Эльфы в городе

Опять поминальный приблизился час. Я вижу, я слышу, я чувствую вас: И ту, что едва до окна довели, И ту, что родимой не топчет земли, И ту, что, красивой тряхнув головой, Сказала: "Сюда прихожу, как домой". (А.Ахматова. Реквием)

Иногда я прихожу туда отдыхать. На автобусную остановку - живую, в сплетении потоков энергий, с собственным сбитым пульсом. Я работаю тут рядом, в таком месте, где время остановилось. Нет, вернее, оно тянется вяжущей жвачкой. Той, что прилипла к подошве ботинка: грязной, прогорклой, с шерстью и крупинками земли. Нити истончаются и в один момент рвутся. Люди уезжают из этого места. Людей отсюда увозят. Иногда туда, где время ещё медленней. Иногда туда, где его уже нет. А иногда, очень редко - обратно, туда, в бегущее, живое время. На этой остановке собираются разные люди: энергичные и эмоциональные - со стадиона; молодые креативщики - из смарт-квартала; семейные и отдохнувшие - из парка; озадаченные или обрадованные - из диагностического центра; и мои клиенты - из СИЗО. Вы подумали, что я работаю с заключёнными. Нет, я их не вижу. А вижу я тех, кто приходит к ним на свидания и приносит передачки. Иногда приходят на приём к начальству изолятора. И передачек, и свиданий ждут в небольшой комнате, вход с улицы. С открытой дверью холодно, с закрытой душно. А очередь на приём ждёт снаружи: хоть в дождь, хоть в мороз. Стоят между первым и вторым периметрами, рассказывают о своих. Мужчин мало, чаще матери и жёны. Кто-то ходит постоянно, кто-то здесь впервые. Кажется, чем чаще приходишь - тем легче находиться: черствеют, привыкают, понимают. Я заставляю их смотреть на пёстрый плющ, вьющийся изнутри по стене первого периметра. На рябину, которая вымахала из-за второго - оттуда, где ещё тяжелее. На узорную тень, что падает с колючей проволоки на разбитый в хлам асфальт. На овчарку, с которой раз в час идут между периметрами. Снаружи блистает золотая осень, здесь всё серое - даже стены и растения. Сегодня они стоят кучкой, распределив очередь. Кто-то занял ещё на передачки, кто-то записался на свидания. Они ждут начальника изолятора. И у каждой своя история. Вот мать, сама из Москвы, и ей надо успеть за день всё сразу: взять справки о местонахождении сына, передать продукты и увидеться. Уехать вечером измотанной, уставшей, сделавшей задуманное, но с больной душой. Эта жена просто пришла за справкой. Она ненавидит ещё недавно родного и любимого мужа за преступление против их сына. Она унижена и мечется между ненавистью и долгом жены. А вот девушка громко рассказывает, что добивается скорейшей свадьбы, пока жениха не отправили по этапу. Она заметная и напористая, но в душе боится, как девчонка. Вот жена приехала из области и поминутно звонит домой узнать, как там маленькие детки. Их папу слишком быстро, без апелляции, с ошибками в обвинении уже отправили в колонию. Она решительна, но растеряна - только начинает путь по судам и инстанциям. А вот мать приехала из Сибири, бегает между двух очередей, пропуская то одну, то вторую, злится и пытается втиснуться хоть куда-то. Сперва я участвовал в жизни каждой такой посетительницы - старался помочь, подбодрить, настроить по-другому, даже иногда показывался. Но это становилось всё тяжелее с каждой осенью. И решил, что лучше делать всем один и тот же фон. Потому что моё выгорание никому здесь не нужно. Теперь моя задача - дарить им равнодушие. Насколько могу. А часто не могу совсем. Но втискиваю просто, как говорят, "с ноги". С мыслями "Я же взрослая женщина. Я не должна. Я потом поплачу.... И чего плакать? Живут и здесь..." Я устал. Я забираю их ауру, их эмоции. Куда прикажете это выкидывать? Жалость, страх, осуждение, самобичевание, тошнотворное осознание того, где находится сама, и того, что совсем недалеко, за стеной второго периметра, живёт не чужой ей человек. Я придумал выкидывать накопившиеся у меня эмоции в дым тех сигарет, что курят работающие здесь люди. Выходят за стену первого периметра, скрытые от улицы за ветвями голубых елей вдоль стены, и курят, выдыхают свои эмоции, отдают их дыму. Потому что тоже не железные. Но их я не трогаю, они сами справятся. И накидают окурки под ели, и пойдут работать, призвав весь свой цинизм. Я смотрю на эти окурки на заиндевевшей от заморозков земле и думаю, что мне нельзя терять работу. Я думаю о своей семье. Мою жену уволили из закрывающегося гинекологического отделения больницы, мой сын-оболтус по дурости вылетел из музея. Куда их пристраивать? Не сюда же. Это я, Ровиель, могу здесь. А они слабые, выгорят, как эти окурки, которые скоро смоют дожди. Осенними промозглыми днями здесь особенно тошно.