разноцветный мир опасен

Заброшка изжила себя, как холст. Никогда не рождалась, как отличное место для яркой протестной акции. Но главное, навсегда умерла для Андрюши, оставшись морально похороненной под могильной плитой с поджигающим себя мальчиком вместо портрета и тем самым глубокомысленным «хуй» вместо лет жизни. Краски кровью и высохшими слезами вытекли в город. У него через две недели начинаются зачеты, а он выплескивает красно-черные баллончики на стены в никому не нужных репликах. Мать бы за такое избила. Но она не узнает. Макс бы демоном на плече оценивающе поржал, потом все равно бы обнял и сказал, что нужно готовиться к экзаменам. Но Макс тоже не узнает. — Слушай, ну я тебя за такое даже принять не могу. Андрей от неожиданного хрипа из темноты угла даже баллончик выронил. Ему бы бежать, не разбирая, кто и зачем — и так понятно, что менты, — но голос кажется настолько знакомым, что внутри все сводит судорогой — с места не двинуться, шаг влево, шаг вправо — расстрел. Только развернуться получается. Фигура из темноты переулка выныривает смело, всем своим видом показывая господство над ситуацией: руки в карманах, спина непривычно прямая, широкий шаг. О нет, бля. Только, сука, тебя не хватало. — Короче, так дело не пойдет. Ну, чего застыл? — даже под темнотой козырька кепки было видно, что кирпичная морда наигранно хмурится, будто не понимает, какое влияние оказывает. — Я Котлярова уважаю и за его слова и мысли тебя оформлять ну никак не могу. Давай-ка так, дружок, — тяжелый ботинок пнул откатившийся баллончик обратно к Андрею под ноги. — Поднимай и пиши, что сам думаешь. — Товарищ майор, — Андрей стянул с переносицы бандану и расплылся в такой неискренней приветственной улыбке, что у самого скулы сводило. Товарищ майор открывшемуся юному лицу нисколько не удивился — вандала узнал по почерку — у Андрея буквы высокие, узкие, одна к одной ровным рядом. И к чему бы, казалось, старание для такого дела, а он вон, истинный художник, даже для надписи на облупленной стене заморачивался. — Давайте не надо? Я ж щас напишу, что думаю, а вам меня принима-а-ать, бума-а-ажки оформлять, а мне потом еще сорок штук штраф платить, которых у меня, кстати, нет. — Надо, Андрюш, надо, — товарищ майор снисходительно улыбнулся, а Костецкого внутренне всего передернуло — слишком резали слух слова. Его голосом, его интонацией. Ледяной взгляд скользнул сначала по выведенным черным строчкам, а потом по Андрюшиному лицу, прежде чем губы дрогнули в более смелой улыбке, оголившей щербинки между зубов. — Я ж тебя все равно приму, мне не сложно, да и тебе полезно мозги вправить. Просто одно дело — привод за хорошую песню — обидно как-то даже, согласись? А другое дело — привод за собственную позицию. Как по мне, звучит гордо, твои бы негодяи точно оценили. Чужая широкая ладонь накрыла плечо и ощутимо сжала. Только теперь Андрей понял, что и не дышит почти, только голодно взглядом глотает черты лица, переваривает и выплевывает — вроде тот же, но другой совсем, не его, не родной, холодная какая-то, грубая копия, не цепляет, отталкивает, даже глаза не голубые, чернющие будто — и ведь почти уверен был, что так оно и есть, что дело не в темноте подворотни. — А вам город свой не жалко? Ладно одна хамская надпись, но две? — Андрей прощупывал хоть какой-то путь отступления, но, тем не менее, все равно опустился, чтобы поднять баллончик с земли. Смотреть снизу вверх было нельзя, он это знал слишком хорошо. Майор абсолютно беззаботно усмехнулся и пожал плечами: — Так он и не мой. Мы же с Максом питерские, он в МГУ поступил и переехал, а я год назад перевелся. Он что, тебе не рассказывал? Андрей замер со скрипящим оскалом на зубах, но сдержался и лишь невинно вскинул брови, устремив посветлевший взгляд к чужим глазам. — Так у нас с ним ничего и не было. Он что, тебе не рассказывал? Макс как-то еще в начале знакомства упоминал, что они с Игорем не общаются больше, как братья, как родные люди. Просто перестали, отстранились вдруг. По виду Макса Андрей понимал, что тот жалел об этом, но точных причин не произносил вслух, а Андрей не решался лезть. А теперь не мог на этом не сыграть. — Этот придурок ведь выбил через тебя все мои данные? Ну так я его с ними вместе и послал подальше, обещал заяву накатать за преследование. Мне такие поклоннички ни к чему. А теперь он вроде как с какой-то Катей встречается, мне друг рассказал, он учится у твоего братца. Вот ведь бывают совпадения, а казалось бы, Москва, огромный город… Андрей умело забалтывал, для старшего следователя это было слишком очевидно, поэтому слушал тот с весьма и весьма пренебрежительным видом, а потом и вовсе пожал плечами, следом грубо развернув Андрея лицом к стене. — Рад за него. Рисуй давай. Вот и поговорили. Костецкий недовольно поджал губы, снова натянул бандану на переносицу, чтобы не дышать краской, поправил капюшон на макушке и, отступив десяток сантиметров от предыдущего (не) своего высказывания, стал буква за буквой выводить новое. ни выбора, ни перемен правоохранительные органы охраняют только правых Гром наблюдал, как кобра за крысой. Взглядом цеплялся за каждую букву — неровную на этот раз из-за дрожащих рук, — а под конец фразы, когда угадал, кого же там охраняют правоохранительные органы, даже проронил пару глухих аплодисментов. — Браво, Андрюш, хорошо тебя ваш кружок юных оппозиционеров воспитал, горжусь. — Да пошел ты, — не выдержал, бандану с лица сорвал, выплюнул практически, теперь намеренно роняя на землю опустевший баллончик. — Ну вот хули ты доебался до меня, а? Нету у меня сорока штук на штраф, сказал тебе уже. Если тебе за правдивые слова очень хочется прикрыть или припахать меня на год, ну так давай, блин. Как там, моя Россия сидит в тюрьме, вот и я посижу. Мне терять уже нечего. Он даже руки вытянул под наручники, хотя не был уверен, что товарищ майор, который не носит ни форму, ни табельное имеет их при себе. И правда, тонкие запястья Гром перехватил одной рукой — пальцы до конца не смыкались, но хватка была крепкой, а Андрей и так не вырывался. — Терять тебе нечего? — взгляд, казалось, корочкой льда покрылся. — Тебе восемнадцать всего, ты в вузе хорошем учишься, а ведешь себя, как ребенок, и жопу в декабре морозишь по темным подворотням. Отвращение пеленой застилало глаза. Хотя по ощущениям больше было похоже на готовность разрыдаться. Как же они все заебали лезть не в свое дело, как же они все заебали. Дохуя взрослые, дохуя умные, дохуя всё понимающие, сделавшие свои ошибки пятнадцать лет назад и теперь учащие жить других — несмышлёных детей, до которых никогда никому не было дела. У Андрея не было нормальной семьи, но были друзья, которые дали почувствовать себя важным и нужным. Он сам себя вырастил, сам себя вверил в руки таких же, как он, беспризорников, ставших не бандой, ставших союзом, и теперь имел полное право выражать красками свою позицию к серому миру, который почему-то решительно нельзя было раскрашивать. Просто позвольте, просто отстаньте наконец. — Ты про меня ничего не знаешь, — он расплылся в усталой улыбке, так и не дав ни одной слезинке скатиться из уголков глаз, зато с силой потянул руки (и майора) на себя, из-за чего те оказались зажаты между его грудью и торсом Грома. В глаза смотрел с вызовом и под растерянным майорским взглядом бормотал уже практически в губы, приподнявшись на носочках. — Так что заткнись и наказывай преступников, ты ведь больше ничего и не умеешь, товарищ майор. Поцелуй вышел не очень. Тяжело было целовать человека, который не отвечал взаимностью — не морально, физически: даже губы, дурак, приоткрыть не мог, сложно ему, что ли? Замер, как каменное изваяние, от неожиданности даже Андрюшины руки выпустил, но тому только в плюс — одной сразу шею обвил, почти повиснув, а второй, когда понял, что никакого ответа просто так не добьётся, сразу ниже скользнул, цепкой рукой сжав пах. И тут же чужую силу почувствовал — лопатками больно втиснули в кирпичную кладку, коленом между ног протиснулись. Рефлексы работали великолепно — кажется, одного цепного пёсика давно не холили и не лелеяли. Руки у него были огромные и холодные, забирались под одежду, сминали задницу, гладили по щекам, казалось, были везде и сразу, а изголодавшееся по ласке тело сгребали умело и охотно. Дежавю. С закрытыми глазами все вроде бы даже так, как надо. Горячее рычащее дыхание в губы, на ухо, у изгиба шеи, руки на нервно поджатом животе, пока собственные наминали ширинку — действовало безошибочно. А потом щекой к стене под звук одновременно лязгнувших своей и чужой молнии на джинсах. Мозг выключился, все, финиш, дальше уже бездумно — собственными перепачканными в краске, ядовито-химозными на вкус пальцами в рот — слюны бы побольше, — и руку за спину, надавливая на вход. Майор смотрел жадно, Андрей краем глаза видел огонь в ледяном до этого взгляде, но был уже слишком не здесь, чтобы это что-то для него значило. Пальцы входили туго, но Андрей даже не морщился — это просто данность, нужно постараться, нужно вытерпеть, как и укусы в загривок, как и щекочущие прикосновения щетины к нежной коже шеи. Он сразу двумя двигал внутри, а в голове была такая блаженная пустота, что даже нравиться стало: влажные поцелуи под ухом, собственные пальцы, давящие точно куда надо, — что ж тут плохого? — Тремя сам, — сипло, но все ещё уверенно скомандовал Андрей, и вытащил пальцы с тем же ледяным спокойствием, с которым пихал внутрь. Майор тоже, судя по всему, неловкости не испытывал: пальцы облизывал старательно, как надо, вставлял по одному, хоть и резко, в загривок кусал каждый раз, как мышцы плотно сжимались на крупных костяшках — это предупреждение. Андрей предусмотрительно молчал и только сопел, едва подаваясь бедрами — ему не привыкать, он эти пальцы выучил задницей лучше собственных. Даже смешно. — Готов? — хрип раздался над ухом, когда грубые подушечки аккуратно надавили на самое чувствительное место, заставляя вытянуться по струнке. — К труду и обороне, — Андрей отозвался чисто на рефлексах и на всякий случай кивнул, если его ответа не было достаточно для обозначения согласия. Он только краем глаза заметил, что Гром со всем своим ростом пропал из-за плеча, но моментально понял, куда тот делся, когда почувствовал на едва растянутой дырке плевок, тут же обернувшийся ледяным на колючем декабрьском воздухе. Кто-то сегодня точно отморозит жопу. Головка протиснулась куда охотнее, чем остальная длина. Андрею хотелось завыть, но он молчал, только мычал что-то сквозь больно закушенную губу и цеплялся пальцами за сколотые кирпичи. Сильное тело закрывало от сквозняка и пустоты ночи, опасно дышало в затылок, но ещё опаснее натягивало на хреново смазанный член узкую задницу. Андрей снова закрывал глаза и снова не чувствовал разницы. Руки те же, дыхание то же, даже член тот же — ничуть не уступал по размеру, след от щербатых зубов у изгиба шеи останется идентичный, но стоило завести руку назад и зарыться пальцами в пряди на затылке — тут же вынырнул. Не тот. Его, как безвольную куклу, втрахивал в стену кто-то невероятно такой же, но совершенно другой. С губ даже стон ни разу не сорвался. Майор тоже молчал. Он двигался так же грубо, как выглядел, загонял по самые яйца без ставших привычными заботы, мурлыкания на ухо и успокаивающих комплиментов, будто и впрямь наказывал, будто дурь выбивал из тщедушного тельца, будто злость вымещал и мстил за что-то Андрею неведомое до снова всплывших слёз в уголках его глаз. Тяжелое дыхание в затылок набатом било по ушам, нос и глотку драло ледяным воздухом почти так же, как Гром драл податливую дырку. Собственные ледяные ладони почти ничего уже не чувствовали к тому моменту, как потянулись обхватить член. Ему это нужно, просто нужно, они закончат, он заберёт рюкзак и пойдёт домой под тёплый душ, но прежде надо было себя доломать, вытравить Макса из головы, представить сзади не его, не Игоря, а кого-нибудь совершенно другого. Когда с губ слетело чужое короткое имя, понял, что не смог. Да и поздно было отнекиваться и исправляться — кончил позорно, перепачкав кирпичи, даже не понял сразу, что на ухо позвали не его именем. Петя? Ну, пусть будет Петя, как же ему до смешного похуй. Поясницу залило тёплыми подтеками, Андрей вдруг как-то радостно выдохнул — все закончилось, — а потом слабо кивнул майору на свой рюкзак. Тот послушно выудил оттуда какую-то цветастую тряпку, служившую, видимо, отжимом для кистей, и небрежно все за собой обтер. Товарищ майор застегнулся, выпрямился, уже даже почти ровно дыша, и наконец встретился взглядом с повернувшимся лицом Андрюшей. Тот смотрел безмятежно, совершенно ничего не выражающим взглядом, и это настолько бесило, что даже в темноте можно было различить, как у Грома под щетиной ходят желваки. Молчал он по ощущениям целую вечность — не деле же секунд двадцать, — сверля взглядом, а затем выплюнул так разочарованно, что у Андрея внутри даже дрогнуло что-то. — Проваливай. Ну и ладно, оставаться он и не собирался. Андрей подобрал рюкзак, развернулся и пешком поплёлся домой, весь скукожившись под холодным ветром. Пока шёл, даже не заметил, как щеки обжигают морозом собственные рыдания.