Джебом просыпается от звука грома.
Голова раскалывается, когда он встаёт, затылок покалывает, и он возится с одеялами, прежде чем слезть с кровати, совершенно дезориентированный. Сколько сейчас времени? Он чуть не спотыкается о ткань, когда встаёт, вздрагивая от второго раската грома, на этот раз более резкого.
Он включает свет, сердцебиение внезапно учащается, он выходит в гостиную. На столе уже остывает еда, вероятно, оставленная Джинёном на случай, если кто-то проголодается, и свет в гостиной внезапно кажется тусклым и резким в абсолютной пустоте этого места.
Что-то не так. Он моргает в размытом свете комнаты, волосы встают дыбом, мышцы скованы от напряжения.
Ещё один раскат грома побуждает его пойти проверить Югёма, чтобы убедиться, что с мальчиком всё в порядке, хотя на самом деле у него никогда не было проблем с бурями. Джинён всегда ненавидел громкие звуки и яркие вспышки света, которые преследовали их во время дождя.
Однако прежде чем он успевает это сделать, вспышка молнии освещает что-то, что ранее было окутано полумраком на кофейном столике — это книга, понимает Джебом, небольшая, тёмная, которая выглядит странно знакомой. И хотя он привык к тому, что Джинён иногда оставляет книги разбросанными по всему дому, эта книга без надписей, потёртая по краям, и есть что-то в том, как целенаправленно она была оставлена на столе, аккуратно выровнена по центру, а не случайно брошена, как оставил бы её Джинён.
Он подходит ближе, дыхание замирает у него в груди, когда он наконец узнает её — ежедневник Югёма.
Это почти пугает, когда такая маленькая чёрная книжка умудряется так сильно сбивать Джебома с толку.
Что она здесь делает? Он не видел обуви подростка у входной двери, когда вернулся. Он ушёл сегодня, как и должен был.
Гёмми ведёт себя ужасно тихо, даже больше, чем обычно. Джебом делает шаг, чтобы проверить комнату ребёнка, когда особенно резкий удар молнии заставляет его подпрыгнуть, посылая ударные волны по компактной гостиной и вызывая озноб по спине. Невольно он нервно оглядывается назад и чувствует, как что-то сильно скручивается у него в животе.
Теперь к обложке книги была приклеена заметка. Которой там не было. Или она была? Неужели он только что полностью упустил это из-за своего беспокойства проверить Югёма?
Для папы.
Удивительно, как два простых слова могут так вывести Джебома из себя. Он обводит взглядом комнату, подтверждая, что рядом с ним действительно никого нет, но когда он движется ближе, он не может не чувствовать, что кто-то за ним наблюдает.
Медленно садясь на диван, он нерешительно берёт книгу в руки. Картинки в ней делают её толще, чем она есть на самом деле, маленькие неровные края глянцевой плёнки торчат во все стороны. По какой-то причине он испытывает непреодолимое желание просто открыть её, хотя и знает, что в первую очередь не имеет права совать нос в чужие дела.
Для папы. Это для отца Югёма, а не для него.
Одна страница не повредит. Просто чтобы убедиться, что это его.
Собравшись с духом, Джебом переворачивает обложку, пальцы необъяснимо дрожат, словно в страхе перед тем, что должно произойти. Но это не имеет смысла —
это дневник подростка, чего же тут бояться?
Он вздыхает при виде первой страницы, даже слегка улыбается — две приклеенные фотографии, напечатанные на одной и той же странной плёнке, прочной, но потёртой с возрастом. На первой изображён Югём и ещё один подросток, как понимает Джебом, его парень, потому как руки Югёма обнимают его, а глаза устремлены с трепетным, тихим обожанием, в то время как другой улыбается в камеру, вероятно, тому, кто делает снимок. Он выглядит немного знакомым, понимает Джебом через некоторое время — это как-то связано с его
щеками…
Именно тогда он видит вторую картинку, и его сердце, кажется, замирает.
Это они. Они втроём, когда Гёмми сидел на коленях у Джебома и тянулся, чтобы взять игрушечный грузовик со стола, Джебом полусонный перед телевизором, в то время как Джинён улыбался, взволнованно говоря им смотреть в камеру, когда он делал снимок —
Джебом, Джинён, Югём, написано на стороне плёнки. Зачем, чёрт возьми, Югёму их фотография?
Но Джебом точно знает, что они сделали её всего несколько дней назад — ровно за день до того, как Югём появился на скамейке под уличным фонарём той ночью, если быть точным. Но эта фотография такая старая и потёртая, пожелтевшая по краям так, как это может произойти только в том случае, если она годами будет храниться в альбоме —
как, когда он ещё даже не успел проявить её?
Затем он замечает пометки, сделанные неаккуратными каракулями сбоку, и прищуривается, сдвигая книжку, чтобы посмотреть на свету. Со стрелкой, указывающей на первую картинку, есть аннотация
сейчас, а со стрелкой, указывающей на вторую, — аннотация
тогда.
Что-то ужасное и холодное проникает в разум, когда он переворачивает страницу, чтобы посмотреть на дату, напечатанную в левом верхнем углу книги.
2027 год, 1 января.
Югём… Югём из будущего.
продолж. с предыдущих страниц-
итак, бэм говорит, что я не должен делать записи на бумаге и оставлять их повсюду, поэтому он дал мне этот дневник. он сказал, это на случай, если я забуду свою реальность, как случалось в первые несколько раз, когда я путешествовал. мне нужно всё записать, чтобы однажды не рискнуть вернуться и полностью забыть, кто я такой.
поэтому, рискуя показаться чертовски глупым, эм, меня зовут им югём. мне семнадцать, в этом году исполняется восемнадцать, я хожу в среднюю школу науки седжон, живу в районе гуро, многоквартирном доме 20 #4-23. сейчас 2027 год.
Джебом ощущает, как у него пересыхает в горле при втором осознании.
Югём — его сын.
причина, по которой я вообще пишу это, заключается в том, что я могу путешествовать во времени. я сам не знаю, как это началось — йерин всегда говорила, что я провожу гораздо больше времени, застряв в прошлом, чем в настоящем, в любом случае. в краткосрочной перспективе я просто перематываю время обратно, чтобы вернуться на несколько минут или секунд назад, но когда дело доходит до лет, дней, недель, я путешествую по картинкам — пока у меня есть фотография того времени, я могу вернуться к ней — например, контрольные точки видеоигр. я правлю всё, испорченное мною в прошлом, и когда я возвращаюсь, вуаля, моя реальность изменилась.
поэтому, им югём, если ты сейчас это читаешь, не отвлекайся на перспективу выиграть в лотерею — поверь мне, я пытался, но всё получилось не так, как я хотел. просто помни об одной вещи, ради которой ты всё это делаешь.
Джебом переворачивает страницу, смотрит на одинокую фотографию, за которой следует газетная вырезка, занимающая всё пространство страницы, и в этот момент его сердце словно останавливается.
Это он, в жёсткой белой рубашке с высоким воротником и чёрных брюках. Руки покоятся на плечах маленького Югёма, одетого так же. А рядом с ними, находясь на столе и окружённая чайными свечами, одинокая фотография Джинёна, улыбающегося, в тёмной рамке, увитой белыми розами.
Затем он переходит к заголовку газеты, и это всё, что ему нужно, чтобы подтвердить подозрение, с нарастающим страхом витающее в его груди.
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ ПРИ ВОЖДЕНИИ В НЕТРЕЗВОМ СОСТОЯНИИ, ТРАГЕДИЯ: ДВЕ СМЕРТИ
Нет. Этого не может быть. Это отредактированная фальшивка, какая-то больная шутка.
дядя джексон сказал, что папа погиб в автокатастрофе, когда мне было шесть лет. они говорят, что никто этого не ожидал — это был просто несчастный случай, потому что шёл дождь, а водитель был пьян и выехал на обочину. очевидно, папа возвращался после того, как забрал машину из гаража, и машина другого водителя сбила его. водитель тоже умер, и раньше я думал, что так будет лучше, чтобы папе джебому не на кого было злиться. но он не был тем, кто рассказал мне о случившемся — я узнал об этом от дяди чуно. папа ненавидит говорить о папе.
Руки Джебома леденеют и дрожат, когда он переворачивает новую страницу, чтобы увидеть ещё больше каракулей и усеянных тут и там картинок.
я мало что помню с тех пор — папа избавился от многих папиных вещей и старых фотографий. сначала он казался нормальным… он вообще не хотел разговаривать. думаю, ему было очень больно… может быть, я оставил его одного после этого, потому что думал, что он хочет побыть один, я ничего не помню из того времени. и я думаю, что они тоже так думали. они думали, что через пару лет с ним всё будет в порядке, поэтому больше не спрашивали его о папе или о том, как у него дела.
может быть, мне следовало сказать им, что это не так.
наверное, это моя вина, что он злится и расстраивается. вот почему мне нужно всё исправить.
Теперь есть единственная логическая нить, удерживающая всё здравомыслие Джебома вместе, убеждающая его, что всё это неправда, что сейчас Джинён в безопасности на пути домой, Гёмми спит в своей комнате, и что всё это просто отвратительная шутка. Он продвигается вперёд просто потому, что хочет опровергнуть это, потому что хочет найти что-то, что скажет ему, что всё это не реально.
Следующие несколько страниц заполнены похожими рассказами, маленькими обрывками жизни, освещёнными мрачными фотографиями и клочками бумаги. Джебом поспешно прижимает фотографию, чтобы получше рассмотреть её при плохом освещении, когда рядом с ним что-то раздается, и он чуть не роняет книгу от шока.
Он кружится в полумраке гостиной с диким взглядом. Никого нет.
Ему начинают мерещиться странные изображения, и он поднимает книгу, снова прикасаясь к картинке — шум стихает, а вокруг всё меняется, и внезапно Джебом оказывается сидящим в той же гостиной, но только свет ярче, а дождя нет.
Югём прячется в углу своей комнаты, играя со старой камерой, которую папа оставил валяться, когда убирал все папины вещи, его глаза тусклые от усталости, слёз и замешательства, он в одежде, которая становится слишком маленькой и заканчивается слишком быстро. Но он не осмеливается сказать об этом папе, потому что тот может снова начать кричать.
Он сидит за столом, разбирает бумаги, которые начали накапливаться после смерти папы… Дядя Марк предложил помочь, но папа сказал, что не хочет их беспокоить. Он пьёт то, чего Югём никогда раньше не видел, когда папа был жив. В последнее время он много пил. Югём однажды взял, чтобы попробовать один раз, но папа ударил его по лицу так, что у него пошла кровь из носа.
Папа никогда раньше так не бил Югёма.
Он извинился, но Югём всё ещё плакал.
Джебом отрывает руку от фотографии, дыхание сотрясается в груди, заставляя себя поверить, что всё, что он только что видел, было неправдой, этому есть объяснение, ничего из этого никогда не произойдет и не сбудется…
Он поспешно переворачивает страницу и касается другой фотографии — на этот раз на ней изображён заметно повзрослевший Югём в парке за домом Марка и Джексона, спокойно поедающий бутерброд в углу коврика для пикника, в то время как БэмБэм бодро позирует перед камерой — Марк или Джексон, должно быть, вывели их и сфотографировали тогда.
Югему сейчас десять, и он запомнил маршрут до дома БэмБэма на своём велосипеде. Папа купил ему на его девятый день рождения — может быть, он хочет, чтобы Югём ушёл из дома так же сильно, как и он сам.
Это сбивает с толку — иногда папа покупает Югёму игрушки, шоколадное молоко и велосипеды, иногда папа много кричит, хлопает дверями и не приходит домой. Югём не знает, как отличить одно от другого, поэтому он часто прячется в своей комнате и держится далеко-далеко от папы, будь он в школе или в доме БэмБэма.
Иногда из-за этого папа злится ещё больше. Югём не знает, что ему делать.
Сегодня Марк и Джексон накормили его обедом и привели поиграть в парк. Они разрешили ему проводить у них дома столько времени, сколько он захочет. БэмБэм даже говорит, что однажды они хотели, чтобы Югём жил с ними, но папа разозлился, когда они заговорили об этом. Папа терпеть не может, когда другие люди задают вопросы о том, как у него дела, или пытаются выяснить, почему он расстроен, потому что он говорит, что они никогда не делают этого с добрыми намерениями. Он говорит, что это не их дело, и они не должны вести себя так, будто им не всё равно.
Может быть, он никогда не знал, каково это — смотреть, как кто-то, кого ты любишь, страдает от боли. Может быть, если бы он знал, то больше не злился бы так на всех.
Джебом чувствует, что не может дышать, когда всё заканчивается. Всё начинает приобретать ужасный, отвратительный смысл.
Среди повседневных, обычных фотографий, которые следуют ниже, есть более мрачные, разбросанные между ними. На одной изображена комната Югёма, и Джебому удаётся лишь мельком увидеть гостиную снаружи через дверь, оставленную приоткрытой — всё кажется старым, сломанным, в беспорядке, совсем не так, как он оставил бы вещи, если бы был в здравом уме, а рядом с картинкой — объявление о вакансиях в кафе.
Сегодня Джебом потерял работу. Югём понятия не имеет, сможет ли он устроиться на другую или хотя бы попытаться. У них есть счета, обучение, которое необходимо оплачивать, но они не могут, даже с учётом финансовой помощи, которую получают, а Югём не хочет снова просить у Марка и Джексона денег.
Если бы только Джебом бросил пить… тогда у них могло бы быть достаточно денег, чтобы покрыть свои расходы на проживание. Но он просто начинает кричать всякий раз, когда Югём пытается заговорить об этом.
Югём клянётся, что он покинет этот убогий дом, как только поступит в колледж, оставит Джебома и всё остальное в этой жизни позади и двинется дальше. Но потом он думает о БэмБэме, о Марке и Джексоне, всё же об отце, и сжигает эти обещания, как маленькие круглые отметины на своей коже, куда вдавливали умирающие сигареты.
Руки Джебома так сильно дрожат, что он едва может переворачивать страницы. Другая фотография, не намного дальше, изображает разбитое стекло и окровавленную марлю на полу комнаты, которую он едва узнаёт по своим многочисленным визитам в дом Марка и Джексона — комнату БэмБэма. Когда он неохотно прикасается к этой картине, он слышит голоса.
— Что там? — Югём сгорбился, скрестив ноги на полу, рубашка скомкана в его руках, а БэмБэм не говорит ни слова. Он выковыривает стекло из грязной раны на спине Югёма, бросая маленькие осколки в миску с водой, уже слегка розовой от крови.
— Гём, — в конце концов уверенно произносит БамБэм, — я думаю, тебе следует сообщить…
— Молчи, — выдавливает младший.
— Тогда как насчёт того, чтобы ты действительно что-то сделал с этим? — БэмБэм разочарованно вздыхает, вытирая кровь спиртовым тампоном. — Он причиняет тебе физическую боль, раньше такого не было.
— Что, если они предъявят ему обвинение? Хочешь, чтобы его посадили? — Югём поворачивается назад, не в силах сделать это полностью, не зашипев от боли. — Ты бы посадил своего отца в тюрьму, Бэм?
— Я бы обратился за помощью, — твёрдо говорит он. — Давай, Гём, пока всё не стало ещё хуже.
— Ему уже хуже, — бормочет Югём. — Бэм… Я не знаю, что делать. Он не выходит из дома, совсем не ест… как будто ждёт смерти.
Ужасное осознание приходит, когда сцена растворяется. Те раны, которые он видел на спине Югёма той ночью…
Из-за меня, эхом отдаётся в голове Джебома ещё долго после того, как он перевернул страницу — он просто просматривает фотографии, которые видит перед собой, и все они документируют неуклонное ухудшение жизни Югёма, ожидая, когда закончится кошмар. Он даже не знает, что он ищет — как будто он чувствует полную остановку, какую-то форму катарсиса в живом аду, который здесь разыгрывается. Он почти в конце книги, и хотя он отчаянно хочет, чтобы она закончилась, он в ужасе от мысли о том, что он найдёт.
Затем он останавливается на странице, свободной от картинок и записей, снабжённой только одной газетной вырезкой, смазанной и скомканной, словно кто-то смял её в ком, прежде чем разгладить каждую складку, медленно и тщательно, и прикрепить её здесь.
43-ЛЕТНИЙ МУЖЧИНА СОВЕРШАЕТ САМОУБИЙСТВО; СЫН СНОВА ОСИРОТЕЛ
На этой странице нет ни сопроводительной аннотации, ни картинки, ни каких-либо следов чего-либо. Просто ничего.
Он переворачивает страницу, совершенно оцепенев внутри, прежде чем перейти к тому, что напоминает ему клумбу фотографий, постепенное разочарование от трагедии.
Это всё из-за меня
Сейчас нет ни гнева, ни печали, ни боли, только стыд, сжигающий его изнутри, сокрушительный и тоскливый, как будто он заперт в этом сейчас. Вот и всё, думает он. На этом история заканчивается. Югём просто вернулся за каким-либо пониманием, или даже за местью, или же…
Но Джебом не осознаёт, что прикасается к одной из картинок в книге, пока сцена снова не растворяется, погружая его в ту же гостиную, за исключением того, что сейчас здесь больше людей, которые выносят коробки с вещами из его и Джинёна спальни, что-то шепча и всхлипывая.
— Эй. — Югём поднимает глаза, и БэмБэм садится рядом с ним, возле старой комнаты Джебома. Они подвигаются, чтобы освободить место, когда Джексон достаёт ещё одну коробку с вещами и ставит рядом с дверью. У БэмБэма что-то в руках — выцветший бело-бирюзовый альбом, обтянутый пожелтевшим пластиком. — Посмотри, что я нашёл.
Югём спокойно принимает альбом, посылая БэмБэму усталый, вопрошающий взгляд, и его встречает обнадёживающее выражение лица. Он кладёт компакт-диск со старыми Blu-ray и инди-фильмами, которые раньше держал в руках, прежде чем открыть альбом, который дал ему БэмБэм, и замирает.
— Кажется, он не выбросил всё, верно? — БэмБэм внимательно наблюдает за Югёмом, прижав колени к груди, бросив взгляд на альбом детских фотографий, отмечая, как Югём смотрит на одного из двух мужчин, один из которых держит маленького улыбающегося мальчика на коленях с игрушечным грузовиком в руках, пока другой тянется, чтобы сделать снимок. — Я, хм, я нашёл это в его вещах и вроде как, ну, собрал их в этот альбом.
— Он сохранил это? — Югём переворачивает страницу, пальцы обводят другую фотографию, на которой тот же самый маленький мальчик вдавливает формочки для печенья в тесто, в то время как мужчина, которого он едва узнаёт, смеётся, глаза складываются в красивые полумесяцы, когда он выкладывает формы из теста на металлический поднос.
— Знаешь, я чувствую… — БэмБэм кусает губу, в его голосе звучит надежда, он всё ещё с тревогой смотрит на Югёма. — Я чувствую, что мой отец был прав. Он действительно любил тебя.
Югём усмехается, сталкивая альбом со своих колен, так что он с глухим стуком падает на пол, но его голос дрожит. — Да, конечно. Тогда, может быть, ты мог бы сказать мне, почему он перестал.
— Может и нет, — невозмутимо подталкивает старший, садясь ближе, беря его за руку, и их пальцы естественно переплетаются. — Может, он просто забыл, как это делается. — Югём некоторое время ничего не говорит, но снова берёт альбом, хмурясь, как будто глубоко задумался.
… или он здесь, чтобы
изменить это.
Эта мысль заставляет Джебома напрячься, внезапно насторожиться, отголоски кошмара снова начинают преследовать его.
Чтобы этого никогда не было.
Он быстро переворачивает страницу, чуть не роняя книгу в спешке — дальше идут целые страницы, вырванные из книг и приклеенные сюда. Это занимает у него некоторое время, но он понимает, о чём они.
Это отрывки о путешествии во времени. Разные абзацы информации из разных книг, и все они говорят об одном и том же.
Между страницами Югём что-то начёркал на полях:
изменение обстоятельств не работает. я пытался спрятать их ключи, чтобы папа не смог выйти из дома, пытался отправить ему напоминание с телефона дяди чуно, чтобы напомнить ему забрать машину раньше в тот же день. некоторые вещи просто не меняются, например, смерть папы.
что-то мешает его смерти измениться в этой временной шкале — но в этом есть смысл. если необходимо изменить место посадки яблочного семени, то местоположение яблони, которая вырастет позже, не может оставаться прежним.
и что за яблоня мешает посадить семя в другом месте сейчас?
У Джебома голова идёт кругом от аналогий и технических терминов, и он с болью осознаёт, что Джинён с удовольствием поговорил бы о чем-то подобном с Югёмом. У них было бы так много общего. Он вспоминает тот день в автобусе, их разговор, похвалы, которые Джинён пел о том, каким он был умным и проницательным. Если бы только… если бы только у них было немного больше времени побыть вместе…
Если бы только Джинён знал, что второй сын, которого он так сильно хотел, на самом деле был их.
Он заканчивает тем, что пропускает большинство неразборчивых отрывков с пробелами между, теориями и аналогиями и странными круговыми диаграммами, однако, к отрывку в конце, с большой звездой, нарисованной красными чернилами рядом с ней, останавливается.
… парадокс убитого дедушки — это предлагаемый парадокс путешествия во времени, который приводит к несоответствию из-за изменения прошлого. Несмотря на название, оно не относится исключительно к невозможности собственного рождения. Скорее, это относится к любому действию, которое устраняет причину или средство путешествия назад во времени.
Парадокс убитого дедушки… Это звучит знакомо, несмотря на общую неграмотность Джебома в этой области. Вероятно, что-то, о чём Джинён упоминал мимоходом, или что-то, что он читал ранее. Затем он понимает — отрывок взят из книги, которая была у Югёма в тот день в автобусе, когда они возвращались из гаража.
Рядом с ним приклеен кусок нити, две чёрные точки, нарисованные маркером, соединённые так, чтобы образовалась петля, как на американских горках.
Первая точка помечена как
тогда, а другая —
сейчас. Над ними от второй точки до первой нарисованы грубые ножницы, как будто они собираются разрезать нитку.
Ниже есть выделенный отрывок.
«Эквивалентный парадокс известен в философии как автоинфантицид: возвращение в прошлое и убийство самого себя в детстве».
Внезапное, ужасное осознание бьёт по нему во второй раз за эту ночь.
… тем не менее, был предложен ряд гипотез, как избежать парадокса: например, предположение о том, что прошлого изменить нельзя, поэтому дедушка уже должен был пережить своё покушение на убийство (как говорилось ранее), или же что путешественник во времени создаёт альтернативную линию времени, в которой он никогда не будет рождён».
Дальше написано последнее предложение, но чернила свежие, почерк неаккуратный, будто его только что написали наспех.
Папе- если ты когда-нибудь прочитаешь это, я всё понимаю. Я понимаю и прошу прощения за то, что ничего не сделал раньше.
Ты так много вложил в то, чтобы забыть своего отца, что это был единственный способ справиться с тем, что папа тоже умер, притворяясь, что его никогда не существовало. Я думаю, мы просто потратили все эти годы, полагая, что нет смысла вспоминать вещи, которые больше не существуют осязаемо. Мы забыли папу, и теперь я понимаю, что это хуже, чем грустить из-за того, что он ушёл.
Поэтому то, что ты сказал сегодня утром, удивило меня… ты сказал, что иногда хотеть вспомнить — это нормально.
Ты прав, нет хороших и плохих людей, есть только хорошие и плохие вещи и люди, которые через них проходят. Наверное, я не знал, как справиться с тем плохим, что случилось из-за тебя, поэтому я вообще не хотел иметь с тобой дело. Как говорит Бэм… без папы рядом, я думаю, мы просто забыли, как любить друг друга.
Но сейчас всё обстоит так, что я не могу это исправить. Есть причина, по которой тебя и папы никогда не будет в живых, как бы я ни старался изменить прошлое, чтобы предотвратить это. Есть фиксированная переменная, которая никогда не меняется, независимо от того, что я изменяю, продукт ваших смертей гарантирует, что они существовали в первую очередь. с самого начала.
Я.
Потому что я — живое доказательство того, что мои родители умерли в этой временной шкале.
Я — яблоня, которая мешает сеятелю изменить место, где он сажает семя.
Чтобы убедиться, что мои родители никогда не умрут, я не могу просто изменить всё, что произошло после той ночи, когда умер папа.
Я должен стереть это.
Джебом даже не потрудился закончить последнее предложение, прежде чем отбросить книгу. Его глаза дикие, сердце колотится в груди, когда он мчится в комнату Югёма, сжимая дверную ручку в кулаке и распахивает дверь.
-
Два мальчика гуляют под дождём.
Подросток держит ребёнка за руку, другой прикрывая лицо от дождя. Мальчик прыгает по лужам, смеётся над странным ощущением ходьбы под таким дождём, его одежда давно промокла и прилипла к коже.
Прохожий с беспокойством останавливает их, предлагая свой зонтик. — По крайней мере, для маленького мальчика, — говорит он, сам дрожа от холода, но подросток вежливо отказывается, поблагодарив его.
— Мы почти дома, — объясняет он с нежной улыбкой.
Зубы ребёнка начинают стучать, когда они проходят ещё несколько улиц, и подросток замечает это, прежде чем завернуть его в ветровку и натянуть капюшон на голову. — Мы почти на месте, — подбадривает он, беря его за руку, чтобы продолжить их путешествие.
Сейчас, в такой час, под дождём, на улицах почти никого нет, и у них есть чёткий маршрут.
— Ты не боишься? — спрашивает старший, пока младший храбро пробирается сквозь дождь.
— Боялся, — говорит он только после паузы, словно признаётся, что взял лишнее печенье, когда не следовало этого делать.
— Это может… — подросток колеблется. — Даже если это может быть больно?
Мальчик обдумывает его слова, задумчиво нахмурившись и надув губы.
— Если мы сделаем это, папы будут в безопасности, правда? В безопасности от всего, что ты показал мне прошлой ночью?
Наступает долгая пауза, когда налетает порыв ветра, заставляя их обоих вздрогнуть.
— Ага, — в конце концов Югём улыбается, и Гём сияет в ответ.
— Тогда всё хорошо! — Он весело пробегает ещё несколько шагов, прежде чем чихнуть.
— Да? — Югём немного плотнее запахивает ветровку вокруг него, прежде чем снова поднять глаза и слегка улыбнуться. Вдалеке раздаётся шум автомобиля, сворачивающей за угол, сцена, которую он видел так много раз, что, вероятно, уже мог бы рассчитать скорость машины, увидеть выражение лица водителя, увидеть неестественный угол, под которым она поворачивает, прежде чем подняться на бордюр. — Я тоже так думаю.
Сейчас они почти на углу улицы, и всего в полуминуте приближается ещё одна машина. Двигатель гудит ровно, почти неслышно, сквозь шум дождя.
— Хён, — Гёмми тянет его за руку, за которую он держался всё это время, глядя вверх, когда они выходят на середину теперь пустынной дороги, — ты сказал, что мы увидим папу в последний раз, да?
— Да, в последний. — Югём вместе с ним разворачивается, указывая на пару подмигивающих им огней, подходит ближе, блокируя яркий свет фар, быстро приближается, прижимает к себе мальчика, словно заглушая визг шин по мокрому асфальту. — Убедись, что ты смотришь на папу, хорошо?
Раздаётся безошибочный хруст металла по асфальту, затем звук удара бампера о цемент на максимальной скорости, вспышка яркого света, и Югём вздрагивает, но продолжает смотреть прямо перед собой на вторую машину, которая теперь неуверенно останавливается в паре метров от них, не сводит глаз со знакомого лица за рулём, выражение которого искажено замешательством.
— Убедись, что ты больше никуда не смотришь, хорошо? — Дыхание Югёма прерывается, когда он заставляет себя не двигаться — фары, идущие сбоку, отбрасывают длинные жуткие тени на тёмную дорогу, а изнутри играет музыка, достаточно громкая, чтобы они могли слышать. Раздаётся последний, оглушительный визг, когда машину заносит, но маленький мальчик, как всегда послушный, не смотрит.
Вместо этого он поднимает руку, улыбаясь Джинёну через ветровое стекло, и машет на прощание.
-
Джебом осматривает пустую комнату, кровать Югёма, и аккуратно застеленный футон, свет горит, будто сейчас мальчик может выбежать сзади в любой момент, смеясь и подбегая, чтобы вцепиться в его ногу.
Он оборачивается, дыхание вырывается из лёгких, мысли проносятся в его голове, как лесной пожар, прежде чем он осознаёт, что проклятой книги больше нет на полу. Вместо этого она вновь оказывается на столе в своём первоначальном, аккуратном положение.
Джебом бросается к ней, хватая, будто бы это может быть инструкция, рассказывающая ему, как остановить всё это до того, как что-то произойдёт, прежде чем он никогда больше ничего не сможет с этим поделать. Затем он замечает, что надпись изменилась — теперь она гласит:
для Югёма.
Несмотря на это, Джебом открывает её, ища что-то, что он, возможно, пропустил, что-то, что подскажет ему, что нужно изменить, но замечает, что с фотографиями спереди что-то не так.
Они были заклеены новыми. Новыми, которых он раньше не видел.
Это фотография мини-холодильника с пивом в супермаркете, того самого, на которое он указал Югёму в тот день. Она была наклеена поверх первой фотографии, к которой прикоснулся Джебом. Внизу, аккуратно написанная, небольшая заметка, в которой говорится, что
папа джебом никогда не пил, когда папа был жив.
Что-то сжимается у него внутри, он пролистывает оставшуюся часть книги. Какие-то страницы остались прежними, но на некоторых, как на этой, были наклеены другие картинки, словно Югём переписал свою историю.
Изменил всё это. Чтобы этого никогда не было.
Над фотографией пикника, к которой прикоснулся Джебом, есть снимок всех них, включая Марка, Джексона и БэмБэма, смеющихся и разговаривающих, когда они приходили в воскресенье. Под ним написано, что
папа разрешал им приходить в гости.
Третий снимок Джебом не узнаёт, поскольку он сделан при тусклом свете ночника в комнате Югёма. Видно свет, льющийся через щель в двери — Югём сделал его в воскресенье вечером, понимает Джебом, когда они думали, что он спал.
Я обещал папе, что буду заботиться о нём, когда был маленьким.
И, наконец, поверх фотографии марли и битого стекла — фотография самого Джебома, уходящего, сделанная сегодня утром после их разговора на скамейке под уличным фонарём.
Папа сказал, что гордится мной.
Затем он понимает, что его телефон звонит, и пальцы так сильно дрожат, что он едва может нажать кнопку приёма, прежде чем поднести его к уху.
—
Хён! — Это Джинён, его голос прерывается икотой и рыданиями в динамике, дождь стучит по тротуару, словно провод под напряжением на заднем плане.
— Джинён, ты в порядке? — настойчиво спрашивает Джебом, на мгновение забывая о книге. — Где ты?
—
Хён, они… Я не понимаю, почему…
— Кто «они», Джинён, — настаивает он, хотя тошнотворное ощущение страха в животе говорит ему, что он уже знает.
—
Югём, они оба, они стояли посреди дороги, я даже не знаю почему, — Джинён звучит раздражённым, огорчённым, страдающим одновременно, дыхание прерывается в его груди сквозь слёзы. —
Машина… Она появилась из ниоткуда. Она сбила их, хён… Везде кровь, скорая только что уехала, я не знаю, что делать…
Джебом не может говорить, всё тело застыло — он понимает, что дошёл до страницы, где должна была быть вырезка из газеты о его самоубийстве, но она просто исчезла, она вырвана из книги, остался только маленький край, где она была приклеена. Вместо этого было что-то написано на её месте.
Я рад, что мне удалось провести эти последние четыре дня со своей семьёй. Даже если я не знаю, где я буду после этого, по крайней мере, они будут живы, и они будут счастливы.
Меня зовут Им Югём, моего отца зовут Им Джебом, а папу Пак Джинён.
Я счастлив, что не оставил их.
— Нет! — Джебом швыряет книгу через всю комнату, будто это яд, прежде чем понимает, что делает, и она ударяется о стену, фотографии вываливаются и рассыпаются по полу. Они белеют, осознаёт Джебом, с болезненным приступом горя и страха. Каждый фрагмент плёнки возвращается в исходное, чистое, белое состояние, как будто это файлы, которые стираются с диска, стираются воспоминания. — Нет, нет, Гёмми, пожалуйста, есть другой способ, мы можем это исправить…
—
Хён, он… — Голос Джинёна снова отчаянно гудит в телефоне, достаточно громко, чтобы добраться до него. —
Он назвал меня папой. Югём назвал меня папой. Я не понимаю, что он пытался сказать, он…?
Газетная вырезка, порхая, падает к ногам Джебома, месиво нечётких серых и чёрных чернил, пока слова, наконец, не складываются в правильное предложение. Это случай с Джинёном, и грудь Джебома, кажется, болезненно сжимается.
Заголовок тоже изменился.
Как будто этого никогда и не было.
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ ПРИ ВОЖДЕНИИ В НЕТРЕЗВОМ СОСТОЯНИИ: СМЕРТЕЙ НЕТ
