Skin the sun, fall asleep, Кожа — солнце, засыпай, Wish away, the soul is cheap, Загадывай желание, душа – дешёвка, Lesson learned, wish me luck, Урок выучен, пожелай мне удачи, Soothe the burn, wake me up… Дуй на ожог, разбуди меня…*
Муза замечает его, уже когда бычок дотлевает. Выходит в арабеск* после прыжка и, замерев так, неуверенно закладывает за уши растрепавшиеся волосы (он только разглядел, что они теперь гораздо короче, чем прежде, и совсем никакого намёка на причудливую причёску), потом становится прямо. — Твои хвосты, как у пятилетки, были нашим оберегом. Теперь точно провалимся, — он деланно покачал головой и облокотился на перила лестничной клетки. — Пускай теперь им побудет твоя зажигалка, она точно никуда не денется. Муза скользит взглядом по фигуре, останавливает его на руке с книгой и чуть заметно улыбается, как в тот раз, в их первую нормальную встречу ранней осенью в старом кабинете зельеварения. — Я догадывалась, что ты на самом деле тот ещё заучка. — А я не скрывал никогда, вроде. — Да нет, скрывал. Весь этот выпендрёжный образ, отвратные шутки. Зачем оно было? У Ривена резко печёт в горле и становится страшно горько. Эта девчонка умеет делать переходы. Он сцепляет челюсти до скрипа и впервые за долгое время говорит об этом честно (хрен знает, почему говорит. Можно же послать, так будет проще): — Похоже, я именно тот человек, которому нужно одобрение окружающих, — почти злой оскал идёт как защитная реакция, — Исключительно жалко, знаю. Злорадствуй, если хочешь. — Не хочу, — Кладёт руки на влажный, колючий камень ограждения террасы, наклоняется вниз, — Все лажают и я не хочу разбираться, почему ты так делал. Но вот перед Террой извинись, она, кажется, относится к тебе гораздо лучше остальных. Ты плохо с ней поступаешь. — Уже. — Нет, я говорю о том, что происходит сейчас. Ты сейчас плохо с ней поступаешь. Не знаю, что там у вас происходит, но она явно пытается наладить всё, а ты в упор этого не замечаешь. Или замечаешь, но игнорируешь. Ривен подходит ближе, тушит окурок о парапет и ветер частично уносит её голос вместе с дымом.«My heart is broke, but i have some glue Моё сердце разбито, но у меня есть клей».
— Почему вы больше не общаетесь? — Ты же наверняка знаешь версию Терры. Я конченный козёл, эгоистичный и бесцеремонный урод. Плохая компания, в общем. Зачем спрашиваешь? — Я не знаю её версии. Мы не особо близкие подруги. — Но как близко всё со мной. Слушай, тебе надо это дерьмо? — Ого, — Муза улыбается, — Неужели у тебя в кое-то веке проблемы с тем, чтобы сказать обычное «Не лезь не в своё дело»? Мне просто осточертело смотреть на это ваше несчастное немое кино. Не обязательно отвечать просто потому, что я тебе помогла. Говори то, что хочешь. Не притворяйся, это отвратительно. Но Ривен молчит. Достаёт пачку, прикуривает ещё одну и чисто механически протягивает ей. Муза принимает. — Мы сдружились вначале моего первого курса в теплицах. Она сюсюкалась с цветами, я подбирал формулы для взрывчаток, тёр корешки, играл с кислотами, варил всякие не шибко безопасные зелья. Терра сначала смущалась, потом много трещала, но поговорить о всём, что касается химии и другой дряни из растительного царства с ней было интересно. Да и, в целом, хорошая была. Её жёстко стебали «толстожопой энциклопедией», «профессорской липучкой» и другой примитивной фигнёй. Я бесился, пару раз влезал в драки, ничего этим не выигрывал, но и толком ничего серьезного вторяки мне подбить не могли — боялись Сильвы. Потом как-то им надоело, что всё веселье портит борзый штырь, — натянутая усмешка — и в следующий раз меня закрыли ночью в теплице с Кислоростым листяком. Все руки, лицо в ожогах и волдырях. Свести их просто, пропадают быстро, следов не оставляют. Но боль адская. Будто с тебя живьём сдирают кожу. Ривен проводит рукой по волосам и продолжает, наблюдая, как на фильтре остаётся красноватый отпечаток от её бальзама для губ. Кэмел крепкий, девятка, но Муза не кривится. — И я заткнулся, больше им не мешал. Терре подливали ссанину в туфли, обвешивали теплицу карикатурами, лепили жвачки в волосы. Травили жёстко. Перед третьекурсниками за меня заступился Скай, потом я втянулся в негласный устав Алфеи, влился в коллектив. С Террой мы больше не общались. Ну, и потом в Алфею приехала её сестра. У нас была пара прогулок, пара поцелуев, в общем, все их видели. И как-то раз она вернулась домой к Харви вся в засосах, укуренная в хлам. Сказала, что была со мной. Не знаю почему, отказалась объяснять потом. Может, испугалась говорить правду, хуй с ней. Я в тот вечер и до утра торчал со Скаем на ринге, Сильва об этом знал и доложил. Мне ничего не предъявляли, но старик-профессор вместе с нашей садовницей к тому моменту уже успел наорать и проклясть меня с десяток раз за то, что обесчестил его принцессу, — он сатирически, выжато засмеялся. — Девчонка убралась восвояси на следующий день. Всё. Рассказ закончен. — Тогда у меня плохие новости. Или хорошие, тебе виднее. Эта девушка… Флора. Кажется, Стелла говорила, она скоро должна вернуться. — Я знаю. Это ничего не даёт. Муза кивает. Она курит быстро, как-то лихорадочно, почти не передыхая. Когда заканчивает, тоже тушит окурок о парапет, забирает и у него, выбрасывает два вместе в мусорник при выходе в коридор из террасы. — Можно я кое-что сделаю? — Давай точнее, феечка. Но, если ты хочешь меня поцеловать, разрешения спрашивать не нужно. — Некоторые люди спрашивают, но ты же знаешь, что я не об этом, — Оба понимают, что это была шутка, правда, улыбаться почему-то не хочется. — Что, если я снова пошарю у тебя в голове? Накидаешь ещё десять штрафных отжиманий? — Хуже, подтягиваться будешь. — Это бессмысленно, я совсем не умею. Значит, можно? — Можно. Я сегодня добрый. Он не спрашивает, зачем ей это, он больше не злится и чувствует странное спокойствие, потому что сам уже не намерен давить на её больные места, как в ту их первую встречу на тренировочном поле, а значит, она не будет давить в ответ. Муза подходит ближе, гораздо ближе, чем обычно, чтобы рассмотреть его в тени. Её глаза загораются и Ривена прошивает. Сейчас он не зол, как раньше, не раздражён, не отвлекается. Сейчас он вдруг ощущает: она чувствуется так... знакомо. И этот цвет. Этот цвет. Начало апреля в Вирджинии. Они играют всю ночь в гаражном квартале возле Джунглей (вообще-то, Национального парка), репетируют. Perspective в полном составе. Пит и его бас, Макс на ударных, основная гитара и микрофон за Мальшом-Стивом, и он, на соло с электрухой. Лампочка одна, железная халабудка живёт в нездоровом, тускло-жёлтом цвете. Звук гремит, Ривен в нём тонет, и это такое блаженство, что хочется им удавиться. Они периодически прерывают серьёзную репетицию на каверы, на Металлику, Лэд Зеппелин, Кэптейн Бейонд, в шутку соревнуются в фингерстайле. После пары часов перед глазами начинают плясать пятна, он выходит на перекур. На дворе ночь и прохладно, древние, побитые, как сам чёрт после Рая, фонари светят слабо, еле-выхватывая из черных зарослей и кустов впереди отдельные деревья. Холодный воздух прорывается в лёгкие, дышать в темноте становится так легко. Кажется, рёбра вот-вот треснут. Кажется, что всё возможно, что впереди теперь хорошее, что всё, что было раньше — пустяки, и о них теперь можно думать спокойно. Что ты свободен по-настоящему, что всё закончилось раз и навсегда. И Ривен замечает фиалки под стеной гаража. Такие мелкие среди свежей весенней травы, тёмно-фиолетовые в свете фонаря. Фильтр начинает жечь, он выбрасывает бычок. Смотрит на них последний раз и возвращается в гараж. Он встряхивает головой, прогоняя наваждение. — И какое поставишь заключение о моём психическом здоровье? — Ривену сложно признать, что он вот так просто ей открывается, а потому возвращает сарказм незамедлительно. У Музы в глазах лёгкое замешательство, её ресницы быстро-быстро летают туда-обратно. Отвечает уклончиво и он рад, что немного шуточно: — Слишком много думаешь о прошлом. «Вы должны отключить мозги и отправить интуицию в полёт!». Читал «Гарри Поттера»? — Нет. — Боже, какой кошмар. Нельзя взрослеть, не прочитав ни одной книги. Фонарь со двора освещает протянутую к нему ладонь и проходит время, прежде, чем Ривен понимает, что ему предлагают. — Серьёзно? — Почему нет? Ты говорил, что танцевал раньше. Ривен потерянно замирает — он почти ничего не помнит с уроков по бальным танцам и не уверен, что хочет вспоминать. Понимание, что сама мысль о возрождении всего, что он бросил, вроде, лет пять назад, уже не вызывает в нём обиды и злости, приходит впервые. Потому что у Музы холодные нежные ладошки и внимательный взгляд из-под тёмных бровей. Она аккуратно стучит носком своего ботинка о его, показывая, куда двинуть ногу для первого шага, кладёт вторую руку ему на плечо и фыркает в ответ на сбитые движения. Проходят минуты, только тогда специалист окончательно вспоминает, как правильно двигаться. Простой вальс, немного смешной и нелепый, но… Но он всё ещё чувствует спокойствие. Ривен не эмпат и очень-очень плохо разбирается в людях, но от феечки веет добротой и он ощущает стыд и злость на себя от этих наивных мыслей. Вот, она просто улыбается, она однажды помогла тебе, напомнила какие-то сорняки, и ты уже расклеился, принимая за хорошее отношение к себе то, что ей нужно было сделать для общего блага. Будь их ситуация хоть на грамм менее серьёзной, о нём и не вспомнили бы. Нельзя так сразу думать о человеке хорошо, это хреново кончится. Это всегда хреново заканчивалось. И он снова надевает маску, притворяется, что всё в порядке. Ривен слышал о том, что эмпаты в Алфее теперь стали гораздо лучше контролировать свои силы, а, значит, она больше не сможет случайно его прочесть. Значит, Муза ничего не узнает, только, если он сам не решит ей рассказать. Ривен наклоняет её над землёй, придерживая за талию, а затем случайно поднимает глаза на небо и короткий танец стопорится. — Что за…? — В чём дело? — Созвездие Лючета пропало. Муза скептически хмурит лоб, отходит от него и перегибается через парапет, ища глазами фигуру античного солнца. — Оно не могло пропасть. Может, угол обзора не тот… Или туча. — Я не особо в этом шарю, но вряд ли созвездие, которое висело над нами беспрестанно последние тридцать четыре года и проглядывалось из любого конца страны, могла заслонить туча. — Да. Да, Ривен, я понимаю. Я живу тут с рождения. Просто перебираю все варианты. Даже глупые, — Она не моргая разглядывала предрассветную небесную гладь, потом так же встревоженно оторвалась, встряхнула головой и спросила его, видимо, чтобы немного отвлечься, — Откуда ты знаешь о звёздах? — Беатрикс несла раньше эту чушь, когда была укурена. — А о чем говоришь ты? — Под кайфом? Молчу, кажется, — он ответил хрипло и предельно тихо и, кажется, осознав это, свёл всё на шутку — Но если говорю, то о усилителях для электрух, медиаторах, педалях и сорок восьмых струнах. Эмпатка слабо улыбнулась и прикрыла глаза. — У нас с каждым разом больше проблем. Всё больше и больше… Но, если доживём до следующего дня, я отдам тебе струны. У меня есть одна пачка, человеку, который ими пользовался, они больше не понадобятся. — Ну спасибо, Фиалка. Иди спать. Мы всё разрулим, мы должны. Муза взмахивает рукой, прощаясь. Ветер бойко бросает ей на лицо короткие волны и они напоминают Ривену ночь в Первом Мире. Её настоящее имя приобретает для него первоначальный смысл.* * *
В кабинете Зельев тепло и клонит на сон. Муза разморенно следит за кипением крови Степного орла в котелке, параллельно скидывает кроссовки и подгибает под себя ноющие после долгого учебного дня ноги. Сидеть на вечернем факультативе у Савьяжа — точно не любимое занятие, но с отъездом Розалинд контроль был усилен ещё больше. Прогуливать нельзя было никак. — Мисс Либбел, если вы решили, что в такой позе сможете превратить ваше… варево в Занбак, спешу огорчить. Сядьте прямо, добавьте пучок Дикого папоротника. Нет, это тепличный, — Профессор Савьяж недовольно закатил глаза и они так поднялись на его низком лбу, что почти утонули в длинной русой чёлке. Безумно торчащие во все стороны волосы крайне забавно сосчитались со строгим костюмом и его маленьком ростом. — Святая Картея, я же сказал пучок, а не горсть! Взгляните, как хорошо работают Питерс и Дэниелс. Они-то действительно стараются, а потому и гораздо сильнее вас всех. Никому тут не нужны неудачники, едва дотягивающие до средних оценок по одной из самых важных дисциплин. Нельзя включить голову? Вы же фея Разума, в конце-концов. — Извините. Я помню, пучок, да, — Муза терпеливо выдавливает из себя вежливость. Эти колкие реплики не были пределом у их теперешних профессоров, но как же было хорошо осознавать, что большенство из них благополучно пролетали мимо её друзей и соседок. В такие моменты внутри ворочались клубочки насмешливой, ироничной улыбки. Блум, воспользовавшись моментом, когда карлик проверяет зелье Виты, сидящей вместе со Стеллой где-то в первых рядах, перебрасывает на парту к эмпатке записку и весело подмигивает, взмахнув горящим золотом рыжим хвостиком. «Растирай папоротник в мраморной ступке, не в деревянной. Кипяти кровь со всем остальным только до первого пузырька, потом смешивай с папоротником, но не до однородности. Кипяти дальше до бордового цвета, потом выводи в прозрачный». Муза прикрывает обрывок листочка учебником и крошит в ступку тонкие листья. У Терры с Диной уроки уже закончились и сейчас они, скорее всего, у цветочницы, решают вместе с Гилом и ещё несколькими ребятами вопрос страдальческой бетонной стены. Сегодня они, в том же составе, что и предыдущего раза, должны закончить с ней полностью. Что бы не нашли — архив или очередной кошмарный секрет то ли Розалинд, то ли самой Алфеи — вопрос стоял в том, как замести за собой следы. Как потом залатать в бетоне стены проделанную ими дыру настолько виртуозно, чтобы этого хватило, по крайней мере, на ближайшее время, если кому-нибудь из руководства вздумается проверить, все ли в порядке в подвале. Муза поймала себя на том, что растёрла папоротник почти до состояния нервной системы профессора Савьяжа (в абсолютную и безнадёжную кашу) и снова подвесила над горелкой котелок с кровью. Через пару секунд смешала её с листьями и оставила закипать дальше. — Откуда же такое мастерство? Научишь? Эмпатка медленно обернулась и вскинула брови, столкнувшись с прямым взглядом Беатрикс. Та уже закончила свою работу, перелила образцы Занбака в четырёх разные пробирки и деланно-скучающе поправляла невидимки, заколотые треугольниками в волосах. — Вряд ли, это наследственный талант. Знаешь, моя пра-пра-бабушка варила лекарство от головной боли из глаз Единорогов и запивала его эльфийским молоком, чтобы усваивалось лучше. Сейчас она живёт на закатных тучах севера вместе с другими нимфами и телепатически передаёт мне ответы на тесты профессора Савьяжа. Беатрикс склоняет голову с кривой ухмылкой и вытирает в уголке губ смазавшуюся малиновую помаду указательным пальцем. — Надо же, как чудесно ты умеешь язвить. — Ты хотела знать и я ответила. Муза глубоко беззвучно вздохнула и обернулась обратно. Было сложно общаться с Би и её прихвостнями в дружелюбной форме и все из бунтовщиков сошлись на том, что лучше в принципе с ними не разговаривать без критической необходимости. Но сейчас Муза решила, что наступил тот самый редкий момент, когда можно нарушить правило ради безобидной вставки — если бы Беатрикс доносила директрисе за каждую колкую байку про нимф, живущих в облаках, половина академии уже здесь не училась бы. К тому же, это сложно было не заметить, Би подутратила свой авторитет. Если удавалось хорошо присмотреться к их редким разговорам на людях с Розалинд, можно было заметить, как небрежно Хейл отмахивалась от неё и разговаривала, даже не останавливая шага, проходя через академию. Ведьмочка уходила раздражённой, разозлённой, даже тревожной, как Муза однажды смогла считать. Видимо, переживала о том, что скоро её вообще не будут ни во что ставить. Эмпатка даже отыскала в себе каплю сочувствия к ней, но та была настолько крошечной, что не делала погоды. Кто знает, может, если бы не Беатрикс, вспыльчивая и стихийная натура Блум не додумалась бы сама натворить такого кошмара. Алфея потеряла навсегда одну из своих лучших и самых отважных директрис, а образцового бойца и тренера, что был примером для подражания, заперли в темницах Солярии до ожидания суда и держали там уже месяцы. Несколько хороших фей и специалистов отдали свои души в адских муках при первом бое с Сожженными, на плечи тех студентов, которые решили идти в сопротивление, взвалился непомерно тяжелый груз, а часть остальных учеников утратили то, что делало их людьми. Муза закинула в котелок щепотку росяной пыльцы, зелье начало светлеть и профессор мигом оказался возле её парты, выискивая недостатки, но попытка его успехом не увенчалась. — Чудно. Чудно, что же, у вас таки получилось всё исправить. Ставлю «Хорошо». Видимо, не зря наша директриса занимается с вами дополнительно. — Занималась. Практики уже давно не было. Вы не знаете, когда она вернётся? — Хм, нет. Не знаю. Почему же вы так интересуетесь этим? — Савьяж хитро прищурился и Музе показалось, что его остренькие торчащие ушки заострились ещё больше. — Она хорошо учит. Я соскучилась по занятиям и сделала все дополнительные задания, которые нам дали. — Врёте. Ни одна фея или маг не может осилить все задания, которые выдает наша многоуважаемая миссис Хейл. — Но я осилила. Профессор поджал губы. — Да, я слышал, что её дисциплине вы уделяете побольше внимания, чем изучению состава тысячелистника. Миссис Хейл должна возвратиться к нам на днях, вот и проверит ваши знания. Большего сказать не могу. Муза покидала кабинет вместе с остальными, оставив образец Занбака на парте, и, если захотела бы, смогла бы прочувствовать каждую частичку разочарования в головах подруг. Конечно, ничего нового он не сказал. Надеяться даже не стоило, это было бы слишком просто. Роб нагнал её около столовой и улыбчиво подставил ладонь для пятачка. Синяки на его лице исчезли совсем и теперь рыжая копна волос воинственно торчала в разные стороны — больше ей не нужно было ничего прикрывать. Он был хорошим приятелем, действительно очень хорошим. Они мало общались в последнее время, но, смотря на его взбалмошную, дружелюбную улыбку, Музе становилось теплее. Роб заканчивал четвёртый курс в этом году, учился в Алфее на военного медика, а затем должен был поступать ещё на два года в медицинский институт. Эмпатка не знала точно, но сейчас он, вероятно, как и каждый из них, думал о том, что было бы здорово для начала перенести бурю и остаться живым. — Там ещё должен был остаться пирог с обеда… Если я возьму его тебе, ты будешь хотя бы раз в неделю молить Вселенную о том, чтобы на небесах Бартс разгребал дерьмо до окончания его второй жизни? — Я буду просить её каждый день перед сном, клянусь тебе, — Муза благодарно поднимает уголки губ и, когда Роб становится в очередь голодных студентов, плюхается на скамью, укладывая голову на руки. Слышно запах свежего чая, громкие споры других первокурсников над тем, к какому точно термину мисс Родельт требовала сдать ей рефераты, перешёптывания нескольких девочек за столом сбоку о том, нравятся ли Марко блондинки, стук протвеней, которые достают из духовок. Специалисты за несколькими столами позади, занимающие почти половину столовой, вымотанные после тренировки и с ещё мокрыми после душа волосами, едят молча и так, будто их не кормили целый день. Среди них Гил, Сэд, ещё несколько парней из сопротивления. Дэн обедает вместе с Сэмом и Витой. Большинство из их группки уже отдыхают в комнатах, ещё несколько людей точно в блоке их пятёрки. К Музе вдруг приходит умиротворение. Пока что, всё хорошо. По крайней мере, сейчас она может представить, будто прежняя Алфея вернулась, будущее людей, которые её окружают, безоблачно и заманчиво, их исполинские планы построены на три года вперёд, а амбициям нет края. Кто-то кладёт руку на её плечо и, подняв голову, Муза натыкается взглядом на блестящие шоколадным руки Аиши, обнимающие её со спины. За ворот свитера эмпатки падает бумажка. — Даллес просила, чтобы ты прочла это, когда будешь одна, — Шёпот. Непонятно, почему они все так привязались к этой конспирации с записочкам, на самом деле. Всегда можно было бы найти какую-никакую возможность передать информацию словесно, а потом не пришлось бы втихую сжигать каждую птичку, чтобы она не попала в чужие руки. Наверное, оригами успокаивало их. Подсознание решало, что, если они находят время на такое ребячество, то ситуация не вконец плачевная. — Как там вода на речке? Ходила сегодня плавать? — Нет и тебе не стоит. Слишком холодно, мы можем дальше заниматься в академии. — А можем и не заниматься, — Муза подмигнула ей, — Не забывай, что задания Розалинд по Абсолютной магии мы выполняем только для прикрытия, окей? — Да-да, я знаю, «Усмири свой перфекционизм, Аиша». Пытаюсь. — Экзамен сдан, ты заслужила отдых, — Заметив, как фея воды уныло кивнула, похоже, уже в который раз пытаясь убедить себя в том же, Муза добавила: — Хочешь заплести мне косички сегодня вечером? Заодно перескажешь ту статью об эмоциональном спектре. Ты говорила о ней вчера. — Не знаю, что теперь получится с твоими волосами. Но… да, хочу. Возвратившийся Роб подтолкнул через стол к Музе её тарелку с сырным пирогом, а сам увлечённо уткнулся в горячий суп. Где-то позади в столовую зашла Стелла, поцеловала в лоб жующего Гила, ухватила на раздаче последний кофе и грациозно села рядом с Аишей, сложив руки на коленях. — Ты узнала что-нибудь? — Муза обвела взглядом помещение, убеждаясь, что в радиусе трёх метров нет никого, пресмыкающегося перед директрисой. — Нет. Я писала матери, но она ответила только, что всё под контролем, — Принцесса раздражённо закатила глаза, — Придётся пытаться узнать самим что-то. Навряд Солнце Лючета просто решило отдохнуть и уплыло в закат. Да ещё и в такое время. — Мы можем спросить об этом завтра у Даллес. По ходу будем уже решать, что делать, — Роб нахмурился и подхватил рюкзак, — Идём, дальше тут лучше не болтать. Когда они уже отошли на приличное расстояние, Муза обернулась, пересекаясь взглядами с Сэмом. Тот неловко опускает глаза, а потом поднимает снова и натянуто улыбается. Даже сейчас он без тени неприязни. Её руки нервно сжимаются в кулаки. — В каком смысле, ты больше так не можешь? — В прямом. — Я что-то сделал не так? Извини, если обидел тебя как-то, я не хотел… — Сэм. — Всё исправлю, ты только скажи и… — Сэм! Он замолкает с растерянным взглядом. Отросшие волосы спадают на глаза, а пальцы, перепачканные в рыхлом грунте, сжимают маленький росток лилии. — Извини, — Муза сглатывает. Ей нужно говорить твёрдо. Нельзя пускаться в слёзы. Нельзя, — Я знаю, что делаю тебе больно и мне жаль. Но это должно было прекратиться. Ты заслуживаешь искренности. — Чёрт побери, искренности?! Разве это не она была с твоей стороны? Всё это время было просто театром? — Я никогда тебе не лгала. Нервный смех окутывает теплицу, лилия ломается в его руках. Челюсти сжаты, от напряжения через ткань тонкой рубашки и повязку из бинтов проступает пятнышко крови на боку. Его чувства выжигают у неё внутри всё. Будто спирт плещется в той рваной ране вместе с кислотой, дышать тяжело, ноги не держат тело, а вокруг светящихся радужек трескаются капилляры. Разочарование и боль. — Скажи, что я наивный идиот, но мне казалось, никто не поймёт меня так, как ты. Только разочарование и боль. — Ты там идёшь? — Иду. Вита, сидящая рядом с Сэмом, замечает их переглядку и сочувствующе кивает: Всё обязательно наладится. Музе становится дурно, она разжимает кулаки и шагает вперёд. Следы от ногтей на ладонях ощутимо ноют.* * *
В гостиной блока собрались пока ещё не все и у Музы есть несколько минут, чтобы побыть в тишине. Терра сейчас показывает свой новый розовый кактус Дине с Дэном и её никто не будет отвлекать. Рюкзак, сверкнув нашивками, с размаха летит на кровать, а Муза падает за ним туда же. Нужно прочесть ответ от папы и записку от миссис Даллес. Одолеть письмо будет сложнее, а потому оно идёт первым. «Рад, что у тебя всё хорошо. Поздравляю с окончанием семестра, старайся больше, учись прилежнее. Тебе нужна надёжная профессия, а не пляски в театре или бренчание в переходе, милая. Обязательно общайся с людьми больше, будь дружелюбной со всеми и не вздумай проверять на прочность учителей. Я не уверен, что смогу выйти с тобой на связь ещё раз до Нового Года, поэтому вчера отправил подарок и твой зимний берет, который ты забыла. Спокойной ночи». В этот раз всё не так плохо. Он сухо наставляет, как и весь последний год и дальше этого не заходит, но, по крайней мере, сегодня позволил себе крупинку родительской ласки. Он вспомнил не только про новогодний свёрток, но даже про её берёт. Возможно, следующего такого раза придётся ждать месяц, а то и два. Генри Либбел сильно изменился после смерти жены. Одарённый музыкант, настойчивый, но при том тихий и рассудительный, по молодости он мечтал изменить мир к лучшему. Он был терпеливым и выносливым, что передалось Музе. От Ва-нин ей отошла острота ума, лёгкая импульсивность и сила Разума. Вместе её родители идеально уравновешивали друг друга. Когда папа в волнении и неуверенности хотел спрятаться в ракушку перед выступлением, перед прослушиваниями, перед простым выступлением среди нескольких людей, Ва-нин тормошила его, напоминала о таланте, вселяла веру в себя. Он играл на фортепьяно, сосредотачиваясь только на ней и это помогало. Она, порой, горячилась в перепалке с продюсерами, которые просили редактировать прямые, правдивые тексты её песен, менять тональность продуманных аудио-дорожек, петь выше или ниже, чем как она решила изначально. У вспыльчивой китаянки был чарующий голос, но ещё — упёртость и радикализм, с которыми мог справиться почти только один Генри. Он учтиво прерывал её воодушевлённую ссору с музыкальными продюсерами, отводил тогда ещё свою девушку в сторону, а по окончанию пятиминутной беседы с ним, Ва-нин возвращалась к разговору присмиревшая, с сигаретой, зажатой между пальцев, перепачканной в красной помаде, и выбирала вариант решения проблемы, выгодный для обоих сторон. Никто не знал, как тихому парню-пианисту удавалось её убеждать и о чём они разговаривали в те особенные моменты. Вместе, насколько Муза знала, (как и остальное — из уст либо самих родителей, либо друзей семьи, либо родственников) её мама с отцом выступали нечасто. Прикрывались тем, что Генри горит желанием освоить как можно больше инструментов и практически безвылазно работает, она — тоже, выступая в театрах и филармониях. Но, вероятно, они оба просто считали моменты совместного исполнения музыки слишком личными и не хотели выносить их на публику, пусть и не были всемирно известными. Два года назад всё надломилось. Ва-нин поставили запущенную третью стадию рака, возникнувшую и подкосившую её моментально вместе табачным дымом. Муза была напуганной пятнадцатилетней девочкой с социофобией, со сложным отношениями с самой собой и ей было плохо. Как и родителям, постоянно пытающимся делать вид, что всё минует, как и папиному фортепиано, которое с того времени ни разу не настраивали. Мама страдала, гасла медленно и с искусственной ободряющей улыбкой. Черные волосы выпадали, кожа бледнела, а слабые руки уже не находили в себе сил рисовать на глазах традиционные стрелки и красить губы перед выступлениями. Для Ва-нин время тянулось медленно, когда для её дочери и мужа оно таяло слишком быстро. В последние её дни улыбка не гаснула, а дежурные доктора на обходе в больнице слышали китайские колыбельные, чередующиеся с натужными вдохами. Живая, яркая за два года она медленно превратилась в красивую восковую куклу-легенду. Отец умер вместе с ней, а то и раньше. У него внутри осталось выжженное поле, Муза осталась одна. Она не знала человека, которым он стал, а того, которого знала раньше, больше не было. Их двоих теперь не существовало и нужно было учится жить самостоятельно, теперь никто не защищал её от внешнего мира. Никто не советовал, как лучше замаскировать ошибку, сделанную в домашнем задании, не читал «Народные китайские пересказы» перед сном, не учил правильному приготовлению острого солярийского супа с красным перцем или настройке фортепиано, которая вряд ли могла пригодится семилетней девочке. Она больше не слышала Металлику под каштаном в саду и точно так же — Луо Дау. По-началу было сложно успокаивать и тоску, и боль, но привыкание — хорошая штука. Она помогает контролировать мысли. Муза захлопывает ноутбук и достаёт из-за ворота толстовки бумажного лебедя. Миссис Даллес складывала птичек всегда особенно аккуратно, разглаживая изгибы предельно острым ножом для канцелярской бумаги с блестящим новым лезвием, который всегда лежал у неё в библиотеке на столе рядом с ящиком студенческих формуляров. «Сегодня идите в крыло между 23:30 и 23:45, они сменили график дежурства у солярийцев. Если попадёте внутрь, отберите важные бумаги, возьмите с собой принцессу Стеллу, она поможет разобраться в них. Потом их нужно будет сжечь, но пока — спрячьте. Зачем нужно их уничтожать, я объясню, но, надеюсь, вы догадаетесь сами. В спортзал приходите завтра. У меня есть важная новость, а вы расскажите, как дела с архивом. Если сможете передать весточку ещё утром — совсем хорошо. Будьте осторожны, детки». Эмпатка переобулась в тёплые тапочки, вышла в гостиную и склонилась над увлечёнными Аишей с Витой, разглядывающими с транспортиром и горой цветных карандашей печатные снимки Солнца Лючета, снятые спутником. — Глухо. Данные не обновлялись в системе библиотеки последние два дня, несмотря на то, что автоматически это должно происходить каждые сутки. Мы, вот, пытаемся в них разобраться, но, по-моему, всё и так понятно, — Вита глубоко вздохнула, зажмурилась, откинувшись на спинку кресла, и недовольно сдула упавшую на лоб прядь из свитой русой корзинки у неё на голове, переплетённой болотно-зелеными лентами. Муза коснулась плеча Аиши, выводя её из раздумий и попутно сминая в руке бумажку: — Вы видели записку? — Да, все уже видели. Она не упомянула о созвездии и это значит нужно ждать. А у нас уже и так мозги вскипают. — Вам заварить чая? Он хорошо помогает от нервов, на себе пробовала. Есть мята, мелисса, шиповник, ромашка, земляничник… — В гостиную почти одновременно с голосом Терры начали стекаться люди из разных комнат. Чуть растрёпанная Стелла и счастливо, но плохо-скрываемо улыбающийся Гил, Дина со своими позвякивающими золотыми браслетиками, Роб, Сэд… Блум со стиснутыми в тонкую нитку губами и красными явно не от смущения щеками, Скай со сцепленными челюстями, но всё-таки держащий её за руку. Ривен зашёл последним с коридора и закрыл за собой дверь. — Я думаю, гораздо больше проку от твоих листиков будет, если их запарить и смешать с водкой. Сегодня пригодятся, чтобы зубы не стучали. Терра растерянно обернулась и замерла, но потом заметила его по-доброму прищуренные глаза. — Тебе в кое-то веке настолько недостаёт смелости? — Ну что ты, разве такое бывает? Меня даже твои лозы не испугают. — Ривен ухмыляется, усаживаясь на пол вслед за остальными. — Это вызов? — Это шутка. Хотелось бы пожить ещё несколько лет. — Так что у вас по плану? Помощь нужна? — Дина нетерпеливо наклонилась вперед и все разговоры затихли. Скай прокашлялся и в моменте вернулся к своему обычному рассудительному облику. — Всё, как и планировали. Дробим стену так быстро, как только сможем, поэтому снова нужен шум сверху. Ривен свою посвяту прошёл, сегодня этим должен заняться кто-то другой, но об этом позже. Заходим внутрь, перебираем всё, что там есть. Времени будет достаточно, пока дежурные сбегутся на грохот, пока убедятся, что всё окей и осмотрят кладовую, пока уйдут. Это может затянуться на несколько часов. — Ещё бы они не заподозрили неладного. Всё-таки, второй раз, на том же месте… — Аиша прикусила губы. Муза вытянула руки по полу, разминая затёкшие мышцы. Как давно она не танцевала в настоящих пуантах… Они лежат там, под кроватью, новые, ещё запечатанные, с самого лета. Больше трёх месяцев прошло. — Если подпилим ножку у одного из деревянных стеллажей? Шум устроим так же, как и в прошлый раз. — Она потирает глаза. — Неплохо звучит. День сменяется ночью, старая мебель ломается. Что поделать. — Ривен притворно-невинно пожал плечами, будто он тут будет совсем не при делах. — Отлично, сделаем так, — Принц продолжает, — Навряд простым дежурным Розалинд рассказала о своём тайнике, они не должны посчитать падение почти что трухлявого стеллажа странным. Когда проверим все бумаги, забираем главное, как сказала Даллес. Что именно — разберёмся на месте. Роб азартно хохотнул: — Воруем главные козыри поехавшей бабушки и надеемся, что однажды не получим дозу цианида в кофе. Я в деле. — Козыри точно не главные, она не может быть настолько ослеплённой первым успехом, чтобы хранить план по захвату мира на бумагах. Но, да… Начинается чёртова настольная игра. — Ривен бросает взгляд на Музу и замечает в её глазах хитрый блеск. Потом переводит взор на остальных, на подростков, переглядывающихся между собой с ободряющими улыбками, с подмигиваниями, с отважно сомкнутыми губами и прямыми спинами. Они больше не выглядели уставшими и унылыми, всё вмиг исчезло. Они знали, что делают.