Пытать и миловать

Город вышел из-под его контроля. Жители ещё не прочувствовали, что кругом смердит безнаказанностью, а новый режим беспомощен перед ней как младенец. А Борис уяснил себе это давно. Он проиграл. Заперся в столице, как нашкодившее дитя. Что за стыд. Он, со всем своим могуществом. Перед его мысленным взором застыли фигуры горожан, которые осмелились противостоять ему. Среди пришедших на злосчастную площадь были и колдуны, кто слишком тесно сплелись корнями с простонародьем, что даже защищать его вздумали. Забыли века преследований! Что ж случилось? Благодаря кому забыли? На главной торговой площади в форме гексагона горожане сходились в кучки, переговаривались, объясняли мимо пробегавшим, с чего здесь шум. Все говорили, и даже странно было видеть человека, проходившего где-то сбоку в одиночку и молча. Борис должен был обратиться к ним с деревянного помоста из центра. Набились на площадь тысячи, и ещё по углам шмыгали. До того, как выйти с речью, Борис наблюдал из-за ширмы. Унизительно, но он волновался. Эти люди не любили его. Он знал. Когда Борис заговорил о величии, толпа, которая уже настороженно бурлила, стала закипать. Они было притихли, чтобы его послушать, но он их не увлек, и гул поднялся хуже прежнего. Из разных углов послышались одиночные непотребства, лозунги. Каждого такого смелого встречали аплодисментами и свистом, и когда он прятался обратно в толпе, вокруг взрывались злорадным смехом. А спереди, учуяв его страх, не иначе, заскандировали «Прочь, прочь, прочь!» Скоро крики сменились на «Стойте!» и женские вопли, когда люди, стоявшие позади, надавили всей своей мощью на людей, стоявших впереди, и неудачливых понесло прямиком на стрельцов. Своими ногами, но как будто по воздуху, так много сзади было человеческих тел, которые хотели, чтобы они проломили ограждение тех, кто кольцом окружали Бориса. Будет давка. Его затопчут. Одна мысль, что он может быть так глупо убит, напугала Бориса достаточно, чтобы он умертвил всех первый. Он заставил солнце закатиться — или то была туча? Но точно его руки вырвали воздух из лёгких тех, кто находился на площади. Он мог остановиться, он хотел, он думал. Но не остановился. Стыда Борис не чувствовал тоже. Досаду одну — на тех, кто его довел до такого. Будь он честен с собой, то признал бы, что приход Александра спас его от дальнейших действий в том же духе. Он был почти рад ему. На Совете, где доложили, что враг разбил лагерь у самых ворот, Борис улыбался. Глупцы решили, что это от большого ума, якобы он знал, куда им двигаться дальше. Нет, господа, он пуст. Он не доверял самому себе, что говорить о других. Метался, как петух, которому голову отрубили, а телу сказать забыли. Все его бросили. Рада как услышала про светловолосого красавчика, сына царя, сразу сбежала, шлюха. Никто не мог и помыслить, сколько ему стоила эта авантюра. В какой-то один момент он готов был всего себя отдать, чтобы им жилось лучше. А они его ненавидели. Каких-то людей не научить благодарности. Как объяснить, что он для их блага вступил сотню лет назад в сговор с царской фамилией. Что так он выторговал для своего народа безопасность и право на жизнь. Их дети не взрослеют в бегах, родителей не закапывают на заднем дворе после самосуда толпы. Что они ещё хотели? Да, он подавлял мятежи колдунов, поддерживая свою часть уговора. Имей бунтовщики шансы на успех, он бы поговорил. А так — да, разгонял. Жёстко. Иначе не разогнал бы вообще. Его народ не имеет жалости. Если бы тогда Борис не пошел на это, сейчас не для кого было бы требовать большего. Их всех бы перерезали. Он прогнулся, да, и что? Другой кто смог? Ему должны кричать «герой!», а шептали «трус». Трус! Публика, черт ее дери, иногда зрит в корень. Страх он узнал первее многих. Ещё когда с матерью бегал по городам и сёлам, ища приют на день или час, а их гнали отовсюду, и мать у него отбирали, а потом возвращали избитой, и в десять он был старше двадцатилетних, просто потому что они как все, а он нет. Его мать стыдилась своего дара и его научила. Он никогда не простит ей этого. — Поймали разведчика? Ну так замечательно, заставьте его говорить. Я подойду, как найду время. Занятым он не был. Просто бесцельно слонялся по замку. Равнодушие пришло на смену раздражающей паники, что окружала его все прошлые недели. Бегать как угорелому — не самое веселое занятие, от него быстро устаешь. А точное знание, что проиграл и ничего не поделаешь, окрыляло в каком-то смысле. А так… Что ему оставалось делать? Враг по какой-то причине выжидал со штурмом, генералы бурчали за круглыми столами о контратаке. Чем бы дитя не тешилось. Он дал им право делать все, что захотят, и с его армией, и с городом. Да и вообще. В камеру пыток он всё-таки заглянул. Лысый тучный палач орудовал хлыстом по спине молодого человека, который был прикован за руки, поднятые над головой, к стене. Рубашку с парня сняли, и вся спина была испещрена свежими порезами. Он заглушал собственные крики, и, когда Борис закрыл за собою дверь, вывернул шею, чтобы взглянуть на него. — Ваше благородие, — поприветствовал разведчик шутливо. — Продолжайте. Палач возобновил свою деятельность. Парень шипел от боли, но пока стоял на ногах. Борис рассматривал свои ногти. По особому оху он распознал, когда сказать «Хватит». Ноги всё-таки подвели молодца. Отослав палача, Борис щелчком пальцев расстегнул наручники. Разведчик сполз по стене на землю. — Вставай. — Я не могу, — процедил парень с колен. — Вот как! — Борис схватил его за вихры и дёрнул на себя. — Я сказал: вставай. А сам не без гадливости вытер ладонь об штанину. К ней прилип пот и грязь. Когда парень неуклюже поднялся, Борис толкнул его обратно к стенке. Но теперь вплотную, чтобы животом припадал и царапал грудь о стены с выбоинами. Борис, придерживая одной рукой парня за плечо, второй провел по спине от трапециевидной мышцы вниз. Золотое свечение исходило от пальцев Бориса, и вскоре остались только рубцы. На память. Разведчик, осознав, что ему вдруг почему-то перестало быть больно, завертелся волчком и с удивлением сказал: — Спасибо. А потом врезал Борису по лицу. Борис так ошалел от такой наглости, что пришёл в себя только, когда держал прибитого к стенке парня за челюсть. — Это тебе за город, сука, — доложил разведчик, улыбаясь под его пальцами. Борис вернулся через несколько часов, и парня было не узнать. Кровь везде, где раньше кожа. Его растянули уже у другой, дальней и менее освещенной стены буквой Х, приковали лодыжки и запястья. Наиболее крупная и свежая рана шла слева наискось по всему торсу. На нем уже не было одежды вообще. — Бедняга, — сказал Борис и убрал липкие от пота и крови волосы с красивого лица. Подбитые глаза пытались посмотреть на него. Преуспел лишь один. Яркого темно-синего цвета, белок заплывал красным. Борис дал ему пощечину. Голова парня отлетела влево и скатилась обратно на грудь, цепи зашумели. Борис поднял его голову и вкрадчиво предложил: — Я могу вылечить тебя. Избавить от боли. — Стоило того. Ещё через пару часов Борис возвращался и уже на подходе услышал, как малец скулил. Разведчик пытался найти положение, где не было бы боли, но цепи не пускали, и она преследовала его везде. Мокрый от пота, красный от напряжения. Его трясло от мельчайшего дуновения, которого проникало в подземелья. Борис приложил палец к его виску, направляя каплю целительной энергии, и парень подался к нему, вперёд, как к кислороду или воде, и вот он уже целовал, сосал этот палец. — Ты хочешь, чтобы я тебя вылечил? — тихо спросил Борис, отнимая палец и проводя им по сухим изрезанным губам. В синих глазах было страдание. — Да. Хмыкнув, Борис как бы невзначай тронул очевидно сломанные ребра парня. Тот взвыл, из глаз хлынули слезы. И снова целительная энергия, и снова ради нее парень готов был виться ужом. — Пожалуйста, пожалуйста, — и за каждую мольбу Борис продолжал исправлять нарушения, нанесенные молодому здоровому телу. Чтобы поработать над нижней частью тела, Борису пришлось встать на одно колено. Когда он закончил лечение первой ноги, его вдруг охватило дикое желание прижаться к колену губами, почувствовать его на вкус. Он одернул себя, хотя наваждение и не спало, и вдруг понял, что малец умолк. — Умоляй, — приказал Борис. — Умоляй или я прекращу. — Мне хватит, — упрямо ответил разведчик. — Премного благодарен. Борис обхватил его сломанную лодыжку рукой. Парень взвился в крике и боли. — Говори или ходишь не сможешь. — А ты мне… Ходить планируешь позволить? — пошутил парень. — Ну? Пауза. — Я… я хочу сохранить гордость. Что ж. Заслужил. Когда Борис покончил с этим, он поднялся и как бы между делом спросил: — Каков твой царевич? Парень моргнул. Глаза у него ещё не обсохли от слез. — Хорош собой, умен, стоит у твоих ворот. Также хорош?.. — Смешно. Чего он хочет? — Освободить город. Какое благородство. — Город никогда не падёт, — продекламировал заученной фразой Борис. — Город — это люди, а они, я слышал, тебя не жалуют. Они ведь тут заложники. — Они меня никогда не жаловали. От этого что-то зависит? — Да, — просто ответил парень. — Подай-ка воды, в горле пересохло. — И вздох, когда ничего не произошло: — Пожалуйста? Борис отошёл к столу, чтобы исполнить просьбу, как вдруг сверху донеслись звуки колокола. Началось. Штурм. — Советую сдаться, пока царевич ещё намерен быть милосердным, — серьезно сказал парень. — С чего ты взял, что он намерен? — неторопливо поинтересовался Борис. Он не спешил. От него в целом мало теперь что зависело. — Я знаю. — Мне не нужно его милосердие. Он, впрочем, как всегда, оказался неправ.