Просто останься со мной

Дилюк уже не помнил, когда мог вот так беспрепятственно подойти к Кэйе, сесть рядом на постель, убрать отросшую чёлку за уши, которую тот предпочитал взъерошивать и закрывать верхнюю часть лица. Крио глаз Бога, обычно лежащий рядом на тумбочке на случай чего, вот уже четыре года успешно защищает своего хозяина, создавая ледяные блоки и красиво переливающиеся в свете ламп щиты, выстраивая морозные стены, которые бы укрыли его от Рагнвиндра. Тот понимал, почему эта побрякушка так фонит, — ясно было, что та пыталась огородить Кэйю от него, чтоб больше не случилось чего-то столь ужасного, как тогда. Однако сегодня, кажется, был какой-то праздник, раз глаз Бога просто тихо потрескивал, лёжа неподалёку от кровати. Кэйа не менял своего положения, кажется, уже пару часов, водя кончиками пальцев по страницам какой-то книги. Мужчине теперь не о чем беспокоиться, не нужно идти на службу или следить за временем. Ему теперь не нужно делать ровным счётом ничего, что, если совсем откровенно, ужасно раздражало, особенно первое время, но со временем ко всему привыкаешь. Со всем смиряешься. Теперь Альбериха кормят по расписанию, выводят гулять пару раз на дню в сопровождении главной горничной или хозяина поместья, а оставшееся время себя можно занять, разве что, чтением. За несколько лет у него было достаточно времени, чтоб свыкнуться с этим, чтоб выучить каждый угол в этом доме — тоже. В спальне уже темнеет, вечереет, и Дилюк вовремя останавливает себя от того, чтоб сказать о вреде для зрения. Мужчина глубоко вдыхает и выдыхает, прикусив язык, и закрывает глаза на пару мгновений, чтобы собраться с мыслями. Кэйе по шагам сразу ясно, кто и, скорее всего, с какими намерениями к нему пришёл. Снова ему скажут о том, что ни Альбедо, ни Лиза, ни кто-либо другой в Монде или других регионах, в которые отсылались письма с вопросами, не знает лекарства от этого, но что Дилюк обязательно его найдёт, что сделает всё, чтоб исправить. Однако былого уже не воротить. Мужчина мог слепо верить и надеяться на что-то раньше, но не спустя четыре года. Надежда давно угасла. Стоило просто свыкнуться с нынешним положением и сделать максимум, чтоб не умереть в четырёх стенах со скуки, — Кэйа именно так и делал. — Я знаю, о чём ты скажешь, — негромко тянет Альберих и, загнув уголок страницы, закрывает книгу, после чего откладывает её на край тумбы и хлопает себя по коленям, прикрытым пледом. — Ничего утешительного я всё равно не услышу, поэтому не утруждай себя. Лучше иди ко мне, полежи немного, — Кэйа улыбается уголками губ, когда чувствует тяжесть на ногах, и наощупь находит макушку Рагнвиндра, зарывается в пушистые кудри пальцами. — Я с радостью послушаю, как у тебя дела на работе, пока ты отдыхаешь. Не сказать, что в его жизни осталась хоть какая-то радость, кроме Дилюка. У бывшего рыцаря нет никого, кроме него, обеспечивающего его крышей над головой, вкусной едой, заботой об ожогах и теплом совсем рядом. За это Кэйа был и будет искренне благодарен, потому что его, бесполезного, ни на что негодного теперь, могли просто оставить умирать. Но Рагнвиндр этого не сделал. Мулат знал, что тот, должно быть, делает это больше из жалости, чтоб не сжирала совесть лишний раз, но Кэйе и этого было достаточно. Когда всё чёрное и ты ничего почти не можешь сам, начинаешь искренне ценить оставшихся рядом и оказывающих поддержку людей.