё. Должна ли Бора узнать? Шиён задаётся этим вопросом в тысячный раз. — Шиён? — Да… Шиён смотрит в её дикие, зашуганные глаза, полные внутренней, ещё не вырвавшейся истерики. И говорит себе, что нет. Она не может ей не сказать. Бора должна знать. Но Бору к этому знанию нужно подготовить. Шиён не знает, как. А пока она не поймёт, как это — подготовить кого-то к своей смерти. Шиён сделает всё для того, чтобы Бора не узнала — Счёт её жизни пошел на часы.***
Гахён уходит от них с криками и с выклянченными обещаниями «быть на высоте» сегодня вечером. Шиён понятия не имеет, что значит — быть на высоте, но она кивает, соглашается, про себя радуется тому, что сердце больше не заходится тупой болью, что тупой болью лишь привычно ноет нога. И что-то под ребрами. Как только они поднимаются обратно в квартиру — поход по лестнице никогда не казался Шиён таким сущим адом — первое, что делает Бора: летит на кровать и начинает жалобно хныкать что-нибудь о том, что… — Шиён-а. — Да? — Давай никуда не пойдём. А первое, что делает сама Шиён (после того, как отвечает Боре хриплое «ну… мы же обещали…») — это несётся в ванную, дрожащими руками прихлопывает за собой дверь, садится на край ванной, пускает несколько раздосадованных и жалобных от боли слезинок и подходит к зеркалу. Шиён застывает напротив. Она смотрит на своё лицо и будто бы в сотый раз задаётся вопросом: Как такая, как Шиён, могла понравиться такой, как Бора? Но она не слишком долго думает об этом, хотя приходится (особенно, когда виднеется на скуле полоска шрама, оставленного ей Юхён) — Шиён не слишком долго позволяет себе размышлять обо всех этих глупостях, потому что слышит, что Бора встала с кровати и прошла на кухню, а это значит, что в любой момент она может решить зайти и сюда (в ванну, в которой Шиён укрылась), и тогда… Шиён не знает, что будет тогда, но ей очень не хочется, чтобы Бора сюда заходила. Потому что первое, что собирается сделать Шиён — Это снять футболку. И было бы глупостью думать, что Шиён стесняется Боры, не хочет, чтобы Бора видела её без одежды, нет; всё это — да, но сейчас Шиён не хочет, чтобы Бора видела синяки. Шиён отчего-то уверена, что синяки точно есть. Но чёрт с ними, с синяками. Лишь бы не было ран. Шиён рывком, с каким-то всхлипом стягивает футболку. Прямо из-под резинки топа высовывается, красуясь, огромное сине-фиолетовое пятно. Шиён не хочет думать о том, что это пятно — это синяк от поломанных выстрелом рёбер. Но думает всё равно. Она кладёт футболку на бортик ванной и делает шаг ближе к зеркалу. Шиён разглядывает всю эту пятнистую вереницу пятен — на животе, на руках, на боках, на спине — и гадает, какие из них от неудачных падений, а какие от стычки с федератами. Одно Шиён знает точно: это огромное багрово-синее пятно под ребрами — точно от стычки с федератами. Шиён тянется дрожащей рукой к побитой и мертвенной коже. Тихонько проводит пальцами по синеве. Радуется, что от невесомого прикосновения тело не разразилось болью. Но как только чуть надавит — весь воздух тут же вышибает из лёгких. И душа уходит в пятки, когда Шиён слышит стук в дверь. Она мигом хватает валяющуюся на бортике футболку и только и успевает, что прижать ткань к груди. — Шиён?.. У тебя всё нормально? — Д-да. — Точно? Ты долго? — Н-нет. — Я зайду? — Д-да… Нет! — Я захожу. Дверь открывается. Шиён с ужасом наблюдает то, как Бора суётся в маленький проём одной только головой и глядит на неё с ожиданием. Она оценивает взглядом то, как Шиён стоит посреди узенькой комнатки, прижимает к своей груди футболку и смотрит на неё почти что загнанно. — Ты в душ собираешься? — спрашивает Бора, вставая в дверях уже нормально. — Тебе помочь? — Нет… — Не помочь или не собираешься? — Я… Эм, — Шиён вертит головой и молится, чтоб Бора ничего не заметила. — Не знаю… — Если пойдешь в душ, скажи, я дам тебе свежую одежду. — Я… Пойду. Да. — Хорошо. Бора уходит вглубь комнаты и Шиён почти что выдыхает с облегчением. Она так и продолжает стоять, ноги почему-то подкашиваются, и Шиён просто ждёт, когда Бора вернётся, даст ей одежду и позволит дальше, в одиночестве, разгребать весь ворох проблем. Прошлых и будущих. Бора возвращается со стопкой вещей. Шиён углядывает футболку и шорты. И Шиён ждёт, что Бора положит стопку на край ванной и покинет её, но вместо этого Бора делает несколько шагов внутрь — где каждый шаг отдаётся в голове Шиён одним сплошным ужасом — и суёт стопку Шиён прямо в руки. — Вот. И Бора смотрит на неё, улыбается секунду, а потом… Её улыбка гаснет прямо на глазах. Шиён чувствует, как спина покрывается льдом. Бора заметила. Она. Заметила. Её. Синяк. Рану. Шиён нервно сглатывает и придумывает, что, как она скажет ей, как она преподнесёт ей эту далеко не благую весть и при этом оставит между ними всё так, как есть сейчас — спокойно, без тревог и по-домашнему тепло. И когда Шиён ничего не придумывает, ей вмиг хочется разрыдаться. Пока она не замечает, что Бора смотрит не вниз, не на скрытое неловко футболкой пятно. Бора смотрит куда-то за Шиён. И Шиён с опозданием понимает — Бора смотрит на отражение в зеркале и на её спину, покрытую десятками шрамов. — Их… — тихо-тихо говорит она. — Так… Много. — Да, — хрипло отвечает Шиён, прижимая к себе футболку ещё сильнее. Бора нервно и шумно сглатывает, и смотрит на Шиён каким-то стеклянным взглядом. Но Шиён понимает, Шиён чувствует, как изменилось её настроение, и понимает, что взгляд этот — не просто стеклянный. Бора начала видеться и чувствоваться одной сплошной болью. И Шиён в ту же секунду становится больно тоже. — Можно, я?.. — Да. Шиён нелепо медленно разворачивается, и она откуда-то знает, что именно попросила Бора. И ей не составляет никакого труда сделать это, позволить ей прикоснуться к своей спине, лишь бы она не видела того, что спереди. Шиён разворачивается и смотрит на то, как Бора в отражении зеркала тянет руку к её лопаткам. Кожу задевают её привычно горячие, жаркие руки. Бора почти не ощутимо касается чего-то, что видит только она, и когда её руки останавливаются где-то меж лопаток, Шиён понимает — Бора увидела и задела самый наглый и огромный из рубцов. — Это всё… — почти с хрипом начинает Бора. — Оттуда? — С Арены? — Да… — Да. Бора проводит по её спине пальцами чуть ощутимее, и Шиён вся в одно мгновение покрывается ледяными мурашками. Ей противно, мерзко чувствовать эти прикосновения к чему-то, что всегда вызывало у неё в себе отвращение, гнев, злость, потому что напоминало о вещах, о которых она не хотела вспоминать — о беспомощности и никчёмности её жизни. Но руки Боры вместе с этим — приносят внутрь, в душу, какое-то успокоение, несмотря на то, что тело реагирует на внимание к шрамам по-прежнему — с опаской и отторжением. — Этот, — зачем-то начинает рассказывать Шиён. В горле сухо. — Помнишь, я рассказывала про трэптона… — Не совсем… — Который под пять метров ростом. Гибрид. Это он меня… Подцепил. На Арене. Его через ришурд не прогнали. И вот… — Шиён… Бора вдруг шепчет это так жарко-жарко, что Шиён чувствует себя виноватой, но затем — дико, нерасторопно смущенной. Сразу же после этого шепота что-то горячее касается её спины. Бора поцеловала её шрам. — Т-ты… Зачем? — Нельзя? — Можно… Бора подходит к ней вплотную и кладёт голову на плечо. Она не обнимает Шиён, просто стоит вот так — опустив руки, уложив подбородок на плечо, и смотрит на неё сквозь отражение в зеркале с такой нежностью во взгляде, что Шиён тут же начинает чувствовать в своём горле противный слезливый комок. — Почему ты не ушла оттуда? — спрашивает её Бора. — Я не могла. — Всегда можно найти другую работу. — Да, но… — Шиён тяжело сглатывает. Она-то знает, почему не ушла с Арены даже тогда, когда такая возможность была. — Но? — Я не ушла из-за… — Из-за? — Тебя. Бора в момент хмурится и щурится на неё озадаченно. — Из-за меня? — Из-за… Другой тебя. — А… Повисает вязкое молчание. У Шиён в груди беснуются все чувства мира разом. — Я… То есть, — запинается Бора. — Тоже там работала? — Да. — Как ты? — Нет, ты была доумптером. — Это?.. — Жокей. Шиён буквально видит в отражении и чувствует и без видения, как Бора бледнеет и холодеет буквально на глазах. Она смотрит на неё несколько секунд взглядом таким ошарашенным и диким, что Шиён отчего-то чувствует себя виноватой. — Серьёзно? — только и спрашивает она. Шиён гулко сглатывает и отвечает: — Серьёзно. — То есть, — хмурится Бора и мотает головой. Шиён чувствует, как она слегка отодвигается, и её тут же поглощает липкий страх. Но Бора не отходит. — Я была жокеем даже у тебя? — Даже у меня… — И когда ты увидела меня в конюшне, — продолжает Бора, глядя на Шиён прямо глаза в глаза. — Ты уже всё это знала? — Да… Бора косится в сторону, отводит взгляд и в какой-то опасной задумчивости кусает губы. Шиён за эти мгновения успевает пройти все круги ада. Она не вынесет, если облажается, потеряет её ещё до того, как это станет неизбежно. — Прости, — только и получается выдавить из себя. — Нет, всё нормально, — мотает Бора головой. — Не думаю, что я готова была услышать что-то подобное… Тогда. Шиён сдавленно кивает. Прижатая к груди футболка, по ощущениям, пропиталась потом уже насквозь. — Я была успешной? — Ты… Да. Очень. — Насколько? — Намного, — отвечает Шиён. — Мои руки… Экзоскелет. Это ты сделала. — Я сделала? — Ну… Не совсем ты. Но ты каким-то образом достала деньги на всё лечение. — Это дорого стоит? — Ты не представляешь, насколько… Бора хмурится ещё пару мгновений, а затем закидывает руки Шиён на плечи и почти обнимает за шею. Шиён думает: будто чувствует, что каждое прикосновение к коже в районе талии сейчас для Шиён — одна сплошная боль. — К сожалению, — выдыхает Бора. — Сейчас я могу купить тебе только курочку. Шиён нервно усмехается и думает: шутит или нет? — Мне достаточно и этого. — Неужели? — Мне достаточно просто тебя.***
— Айщ-щ! — Терпи. — Бора-а. — Шиён?! Ты как ребёнок, ей-Богу… Шиён сидит на стуле посреди гостиной и нервно долбит пяткой по полу. У неё все руки уже трясутся от того, как сильно она сжимает ладонь ладонью, впиваясь в кожу ногтями. Бора стоит у неё за спиной и ковыряется в волосах. — Ты когда последний раз голову расчесывала вообще? — Не так и давно… — тихо бурчит Шиён. — Ай-й. — Терпи. Шиён складывает руки на коленках и выпрямляется. — Терплю. И терпит она до тех пор, пока Бора не задевает больно в очередной раз что-то на голове. Шиён сдавленно шипит, но уже ничего не говорит. — Прости, — шепчет Бора и зачем-то дует ей на затылок. — Немного осталось. — Хорошо. — Сейчас я расчешу и потом буду заплетать. — Это ещё не конец?.. — Мы только начали… Шиён хочется взвыть. Честное слово, ей сейчас даже растянувшаяся по рёбрам рана кажется не такой больнючей, как то, что Бора вытворяет с её головой. — Надо было расчесать тебя перед тем, как отправлять в ванную… — Что-то бы изменилось? — Да… Они сейчас вообще еле-еле расчесываются. Шиён сидит в сером костюме и косится на своё бедро. Последний раз, когда она видела эти штаны — на ткани было багрово-чёрное кровавое пятно. Сейчас там ничего нет. Но Шиён не может отделаться от мысли, что пройдёт какое-то время — и пятно снова будет. Как не может отделаться и от мысли, что костюм этот — похоронный. Шиён пытается не думать об этом, вместо — поразмыслить над тем, что, как, что чувствовала Бора, когда отстирывала кровь с брюк. О чём она думала, думала ли она вообще о чём-то; какими вопросами она задалась, и, самое главное — задаст ли она ей какие-то из этих вопросов. Одна мысль хуже другой. Бора после нехитрых махинаций с её волосами, наконец, откидывает расчёску в сторону. Шиён краем глаза видит, как та улетает на кровать. Она косится в сторону, и Бора тут же — хватает её щеки обеими руками и: — Не мотай головой. Шиён кивает, но запоздало задается вопросом: а кивать-то можно? Она сидит и сверлит взглядом ярко-оранжевый, тёплый прямоугольник солнца на стене. Солнце садится. Шиён знает, что за ними должна заехать Гахён, чтобы увезти их куда-то в Бойсе на ту-самую-вечеринку. Шиён устало и тяжело вздыхает. Она просто надеется на то, что Бора не полезет — не дай Боже — в ящик для грязного белья, стоящий под раковиной в ванной, проверять, как там та белая футболка Шиён, в обнимку с которой она стояла у зеркала? Потому что футболка эта — никак. Первое, что Шиён сделала, как только Бора вышла — это врубила кран как можно шумнее и горячее, и разорвала белесую ткань. И ткань эта сейчас не в корзинке с бельём. Ткань эта сейчас — намотана кривыми слоями у неё на рёбрах. Шиён вдруг чувствует, как Бора невесомо и едва ощутимо касается своими пальцами её виска. Потом второго. У Шиён в мозгу в тот же момент всё словно взрывается волнами, такими тёплыми-тёплыми, словно Бора через это прикосновение передаёт ей что-то хорошее, родное, заставляющее разум успокаиваться, а надежду поселиться где-то в груди. Шиён чувствует, как Бора подцепляет пальцами пряди её волос и заводит всё это куда-то назад. Затем Бора чуть обходит её, наклоняется, смотрит оценочно. Шиён поднимает глаза и глядит на неё так, словно Бора сейчас скажет что-нибудь действительно важное. Но Бора лишь хмурится, чуть хмыкает, а затем отходит назад. Она перебирает её волосы ещё какое-то время, и Шиён чувствует такое умиротворение от одного этого действия, что почти засыпает. Она лишь поглядывает на то, как всё выше и выше поднимается прямоугольник солнца на стене, как он уже почти забрался на самую вершину. И когда Шиён реально чувствует себя на грани уснуть, Бора вдруг куда-то тянется, прерывает своё занятие, а затем кладёт ладони Шиён на плечи и говорит: — Готово. Шиён оборачивается на неё, и Бора сама сейчас светится, как солнце. Она улыбается, глядит на Шиён, чуть сощурившись, высматривая что-то, и вокруг её головы волосы подсвечиваются будто золотом. — Можешь вставать. Шиён поднимается. Медленно, аккуратно, чтобы не сбились бинты на рёбрах и чтобы нога не открылась новой кровью. Встаёт, расправляет пиджак, поворачивается к Боре. Шиён почти не видит её лица, но чувствует всем своим существом, какая Бора счастливая, довольная, как ей радостно и легко на душе. Шиён кладёт аккуратно ладонь на голову и чувствует, что её волосы сейчас не взвинчены синим вихрем, а от виска, куда-то к затылку, тянутся будто цепью с двух сторон. Она щупает это всё, пытается представить, как это выглядит, и спрашивает: — Получилось? — Тебе очень идёт, — говорит Бора. — Шиён, ты очень красивая… Шиён вмиг заливается краской. Солнце, светящее из окна ей прямо в лицо, будто обжигает щеки. — П-правда? — Да. Бора подходит и целует её. Шиён стоит, остолбеневшая, окончательно смущенная, и даже запаздывает ответить ей на поцелуй. Бора тихо говорит: — Скоро Гахён приедет. — Да? — Ага, — вздыхает она. — Надо бы уже выходить. — А ты уже всё? — Нет. Но мне не долго. Ты можешь… Пока спускаться? — рассуждает Бора. — Потихоньку. Или тебе помочь? — Нет, — отвечает Шиён. — Я могу сама. — Хорошо, — кивает Бора. — Спускайся тогда пока потихоньку. И… Подожди меня внизу. И останови Гахён, если она притащится и начнёт орать о том, что мы опаздываем. Меня её вопли только нервируют. Шиён хрипло посмеивается. — Хорошо.***
Шиён сидит на крыльце. Именно сидит, потому что стоять ей всё-таки оказывается… Довольно тяжело. Она сидит на крыльце бара и почти не думает о том, что может измазать штаны костюма песком, ведь сам костюм — серый, и ей как-то так не важно это, что она просто сидит, смотрит на уходящее за горизонт солнце и думает. Думает о том, что сегодня будет, когда — уже без если — переместится рана, что будет потом… И при мысли об этом ей становится по-голодному страшно. Шиён думает о Минджи. Шиён думает о том, что Минджи сказала ей. Моя жизнь без тебя не имеет смысла. Шиён невольно задаётся вопросом, а имела ли её собственная жизнь вообще хоть какой-нибудь смысл. За спиной хлопает дверь. Шиён оборачивается, чтобы посмотреть, кто вышел, может быть, чуть отодвинуться, чтобы пропустить выходящих курильщиков, как… Подрывается с места. Шиён так быстро подскакивает, что боль, пронзившая в то же мгновение ногу, тут же доходит до головы, и Шиён шатается первые несколько секунд, глупо, часто хлопая глазами. В дверях, на крыльце, стоит Бора. И Бора прекрасна. Шиён стоит с разинутым — она уверена — ртом, опустив руки по швам, как какой-то ребёнок, и мельтешит взглядом по тому, как выглядит Бора, как прекрасно выглядит Бора в этом нежно-розовом — на закате отливающим огнём оранжевого — платье, как она заламывает пальцы, опускает смущенно взгляд, не смотрит на Шиён в ответ, но улыбается, много улыбается, переминаясь с ноги на ногу. Шиён лопает глазами то, как она выглядит, смотрит на этот широкий белый пояс, смотрит на то, какими красивыми линиями отливают закатом голые плечи, как развеваются на ветру чуть выбившиеся из-под хвоста пряди её золотистых волос. Шиён не знает, что сказать. Шиён чувствует себя так, словно уже умерла и попала прямиком в рай, где её встретил ангел. Бора снова чуть мнётся на месте, а затем кладёт ладони на голые плечи и говорит, чтобы разбить неловкую тишину: — Как-то зябко сегодня, да? Шиён стоит в прострации ещё несколько секунд. А затем делает два кривых, шатающихся шага к Боре, и Бора снова — стоит выше, на крыльце, прямо как тогда, когда они поцеловали друг друга в первый раз, прямо как тогда, когда Шиён впервые сказала, что любит её. Шиён кладёт трясущиеся ладони ей на плечи и проводит зачем-то по коже большим пальцем. Бора вся покрывается мурашками. Шиён не чувствует холода, потому что ей так жарко, так тепло, она чувствует себя полностью поглощенной мыслями о том, какая Бора красивая, прекрасная, как она, Шиён, сильно любит её. Как сильно она не хочет её оставлять. — Как думаешь, — тихо говорит Бора, и Шиён чувствует её дыхание на своём лице. — Гахён специально опаздывает? — Гахён сейчас последний человек, о котором я думаю. Это вырывается из Шиён так честно и быстро, что она не успевает осознать, что сказала, да и не хочет. Бора тихонько хихикает и прижимается своим лбом к её лбу. — Надеюсь, я не успею замерзнуть. — Я могу… Тебе дать пиджак? — предлагает Шиён. — Мне не холодно. — Не надо, — противится Бора. — Лучше просто дай я… Бора чуть находит на Шиён, и Шиён делает неловкий шаг назад. Бора спускается с крыльца и подходит к ней близко-близко, как только можно, и Шиён всё никак не может выкинуть из головы слезливые мысли о том, как же ей идёт платье и какой маленькой она выглядит в нём. — Лучше дай я просто обниму тебя. И с этими словами Бора прижимается к Шиён, и Шиён уже было готовится сжать её в своих объятиях, как чувствует, Бора — вместо того, чтобы накрыть её своими руками — просовывает ладони куда-то под пиджак и практически в нём прячется, сцепляя руки в замок на талии. Шиён сквозь тонкую ткань рубашки чувствует, как Бора прижимается к ней практически вплотную, словно силится стать с ней одним человеком. Шиён неловко обнимает её за плечи и прислоняется щекой к виску. Бора утыкается носом ей куда-то в ключицы, и Шиён чувствует на своей коже её горячее дыхание. Бора просовывает руки дальше и тихонько сминает в ладонях рубашку. Шиён надеется только на то, что она сквозь эту же тонкую ткань рубашки не заметит перемотанные, как бинты, слои своей футболки. Но пока Бора не замечает, Шиён силится заверить себя, что её собственное, в остервенении бьющееся сердце — бьётся дико не от страха. А от волнения и любви.***
Они приезжают в самый центр Бойсе. О том, что это центр, Шиён узнает только по бесконечной болтовне Гахён, которая бубнит о том, как всё это круто, классно и просто охуенно без остановки. Останавливаются они, однако, не прямо там. Гахён паркуется среди жилых домов, и Шиён всё выискивает глазами это здание — отель — про которое они так много говорили, и Шиён ждёт от него чего-то феноменального, но ничего вокруг не видит. Шиён сидит с Борой на заднем сидении и перебирает пальцами её ладонь, когда красный пикап, который ведёт Гахён, наконец, тормозит. Гахён поворачивается к ним, чуть ли не переваливаясь через сидения, и говорит: — Ну всё. Бора смотрит в окно. — Чего сразу туда не подъехала? Тут идти пешком ещё квартал. — Ну, — пожимает плечами Гахён. — Батя не дал мне свою тачку. А Юхён привезет её собственный отец. Так что, — шмыгает она. — Как-то не комильфо будет подкатывать к такому событию на такой машине. — Ладно. Они выходят наружу. Шиён оглядывается и наблюдает за тем, как солнце задевает, будто лаская, крыши домов. В воздухе витает что-то прохладное и свободное. Каскады гор, едва проглядывающиеся сквозь прямоугольники зданий, отливают синим. Шиён чувствует всю эту красоту и надеется на то, что ей хватит сил дойти до отеля пешком. Бора, будто чувствуя эти её мысли, тут же подходит к ней и берёт Шиён за руку. С Борой под боком Шиён не чувствует себя слабой и одинокой. Но как только они приходят, Шиён остаётся одна. Бору в то же мгновение окатывает толпа людей, словно поток уносящая её куда-то вглубь здания, и Шиён лишь провожает её взглядом, наблюдая за тем, как Бора глядит на неё с извинением. Шиён с придыханием оглядывает высокое по меркам этого Бойсе строение, и подмечает, что почему-то некоторые его участки будто бы подсвечиваются. У неё возникает ощущение, что эти светильники — предвестники голограмм. Шиён невольно возвращается мыслями к тому, что её здесь вообще не должно было быть. Ни в каком виде. Она остается с Гахён стоять на улице и думает, куда ей деться. Идти за Борой кажется преступлением. Она слышала, как кто-то задавал Боре вопросы о скачках, планах и ещё чем-то подобном, и Шиён бы подошла, сказала, что она её менеджер, и её, возможно, завалили бы вопросами тут же. Но она не хотела переключать внимание на себя. На свой измученный вид, покрытые шрамами лицо, руки, непонятно яркие синие волосы. Гахён стоит рядом и переминается с ноги на ногу. У неё такой довольный в предвкушении вид, что Шиён кажется, что ещё секунда, и Гахён не удержится и начнёт потирать руками. — Мы кого-то ждём? — спрашивает зачем-то Шиён. — Ага, — отвечает Гахён. — Юхён. Она должна припереться в парадном жокейском костюме и я всё никак не могу дождаться. Хочу увидеть это. Такие сто лет назад носили. — Понятно, — вздыхает Шиён. — Я пойду тогда? — Ага. Шиён проходит внутрь. Какой-то парень провожает её ладонью, указывая путь. Шиён попутно подмечает очень много людей, и все они одеты совсем не так, как Шиён привыкла до того видеть на улицах. Все мужчины — в костюмах, а женщины — в столь же шикарных платьях. Они рассредоточились по разным углам зала, держали в своих руках бокалы с какой-то желтоватой пузырчатой жидкостью и с улыбками беседовали. Шиён тут чувствует тоску, такую съедающую изнутри, гаденькую, словно что-то упускает; ей хочется найти Бору отчего-то так внезапно, словно от этого зависит вся её жизнь. И тут она замечает Хан Дон. Она стоит в шикарном длинном белом платье около барной стойки в конце зала и потягивает какой-то зеленоватый напиток из странной формы бокала — он почему-то кажется Шиён треугольным, но невозможно же пить из чего-то треугольного, не так ли? Шиён задаётся этим вопросом, но не долго; скорее так, просто чтобы удивиться хоть чему-то, занять свой мозг рассуждениям о том, какое здесь всё разное, как оно отличается от… Просто запомнить всё. Она протирает влажные ладони о штаны, зачем-то заранее прочищает горло и хромает в сторону Хан Дон. Честно говоря, Шиён понятия не имеет, зачем она пошла к ней; ей проводить бы как можно больше времени с Борой, потому что каждая минута… Шиён буквально чувствует, что каждая минута сейчас — на вес золота, больше золота, она стоит всех денег мира и всего, ради чего она проживала эту жизнь. Но Бора сейчас занята, а Шиён не чувствует себя в праве перетягивать одеяло её жизни на себя. Поэтому она идёт к единственному доступному ей человеку; к единственному человеку во всей этой истории — и Шиён не знает, в какой момент начала называть свою жизнь «историей» — человеку, так и оставшемуся для неё абсолютной загадкой. Она обходит группу людей в центре зала, не прижимаясь к стенам, как делала это на вечеринке Юхён много-много недель назад. Шиён идёт более плавно, уверенно, пусть и хромая, но совершенно так, словно ей всё здесь уже знакомо и понятно. У Шиён ощущение, что она поняла уже абсолютно всё. И всё, что ей осталось сделать — это облачить данное ей понимание в связную словесную форму. Когда Шиён приближается к ней, Хан Дон даже не смотрит в её сторону, продолжая отпивать из бокала и окидывать уверенным взглядом всех присутствующих. Но Шиён буквально чувствует, что её приближение не осталось незамеченным. Она ощущает себя окутанной вниманием Хуан со всех сторон, с которых только можно, и ей становится капельку не по себе. Она подходит к бару и ставит руки на высокий стол, окидывая взором бутылки и бросая мимолетные взгляды на стоящую рядом с ней Дон. Ей хочется как-то начать диалог, но Шиён не имеет ни малейшего понятия, что сказать; она даже не до конца понимает, о чём в принципе может с ней поговорить? Возможно, они видятся сейчас последний раз в жизни. И последним разом в жизни это может быть не только потому, что завтра Хан Дон уезжает обратно в свою Калифорнию. — Может, хоть выпьешь чего-нибудь? Шиён вздрагивает и пугается этого вопроса. Она тут же косится на Хан Дон куда более открыто и внятно, чем до этого. Её ладони почему-то начинают дрожать. Шиён понятия не имеет, почему она волнуется. — Выпей чего-нибудь, — всё так же спокойно, ровно, но достаточно громко говорит Хан Дон. — Мне не хочется, спасибо, — отвечает Шиён внезапно севшим голосом. — Тогда составь мне компанию. А то все куда-то разбежались. Она понимает, что ей вроде как надо развернуться лицом к залу, лицом к Дон, но ей страшновато оказаться под давлением необходимости диалога. Она остаётся стоять спиной и бесцельно пялиться на шкаф с бутылками. Хан Дон в ответ на её несогласие лишь довольно улыбается и едва заметно хмыкает, продолжая отпивать из бокала. — Возьми себе текилу санрайз, — говорит она, наконец, глядя на Шиён. — И поговорим. — Поговорим? — Да. Ты разве не за этим сюда подошла? У Шиён кровь отходит от лица. Она смотрит на Дон, выпучив свои глаза до невозможности. Из Шиён уже практически вырывается этот вопрос — как вы вообще узнали, зачем я сюда пришла — как её внезапно окликает бармен, и она отвлекается. Шиён автоматически заказывает себе этот чёртов коктейль и пытается унять дрожь в руках. Шиён всё-таки разворачивается лицом к залу. Она тут же начинает искать взглядом Бору, но Бору нигде не видно до сих пор. Шиён слегка проклинает себя за то, что вообще подошла сюда, потому что теперь она чувствует, знает, что ей придётся разговаривать, но до сих пор понятия не имеет, о чём поговорить. Шиён почему-то хочется задать Дон такие вопросы, на которые не ответил бы ни один человек. Поэтому она по глупости выдаёт единственное и первое, что приходит ей в голову: — Почему все зовут вас Хуан, если ваша фамилия — Хан? Дон усмехается, поворачивается к ней лицом и ставит свой пустой бокал на столешницу бара. Она пару раз щелкает пальцами, указывая на бокал, и бармен подходит, забирая его. Сейчас, когда у Дон нет ничего, на что она могла бы отвлечься, Шиён чувствует себя зажатой паникой и обстоятельствами до ужаса. — Может, на «ты»? — отвечает ей Дон. — А что касается твоего вопроса… Фамилия моих предков — Хань. Но со временем она изменилась просто на Хан. Мы слишком давно живём в Америке. А Хуан… Не знаю. Просто прижилось. Теперь это мой псевдоним. Шиён вдумывается в её слова и ей в голову лезут какие-то слишком страшные ассоциации. Она начинает задаваться этим вопросом уже более серьёзно. Ей отчаянно хочется теперь знать, откуда взялся этот чёртов псевдоним, ведь зачем Дон использовать что-то подобное в этом мире? Шиён понимала, почему Минджи в HALA никогда не выступала под своим настоящим именем, и из-за связки с этим мысли Шиён постепенно перетекли в другое русло. Она вернулась мыслями к Юхён. И как только она думает о ней, правда, о другой; о другой Юхён, которая ушла куда-то с размазанной в кровь ногой и с дырками от пуль на куртке по всей спине — как только она думает о ней, Юхён тут же появляется в зале. Она проходит внутрь, и Шиён замечает то, как она выглядит, вспоминая разговор с Гахён; Юхён одета в узкие белые брюки, в высокие чёрные сапоги и чёрный пиджак, под которым всё тоже — белое. Её вид тут же привлекает всеобщее внимание. Шиён замечает, как несколько людей почти подлетают к ней, начиная разговор, как Юхён мило-мило улыбается, пожимая им руки и отвечая каждому, а Шиён стоит у бара, пьёт свой коктейль, чувствует, как опьянение постепенно ударяет в голову, и думает только о том, какая же Юхён неестественно худая. Сейчас, когда на ней такая одежда, Шиён видит это впервые настолько отчетливо. Она тут же вспоминает слова Боры о том, что Юхён на диете абсолютно всё время. И Шиён вмиг становится так жалко её, и она думает о том, что Юхён такая только потому, что она жокей; только потому, что у неё была какая-то цель, что над ней были какие-то требования, что она, возможно, всю жизнь провела вот так — в этих требованиях, в постоянной слежке за тем, как она выглядит, и страхом от того, что она может быть всё ещё недостаточно хороша. Шиён вспоминает о том, что Юхён, другая Юхён — делала со своим телом почти то же самое. В извращенной, какой-то совершенно ненормальной версии. Шиён впервые задумывается о том, что они — одинаковые. Словно Юхён, чей взгляд вечно сверкал злобой и болью, а улыбка была едкой и натянуто самодовольной — это худшая версия Юхён, стоящей сейчас от Шиён всего в нескольких метрах. Шиён краем глаза видит, как Хан Дон, стоящая рядом с ней, потягивает новую порцию своего коктейля и говорит: — А ей идёт английская форма, — задумчиво тянет она. — Никогда бы не подумала, что она придёт сюда в ней. — Так нельзя? — спрашивает Шиён. — Можно, — спокойно отвечает Дон. — Просто мне не показалось, что она наслаждается тем, чем занимается. — Вам не показалось. Она не любит скачки… Ой, — осекается Шиён. — Я, наверное, не должна этого говорить. Хан Дон оборачивается на неё, смотрит с этой своей снисходительностью и доброжелательностью во взгляде, улыбается тягуче и отвечает: — Но ты уже сказала, — усмехается она. — Но вообще, я не услышала ничего нового. — Правда? — Да, — говорит Дон и отпевает коктейль. Она возвращает свой взгляд к Юхён. — По ней видно. — Видно? — не понимает Шиён. Она смотрит на Юхён, и Юхён всё ещё в центре зала, и она всё ещё разговаривает с облепившей её толпой людей, и Шиён видит, как периодически она где-то что-то пишет своей рукой. — Я хорошо читаю людей. Можно подумать, — начинает Дон, — что Юхён наслаждается всей этой славой, и она правда наслаждается, но она будет наслаждаться ей до тех пор, пока не найдёт альтернативу, которая подойдёт ей больше. — Какую альтернативу? — не понимает Шиён. Она вообще едва укладывает у себя в голове то, как спокойно Дон говорит о Юхён так, словно видит её насквозь. — Касательно лошадей, — продолжает Дон. — Она больше похожа на человека, который с удовольствием бы носился по полю с жеребятами, чем скакал на дорогущих, больше её в несколько раз лошадях, чувствуя бесконечное давление и ответственность. Шиён всерьёз раздумывает над этим. Она вдруг вспоминает то, какой счастливой, действительно счастливой — и Шиён видела её такой в первый и, пожалуй, последний раз — какой счастливой была Юхён, когда пьяным дыханием выдавала ей свои мысли о том, что её проигрыш — это победа. И Шиён почти готова поверить в то, что Хан Дон, едва знакомая с ними со всеми и свалившаяся на их головы, как сам Господь, говорит правду, так, как есть на самом деле. Однако Шиён смотрит на то, как Юхён стоит посреди толпы, хвастается и бесконечно принимает тешащие её самолюбие комплименты с довольной улыбкой. — Но она всё равно наслаждается этим, — выдает Шиён. — Она наслаждается по привычке, — контраргументирует Дон. — Она не ищет славы. У неё нет такой цели. Будь у неё такая цель, она бы сделала всё, чтобы из принципа выиграть скачки даже такого уровня, как были у вас недавно. Шиён вынуждена согласиться. Шиён знает, почти уверена в том, что Юхён проиграла специально. В её голове почему-то слишком отчетливо рождается образ того, как Юхён бросит карьеру, уедет к Гахён жить на ранчо и взаправду будет бегать там по полю с жеребятами. Шиён думает о том, а могла ли, хотела ли Бора такой же жизни? И Шиён отчего-то хочется спросить об этом Хан Дон, что сейчас в её измученном и слегка опьяневшем разуме чувствуется и видится как едва ли не Бог, но она не спрашивает. Шиён знает Бору достаточно хорошо. Шиён знает так же и то, что она, Шиён, сделала всё для того, чтобы Бора увидела границы своих возможностей и поняла, что никаких границ нет. Шиён вдруг понимает, что её жизнь — определенно имела хоть какой-то смысл. Шиён хочется думать, что смыслом её жизни было встретить Бору, эту Бору, такой, какой она была, и увидеть её такой, какой она стала уже сейчас. Шиён так легко и тяжело думать об этом, что она на мгновение забывает и про больную ногу, и про тягостный синяк под ребрами. Шиён думает только о том, что она невероятно рада и благодарна даже самой Вселенной, что, по ощущениям, сделала всё для того, чтобы Шиён провела свою жизнь в страданиях. Шиён невероятно благодарна за то, что встретила Бору и успела сделать для неё всё, что могла, до того, как умрёт. И как только Шиён думает об этом — Смерть вмиг перестаёт казаться ей чем-то страшным и заслуживающим непринятия. И тут она видит её. Бора выглядывается в толпе, словно возникшая из воздуха, непонятно откуда, и Шиён моментально замечает её, это нежно-розовое платье, в котором она стоит посреди зала, выискивая её — наверное, Шиён — своим взглядом. Шиён не дожидается, пока Бора найдет её, залпом допивает свой сладкий коктейль, ставит его на стол и прощается с Хан Дон. — Я пойду, — говорит она ей. — Меня ждут. Хан Дон улыбается ей, и Шиён впервые видит в её взгляде столько понимания и какой-то даже нежности, что ей почти становится не по себе. — Да, тебе и правда пора, — отвечает она. — Прощай, Шиён. Приятно было знать тебя. Шиён коротко кивает ей и не хочет думать о том, что эти слова звучат не как простое «до свидания». Эти слова видятся, чувствуются и слышатся, как настоящее, окончательное и бесповоротное «прощай». Шиён делает первые шаги к Боре. И, словно по волшебству, словно Вселенная подгадала момент специально — начинает играть музыка. Шиён идёт, спокойно, стараясь сильно не хромать, и гадает: заметит ли её Бора до того, как она окажется достаточно близко? Бора замечает. И когда она замечает её, Шиён улыбается. И Бора улыбается тоже. Шиён подходит к ней, и они неловко так и останавливаются — посреди зала, окруженные толпой людей, приглушенным светом, окутанные спокойной и плавной музыкой. Шиён заправляет прядку выбившихся золотистых волос Боре за ухо, и Бора прижимается щекой к её ладони. — Прости, что я так пропала, — говорит она тихо, но достаточно громко, чтобы Шиён услышала её голос сквозь музыку. — Их было так много, а я… Растерялась. — Ничего страшного, — улыбается Шиён. — Мне не было скучно. Я нашла бар. Бора прыскает, усмехается, и Шиён вдруг хочется плакать от того, как сильно ей идёт улыбка. — Тогда всё понятно, — посмеивается Бора. — Вернёмся туда? Шиён задумывается. — На самом деле, я… Она смотрит вокруг, и видит, как все в зале — все, кто там был, мужчины и женщины, — собрались, разбились по парочкам и кружатся вокруг них в такт играющей музыке. Шиён чувствует себя уставшей, чуть пьяной, но пока Бора так смотрит на неё, словно Шиён — сосредоточие и центр Вселенной, у неё есть силы буквально на всё. Даже на то, чтобы игнорировать ноющую во всем теле боль. — …Думала потанцевать с тобой. Глаза Боры распахиваются, и она смотрит на Шиён с таким выражением ещё несколько секунд, а затем — едва заметно, чуть-чуть, чтобы Шиён не обратила достаточно внимания — косится вниз, и Шиён знает, что она смотрит на ногу. — Ты уверена? — только и спрашивает Бора, не продолжая свою мысль. Шиён и так знает, о чём она подумала. Но также Шиён знает и то, что этот вечер — возможно, даже не возможно, а скорее всего, почти наверняка — последний их вечер. Шиён уже незачем себя беречь. Шиён знает, что боль никуда не уйдёт и что терпеть её осталось совсем не долго. Совсем чуть-чуть. — Я уверена. Я должна тебе танец, помнишь? Бора прыскает, чуть закатывает глаза, но всё равно не может сдержать улыбку. — Это просто шутка, Шиён. Ты ведь не обязана. К тому же… — Я хочу, Бора. И получается это как-то слишком утвердительно для состояния, в котором Шиён пребывает. У неё от боли ноет всё тело, и костяшки пальцев горят так, словно вот-вот разойдутся синяками и шрамами, что-то под сердцем ноет всё сильнее и сильнее, и Шиён опасливо косится на рубашку, но рубашка всё ещё — белая. Рубашка всё еще — белая, брюки пока что — серые, и у них ещё есть время. Шиён тонет в мельтешащих цветах людей вокруг, но единственная, на кого она смотрит — это Бора. Бора в этом прекрасном, нежном розовом платье, такая красивая и милая. Такая серьёзная и уверенная, когда говорит ей: — Тогда пригласи меня. Шиён тянет улыбку и в животе скапливается волнение. — Я должна сделать это как-то особенно? — Да. — Научи меня. Бора слегка нервно хихикает и отводит взгляд в сторону. Она проводит пальцами по платью, чуть заламывая ткань. Шиён старается держать лицо, но у неё болят щеки от необходимости сдерживать улыбку — Бора слишком милая, когда смущается. — Н-ну, — тянет Бора неровным голосом. — Я сама не то чтобы хорошо знаю, но… Обычно кладут одну руку за спину и делают поклон? Или без руки… И потом приглашение… Словами. Шиён закусывает губу. Волнение плещется в груди, не находя выхода. Она мгновение представляет то, как это должно выглядеть. Потом делает шаг назад. Заводит левую руку за спину. Чуть наклоняется. Грудь теснит болью. Берёт руку Боры в свою правую ладонь и оставляет на коже маленький поцелуй. Поднимает на неё довольный взгляд и спрашивает: — Ким Бора, могу я пригласить вас на танец? Бора вспыхивает. Шиён видит, каким ярким розовым — почти таким же ярким, как платье — цветом заливается её лицо. Бора кусает изнутри щеку и несколько раз то открывает, то закрывает рот, не зная, что сказать. Пока не выдавливает из себя: — М-можешь, — смущенно заикается она. — Я бы ответила более формально, но я не знаю твоей фамилии. — А я бы встала на колено, будь мои ноги в состоянии нормально работать, — отвечает Шиён со смешком, выпрямляясь. — Один-один, я думаю. — Да, — соглашается Бора, посмеиваясь. — Один-один. Шиён косится на людей вокруг и подмечает, как это выглядит. Шиён не знает, как это — танцевать. Но пока она секунду смотрит на кружащихся вокруг них людей, танец кажется ей чем-то предельно простым, не вызывающим затруднений. Шиён уже научена, что в жизни бывают вещи намного сложнее и труднее, чтобы пугаться чего-то столь простого. Она одной ладонью берёт Бору за руку, а другую — кладёт на талию. Шиён понимает, что танцевать так же, как делают все вокруг — у них не получится. Как минимум потому, что Шиён не знает, куда и как ставить свои ноги; как минимум потому, что её ноги и так — еле-еле стоят; но Бора прижимается к ней столь доверительно и уверенно, и утыкается носом куда-то в плечо, начиная постепенно двигаться. И Шиён подстраивается под это движение. Они не делают ничего особенного по итогу — просто кружатся на месте, Шиён, как может, переставляет ногами, жмурясь каждый раз, как упор делается на больную; периодически думает о том, что Бора прижалась к ней, спрятала лицо в воротке рубашки под шеей, что взгляд её — направлен вниз, и что в любой момент, когда что-то пойдёт не так, она будет первой, кто заметит кровавое пятно у Шиён под рёбрами. У Шиён от этих мыслей всё лицо начинает гореть, горло спирает, в глаза напрашиваются слёзы, и она так не хочет плакать сейчас, когда ещё имеет возможность — вероятно, последнюю — видеть Бору, касаться её, чувствовать её дыхание на своей коже, чувствовать то, как Бора прижимается к ней, как она доверят ей, как она — Шиён знает — любит её. Шиён не может позволить себе думать об этом слишком долго. Шиён всё ещё может Бору увидеть, пока они кружатся под музыку в этом зале, полном людей, которые не знают их, которые не представляют, через что они прошли — вместе и порознь. И Шиён видит её. Шиён понимает, что она видела Бору всегда. Она видела Бору, когда Бора плакала, когда сияла блеском тысячи звезд, когда Бора — хотела умереть. Когда Бора умерла — тоже. Шиён всегда чувствовала себя рядом с ней бесконечно одинокой и понимала, что Бора — чувствовала то же самое. Но именно это «то же самое» вселяло в Шиён такое необъятное ощущения счастья даже от такой связи, что у неё в груди всё ныло и рвалось на кусочки всякий раз, как она думала о ней. И сейчас Шиён думает о ней снова. О том, какая Бора красивая, какая Бора — просто Бора. Шиён хочется подарить ей весь мир, но Шиён не может подарить ей даже себя. У Шиён ощущение, что они прощаются. Шиён понимает, что рано или поздно ей придётся с Борой попрощаться. И единственное, на что она надеется — это на то, что Бора не попрощается с ней. Что Бора найдёт её снова. В этом или другом мире. Что Бора просто — найдёт её. Шиён чувствует, как Бора забирается своей ладонью, которая до этого покоилась на плече, чуть выше, и теребит тихонько пальцами кончики её волос. — Шиён. Бора шепчет это ей прямо в шею. Шиён прямо чувствует, как она касается губами кожи, пока говорит. — Я тебя люблю. Шиён тут же прошибает током. Она чувствует в сердце такой явный укол, и всё в душе вдруг начинает болезненно ныть. Она зажмуривается, сжимается вся, как может, и перед глазами проносится целый калейдоскоп слёз, чувств, эмоций, ощущений, и она тонет в нём, голова тут же кружится, и Шиён пытается, пытается ухватиться хоть за что-нибудь, чтобы не свалиться навзничь. И она хватается. И понимает это только тогда, когда слышит приглушенно-торопливое: — Ш-Шиён… — Д-да? — Твоя рука… — А? Что? — Ты… Сжимаешь. До Шиён доходит не сразу. Она смотрит на Бору, Бора смотрит на неё, а затем взгляд её смещается на их сцепленные в воздухе ладони. Шиён вмиг выдёргивает руку и чувствует на своей коже вселенский стыд. Она поднимает на Бору затравленный, виноватый взгляд и шепчет едва слышно: — П-прости. Прости, пожалуйста. Я не… Я не специально. Бора тихонько улыбается и берёт её ладонь обратно в свою. — Ничего страшного. — Прости. — Не извиняйся. — Но тебе было б-больно. — Мне не было, — мотает головой Бора. — По крайней мере, не успело стать. Всё хорошо. — Прости… Это в-всё экзоскелет. — Что случилось? — В смысле? — Ты вдруг зависла на секунду, а потом вдруг начала… Сжала мою ладонь крепче. Я успела забеспокоиться. — Я просто… Подумала. — О чём? — Я не хочу тебя отпускать. По ней вмиг бьёт вся двусмысленность, многогранность сказанных слов. Они продолжают тихо кружиться. У Шиён сердце долбится об рёбра так, что ей больно даже дышать. Она словно пытается сделать вдох, но ей поперек горла будто вставили какую-то пластину, которая не даёт кислороду пробиться внутрь. Бора чуть гладит большим пальцем её ладонь и спрашивает: — Давай сбежим отсюда? Шиён не понимает: — Сбежим? — Да, — говорит Бора почти шепотом. — Просто возьмём и сбежим. — Куда мы сбежим? — Куда-нибудь, — размыто отвечает она. — Но для начала можно ко мне домой. — На чём мы сбежим? — Возьмём пикап Гахён. — А Гахён? Гахён тоже возьмём? — Зная Гахён, — вздыхает Бора. — Она не уйдёт отсюда, пока от бара не останется одно название без содержимого. Не думаю, что к утру она будет способна вспомнить о том, как вообще здесь оказалась. — Тогда, — раздумывает Шиён. Она чуть отодвигается, озирается по сторонам, а затем наклоняет голову, целует Бору легонько в лоб и говорит: — Давай сбежим, Бора.***
Шиён просыпается от шума. Он словно расходится волнами, и Шиён слышит его сквозь сон, словно она стоит под огромным краном с водой и слышит её журчание. Журчание. Шиён просыпается от осознания. У неё в голове в тот же момент проносится вереница мыслей о том, что она уснула, переместилась обратно, пошёл этот гадкий, как нефть, дождь, и Минджи не разбудила её, потому что с ней могло что-то случиться, и Шиён больше… не увидит Минджи. Не увидит Бору. Она подскакивает, тяжело, еле-еле дышит, сердце колотится, в висках — тоже, рёбра тут же сковывает тупая боль, но вместо чёрных каскадов гор она видит лишь… Стену. Шиён видит стену и мертвенно-белесый отпечаток окна, который оставляет луна. Она выдыхает так громко и с таким облегчением, что тут же слышит подле себя шуршание. Оборачивается и понимает, что сидит на кровати, а рядом — лежит сонная Бора, с растрепавшимися волосами, которые в такой белесой темноте почему-то кажутся серыми. — Шиён? — хрипло говорит она. — Ты чего не спишь? — Я… — так же сипло отвечает Шиён. — Кошмар приснился. Бора вздыхает, открывает глаза чуть шире, кладёт ладони под голову и смотрит на неё. — Расскажешь? Шиён вздыхает тоже и не знает, говорить или нет. Шиён не знает, как сказать Боре о том, что она подумала, что… — Будто я переместилась обратно, — всё же говорит она. — И этот шум… Что это за шум? Бора чуть приподнимается на кровати и вслушивается. — Это дождь. — Дождь? — зачем-то спрашивает Шиён. — Вот… И мне показалось, что я переместилась, и что тоже пошёл дождь, а дожди, они… От них ничего… Хорошего. Шиён опускает часть с: Я подумала, что я переместилась, и что я больше никогда тебя не увижу. Я подумала, что я переместилась, и умру, не успев с тобой попрощаться. Шиён не говорит ничего из этого. И вместо: — Нам нельзя выходить на улицу, да?.. — Почему? — хмурится Бора. — Это же опасно. — Нет, Шиён. Это не опасно. Мы… — зевает она. — Можем выйти, если ты хочешь. Шиён сдавленно угукает и не знает, зачем ей вообще это надо. Шиён не хочет признаваться себе, что теперь боится засыпать. Шиён боится заснуть и никогда больше не проснуться. Её тяготит мысль о том, что она оттягивает неизбежное. Пытается оттянуть неизбежное. Но тот факт, что это непременно случится — она уже приняла. Но Шиён до сих пор не знает, как она скажет об этом ей. Как она скажет об этом Боре, которая сейчас совершенно без задней мысли садится на кровати и натягивает на себя кофту. Они сонно одеваются. Шиён смотрит на прямоугольник единственного окна и видит за ним кромешную серость. Такая серость напоминает ей о многом. Например, о том, где её место. Они спускаются в бар медленно, держась за руки, потому что ничего не видно, потому что Шиён не может идти быстро, потому что у Шиён ощущение, что вот-вот размотается её импровизированный на груди бинт. Шиён надеется, что «бинт» этот — всё ещё белый. Но что-то внутри подсказывает ей, что если бы он был красным, она бы уже не смогла ходить. Они спускаются в бар. Бар посреди ночи, с огромным серым пятном за длинными во всю стену окнами кажется каким-то совсем другим. Не таким, каким Шиён его помнила. Внутри достаточно светло, и она делает вывод, что время всё-таки тянется к рассвету. Столы и сложенные на них стулья кажутся ей какими-то обугленными кусками дерева. Вся эта картина невольно отсылает её к выжженным кустарникам у Форт-Коллинса. Они выходят на заднее крыльцо, потому что Бора говорит что-то о том, что смотреть на покрытые дождевой дымкой горы куда приятнее, чем на вязкую от мокрого песка дорогу. Шиён соглашается. Когда они оказываются снаружи и Шиён окутывает холодный свежий ветер, она подмечает так же и то, что тут хотя бы есть что-то вроде крыши над головой. Шиён дышит воздухом, и ей от того, как он пахнет, как чувствуется — так странно, что она не может надышаться. Внутри всё же скребется маленькая паранойя о том, что это опасно, но она наблюдает за тем, как Бора стоит подле, прикрыв глаза, и успокаивается. Шиён дождь не кажется слишком сильным. Они стоят в такой тишине, слушая стук капель о крышу, какое-то время. Пока Шиён не слышит от Боры: — Хан Дон предложила мне уехать вместе с ней в Калифорнию завтра вечером. Шиён стоит под крышей, но после этих слов почему-то чувствует, словно попала в самый разгар шторма и промокла насквозь. — А ты? — спрашивает она и не понимает, почему волнуется. — А я, — вздыхает Бора. — А я отказалась. — Бора… — Ну Шиён, — она разворачивается и смотрит на неё жалобно-жалобно. — Хотя бы ты не начинай. — Я не буду, — почти честно говорит Шиён. — А что она сказала тебе? Что именно? — Она предложила мне уехать с ней и стать жокеем. Под её началом, естественно. Обкатывать её лошадей, может быть, даже выступать… Я не знаю. — Почему ты отказалась? — Я не готова к таким подвигам, — отвечает Бора со вздохом. — Вообще, забавно, как я говорила, что хочу сбежать отсюда, а как представилась возможность — не согласилась. Шиён чувствует, что это её последний шанс. Последнее… Последнее, что она может для Боры сделать. Подтолкнуть её к чему-то определенному, лучшему. Шиён щупает больную под рёбрами рану и невольно думает о том, что, возможно, Вселенная до сих пор не одарила её благостью смерти как раз для того, чтобы Шиён сказала в этом разговоре то, что должна. Такая мысль кажется абсурдной, но сейчас — когда Шиён знает, что висит на волоске от смерти, когда это может произойти в любой момент, когда в любой момент, как только она перенесётся обратно, она непременно умрёт, потому что у неё уже не осталось сил жить, у Минджи не осталось метродокса и нет ничего, что могло бы заживить её рану… Во всех этих сдавленных обстоятельствах такая мысль совершенно не кажется Шиён абсурдной. — У тебя ещё будет время подумать, — говорит она, казалось, спустя целую вечность молчания. — В конце концов, ты можешь приехать в любой момент, как только захочешь. — Не думаю, — вертит головой Бора, закусывая губу. — Она не будет меня ждать. Она найдёт другого жокея. — Может быть, так и есть, — соглашается Шиён. — Но она увозит Хорайзона. И я почему-то уверена, что в этом мире нет ни одного человека, который способен привести его к победе. Кроме тебя. Бора улыбается и смотрит на неё так, словно… Словно Шиён сказала то, что Бора хотела, что Боре нужно было услышать. — Может быть. Они снова погружаются в тишину. Шиён безбожно клонит в сон. Она чувствует себя на грани броситься прямо под ледяной — она почему-то уверена в том, что он ледяной — дождь, чтобы проснуться. Шиён борется со сном в тишине, пока Бора не говорит что-то, от чего она вряд ли когда-нибудь сможет уснуть не вечным сном. — Вообще, — начинает внезапно Бора. — Дождь в Айдахо не самое частое явление. Папа в детстве говорил мне, что дождь никогда не идёт просто так. — А почему тогда он идёт? — Он всегда говорил, что когда идёт дождь, это значит, что небеса кого-то оплакивают. Сердце простреливает гром. Шиён невольно думает, что знает, кого небеса оплакивают на этот раз. Шиён вдруг начинает чувствовать режущую под сердцем боль. Шиён знает эту боль уже слишком хорошо. — Так что, наверное, оно к лучшему, что небеса занимаются чем-то настолько грустным не слишком часто, правда? — с грустью усмехается Бора. — В Калифорнии дождей вообще практически не бывает. — Значит, в Калифорнии нет места для слёз. Шиён говорит это и думает о том, что она надеется, что Бора уедет. Что Бора уедет в Калифорнию. Что Бора уедет и осуществит свою мечту. Даже тогда, когда Шиён уже не будет рядом. Шиён очень надеется, что Бора уедет в Калифорнию, и в её жизни больше никогда не будет слёз. А также Шиён очень надеется на то, что боль под сердцем, прямо в рёбрах — это не то, о чем она подумает. Шиён надеется. Но она знает. Шиён до сих пор живёт одной лишь надеждой. Даже когда её ноги подкашиваются, тело вмиг становится горячим-горячим, почти ватным, и под грудью болит что-то так, что Шиён хочется засунуть туда руку и вырвать боль с корнем — Шиён всё равно надеется. Бора замечает то, как Шиён выпускает её ладонь из своей. Как она отшатывается к стене. — Шиён? — с тревогой спрашивает она. — Что?.. Всё нормально?.. — Д-да, — еле хрипит Шиён. — Просто… Нога… Заболела. Пойдём обратно. — Хорошо… Бора подходит к ней, отрывает почти что от стены, к которой Шиён прижалась, и только тогда, когда Бора чуть приобнимает её, чтобы довести до квартиры, Шиён позволяет себе прижать ладонь к своему животу. И тут же чувствует что-то горячее и влажное. Шиён прижимает свою ладонь к ране под рёбрами и надеется, что её рука больше ладони Боры достаточно для того, чтобы Бора не почувствовала того же. Чтобы Бора не заметила то, как Шиён истекает кровью. Чтобы Бора не бросила её. Чтобы Бора не понеслась искать врачей. Чтобы Бора не понеслась спасать её. Шиён знает, что её уже ничего не спасет. Не в этом мире — точно. А в мире том — и подавно. Шиён просто хочет… Провести с ней как можно больше времени. Даже если время это — будет пара минут перед тем, как она закроет свои глаза. И больше никогда не откроет. И когда они еле-еле, тихо, из последних сил доходят до квартиры. Шиён уже знает — именно так и будет. Минуты эти. Будут последними. Шиён едва понимает, как-то смазанно осознаёт, что говорит Боре. Что-то о том, что… Ничего страшного, я просто устала. Шиён знает, что это наглая ложь. Как знает и то, что страшного на самом деле — много чего. Но Шиён просто… Она. Она смотрит на Бору и понимает. Что она просто не может. Просто… Не может. И когда Бора говорит с подрагивающей улыбкой: — Я пойду в душ. Пойдёшь со мной? Шиён лишь едва отвечает что-то вроде: — Я… Я п-приду… чуть… А затем делает два шага в сторону двери. Чтобы выйти из квартиры. Чтобы Бора не видела этого. Но Бора видит. Шиён видит тоже. Как она смотрит на неё полными ужаса глазами. Шиён знает, что она — знает. Бора не может не знать. Бора не может этого не чувствовать. Как Шиён не может более этого скрывать. Расползающийся по телу холод невозможно контролировать. — Шиён?.. Шиён не хочет думать о том, что её застывшие в ужасе глаза — это её вина. Но думает всё равно. И говорит: — Сейчас, я… Т-только… Шиён делает два шага к двери. Хватается за ручку окровавленной ладонью. Мажет мимо. И падает.