Эльфы в городе

I Август. Утро. Солнце выползает из-за облаков – тихо и волшебно, но всё равно все его замечают. И молча приветствуют искрами счастья во взглядах. Август. День. На землю мягко опускаются первые желтеющие листья, перья меняющихся птиц и особый запах приближающейся осени с её дождливым дыханием, тягой к перемене мест или к тёплым пледам. Август. Вечер. Проба сентября, как будто кончиком языка касаешься незнакомого блюда, а потом катаешь вкус по рту и задумчиво возводишь глаза к потолку. И надо бы уже готовить себя к осени, свивать гнёзда и утеплять их пухом, но душа просится на улицу, погулять ещё, впитать остатки лета, раскидать ногами уже опавшие листья как протест – ещё рано! Август. Ночь. Луна встаёт ещё вечером, заметно севернее, чем летом. Звуков города всё больше, звуков природы – всё меньше. Туман с близкой воды, как разбавленное молоко, и всё холоднее в него попадать. Слишком многое меняется с приходом осени. И от этого немного страшно. Надо было оставить празднование Нового года первого сентября… Что, круглоухие, повелись на романтику? Если эльф – так прямо и ждёте лютики-цветочки. У-у! Как мне надоело! Впрочем, с девушками прекрасно работает. Приходит такая вся барышня в музей к нам, изучает что-то, а я ей помогаю, советую, лирику навожу на ушко. Не показываюсь только, жалко. Да я и сонный – по ночам же работаю. А днём сплю. Спал бы, если бы толпы не ходили по скрипучему полу. О-о, как это бесит! Я знаю-знаю, я эльф, мама-папа эльфы, живём в городе, я тут родился. Молод, хорош собой, зовут Микилом, живу в подвальчике и являюсь хранителем музея игрушек, работаю в ночную. Сторожу сторожа, играю с игрушками. На этом моменте я мог бы прогнать вам пургу на тему: игрушки созданы для развлечений, иначе они могут озлобиться, тогда с посетителями начнут приключаться неприятности. Бредятина для маленьких! А вообще, это всё не моё дело. Иногда мне не спится, и я выхожу в залы, попялиться на круглоухих. Они ж меня не видят. А то уже было дело – за игрушку принимали. Наряду с Олимпийским мишкой, что на лестнице торчит: за серёжки дёргали, феньки стянуть пытались, в дырки протёртых джинсов пальцами лезли. Фу, мелочь! Сегодня не многолюдно. В «зале императорской семьи» скрипит полами маленькая группка. А рядом, где советские и иностранные, стоит девчушка и как-то сосредоточенно залипает на чернокожих болванчиков. У них лица зверские, один ловит рыбу, второй режет арбуз. В целом, я её понимаю – прикольные. И тут это создание оборачивается ко мне и спокойно заявляет: - Они страшные, но милые. Особенно этот, с арбузом. Я чуток стопарюсь, потом плюю (стоит, уши рассматривать не лезет – пусть видит меня), и брякаю: - А ты разве не должна быть с группой? Она бросает взгляд на императорский зал и выдаёт: - Я не с ними. Я от своих отстала.- И подаёт мне руку. - Ты меня проводишь? Вот гадость-то – с малолетними человечками возиться! Я вздыхаю, беру её хрупкую ладошку и веду вниз. Тётушки-смотрительницы нас не замечают, но это я сообразил уже поздновато. Мы вышли на улицу, в тёплый августовский вечер. Девочка вскрикнула «Мама!», выдернула свою ладошку и умчалась куда-то. Мой природный пофигизм пересилил, я не стал всматриваться, куда понеслась эта мелкая. Немного постоял, вдыхая свежесть, и неторопливо побрёл в здание. Где меня ждал громкий и эмоциональный директорский нагоняй. Оказалось: на обходе перед закрытием обнаружили, что на одном из портретов детей в императорском зале остался один фон. А ребёнка нет! Той самой девочки… Ну всё, через неделю пришлось уволиться. От меня, такого красивого, экспонаты сбегают! Не ровен час Чебурашка на филимоновской лошадке ускачет! Теперь у меня новая забота – я эту девочку по городу ищу. «С горки на горку по городу Загорску», как у Барто. Только эта мелкая, наверное, уже уехала. II Сентябрь. Непредсказуемые дожди, холод под солнцем, необъяснимо промокшие ноги. По утрам всё более сумрачно, ветер всё яростнее гоняет по шторам тени пока оставшихся листьев. Я вам говорил, что мама-папа меня стесняются? Типа, я себя уродую, совестно со мной на улицу выйти. Мама всё норовит в обмороки прилюдно хлопаться, если обсуждают мою идею обрезать себе уши до человеческих. Ну это же при-коль-но! Папа держится строго и всё надеется, что я перерасту. На моё место в музее взяли какого-то сопливого эльфёныша. Говорят, он вник в ту лабуду про озлобление игрушек и теперь еженощно развлекается. Ну молодец, умница. А я ищу по городу девочку с портрета. В первую же ночь обшарил окрестности, детский городок, кафе, берег пруда. Мелкие эльфятыши говорили - видели, но ушла. Вроде, по берегу, вроде, завернула к Лавре. А там кто знает. Побежал к Лавре, в основном, в горку. Добежал до стоянки, там нос к носу столкнулся с эльфом, что ландшафтом заправляет. Говорит, видел, а куда пошла - не помнит: то ли к роднику, то ли в саму Лавру. Но точно не дальше в город. Сгонял к роднику. Местный сторож-эльф спит, девчонки нет. Я в Троице-Сергиеву. Людей, конечно, нет, всё закрыто, темно, холодно. Обошёл памятник Сергию Радонежскому. Сел на первую же лавочку. Понял, что я её окончательно упустил. Вот гадость-то! Ну, вот с тех пор и бегаю весь месяц. III Октябрь. Просто холод. Вслед за промозглым летом природа решила не усложнять себе жизнь и устроить унылую осень. В сентябре ещё ждёшь перемен, надеешься на чудо, что непременно случится вот-вот с новым упавшим листочком. В октябре уже надоедает ждать. Но ко мне чудо пришло именно в октябре. Меня нашёл эльф, отвечающий за то, чтобы в Лавре во время реставрации ничего не случилось со строителями, служителями и прихожанами. И сказал, что к ним прибилась какая-то девочка. Он, конечно, не уверен, что моя, но уж больно странная. Я, уже ни во что не веря, кинулся в Лавру. Моя беглянка сидела возле фонтана со святой водой. Мимо неё бегали дети и степенно ходили взрослые. И никто не замечал её, иначе непременно помогли бы маленькой девочке, зябко кутающейся в то, что смог достать тот эльф. По-моему, она была первой, кого мне стало жалко. Но не настолько, чтобы в порыве чувств срывать с себя куртку и укутывать эту дурочку. Она меня заметила, сперва обрадовалась, потом скорчила гордую рожицу. - Всё равно на картину не вернусь! Там скучно! Я понятия не имел, что делать. - Ну и пожалуйста! - развернулся и пошёл к выходу. Зачем-то. Она меня догнала и молча, но очень гордо засеменила рядом. Кто победил? - Я победил! - Только здесь всё по-старому. А снаружи всё другое. Мне страшно. - Ну, а я тебе что сделаю? Ненавижу, когда просто так сопли разводят! Если тебе чего надо от меня - так и скажи. И она сказала: - Научи меня тут жить! Вот бегу уже! - Ты ж невидимая для людей! - Ты тоже! - Это я сам так хочу! А перед своим директором - бывшим, по твоей вине - я видим всегда. Человечка замолчала и понурилась с совершенно несчастным видом. - А тебя на работу обратно возьмут, если я найдусь? - через некоторое время спросила она. - Там уже кто-то новый, а я больше не хочу. Устроюсь ещё куда-нибудь. На свежем воздухе. - Надоело жить в музее? С застоявшимся воздухом? - С зубодробительно скрипящими полами, - что ж ты пристала-то! - Ты там долго. А я дольше. Представь, как мне надоело! Ты хоть уйти можешь. - Да от меня-то ты чего хочешь?! Мелкая, невидимая, тебе сто лет в обед! Вот конкретно скажи, что мне для тебя сделать? "Киндер-сюрприз" могу купить!.. - А что это? - О! Вот и увидишь! Завтра ночью принесу. Только не говорите, что я должен был что-то сделать для неё или сурово рассказать о суровой реальности, не испытывая угрызений совести... Но она вернулась в картину, а я принёс ей "Киндер". Она спрятала его за креслом. Я не узнавал, что ей там попалось. Правда, я вот теперь безработный. Надеюсь, мама-папа снова поднимут связи, и на век-другой я устроюсь куда-нибудь, где не так скрипят полы.