***
Юнги, увы не мог похвастать тем, что его сосед съехал к девушке, как, например, Хосок, и даже завидует ему белой завистью, потому что проводить больше времени с Чимином не может. Чему последний был тоже не сильно доволен. Но радовало только то, что с периодичностью в два-три дня соседушка радушно покидал комнату, отправляясь на поиски приключений к девчонкам с параллели. Храни его Бог, подумал Чимин. Неприятный осадок после разговора у Хосока зудел и жегся в груди гремучей смесью, как кислота, медленно прожигая органы. Даже присутствие Юнги рядом не спасало положение и он то и дело улетал в собственные мысли, продолжая себя накручивать. Трусливая натура пробуждается в нем редко, но метко, и порой от нее тянет проораться от души, сказать, шла бы она лесом, отстала и убрала свои липучки-руки от него. Но странно было то, что кроме тревоги он не ощущал ничего. Страха не было ни за собственную жизнь, ни за чью либо еще. Должно быть, причиной опять послужил Юнги, прижимающий его тушку к себе всю ночь, согревая теплом своего тела и вселяя чувство безопасности. У него всегда были теплые, даже горячие ладони, которые то и дело щекотали Пака, скользящими движениями обводя рельеф его тела. И тепло, и волнительно. Ощущения, накатывающие на него в такие моменты — нечто иное, нежели простое возбуждение. Это неясный трепет, небывалая и неизвестная нежность и смущение, отражающиеся ярким румянцем на лице, так будоражили его и туманили разум, что Чимин с головой был готов потонуть в этих приятных чувствах. Он долго думал, что в силу своего скверного характера не сможет испытывать чего-то такого или реагировать будет так, что от него сразу же уйдут. Прекрасно знал, что не знает, как любить правильно. Но разве нужно как-то правильно любить? Каждый ведь любит по-своему, разумеется, если это не сомнительные действия, только прикрытые этим способом «проявить любовь». Вчера утром, когда, проснувшись, первое что он ощутил, была головная боль, Чимин, еле разлепив будто свинцом налитые веки, по мере пробуждения понял, что находится у себя в комнате, и что днем ранее он пил в честь своего провала. Вторым осознанием стало наличие постороннего человека в кровати и нависшая чуть сверху туша неизвестного. Как только Пак его сразу не заметил? Не торопясь скидывать кого бы то ни было с себя, Чимин, проглотив неприятную сухость похмелья, пытался вспомнить, кого успел к себе притащить в пьяном угаре. Запах был сильно знакомым, а рука… Рука, так трепетно обхватившая его собственную и прижав к груди, была сильно похожа на руку Юнги, каждый сантиметр которой за время занятий он успел выучить вдоль и поперек. И то кольцо на среднем пальце, поблескивающее всегда в свете солнечных лучей. Чтобы убедиться в своих догадках, Чимин сделал попытку перевернуться в чужих руках, но едва не вскрикнул, когда в спине от малейшего движения стреляло резкой болью, только вздрогнул ощутимо сильно, закусив губу. Еще и внутри все зудело так, будто его хорошенько отодрали прошлой ночью. Тут он заметил, что лежит абсолютно голый под одеялом, прижатый к худощавому телу Юнги. Да ну не может быть, чтобы они… Глаза в ужасе раскрылись, а Мин зашевелился, чтобы удобней перехватить его, и не услышал снова приглушенный больной стон. Они опоздали в тот день на уроки, а потому и обсудить произошедшее перед занятиями не представилось возможности, а после — у каждого были свои дела. Но, к счастью или к сожалению, вечером Юнги позвал его к себе. Вопреки ожиданиям Чимина, они не говорили на эту тему, Мин просто притянул его к себе и обнял без лишних слов, показывая, как сильно соскучился за этот день, и предложил посмотреть какой-нибудь фильм вместе. А что Чимин? Отказываться ему, что ли? Чувствовать себя, как невинная школьница, постоянно смущаясь чужих прикосновений, не входило в планы, но проклятущее смущение накатывало так быстро, что он ничего и понимать не успевал. Сбивали еще редкие поглаживания Мина на руке, талии, и ощущение его губ в волосах время от времени. А потом Чимин просто отключился, сам не заметил, как так вышло. Все думал после фильма самому завести разговор, да так и уснул, согретый в худых, но сильных руках. Наверное, всему виной очередное задание от учителя и еще несколько дополнительных, чтобы исправить незачеты по определенным предметам. Проснуться снова в чужих руках было настолько приятно, что первым выползла на лицо улыбка, а уже после возмущение, что Хосок разбудил их своим звонком так рано. Однако, это не мешало ему насладиться несколькими секундами спокойствия, пока они оба проснутся. Его ладонь в юнгиевой смотрелась красиво, правильно, по ней хотелось нежно провести, каждую голубую венку очертить и прислонить к пухлым губам, чтобы запечатлеть там обжигающий поцелуй. Обращение «Тритончик», что применял нередко Мин, расползлось вместе с хриплым голосом томящим тягучим медом, непонятно екая в груди. Вставать не хотелось, только послать Хосока с его срочностью и отлеживаться дальше, слушать тихое сонное бормотание и растягивать губы в улыбке. Когда они вернулись, приподнятого настроения как ни бывало. Надо же было все рассказать прямо-таки с утра, чтобы потом еще целый день маяться с наложенной грузом информацией. Юнги, вопреки укутавшемуся на кровати в одеяло Чимину, не думал больше ложиться, а сразу пошел к шкафу, чтобы взять вещи и отправиться нахмуренным в ванную, оставив парня наедине со своими мыслями. С закрывшейся дверью Чимин почувствовал, как холодок пробегается по скрытому плотной материей телу вместе с мурашками. Он плотней закутался, с головой оказавшись в плену одеяла, но ожидаемого тепла не почувствовал: рядом не было его истинного источника, только отдавшая его последние крупицы воздуху прохлада. Чимин не мог винить Юнги в том, что он просто напряжен и не настроен на какие-либо беседы, или настроен, но ушел так быстро, что Пак не успел среагировать. И что ему делать? Остаться и подождать, чтобы поговорить или уйти? В любом случае, у него с собой нет вещей, кроме тех спальных, в которых он и пришел вчера, нужно сходить к себе, потом, может, он позовет Мина на серьезный разговор. Да и, пока аккуратно заправляет чужую постель, Чимин ловит себя на мысли, что еще не готов к нему, былой запал пропал куда-то, может, утренний игнор Юнги так повлиял на него, или он не хотел грузить его еще своими беседами, но дать себе небольшую фору и уйти казалось сейчас лучшим решением.***
Обнаружить свою комнату неожиданно пустой стало не столь радостным открытием. Юнги рассчитывал на то, что время перед школой они еще успеют провести вдвоем. Чимин, резко признавшись ему и раскрыв руки для объятий, затянул в омут наслаждения. Поманил своим маленьким милым пальчиком и крепко обвился вокруг тела, как лиана, тонкими разветвляющимися лентами проник под кожу, привязал к себе. Раньше он был, как красивый экспонат в музее, его не возьмешь, не прикоснешься, только смотреть дозволено, но и этого было достаточно. Юнги никогда не надеялся, что их дружба пересечет границы дозволенного и перейдет на новую ступень отношений. Хоть и жгло в груди от не проявляемой любви к Паку, на большее он никогда не рассчитывал. А теперь, когда карты выложены на стол, светя своими одежками, оковы, сдерживающие порыв быть рядом как можно дольше, сорваны. Быть к Чимину максимально близко, упиваться запахом его волос, бархатностью медовой кожи, приносило неизмеримое удовольствие. Удовлетворить потребность в прикосновениях было невозможно, он, как наркоман, подсевший на самый мощный наркотик, нуждается в постоянном пополнении дозы, ее увеличении постоянного потребления. Чимина хочется чувствовать всем телом и даже под кожей, чтобы забрался в самые потайные уголки его темной души, осветил все своей мягкой улыбкой, что, несмотря на сквернословия, льющиеся из уст, заставляла вмиг забыть обо всем, что он сказал. Они были как две противоположности, случайно встретившиеся в одном мире. Вечно мрачный, тихий Юнги и говорливый яркий Чимин, вечно цепляющийся с кем-то языком. Их союзу поражались многие, каждый считал своим долгом покоситься, пошептаться, на это, в принципе, было глубоко плевать, пока один раз их прилюдно не задели в столовой. Нет, не их — Чимина. У Юнги тогда челюсти сжались с такой силой, что, кажется, приложи он чуть больше усилий, и зубы стерлись бы в порошок. Двенадцатилетний Пак с большими черными очками и ниспадающими такими же смоляными на лицо волосами считался гадким утенком, выделяющимся среди других своей миниатюрной фигуркой и видом не таким, как у всех. Ему сколько не тверди, чтобы не обращал ни на кого внимания, что каждый уникален и он не должен соответствовать чьим-то ожиданиям, итогом была брошенная шутка и уход от темы. Задевали вслух тогда его, тыкая пальцами на самый большой комплекс мальчика — очки, что были намного больше его лица, но без которых он не мог видеть со своим минусовым зрением. Обидчики почти сразу замолкли, стоило ауре Мина стать видимой, чернота полностью поглотила белок глаз, делая взгляд прожигающим, жутким настолько, что особо впечатлительные могли и испражниться на месте от страха. Дымка-туман буквально исходили от его тела густым потоком, а кулаки сжались до побеления маленьких костяшек. Может, Чимин тогда и не заметил этого и подумал, что ужаснулись дети приходу учителя, начавшего отчитывать их, ну а Юнги почти сразу успокоили, предчувствуя что-то нехорошее. После этого случая его контролем занялась Шин Ван, проводила с ним индивидуальные консультации, где помогала впредь сдерживать льющуюся энергию даже во время гнева, чтобы он не мог неосознанно причинить кому-то вред. А своей выходкой он тогда отправил четырех духовиков в госпиталь от приступа слишком сильной энергии мага. Несмотря на юный возраст, женщина понимала, что перед ней крайне редкий кадр, способный поставить на колени кого угодно, если применит свои способности в нужном направлении, видела у него великое будущее и искренне желала помочь достичь высот. Юнги всегда почему-то считал своим долгом оберегать слабого на тот момент мальчика, всегда тянулся к нему, хотя изначально дружеской симпатией там и не пахло. Чимин, хоть и не сразу, но разговорился, вынужденно, конечно. Тогда того требовала ситуация: совместный проект без обсуждений не сделаешь. А потом Юнги, как жвачка к подошве приклеился, то попросит что-то, то подсядет на обеде и разговор обо всем и ни о чем начнет, чему поражался искренне внутри. С этим мальчиком почему-то хотелось говорить. Его порой мило выпученные щенячьи глаза и пухлые, удивленно раскрытые губы забавляли, да и краснеющие пухлые щечки тоже. С годами они взрослели, оба менялись, хотя Мин, например, поменялся только внешне — чуть подрос, окреп, стал шире в плечах и обзавелся острыми скулами. А Чимин стал открытым всему миру парнем, изменился до невозможности, начав с прически и закончив подтянутым за каникулы телом, над которым только начинал работать. Сразу начал пользоваться популярностью у девочек (и не только), ходить на редкие вечеринки, даже пробовал курить, тогда же зарекаясь, что больше в жизни ни разу не возьмет в рот сигарету. Юнги был свидетелем всех его начинаний — от первой пробы алкоголя до лишения девственности, о которой друг в таких красках рассказывал, что Мин после мог с уверенностью сказать, что присутствовал там лично. К концу прошлого года Чимин закрылся. Не подпускал к себе никого, даже Мина, обособившись от всего мира и проведя оставшийся месяц в полном одиночестве. Оно ему было нужно, так рассуждал Юнги, и на вопросы друзей о Паке отвечал односложным «перебесится», чтобы ни у кого не возникало желания пойти и нарушить его покой. Пересеклись они только в начале этого года, как раз тогда, когда ждали Хосока и Чонгука у кабинета директора. Подошедшему парню удивилась Хейя, но ничего не сказала, кроме как улыбнулась понимающе на его кивок вместо приветствия. Не было сказано, но было видно, что она радовалась его возвращению. А потом он неожиданно предложил Юнги поиграть на «леща», вогнав в ступор. Но, после вечернего разговора в тот же день, — хоть и короткого, но все же, — Юнги понял, насколько он соскучился по его тихому ворчливому голосу, несдержанной речи и по глазам, скрытым линзами. Бродя по школе перед занятиями, он все высматривал в толпе знакомую черную копну волос и неизменную походку чуть вразвалочку. С минуты на минуту прозвенит звонок, а Пака все нет и нет. Не выдержав, Юнги встал с места и пошел прочь из кабинета, хотя всегда славился хорошим терпением — с гидромантом все его устои к чертям летят с высокой горки. Почти сразу в бесконечном потоке школьников он замечает нужного человека, то ли намеренно не обращающего на него внимания, то ли правда не замечая его. — Чимин! — зовет Юнги и хватает его за запястье, останавливая. Пак не на шутку пугается, в шоке оборачиваясь и вынимая наушники из ушей, облегченно вздыхает. — Не пугай так, — усмехается. — Почему ты ушел? — Откуда ушел? — не сразу понимает гидромант, нахмурившись. — А-а-а… Ну… у меня не было сменных вещей, — Чимин тушуется, уже забыв, как выглядит недовольный чем-то Мин, и мысленно чертыхается, стоит заметить на запястье его контрастирующую с золотом кожи бледную ладонь. — До школы была еще хренова туча времени, можно было это сделать потом, — улыбка с чиминова лица сползает, оставляя только недоумение от чужого негодования. — В крайнем случае, мог бы написать простую СМСку. — Я… — он чувствует себя, как рыба, выброшенная на берег, то и дело открывая и закрывая рот. — Я не подумал, что для тебя это так важно. Ты был таким… — пытается подобрать в голове правильное слово, мыча и отводя взгляд, — как грозовая туча, мне показалось, что ты хочешь… — Чимин, — перебивает Юнги, делая шаг ближе, — не делай поспешных выводов, пока не узнаешь точно, — хватка на чужом запястье ослабляется, скатывается к ладони и трепетно цепляет усыпанные кольцами пальцы. — Ты мог бы просто спросить и тогда понял, что меньшее, что я хочу, это чтобы ты уходил. Чимин плавно сгибает фаланги, обхватывая бледные пальцы в ответ и, кажется, чувствует тех самых пресловутых бабочек в животе, потому что слова Юнги, доказывающие его значимость, стрелой пронзают тело. Он вдруг чувствует себя ужасно перед Мином, жалеет о своем уходе, но не может даже голову стыдливо опустить: боится полный искренней нежности взгляд потерять. Ничего больше не говоря, Юнги притягивает его к себе и обнимает. Чимин слышит, как звонко бьется в унисон чужое сердце, ударяя точно в грудь, и прячет лицо в плече, обнимая в ответ. Решает, что, пожалуй, разговоры будут излишни, а, если потребуется, они могут поговорить в любой момент, теперь же у них будет достаточно времени.***
— Хейя, — перехватывает девушку, стоило ей зайти в кабинет, Хосок. — Чонгука не видела? — Его все еще нет?! — удивленно-возмущенно нахмурилась она. Оглядевшись по сторонам, Хосок, приобняв Ли за плечи, аккуратно выводит ее из кабинета туда, где было меньше лишних ушей и глаз. — И Тэхен еще не пришел, — добавляет спешно Чон, нагнувшись к девушке. Снова осматривается, будто боится, что кто-то подслушает и доложит Киму или тот, не дай Бог, сам это сделает. — Бля-а-а-ать, — почти шепотом тянет, возводя лицо к потолку. — И что делать? — Не знаю. Единственное, можно сбегать в общагу и спросить у него лично, не видел ли он Гука, — шипит свой план Чон. — Рехнулся?! — шипит в ответ возмущенно Хейя. — А что? — вскидывает брови. — Ни для кого из нас не секрет, что они стали чаще видеться. Логично было бы предположить, что Тэхен может знать, где он. — Да проще проторчать у его комнаты и проследить за ним, чем лезть ко льву в пасть. — Господи, Хейя, ты гений! — внезапно переходит не на обычный тон, а на крик, Чон, отчего Ли отстраняется, поморщившись и закрыв пострадавшее ухо ладонью. — Я просто прослежу за ним! — Давай-давай, ори на всю школу об этом, — ворчит девушка. — И нихрена это не гениальный план. Какова вероятность того, что тебя не заметят? Тэхен далеко не дурак, насколько известно, и вычислит тебя хоть видимым, хоть невидимым, на раз-два, — щелкнув пальцами. — Я, может, и дурак, но скрытие энергии отточил до мастерства, превосходящее высших магов в истории, — важно задрал нос Чон. Хейя вздыхает, закатив глаза, понимая, что этот запал ей не остановить. — За тенью следи, — как совет, говорит, — если ты и правда так хорошо управляешь своей энергией, то не попадись хотя бы на такой простой вещи. — Тогда прикрой меня перед учителями, — улыбается и убегает Чон, успев услышать только возмущенное «что?!» вслед.***
Слияние с дарованной стихией — вот, что так будоражило сердце Чона. Никакие там девушки, парни, единороги не нужны, только воздух, заполняющий каждый миллиметр пространства. В нем он растворяется, как в воде, чувствует, как по венам вместо крови вольный ветер гуляет, знает его характер, когда игривый, а когда несдержанно бурный, опасный. С самого детства, случайно поймав в ладони ветер, мальчик почувствовал тот дух свободы, что разливался невидимым потоком в воздухе. Он разулыбался и раскрыл руки, как бы обнимая стихию, задорно засмеялся, вызывая улыбку родителей, что наблюдали за ним, сидя на скамье недалеко. Они тогда гуляли в парке: он, родители и их друзья, мамина подруга, кажется, и ее муж. Никто не придал значения внезапной радости шестилетнего ребенка, спокойно продолжая вести беседу, она казалась тогда чуть интересней, чем беспричинный смех сына. Маленький маг тогда носился туда-сюда, играя с ветром в салки, где постоянно проигрывал, его всегда настигали быстрее. А потом — обеспокоенный взгляд мамы, мечущийся по округе, ее тревожный зов, направленный сначала к отцу, а потом и клич его, Хосока, имени. Мальчик, не понимая ничего, повернулся, весело замахал короткой ручкой, но его словно не замечали. — Хосок-а! — звала мама, уже поднявшись со скамьи и принявшись ходить тут и там. — Мама, вот же я! — кричал мальчик в ответ, но его не видели, только судорожно оглядывались, пытаясь понять, откуда идет источник звука. — Где, солнышко? — Опа! — Хосок смеется, чувствуя, как его сзади поднимают крепкие мужские руки. Мужчина, став из невидимки снова человеком, качает маленького Чона, слегка подбрасывает, слыша, как льется из его детских уст звонкий смех. — И чье же это одаренное чудо? — с улыбкой спрашивает, а Хосок, сам того не зная, становится снова видимым. Мама тогда долго благодарила этого случайно проходящего мимо мужчину за помощь, отец много раз предлагал ему выпить вместе, чтобы как-то отблагодарить, а тот все отнекивался, говоря, что не сделал ничего такого. За Хосоком стали следить тщательней, чтобы, если что, предвидеть, когда тот снова начнет проявлять магические способности. — Стихийник, — говорила неопределенно мама. Они с мистером Чоном, уложив дитя спать, заговорили, впервые за день расслабившись, но не думали, что переполненный силами сын не заснул и все слышал. — Сколько трудностей его ждет с этим даром, — теперь было понятно, что голос женщины пропитан унынием и даже горем, звучал совсем слабо в тишине гостиной. — Не говори так, — отвечал отец, — Хосок сильный мальчик, смышленый, он без труда освоит воздух, будет лучшим в своем деле, не стоит так переживать. — Но, Чонвон, это одна из четырех стихий, — поднимает беспокойные очи на мужа. — Магия трудноконтролируемая, — выделяя каждое слово. — Даже если и рождается много магов со стихией воздуха, это не значит, что она так же просто осваивается, как лед или телепатия, — мужчина наливает из графина воды и протягивает супруге, а та сразу испивает до дна. — Я согласен с тобой, но мы же не в каменном веке живем. Сейчас есть достаточное количество школ для магов, где его могут всему научить. Нам приходилось разбираться со всем самим, набираясь знаний от родителей, потому что было послевоенное время, где у многих не было даже еды, не говоря уже об образовании. Хосок справится, вот увидишь, ему как раз подходит время идти в школу; мы подберем лучшее заведение, он вернется к нам таким сильным, что мы его даже не узнаем. Поверь в нашего сына, Хёрин. Но лучшая школа — не значило хорошая. Да, может, уровень образования и зашкаливал, и маги оттуда выпускались окрепшими и сильными, Хосок чувствовал себя там лишним. Насмешек было не избежать, но даже получая обидные обзывательства, он продолжал лучиться светом, общаться со сверстниками, которые его не задирали, старался в учебе и был паинькой… Но все равно было что-то не то. Родители, конечно, гордились его успехами, как и он сам, но искреннего общения и верных друзей все же не хватало. До боли в зубах хотелось не отмалчиваться в компании одноклассников, стирая эмаль в порошок, — потому что стоило ему попытаться вставить свои пять копеек в разговор, его тут же перебивали или не слушали вовсе, и он все еще считал этих людей друзьями, — а бурно что-то обсуждать, смеяться не потому, что смеются все, а потому, что действительно пробирает до слез от озвученной шутки. Сменить учебное заведение за два года до получения среднего образования стало лучшим решением, принятым вместе с родителями. Здесь Хосок по-настоящему почувствовал себя человеком. Их компания тогда не была такой дружной, как сейчас, скорее, все были по отдельности, но редко да пересекались, общаясь вместе. Затянула его в их узкий круг общения Хейя, сразу встречая улыбкой и представляя хмурого спутника — Чонгука. Знакомясь постепенно со всеми, Хосок больше не боялся говорить, смеяться, проявлять эмоции в присутствии других людей. Обретя настоящих друзей, он подумал, что жизнь налаживается. И какой-то Ким Тэхен не перевернет его идиллию вверх дном. После звонка, получив на телефон многозначительное «с тебя должок» от Хейи, Чон выключает звук и убирает его в карман. План был довольно прост и требовал лишь терпения и отсутствия других магов воздуха в округе. Хосок выходит из туалета, в котором и ждал начала занятий, и сразу трансформируется, становясь одним целым с воздухом. Прошмыгнуть из учебного корпуса в общежитие было раз плюнуть, проблемой было то, что в коридоре находилось чертовски мало мебели, за которой можно было бы скрыть собственную тень. Единственным решением было — встать в темный угол и просто ждать момента «Х». Тогда, когда Тэхен решит выйти из комнаты, он не заметит его, что было бы очень на руку и не подорвало бы план в середине. Но Ким не поторопился выходить ни через час, ни через два, а Хейя написала, что тот так и не появлялся на уроках, как и Чон. Черт, он же маг воздуха, можно ведь заглянуть в окно! Открыв нараспашку окно в конце коридора, Чон поежился от холода, звучно заклацав зубами. Знал бы, прихватил бы куртку. Надвигающиеся тучи и раскаты грома вдалеке не радовали. Хоть он и любил дождь, грозу не так жаловал, вздрагивая каждый раз на месте от грохота за стеклом. Как хорошо, что комната Кима крайняя и лететь в потоке леденящего ветра надо недолго. Окно оказалось задернуто плотными занавесками. «Серьезно?!», — прокричал в голове Хосок, сразу же залетая в помещение и закрывая окно. — Да ладно… — Хосок? — тихо позвали со спины и Чон вскрикнул, резко разворачиваясь. Он и не заметил, как встав на ноги, снова стал видимым. — А-а-а, привет, Тэхен, — растянул губы в улыбке, стараясь не вызвать лишних подозрений. — Ты что здесь делаешь? — растягивая гласные неуверенно. — Живу, — указывает большим пальцем на дверь комнаты, как будто сомневается в правдивости собственных слов, и невольно хмурится. Хосок понял, что вместо того, чтобы вести себя непринужденно, был пипец каким подозрительным. План коту под хвост. — А-а-а, ну понятненько, понятненько, — закивал Чон, будто они старые друзья, которые, внезапно встретившись, решили коротко расспросить о сложившейся жизни. — Сейчас разве не урок? — Ах, да! Я пришел спросить, почему тебя не было на уроках! — был бы рядом Пак Чимин, показательно кашлянул бы, смешав вместе со звуком тихое «пиздит». — Приболел, — односложно отвечает парень, а Хосок понимает, что тот явно видит его нервозность и, видимо, не желает говорить истинную причину своего прогула. Это вынуждает судорожно сглотнуть набежавшую слюну. — Прямо… эпидемия какая-то, — сочиняет на ходу, — Чонгук вон тоже слег с каким-то недо гриппом. — Да неужели? — вскидывает бровь, а ему кивают активно, мол «да-да, так и есть». — М-м-м… ну, пусть выздоравливает. — Да, и ты тоже, — Хосок улыбается его затылку до тех пор, пока дверь комнаты не закрывается. «Придурок! — корил он сам себя. — Зачем про Чонгука ляпнул? Надо было, наоборот, спросить что-то, авось и вывел бы на чистую воду!» Еще и успел уловить цветочный запах, вышедший из комнаты. Вербена. Фантастика, даже не подслушаешь ничего. Получается, придется уходить ни с чем, только зря уроки прогулял.***
— И что, совсем ничего? — спрашивает на обеде Хейя, ей понуро кивают в ответ с грустным вздохом. — Мда, актерище, — протянул, издеваясь, Чимин и усмехнулся. — Ой, сам бы попробовал… — Так, вот только не надо, как утром, окей? — прервал надвигающуюся перепалку Сокджин. — У нас еще есть время до вечера. Они же обычно тогда встречаются, да? — А при чем здесь время, когда они с Гуком видятся? — спрашивает Пак. — Если он держит его в комнате, им не надо никуда идти. — Кто знает, какие фетиши у него? Может, его прикалывает посреди ночи в лес тащиться. Хейя неуверенно прикусывает губу. Она помнит рассказы Чонгука о тайных тренировках Кима, за которыми тот и ходит время от времени в лес. — Тэхену все равно сегодня или завтра нужно будет уйти, — говорит все же она. — Он же не посещает общие практические занятия, но они ему нужны, поэтому занимается сам в лесу. — Ебать, а раньше ты этого сказать не могла? — раскрывает широко глаза Чимин. — Тогда это отличная возможность проникнуть к нему в комнату и, если что, забрать Чонгука, — говорит Сокджин. — А если он зачем-то потащит его с собой, там и перехватим. — Знаешь, этот план попахивает такой же «надежностью», как и идея следить за Тэхеном. — Не предлагаешь же ты прямо щас заявиться к нему и сказать: «Эй-йоу, Тэ, как поживаешь? Хорошо? Отлично! У нас тут Чонгук-и потерялся, мы думаем, что ты его немножко спиздил, дай-ка обследовать твою комнату!». Так, что ли? — Ну, как вариант, — пожимает плечами Чимин. — Зачем напрягаться, когда можно не напрягаться? Что за лишний гемор? — Ага, — хмыкает Хосок, — хрен он тебе добро даст на твой обыск. Даже если ордер предъявишь. И вообще, не хочешь — не иди, тебя никто не заставляет, — Чимин на это закатывает глаза. — Во сколько примерно Чонгук сваливал? — обращается к девушке Сокджин. — Часов в восемь-девять, где-то так. — Тогда Хосок в полвосьмого покараулит Тэ возле комнаты, пока тот не выйдет, а мы будем ждать на подлете около школы.