***
Дворец Золотого города переполняли раненые солдаты, эвакуированные слуги, служащие, опасающиеся идти домой, и сбежавшие имперские горожане. Площадь за его стенами превратилась в военный лагерь, где отряды, прибывающие в город, устраивали своих лошадей и аккуратными рядами складывали оружие. Магазины превратились в военные центры, когда их владельцы осмелились заработать денег на распродаже прибывающим войскам. Другие строения преобразовали в дома для эвакуированного персонала и пациентов госпиталя. Поместье еще тлело, когда Трисс покинула его. Ей потребовалась вся сила, чтобы притушить пламя, не позволяя дыму окутать все здание, а затем еще полчаса уговоров, чтобы вывести слуг из кухни, где они разумно спрятались. Отряд, явившийся из Оксенфурта, быстро двинулся на шум битвы и прибыл к разрушенным стенам, а затем выделил солдат для сопровождения слуг в Новиград. Цири в мгновение ока исчезла вместе с телом генерала Воорхиса. Высшее командование империи, оставшееся в Новиграде, существенно сократившееся с тех пор, как коменданту проломили голову кирпичом во время одной из стычек, теснилось вокруг стола в некогда гостевой спальне. — Итак, эти сволочи возвели баррикады здесь, здесь и здесь, — сказал Золтан Хивай, представитель городского ополчения Новиграда и, пожалуй, его командир, после того как назначенный член гильдии спрятался в своем доме еще в начале войны между бандитами. Он положил грубый палец на примитивную карту, начерченную на обратной стороне нескольких старых указов, покрывающую стол. — Мы уже были готовы занять их, но большинство бандитов удрали, и теперь у нас едва хватает людей для охраны периметра. — Можно соединить ополчение с нашими отрядами и возобновить штурм, — сказал человек в одежде моряка. — При всем уважении, командор, это противоречит приказу ее высочества, — заметила капитан вар Кеаллах, чей командир гарнизона не выполнил своих обязательств. Она не снимала доспехи уже почти два дня, и теперь источала сильный запах. — Следует сосредоточиться на укреплении периметра и удержании мятежников за пределами уязвимых районов. Командор Хелберг, командир военно-морских сил под командованием вице-короля, покачал головой: — Приказы ее высочества основывались на предыдущей ситуации. Есть возможность нанести удар, пока церковники все еще увлечены молитвами. Мы можем проломить стены зданий в обход баррикад, а соединив наших людей, получим приличные силы. — Ваши люди — моряки, которые только выглядят как солдаты, если рассматривать их издали, — вмешался Золтан. — Любая контратака сломит их и тогда наши дома снова останутся без защиты. — Такое быдло, как ты, — фыркнул командор, — не узнает солдата, даже если он наступит тебе на шею, краснолюд. Я здесь командую. — Вы командуете военно-морскими силами, а не армией, — вар Кеаллах скрестила руки на груди и смотрела на командора. — Пока вы будете тратить время на расчистку баррикад, дружки с Храмового острова сделают вылазку и разобьют наши позиции. — Достаточно! — прервала перепалку Трисс. И когда троица умолкла, продолжила: — Приказы наместника ясны. Мы должны держать позиции. — При всем уважении, госпожа чародейка, — ощетинился командор, — у вас нет военной власти, поэтому я не понимаю, что дает вам право отдавать нам приказы. — При всем уважении, командор, — ответила Трисс. — Я всего лишь передаю приказы ее высочества. У меня не было времени освежить знание военных законов Нильфгаарда, скажите, наказанием за неповиновение имперскому командованию по-прежнему является четвертование? Или сейчас оно заменено повешеньем? — она смотрела на Хелберга, пока он не отвел взгляд, а потом кивнула. — Вы свободны. Осмотрите ваши посты и держите нас в курсе. Хелберг и вар Кеаллах отдали честь и ушли, а Золтан задержался. — Эти идиоты просрут все преимущества, которые у нас есть, пока будут решать, кто здесь главный, — нахмурился он. — Цири скоро вернется, — вздохнула Трисс. — Надеюсь, что так, — кивнул Золтан. — Знаешь, я думала, ты спросишь: «Уверена?» — Трисс устало изогнула бровь. — Ха, эта девчонка не такая, — Золтан покачал головой. — Она возвращалась черт знает откуда, и сейчас вернется. — Он учтиво поклонился и ушел. Трисс посмотрела ему вслед и беззвучно прошептала: — Было бы это так просто, Золтан. Если бы было так просто. Она пошла к узкой, лакированной двери, ведущей в гостиную, которая использовалась как импровизированный кабинет в городском дворце. В комнате царила темнота. Сгущались сумерки, а слуги не зажгли светильники, не то из-за общей неразберихи, не то из-за страха перед двумя постояльцами. Кейра и Ламберт растянулись на диване. Кейра устроилась на груди ведьмака, который лежал на спине, одна его рука свисала в дюйме от рукояти меча. Оба зверски храпели. Трисс улыбнулась, покачала головой и зевнула. Ее стол был чист, хаос дня, вероятно, прекратил постоянное пополнение документов. На нем лежало единственное письмо, лишенное штампа официальной корреспонденции и какого-либо адреса. С печатью из красного воска, изображение совы на которой выглядело почти живым. Сразу заволновавшись, она сломала печать. Короткая и деловая записка. Трисс, Это зашло слишком далеко. Есть способы борьбы, которые вы еще не использовали. Ради будущего севера я рассчитываю присутствовать на следующем заседании совета. Мы обе знаем, кто из нас более состоятелен в таких вопросах. Филиппа. Трисс прочитала записку дважды. Затем сложила ее, убрала в карман и откинулась в кресле. Сон овладел ею еще до того, как голова коснулась спинки.***
Его святейшество находился в редком состоянии духа, как отметил Гелвид, входя в комнату. После того как волнения разбушевались, первоначальный экстаз перешел в подавленность и вернулся обратно, когда мятеж прокатился по городу, а затем нильфгаардские войска вернулись, и наместнику удалось собрать городской совет для срочного совещания. Несмотря на город, попавший в руки врагов божьих, его святейшество снова стал более общительным, когда пришли новости о битве в поместье фон Эвереков. — Вы можете себе представить, Гелвид? — спросил он, расхаживая по своим покоям и размахивая руками, отчего одеяния разлетались, как стая гнездящихся чаек, его голос звучал раскатисто, будто перед паствой. — Этот вертеп порока и ереси уничтожен! Обиталище гордого наместника очищено святым огнем! Как в отрывке из священной книги, Гелвид! В частном порядке Гелвид соглашался с иерархом, но все же он мыслил более реалистично. — Потеря великого магистра Зигфрида и его людей — большой удар, — заметил он. — Мы могли бы использовать их прямо сейчас для укрепления позиций в городе. — Верно, верно, — покивал Хеммельфарт. — Я буду чтить их память. Мученики, все они мученики. Когда придет время, их орден возродится из пепла, как и все вокруг. — Он покачал большой головой. — Я был глупцом, сомневаясь в вас, Гелвид. Рыцарский орден дал бы нам контроль. Это настоящее оружие, куда лучшее, чем храмовая стража или Синдикат, которым я пользовался много лет назад. Вы были правы, Гелвид, не доверяя бандитам, воюющим друг с другом, только борьба за веру не прекращается. Гелвид внутренне поморщился, прекрасно зная, кто стравил банды друг с другом. — Согласен, они достойны чести, но не можем ли мы подождать, ваше святейшество? Связав свое имя с орденом, особенно теперь, когда он прекратил свое существование как военная организация, мы только рискуем обратить на себя гнев империи. На данный момент мы все отрицаем, хотя и слабо. — Верно, верно. Бывает время, когда божьи дела следует вершить в тени. — И такие дела следует продолжить. С вашего позволения, ваше святейшество? — Гелвид поклонился, и Хеммельфарт глубокомысленно кивнул. Покинув комнату, Гелвид ускорил шаг. Несмотря на то, что он говорил иерарху, потеря ордена лишила их весьма полезного инструмента, сделала более зависимыми от храмовой стражи, от мятежников и, конечно, от пиратов Гудрид, которые уже раздирали по кусочкам преступную империю Франциска Бедлама. Победа далась не так легко, как надеялся Гелвид. Сожжение поместья прекрасно показало северу, как на самом деле слаб авторитет Нильфгаарда. И пока беспорядки умножали жертвы, в основном мирных граждан и нелюдей, ожидаемый контрудар так и не состоялся. Как только первый бой закончился, наместник отозвала войска и вместо того, чтобы попытаться использовать старейшин Новиграда против святой церкви, избавила город от кровавой расправы черных, которая имела бы решающее значение для напоминания паствы, что с еретиками нельзя заключать мир. Теперь они попали в тупик, в ситуацию очень неудобную Гелвиду. Его путь лежал прочь от покоев иерарха, через роскошные апартаменты, отведенные для иностранных гостей, ныне нетронутые и пустые. Мягкая кожаная обувь не издавала ни звука, и в мантии с накинутым капюшоном его можно было принять за какого-нибудь старого жреца, заблудившегося в поисках кухни. В залах было прохладно, как всегда слегка пахло дымом от святого огня, разнесенного по всему зданию, и миррой с благовониями, брошенными в пламя. Гелвид свернул за угол и оказался в маленькой боковой часовенке. Восьмиугольное помещение, темно-красный мраморный пол и опоры, державшие каменную крышу, давным-давно перепачканная копотью медная жаровня размером с котел, составлявшая главное украшение комнаты и служившая единственным источником света. Стены покрывали поблекшие изображения путешествий Святого Лебеды, записи его откровений и чудес. Гелвид часто задумывался, на что походило свершение чудес, изменение облика мира с помощью одной веры и силы божьей. Такая сила, как он воображал, должна быть чистой, не похожей на мерзкие действия чародеев, которые уродовали создания божьи ради своих извращенных идей. Будучи молодым человеком, Гелвид бродил по земле, пытаясь обрести глас бога в каждом благом деянии и каждом распускающемся цветке, но нашел лишь признаки собственного несовершенства. Наконец, он решил, что бог создал его для иной цели, и если он не нужен богу как сосуд его святых чудес, тогда он может стать его гневом. Перед святым огнем стояла одинокая коленопреклоненная фигура, чей угловатый темный силуэт выделялся на фоне пламени. Перед ней находился маленький ряд свечей, освещавших лицо, разливавших тени по комнате и являвших призрачные образы в меди котла. Ее руки были сложены в мольбе, а грязные, окровавленные доспехи, казалось, немилосердно давили. Маленькая девочка перед лицом бога. Меч в ножнах аккуратно лежал рядом. — Как давно ты молишься, дитя? Ты ела что-нибудь? — Гелвид остановился на разумном расстоянии. Он как обычно приблизился тихо, и девушка до сих пор не шевельнулась. — С тех пор, как окончила доклад, ваша милость, — ответила она, игнорируя второй вопрос. Гелвид понимающе кивнул и медленно обошел ее, держась в стороне. Лицо девушки исчертили дорожки слез, взгляд был устремлен на плиты пола. — Паства собиралась, по крайней мере, трижды с тех пор, дитя мое. Для молитвы в обществе бога есть множество мест, не так ли? — вопрос звучал почти риторически, поскольку он увидел ответ, когда девушка яростно замотала головой. — Я не запятнаю общину. Лучше молиться в одиночестве, — ее голос был не надломленным, как ожидалось, а жестким и мрачным. — Правильный выбор, — Гелвид мудро кивнул и указал на свечи. — Молись за своих павших товарищей. — Я молюсь за всех павших. Даже за нильфгаардцев, — безмолвный вопрос о правильности этого повис в воздухе. — Как и должно. Да, они заблуждались, но нам следует оплакивать даже тех… нет, особенно тех, кто умер без спасительной милости божьей и без очистительного пламени. Девушка кивнула, ее губы дрогнули, будто она хотела добавить что-то еще. Гелвид, опытный исповедник и дознаватель, ждал. — Я преломила хлеб с ними. Путешествовала рядом. Они доверяли мне, а я… я… — в пустой комнате эхом разнеслось рыдание. — Предала их? — закончил Гелвид. Ответом был кивок. Когда слов не последовало, он подошел к девушке ближе, опустился на колени, мягко взял за подбородок и осторожно повернул ее лицо к себе. — Ты не делала этого, дитя. Ты удержала их от ошибки, от совершения акта насилия по отношению к святым отцам церкви. При этом, возможно, спасла их души. — Он поймал ее взгляд и продолжил: — Наместник, милое дитя, всего лишь орудие Нильфгаарда, хотя она может и не осознавать этого. Для них нет ничего святого, как ты узнала, видя, как они когда-то содействовали твоему отцу. Ты удержала их от умножения ему подобных. Тамара медленно кивнула. — Так значит, бог простит меня? — Он уже простил тебя, дитя, — улыбнулся Гелвид. Когда он поднимался, кости болезненно хрустнули. — Помни, только мы держим чудовищ в узде. — Он кивнул на свечи. — Эти люди — мученики, и нет нужды молиться, чтобы осознать их правоту. Побереги молитвы для своей матери, а потом иди и отдохни, дитя, — он покинул комнату, оставляя Тамару наедине с танцующими тенями. Его ожидали личные покои. Простые в сравнении с пышными покоями иерарха, но не скромные, поскольку для Гелвида давно миновал этап, когда он полагал невнимание к основному телесному комфорту богоугодным актом (в любом случае, его старые кости уже протестовали). Еловая кровать без украшений под шерстяным пологом, потухший камин, а перед ним — кресло с высокой спинкой, простой письменный стол, расположенный рядом с единственным высоким окном. Пол покрывала овчина, лежащая у единственного шкафа, который он использовал для хранения множества церемониальных облачений. Гелвид покрутил занемевшей шеей и без особого энтузиазма взглянул на кучу корреспонденции, громоздящуюся на столе. После нескольких утомительных дней он физически ощущал своей возраст, тяжело идя к письменному столу. Вдруг какая-то сила схватила его за шкирку, будто непослушного котенка, и швырнула через всю комнату, задев стол. Корреспонденция хлопьями снега взлетела в воздух. Над ним возвышалась старая карга. Она отбросила свой человеческий облик: сморщенная кожа на теле, едва прикрытом рубищем, один глаз заплыл, другой темнел клубящейся чернотой. Ее остроконечная шляпа устремлялась вверх и исчезала под потолком во мраке, а лишняя скрюченная рука безвольно висела, вырастая из живота под странным углом. — Ты забыл о нашем договоре, священник, — ее голос наполнил покои низким гулом, разносясь по комнатам. Из легких Гелвида вышибло воздух, он не мог ответить. — Девчонка за проклятие, священник. Мы заключили договор, и его следует соблюдать. — Я не забыл, — прохрипел Гелвид. — Но политическая ситуация изменилась… — он не сумел продолжить, старуха подхватила его, как куклу, и поднесла к своему лицу. Он увидел изуродованный глаз и копошащихся там личинок. — Политика? Меня не интересует человеческая политика, священник. Ты заключил договор, который следует выполнить. Ты хотел принести в жертву какому-то божку свой собственный народ. Думаешь, все прекратится, если ты нарушишь соглашение? — она отпустила его, и Гелвид рухнул на пол, хватая ртом воздух. Старуха с жалостью смотрела на него сверху. — Твоя религия ослепила тебя, священник. Я тоже была богом, гораздо более реальным, чем те, которых вы ищите в своих книгах и кострах. Богам нужно не поклонение; мы требуем дани! И если ты не предоставишь ее, священник, я превращу этот вонючий город в болото и повешу твою гнилую тушу разлагаться на башне. Гелвид не испытывал страха со времени своего детства. Но уставившись в мертвый глаз, отчетливо ощутил его. — Договор есть договор, священник, — произнесла старая карга и вдруг разлетелась стаей ворон, теряющихся среди балок.***
В ее снах было пламя. Поместье пылало, огонь пожирал драгоценные гобелены и мебель, лизал стены и превращало людей в живые факелы. Один человек шел к ней, шатаясь и крича, с распростертыми руками, как ребенок, увидевший мать. Пламя страшно исказило его лицо, а затем он превратился в Литту, чье тело заменила сгоревшая оболочка, а огонь стало пламенем Соддена, с ревом вздымающимся к чернильным небесам, где горели знамена с золотым солнцем. Литта кричала, а потом этот крик стал криком Трисс, валяющейся среди трупов, доспехи которых раскалились до черноты. Какому бы королю ни служили погибшие, они вплавлялись в землю. Трисс отчаянно хваталась окровавленными руками за грудь, пока сходила кожа, а с небес на пир спустились черные вороны. Один сел на кричащую Трисс, открыл фиолетовые глаза и прошептал одно слово: Предатель. Трисс проснулась от того, что кто-то тряс ее. Открыв затуманенные глаза, она увидела в темноте очертания служанки, стоявшей рядом. — Простите за беспокойство, госпожа чародейка, — сказала женщина, — но ее высочество вернулись. Трисс сразу встала с кресла и покинула гостиную, чтобы проследовать по коридору в покои Цири. Дворец переживал нелегкую ночь; здесь никогда не бывало спокойно, однако этой ночью он гудел утомленно и тревожно. Хотя эвакуированные слуги располагались на нижних этажах, на верхних все еще оставались чиновники с изможденными глазами, которые устало пытались вести управление, затачивая гусиные перья и записывая на пергаменте колонны цифр, которые уже не всегда имели смысл. Снаружи кричали и грязно ругались солдаты, прибывшие на смену патрулям и обсуждавшие размещение. Штатные служащие, фонарщики, повара и уборщики занимались собственными делами, а бригада Импера удвоила стражу, стоявшую с обнаженными мечами и поднятыми арбалетами. Когда Трисс подошла к дверям, они приоткрылись, выпуская Гретку, несшую кучу окровавленной одежды в корзине. Девочка уставилась на нее и попыталась сделать реверанс, едва не уронив свою ношу. — Гретка, — кивнула Трисс, — разве тебе не следует отдыхать? Девочка представляла собой нервный комок энергии после возвращения в город, когда страх, подавленный во время нападения на поместье, снова поднял голову. Сейчас ее усталые глаза сузились от вопроса. — Наместник вернулась, мой долг — присутствовать здесь, — упрямо ответила она. Трисс кивнула, молча сожалея об удачном привитии ей преданности, а Гретка направилась вниз по лестнице. Она всегда была верной, но несмотря на обоготворение господ, мир не всегда был добр к преданным слугам политических фигур. Трисс устало открыла дверь. Покои Цири в городском дворце были лучше организованы и выглядели менее личными, чем в поместье. Вместо темных панелей стены покрывала светлая штукатурка в новиградском стиле и со вкусом подобранные картины великих мастеров, тусклый свет единственного канделябра, висевшего под потолком, стирал их различия. Пол был выложен мозаикой, центральные спирали цвета морской волны переходили в изображение волн. Пол пятнала кровь в том месте, куда Цири бесцеремонно сбросила свои доспехи. Роза, почтительно держа меч наместника, стояла с внимательным лицом, хотя взгляд был такой же усталый, как у Гретки. Цири мылась. Раздевшись по пояс, она полотенцем стирала пыль, кровь и пот, иногда обмакивая его в большую фарфоровую чашу, вода в которой потемнела от грязи. По большей части она размазывала ее по телу. Трисс кивнула Розе, которая привычно поклонилась. — Лейтенант вар Аттре, это никуда не годится. Пусть наполнят ванну и принесут сюда, — распорядилась чародейка. Роза мгновение растерянно переводила взгляд с Цири на Трисс. — Немедленно, лейтенант, — добавила Трисс голосом, пресекавшим любые возражения. Роза кивнула и после минутного замешательства положила меч рядом с доспехами, а потом поспешила выйти. Цири все еще пыталась отмыться. — Ты не должна сердиться на Розу, — произнесла она, не оборачиваясь. — Сердись на меня. Трисс недолго обдумывала заявление, а затем решила не заострять на нем внимание. — Ты исчезла, — вместо этого она перешла к делу. — Я понимаю, — Цири кивнула. — Нет, я вовсе не уверена, — Трисс покачала головой. — Ты бросила главный дворец на виду у врага. И не вернулась в Новиград, нет, ты растаяла в воздухе, оставив центр без управления, что могло обернуться катастрофой, если бы наши приятели с Храмового острова решили действовать. — Здесь осталась ты. — Я чародейка, северянка и уж точно не командир! — Трисс невольно повысила голос. — Лишь по чистой случайности ситуацию удалось удержать под контролем. — Ты недооцениваешь себя, — Цири повернула голову к своему советнику и вяло попыталась улыбнуться, а потом снова взглянула в зеркало. Трисс быстро пересекла комнату, схватила Цири за голые плечи и развернула к себе. — Нет, ты по-прежнему не осознаешь свою важность! — Цири попыталась убрать ее руки, но Трисс держала крепко. — Ты наместник, наследная принцесса, будущая императрица. Без тебя все это, вся ветхая власть, которую мы собирали по крупицам, обрушится. Ты — монарх, все это не работает само, совершенно, и уж тем более, если ты исчезаешь во время кризиса без предупреждения. — Морвран… — Цири встретила взгляд Трисс. — Я должна была сделать хоть что-то! Я не могу позволить кому-то умирать ради меня, в моих руках. Только не опять, — она попыталась отвернуться, и Трисс медленно ослабила хватку. — Он жив? — спросила она. — Я не знаю, — призналась Цири, пожав плечами. — Я просто… стояла на поле боя. Глядела на мертвых, лежащих там, и подумала, что должна спасти хотя бы одну жизнь, — она повернулась к Трисс и на мгновение чародейка ясно увидела девочку, которую давным-давно встретила в ведьмачьей крепости Каэр Морхен. — Я не могу видеть, как другие умирают за меня. — Она слабо улыбнулась. — Это самонадеянность? — Кое-что гораздо худшее, — Трисс не ответила на улыбку. — Малодушие. — Малодушие? Когда я пыталась… — Да, малодушие, — оборвала ее Трисс. — Знаешь почему, Цири? Потому что люди умирают. Они всегда будут умирать. С твоим именем на устах или проклиная тебя! Они будут умирать, потому что наши законы потребуют этого! Будут умирать в сточных канавах, потому что мы заключили торговое соглашение с Ковиром и оставили сапожников в Назаире не у дел! Наше ремесло — не геройство. Наше ремесло — правление, — она вздохнула. — И из-за нашего ремесла люди умирают, из-за наших решений и бездействия или вопреки им. Когда ты бросаешься на помощь одному, ты ставишь под угрозу сотни, тысячи. И если не можешь принять это, если не можешь нести бремя и делать выбор, тогда просто скажи мне, я упакую вещи и уеду. — Она смотрела на Цири несколько мгновений, прежде чем выпрямилась и добавила категоричным тоном: — Когда ванна будет готова, советую поесть что-нибудь и пойти спать. Утром вы примите участие в совещании, ваше высочество. С этими словами она развернулась и ушла, оставив свою государыню размышлять в одиночестве над тазом, полным окровавленной воды.***
Когда слуги принесли ванну в покои наместника и откланялись, Роза продолжила утомительное дежурство на случай, если измученному монарху понадобиться спасение из собственной ванны. Хотя этого не потребовалось. Цири вела себя непривычно тихо, без энтузиазма поедая булочки с говядиной и овощами, прежде чем вышла из ванны и скользнула за ширму, чтобы надеть ночную сорочку, оставленную там. Роза откашлялась. — Могу я уйти, ваше высочество? — Да, конечно, — рассеянно отозвалась Цири. Роза почти дошла до двери, когда наместник обратилась к ней снова: — Роза, ты готова умереть по моему приказу? Я имею в виду не буквально, но если так случится? — Да, ваше высочество, — кивнула Роза. — Почему? Роза подумала некоторое время. — Это мой долг, ваше высочество, мой священный долг. Перед вами и перед Нильфгаардом. — Я всего лишь обычный человек, Роза, — раздался голос из-за ширмы. — При всем уважении, ваше высочество, это не так, — лейтенант покачала головой. — Вы принцесса, будущая императрица. Олицетворение империи. Залог того, что мы не погрязнем в войне и вражде. Умереть, защищая вас, все равно, что умереть, защищая свою семью… — она запнулась. — В перспективе, я имею в виду. За ширмой некоторое время царила тишина. — Это все, лейтенант, — тихо произнесла Цири. Роза поклонилась, элегантно развернулась и ушла. В комнате позади нее воцарилось молчание. И только после того, как вышла, Роза осознала, что даже не потрудилась выяснить, выделили ей личную кровать или нет. Учитывая суматоху и наплыв эвакуированных слуг, она сомневалась в этом. Не утруждаясь выяснением, она вытащила из кладовой походную лежанку и устроилась под дверью Цири, продолжая нести тревожную службу. Она уже чувствовала, как отяжелели веки, когда на лестнице появилась Гретка с чайником и подносом с едой. Девочка остановилась, увидев ее. — Ее высочество спит, — сказала Роза. — Ох, — произнесла Гретка, — я надеялась принести еды. Роза хотела сказать ей спуститься обратно, но что-то в разочарованном выражении лица Гретки смягчило ее. — Уверена, она была бы признательна тебе за заботу, — произнесла она с улыбкой. В коридоре царила тишина, нарушаемая только звуком шагов стражников. В животе Гретки громко заурчало. Роза вскинула бровь. — Когда ты сама ела последний раз? Гретка покраснела, и Роза похлопала по лежанке рядом с собой. Девочка помедлила мгновение, а потом села рядом с Розой и начала есть. — Спасибо, — сказала она. Роза улыбнулась и отщипнула кусочек хлеба с пряностями. — Не за что. Некоторое время они ели в молчании. — Я надеюсь, генерал Воорхис не умрет, — сказала Гретка. — Он тебе нравится? — спросила Роза. — Мне нравится дразнить его. Он такой серьезный. И нравится, как ее высочество смеется, когда я рассказывала об этом, — Гретка закатила глаза. — Знаю, знаю, это неприемлемо, бла-бла-бла. Роза рассмеялась и пошевелилась. — Знаешь, после сегодняшнего дня мне кажется, нам не стоит беспокоиться о приличиях, — она посмотрела на девочку. — Я рада, что ты пережила все это. — Да уж, — сказала Гретка. — Я тоже. Рада, что ты не умерла. — На ее лице мелькнула улыбка, а потом она жадно съела последний кусок хлеба. Несколько свечей прогорело, и в окно стало видно мерцание звезд. — Нам всем, должно быть, повезло, — Роза помолчала, безуспешно пытаясь рассмотреть картину в сумерках. — Принцесса спрашивала, смогу ли я умереть за нее. Я ответила «да», хотя это и так очевидно. С чего бы это? — Потому что она сделал бы то же самое для нас, — кивнула Гретка. Роза глубоко вздохнула. — Верно, тебе ли не знать, ведь так?.. Гретка? Девочка не ответила, и Роза почувствовала тяжесть ее головы на своем плече. Она уже спала.