Лучи рассветного солнца

Время — довольно сложное понятие. У кого-то оно скоротечно, у кого-то — пролетает в мгновенье ока. Для всех оно тянется по-разному. Если у одного будет насыщенный день, в котором он не замечает счета тому самому времени и под конец удивляется отметке на часах, гласящей о начале девятого вечера, то у другого он будет тянуться не быстрее тугой резины из-за отработок, нудных занятий и подготовок к пересдачам. У влюбленных время тоже тянется по-разному. В одно время они могут не заметить, как пролетели те годы, проведенные вместе бок о бок, не за горами будет уже и свадьба, и семейная жизнь, а может, даже дети, или же непозволительно долгие дни разлуки, когда один день по ощущениям три года тянется. Говорят, время лечит, оно поможет справиться с трудностями, утратой, болью, оставшейся осадком на сердце, и страхом, поселившемся в груди. Но его всегда чертовски мало, за скоротечной жизнью или же неторопливой мы замечаем: как уходят секунды сквозь пальцы, как песок; как взрослеем с каждым годом все больше мы и наше внутреннее «я»; как сменяются кругом люди после смены обстановки; и уходят от нас наши близкие люди, достигнув возраста, когда с того света им машут ручкой другие усопшие. Люди не ценят время, отведенное им на жизнь в этом мире. Они тратят его попусту на то, что убивает в них желание прочувствовать этот дар, посланный им свыше. Но люди, увы, не властны над тем, из-за чего по большей степени это и происходит. Они не властны над собой, своими эмоциями, чувствами, это может как вдохнуть в них желание пробовать новое, так и сыграть против них, убив все стремление жить, и оставить горящей лампочкой лишь одну функцию — существовать. Но существуют только те, у кого нет причин задерживаться в этом мире, которые если им выпадет возможность покончить со всем, не раздумывая согласятся и подставятся под пули добровольно. Чонгук после смерти родителей несколько лет существовал. Не радовали его ни разговоры с подругой, ни успехи в учебе, ни редкие поездки в город, где их водили по самым разным местам, включая и кинотеатры, и цирки. Сил не было на то, чтобы смеяться, как и не было для того, чтобы просто поднять себя с кровати для начала очередного дня, который он привычным движением руки отметит в календаре, как пережитый. В возрасте десяти лет он познал тяжесть утраты дорогих и единственных родных людей, которые у него были, это не слабо сказалось на детской психике, поставив барьер на многие эмоции и заблокировав некоторые воспоминания с родителями, которые он тщательно после пытался восстановить, ища единственные оставленные от мамы и папы вещи среди коробок со всякой всячиной, хранящейся на шкафу в их с Хейей комнате. Когда же его начало отпускать, потихоньку сформировалась их скромная компашка, в которой Чон варится и по сей день. Его будто подменили, щелкнули нужный переключатель, отвечающий за отключение хандры и скорби, и жизнь заиграла новыми красками. Его размеренное «существую» превратилось в пока еще слабенькое неустойчивое «живу», а укрепилось лишь с появлением в этом «живу» одного лишь мага, пробудившего в нем что-то высокое, сильное, то, что сложно контролировать, что еще более необъяснимое, чем бермудский треугольник. Человек может жить или существовать, но у Тэхена было то, что до дрожи в коленях заставляет поежиться всем существом. Он не жил — он выживал. Те, кто существует, не видят смысла в дальнейшем своем жизненном пути, у них нет стремлений, целей и желаний в этой жизни, они как тряпичные куклы с дырой в груди, без того, чем можно было бы заполнить эту зияющую пустоту; у тех, кто выживает, есть одно стремление — жить. Эта жажда жизни, бьющая внутри ключом, дает силы на то, чтобы бороться за не приобретенное счастье, ощутить каждой клеточкой тела, что значит радость, грусть, любовь и горе, ложь и правда, даже суровая. Господин Мин говорил, что главный его дар — это жизнь, и она прекрасна, какой бы тяжелой ни была. Тэхен тогда с ним не согласился, в поверие о полосатой череде удач верить перестал, пока не стрельнуло в груди тягучим чувством легкости тогда, на поляне, когда его чуть было не раскрыли в первый же школьный день. До тех самых пор он выживал без цели, потому что ему сказали, потому что он держал обещание перед той, которую, вероятнее всего, больше никогда в жизни не увидит. А потом вдруг появился смысл, блеснувший интересом в темных ореолах вокруг глубоких, затягивающих в омут зрачков, где озорные блики играли своими причудливыми перескоками, заставляя бегать от одного глаза к другому, и Тэхен нашел свое пристанище, временное укрытие от всего мира не в месте, а в человеке, в которого влюблен бесповоротно и сильно. Время скоротечно. Еще четыре месяца назад он скитался по стране с другом своей родственницы, через месяц — ощутил странное волнение в груди впервые в своей жизни, от которого не спасало даже волшебное кольцо, еще через месяц осознал, что в человеке, навязанному ему судьбой, нашел свою отдушину, тепло, в котором, оказывается, нуждался как в спасительном глотке воздуха в иссохших, как ветви омертвевших деревьев, легких. Сейчас, просыпаясь впервые за долгое время в чужих объятиях, понимает — дороже человека, чем тот, что прижался к нему со спины, у него нет, и не будет уже. Такой шанс выпадает далеко не многим — найти родственную душу — Тэхен сначала боялся принимать подарки обманчивой судьбы, а поняв, что век его слишком короток для сожалений и страхов, а каждый день как на пороховой бочке проводишь, гадая, когда же рванет, решил взять все дары, что попадутся ему на пути и насладиться ими сполна. Чтобы хотя бы умереть счастливым, без чувства, что прожил все свои ночные кошмары наяву зря. Сегодня Рождество. За окном уже светло, время близится к полудню, а за спиной раздается мирное посапывание того, кто свое сердце вручил ему и не потребовал ничего взамен, а Тэхен отдал ему свое добровольно, без препираний и сомнений. В мыслях противным облаком нависает тот ужасный сон, где ему нужно сделать выбор, из-за которого один из них обязательно пострадает. Разрыв одного из бьющихся в унисон сердец снова посещал его среди ветренной ночи, за окном тогда вьюга выла, и веру в то, что это один из предвестников ужасного, Тэхен отрицал как мог. Над ним издевался даже его ужасный режим сна, насмехаясь над расшатанным сознанием в отсутствие пироманта на ложе рядом с ним. Без защитника его покоя спалось всегда чуть лучше, чем ужасно. Этой ночью сон его был спокоен, насколько он может таким быть, проснулся он не от будильника и не от топота ног проспавших на занятия зевак в коридоре, а просто потому, что захотел. Это один из немногих дней, когда он выспался. Энергия Чонгука приятно обволакивает их обоих, погрузив в вакуум покоя и гармонии душ. Если Тэхен осознанно подпитывает пироманта на практиках или в течение дня, то сам Чон делает это неосознанно тогда, когда это требуется как никогда. Ночью, когда они засыпают вместе и просыпаются тоже, когда он обнимает Тэхена, чувствуя его боль почти осязаемо, когда оглаживает нежно его ладонь и перебирает пушистые пшеничные волосы, прекрасно зная, что тот не спит, но удержаться порой так сложно от того, чтобы просто провести по мягким прядям. Тэхен его сейчас не видит, но знает — тот мило дует во сне губы, прижившись щекой к подушке, а носом едва не уткнувшись ему в шею (на позвонках чувствуется его медленное, спокойное дыхание). Часы на стене показывают почти одиннадцать. Тэхен за время своего больничного успел проникнуться пониманием к людям, которые не хотят подниматься с мягкого нагретого места в постели, чтобы что-то начать делать, и сейчас ему слишком тепло и удобно в сильных руках Чонгука, во сне отдалившего от его еще не до конца зажившей ноги свои подальше. Это мило, на самом деле, вызывает скромную улыбку. К Тэхену такого трепетного отношения не было никогда, разве что от бабушки, но там совсем другое. От действий же Чонгука хочется глупо запищать в подушку, разулыбавшись во весь рот широко-широко, чтобы все увидели, как он счастлив, но не сказать причины своего счастья. Чонгука он не покажет никому, скроет от других вместе с собой в дальнем уголке леса, чтобы ни одна живая душа их не достала, чтобы только они вдвоем и никого больше. Полное спокойствие. Но это понятие временное, увы. Чонгук придвигается ближе и прижимает за талию к себе сильней, в конце концов все же касаясь губами выпирающих шейных позвонков, чтобы почти беззвучный поцелуй на месте оставить, а потом еще, и еще, пока спереди не послышится усмешка. — Я разбудил? — говорит чуть хрипло ото сна Тэхен, в придачу ко всему еще и приглушенно, что делает голос чуть ниже. У Чонгука от низкого тембра приятная дрожь по телу вибрацией пробегает; Тэхен — он весь до мурашек и дурманящего чувства в районе сердца, до приятного спазма в груди и тянущего узла внизу живота. Он весь будоражащий, теплый и открытый, такой только с ним, для него и никого больше, был создан для встречи с ним, под его ладони собранный природой, идеальный, единственный в своем роде. — Чем? — Чонгук не сдерживает смешка, такого же, с томной хрипотцой. — Разве что своими громкими мыслями, — возвращает когда-то сказанную фразу. — Извини, — и получает такой же ответ, какой давал сам, без намека на раскаяние. — Повернись ко мне, — просит и отпускает, чтобы чуть отодвинуться к стене, но тут же вернуться в исходное положение, когда карамельные глаза, по которым за долгую ночь он успел соскучиться, вновь обращают свой взор на него. В глазах Тэхена смешинка видна, соскочившая смешком с пухлых губ с точкой-родинкой на нижней. Волосы на голове пироманта выглядят так, будто ночью тот без устали ворочался, создавая вихрь из волос, чтобы в конечном итоге получить то, что Ким видит сейчас. Торчащие в разные стороны темные пряди, которые, он уверен, не улягутся, даже когда Чонгук предпримет попытку их причесать. — Ну да, не все просыпаются такими же красавчиками с идеальной укладкой, как ты, — говорит Чон, приподняв уголки губ в слабой, еще сонной, улыбке. Глаза полузакрыты, пиромант еще не проснулся, но яро пытается, чтобы не упустить ни секунды проведенного вместе с Тэхеном времени. — Выглядит мило, — озвучивает то, что первое в голову приходит, пытается казаться убедительным в своих словах, но заливисто смеется, когда попытка пригладить чужой ураган на голове заканчивается тем, что прядь, как маятник качнувшись, принимает исходное положение — замирая торчком, выбившись из массы других. Тэхен проделывает это движение еще раз и не может остановиться, чтобы не смеяться. — Прости, — прячет лицо в ладонях, лбом тычась в яремную впадину — свое излюбленное место, где Чонгук уже готов выбить татуировку с обозначением его собственности. — Как планируете исправляться, Ким Тэхен? — А чем возьмете? Чонгук деланно задумывается, чтобы в конечном итоге сказать, преисполненный счастьем: — Одно Рождество. Мы вдвоем, и никто больше, — заводя светлую завившуюся во сне прядь за ухо аккуратно. — Я ничего не знаю о Рождестве, — признается Тэхен, не сводя взгляда прямого с медленно просыпающегося пироманта. — Мы никогда не праздновали его. — Неважно, как его празднуют все, мы будем это делать по-своему, как пожелает душа, — приободряет его Чон, считывая немое волнение за предстоящий день, который он не хотел бы ни за что испортить. Это будет первое Рождество Чонгука после смерти родителей, и Ким не хотел бы его как-то осквернить своим незнанием или сделать его похожим на все другие дни, обычные. Это ведь праздник волшебства, как он слышал, его, конечно, в их жизни предостаточно, но маленькие житейские радости — это иная магия. — Как ты праздновал его раньше? — Ну, как праздновал раньше, сейчас не получится из-за многих факторов, — возводит глаза к полотку Чон, вспоминая, как они с родителями ставили елку, украшали ее, дарили друг другу подарки и запекали ароматную индейку в духовке, пряничный домик, который мама каждый год делала, чтобы порадовать свое чадо, украшение их дома, и так далее по списку. Из-за того, что они в школе, многие из традиций неосуществимы, но и их можно заменить чем-то иным, не менее интересным и навевающим атмосферу праздника, или придумать что-то новое, свою традицию, которая бы кочевала из года в год между ними, оставаясь чем-то личным и бережно хранимым, чем-то, что только их. — Я не хочу праздновать, как раньше, — выдает, возвращая взгляд темный к Киму, и берет его ладонь в свою, перебирая окольцованные длинные пальцы. — Раньше было раньше, а сейчас будет сейчас. Мы можем придумать новые традиции. — Разве это правильно? Менять устоявшиеся годами традиции? — чуть хмурит аккуратные брови Ким. — Это же будет только между нами, тебе не кажется это чем-то значимым? По-моему, прикольно иметь собственные традиции, — пожимает плечами пиромант. — Но, знаешь, если быть до конца откровенным, — опускает глаза на миг, поджав губы, чтобы поднять их вновь и встретиться с ожиданием в чужих. — Я не хочу, чтобы ты думал, будто Рождество прям очень важный день для меня и надо как-то сильно заморачиваться, нет. Я видел, как ты метался, стоило ему приблизиться. Не знаю, может, у меня о себе самомнение ахренеть какое возвышенное, но мне показалось, что ты хотел бы устроить лучшее Рождество в моей жизни. По крайней мере, мне так казалось. Но это не так важно. Не сам праздник важен, не традиции и не еда, которую подают на стол только в Рождество, а важны люди, с которыми его празднуешь. Это такой же день, как и все, но с толикой чего-то особенного. Не из-за самого факта праздника, а осознания, что есть рядом люди, любящие тебя, дорогие тебе, и что они будут с тобой в этот день и разделят эти моменты вместе. — А чем тогда Рождество отличается от любого другого дня? — не понимает Ким. — Не знаю, но для детей этот день знаменателен тем, что Санта принесет им подарок, а для других… кто его знает? Может, тоже подарками, может, едой, может, елкой. — У тебя нет рождественского настроения? — Если честно, нет, но это не из-за того, что нет елки или что-то в этом роде. Просто с годами праздник теряет свой шарм, он становится для тебя чем-то, что ежегодно проходит. Не знаю, по мне так Рождество особенное только в детстве. — Каким было раньше твое Рождество? — с интересом спрашивает Ким, подкладывая ладонь под щеку в ожидании слушать, но, увы, его с этим обламывают. — Я расскажу тебе это чуть позже, — говорит Чон и улыбается, видя, как надламываются чужие брови и надуваются от досады губы. — А сейчас, чем бы ты хотел заняться? — Не знаю, — ответ честен, как раскрытая перед Чоном светлая душа мага. — Не хочешь прогуляться?

A thousant years — Christina Perri

Идея оказалась не просто заманчивой, от нее у Тэхена едва ли не загорелись ярко-зеленым глаза. Зима — его любимое время года, раньше ему нравилось играть в снегу и забавляться с Вихен, отвлекая ее от дел, бросаться снежками в ведьму, чтобы после убегать с громким смехом от ответных залпов снежных шариков. Зимой лес был поистине прекрасен: с тяжелых ветвей деревьев падали снежные шапки на землю, укрытую также кажущимся пуховым одеялом, на самом деле холодным, леденящим детские пальцы, снегом. Но ему не был страшен холод, он сам состоит на одну какую-то часть изо льда. В нем преобладает сила пироманта, да, мерзнут конечности, как то характерно им, но он также может создавать ледяные скульптуры из воды и воздуха, не коснувшись при этом снега и льда лично. Это может показаться скучным, делов-то на эти скульптуры — захотел, создал образ в голове, возвел в жизни. Но прелесть была в том, что мальчик их потом украшал всем, чем мог: веточками, зеленью, выращенной собственными руками, и получал от этого неимоверное удовольствие. Идя с Чонгуком вдоль корпусов в теплой дутой куртке, он смотрит на зимние ковры вокруг и не может не насладиться любимым видом. Как оказалось позже, кроме учителей, директора и их двоих, в школе больше не было никого — все разлетелись кто куда, к семьям на рождественские праздники, но успели подготовить школу к празднику. Каждый корпус обвивают витки гирлянд, свисающих коротким «дождиком» с каждого этажа, в окнах виднеются все те же огоньки, на стеклах где-то тематические рисунки гуашью выведены, скрывающиеся за слоем бело-голубоватого инея, в кабинетах малыши наверняка развесили поделки с Сантой, снеговиками, оленями и елками с цветастыми шариками, Чонгук уверен — они же тоже так делали. На дверях висят зеленые венки с красными бантами и тугой проволокой желтых огоньков, один из которых они увидели на двери общежития, когда выходили. Когда только все успели украсить? Сейчас день, а потому огни не радуют своим светом, но Чон обещает себе, что они обязательно посмотрят на них, когда достаточно стемнеет и их включат. И зачем нужен праздник для ощущения особенной атмосферы, когда Тэхен каждую зиму раньше чувствовал то самое предвкушение снега и скорых заморозок, которые создали бы такую красоту? Он никогда не праздновал Рождество, их с Чонгуком воспитание, жизни, миры — слишком отличаются, сами они очень разные, не похожие между собой, начиная с цвета волос, заканчивая магией, но они оба раньше любили зиму за те мгновения, когда чувствуешь радостный трепет, всем своим детским сердцем открываешься миру и радуешься, широко улыбаясь. Сейчас по пироманту не скажешь, что что-то поменялось, он идет, слабо подняв уголки губ в улыбке, но не от предвкушения Рождества, а от идущего подле него мага. Зима поистине волшебное время года, когда происходят чудеса, неподвластные ни людям, ни магам, им порой поддаешься незаметно для себя и отпускаешь жизненные проблемы, опустившиеся неподъемным грузом на плечи, даешь себе день расслабления, наслаждаясь им сполна, а после — возвращаешься в мир не с постным лицом, а с приятным остаточным чувством счастья в груди. И дела становятся легче, и на душе не так грустно. Выйдя за пределы школьных ворот, заметенная снегом тропинка, навеки отложившаяся в памяти отдельным слотом, приводит их к месту, откуда все началось. Тренировочное поле, где скамейки засыпаны блестящим снегом, а сверху слабо светит декабрьское солнце, благославляя магов выйти в свой свет под прямые лучи, чтобы пронзило стрелой воспоминаний головы, чтобы застучали быстрей сердца, и души ощутили тепло от касания кончиков пальцев друг друга. Чонгук ловит взгляд Кима от их случайного касания и видит смущение вперемешку с приятной ностальгией, когда он смотрит вновь на место, где его застали когда-то за тренировкой. — Чувствуешь это? — спрашивает Чонгук, вызывая немой вопрос в светлой голове и тут же на него отвечая: — Как будто мы вернулись к истокам, туда, где все началось. — Тепло, — говорит Тэхен, — я чувствую тепло. Как тогда, когда ты подошел ко мне, чтобы отдать кольца, — и усмехается, опустив голову. — А я тогда тебя чуть не прикончил. — Но не прикончил же, — весело подмечает Чонгук. — А ведь попытка была не одна. — В смысле? — хлопает глазами Ким. — А с высоты меня кто сбросил, когда крылья пробуждал? — спрашивает озорно Чон, поставив руки в боки, и смеется с широкой улыбкой. Тэхен усмехается, ладонь находит лицо и скрывает его от чужих шуток, вызывающих острую неловкость. Это ведь правда было похоже на попытку убить, если так посмотреть. А если посмотреть на кое-что другое, то удастся поймать за хвост мысль, сколько же памятных воспоминаний у них с Чонгуком в этом лесу. До места еще одного из них они добираются чуть дольше, чем до тренировочного поля. Поле чуть побольше, все так же пустынно и просторно в своем неизменном могуществе. Некогда зеленая трава притоптана тяжелым слоем белого, но в памяти все еще стоит картина темных ночей с мягким светом луны, освещающим зелень, вызванную магией. Место, где Тэхен ему открылся. Место их первого поцелуя. Место, где Чонгука спасли от темной сущности, скрепив душу нерушимыми узами, которые уже никто не смел разорвать. Это место хранит столько воспоминаний, что невольно чувствуешь вибрацию одиночную в груди, как толчок, подталкивающий сделать шаги к центру, где соединились души, где скрепилось нерушимым обещанием два сердца. Обещание, которое он так и не смог не сдержать, сколько бы ни пытался. — Прошу… не отталкивай меня. «Не буду» — в мыслях прозвучало, но не было озвучено губами. Сколько бы Ким ни пытался оттолкнуть ради безопасности, Чонгук упорно стоял на своем, на своей любви к нему, отказываясь оставлять даже под угрозой смерти. Тэхен боялся, что чуть что, и он не сможет пироманту помочь, подвергнув его опасности, но события, произошедшие на соревнованиях, показывают — не Чонгук слаб, чтобы его надо было оберегать и защищать, а Тэхен, которого он тогда укрыл от неприятелей. Тэхен понял, что ему можно доверять и не бояться за сохранность чужой жизни, и сердце вмиг стало спокойно. — Даже если бы не было связи, я бы пошел за тобой куда угодно. — Я буду с тобой и отправлюсь в любую точку света, чтобы ты жил спокойно без страха. — Я буду всегда рядом, если надо будет перееду… — Мне не нужна такая жизнь, если в ней не будет тебя… У меня к тебе не просто привязанность. — Не думай обо мне так, будто я не могу защитить себя или тебя. Мы вместе не дадим им полакомиться душами невинных. Ты больше не один. — Я пойду в пекло за тобой не раздумывая, потому что так велит мне сердце. Из раза в раз, как молитва из чужих уст, простая истина, в которую Тэхен теперь искренне верит. Он готов отправиться с Чоном на край света, будучи уверенным в том, что его не бросят, и он не бросит, ни за что и никогда. И приговором, звучащим от самых глубин его светлой чистой души: — Дай мне уложить голову в тени рядом с тобою. Не отпускай меня, удержи меня в своём бьющемся сердце, — вместо привычного слуху каждого «Я тебя люблю». Место памяти их чувств, запечатлевающее новое дорогое сердцу воспоминание, словно включает кнопку записи на кинопленке памяти, когда в углубившегося в анализ чужих слов Кима прилетает снежок. Чонгук успел отойти на почтительное расстояние, а сейчас посмеивался, выглянув из-за елки, когда на него смотрят, опешив, с остатками снега на рукаве. Тэхен быстро принимает правил игры, срываясь с места, чтобы догнать игривого пироманта, что, смеясь, сбегает от него, скользя по траве, покрытой снегом, забрасывает его вдогонку снежками, попадая прямиком в спину — Тэхен все еще остался метким стрелком. Чонгук пытается защищаться, отбрасываясь снежными снарядами в ответ, но понимает, что уступает в мастерстве и меткости, а потому жульничает с коварной улыбкой. Оттолкнувшись от земли, он мчится с неведанной скоростью к парню, благодаря появившимся за спиной крыльям, и успевает запечатлеть на подкорке его вытянувшееся от неожиданности лицо, прежде чем сгрести в объятия и повалить на пушистый стой снега, покатившись вместе с ним кубарем по полю. Из груди рвется наружу звонкий смех, когда его в отместку пытаются уже с земли засыпать снегом. — Так нечестно! — возникает Тэхен, смеясь вместе с ним. — На войне, как и в любви, все средства хороши! — кричат ему в ответ, а спустя недолгое время атаки снегом прекращаются. Они все еще лежат на снегу: Чонгук — на спине, Тэхен — полулежа на нем; и оба дышат глубоко, уморенные бегом. У Чонгука волосы и ресницы в снегу, на них Ким откровенно засматривается, подушечкой большого пальца аккуратно собирая с лица замерзшие звезды, и смотрит так… так!.. что Чонгук не может поверить в реальность этого мага прямо сейчас. Тэхен непозволительно красивый, и даже будь у него уродливые шрамы, они бы только придавали ему своего шарма, Чон уверен. Его красу не испортит ничего. Так не смотрят на друзей, так не смотрят на любимых людей, так смотрят только на свою судьбу, на того, кто дороже жизни, любимей, чем ты сам, и важней того понятия свободы, о которой грезило когда-то сердце. Свою свободу он видит в человеке, к которому грудью прижат прямо сейчас, в его глазах видит просторы необъятные, а под ладонью чувствует движение живого, бьющегося только для него. Так не смотрят на любимых. Так смотрят на тех, с кем хотят построить свое «долго и счастливо». Губы холодные от мороза на улице, но их мягкость не испортит даже промозглый ветер, кусающий румянцем щеки. Теплая ладонь согреет их, расположившись вдоль скулы, чтобы плавно очертить большим пальцем холодную кожу, а рука чужая прижмет к себе за талию ближе, оставляя минимум расстояния между ними, скрипя куртками и хрустя снегом, заключенным между ними. Глаза распахиваются в тот момент, когда мысли пронзает факт, который отлеживался в голове до лучшего момента, и, видимо, настал он прямо сейчас. Чонгук в растерянности ищет чужие губы, когда те отстраняются, а глаза смотрят с горящей в них идеей, как тогда, когда ему показали его первый в жизни полет. Тэхен определенно что-то задумал. — Ты когда-нибудь катался на коньках? И даже получив ответ «нет, и не хотел бы», Тэхен, чтобы добраться быстрей, подхватывает парня под руки и взмывает в воздух, блеснув голубым пламенем из-за спины. Чонгук, дабы не утруждать его, призывает свои крылья и следует за магом, ведущим его по небу за руку в сторону огромного озера. Оно не настолько замерзло, чтобы на нем было безопасно кататься, но Тэхен исправляет эту проблему: остановившись там, где берега облизывали тонкие слои холодных вод, он касается тонкого льда ладонями, пуская по нему свой для утолщения слоя. — Тэхен, это опасно, — тянет сомнительно Чонгук. — Уже нет, я укрепил лед, мы не упадем под воду. К тому же, можно будет просто взлететь в случае непоправимого. — Нет, я не об этом, — качает головой пиромант, а когда ловит вопрос в чужом лице на себе, отвечает: — Я же отобью себе все. Ты, я уверен, без проблем катаешься… кстати, как кататься? У нас коньков нет. В ответ Тэхен приподнимает ногу, согнув ее в колене, и его зимние ботинки обвивает взявшаяся из ниоткуда лоза, укрепляясь на подошве и взращивая твердую тугую ветвь в виде лезвия, формируя самодельные коньки. — Да ну нет, Тэхен, я не хочу отбить себе зад, — пятится Чонгук, вжавшись головой в плечи, а глаза сделал такими большими, что Ким смело может сравнить его с одним из молодых оленят, которых видел в лесу: такие же большие черные пугливые глаза, обрамленные чернильными ресницами. — Я тебя не отпущу, обещаю, — с улыбкой заверяет Ким, все еще умиляясь своему сравнению. — Разве я когда-то не сдерживал обещаний? — Нет, но это все равно не внушает доверия. Тэхен вдруг смеется. — Ты мне не доверяешь или себе? — вопрос, оставшийся без ответа. Тэхен делает себе древесное лезвие и на другой ноге и подходит к парню, смотря на него сверху вниз. Подходит, чтобы взять за руки, приковав взгляд кофейных глаз к себе, и с улыбкой двинуться спиной к месту, где плавный спуск к озеру был, встать на него, оттолкнуться и потянуть ведомого за собой, на ходу создавая на его ногах опору древесную. А Чонгук идет, полный сомнения, подступившего к горлу и душащего грудную клетку тугим обручем страха, идет, потому что, черт, доверяет! Как и всегда. Цепляется крепче за теплые большие ладони, и смотрит под ноги, на свой страх убеждаясь, что они уже на льду. — На меня смотри, — говорит Тэхен, скользя с ноги на ногу обратной «елочкой», и Чонгук смотрит, поднимает голову от неловко замерших в одном положении ног, не рискуя пробовать делать похожие движения. — Может, так и будем кататься? — предлагает пиромант, скрывая страх за шуткой. — Меня все устраивает. — Нет, — отрезает Ким нестрого, — ты попробуешь сам, а я подстрахую, — Чонгук обреченно стонет, заломив брови, будто его подвергают самой страшной пытке. — Ты не можешь так поступать со мной. — Как «так»? — на грани от того, чтобы засмеяться, спрашивает Тэхен. — Жестоко! «Знал бы ты, как жестоко поступаешь сам, ведя себя так мило, и выглядя при этом как самое невинное создание», — думает Тэхен, у него сердце сразу больно екает в груди, когда на него обращаются большие глаза, открывая новое лицо пироманта. Взяв себя в руки, он делает попытки расцепить их ладони, но ему не дают. — Т-ты чего?! — широко раскрывает в ужасе глаза Чон, руками цепляясь не просто за ладони Кима, а поднимаясь до локтей, сократив между ними расстояние. — Тебе нужно научиться сначала держать равновесие, а потом попробовать поехать, я тебя поддержу. — Надеюсь не словами, — мрачно заключает парень, понимая, что Тэхен от своего не отступит, как не отступал и раньше, и пробует отпустить его руки, все еще оставаясь близко к парню. Они замерли далеко от берега, вид отсюда открывается потрясающий. Тонкий слой снега блестит, заснеженный лес бросается своей черной густотой с концентратом белого в глаза, а Чонгук, стоя на дрожащих ногах, отпускает теплые руки, чувствуя, как свои тут же обдает холодом. — Куда ты? — спрашивает, боязно смотря на свои ноги, когда видит, как отдаляются коньки Тэхена от него. — Я тут, не бойся, тебе нужно научиться держать равновесие, — поясняет Ким, отдалившись буквально на полтора метра от парня. Чонгук, постояв какое-то количество времени, пробует сам сделать шаг на пробу, не отрывая ноги, передвинув ее вперед к Тэхену, и делает так снова и снова, упершись взглядом в свои ноги, с расставленными в стороны неловко руками и чуть скрюченной спиной, потихоньку приближаясь к сложившему руки на груди магу. Тэхен смотрел на это представление с широко растянутыми в стороны губами, не думая вставлять свои комментарии, но с губ почти непроизвольно срывается: — Что ты делаешь? — с легким прищуром глаз, которого пиромант не видит. Чонгук не отвечает, последние два шага делает особенно широкими и почти падает в чужие руки, в поисках защиты, откинув назад заскользившие ноги, и поднимая на смеющегося Кима широко улыбающееся лицо. — Иду к тебе. — Молодец, только ноги надо было вести не прямо, а «елочкой», — поучает Ким, поднимая его и ставя в прямое положение. — Вот так, — и наглядно показывает, сделав смело «шаги» по льду, чтобы развернуться уже на более большом расстоянии и указать рукой на него, мол, твоя очередь. А Чонгук готов заскулить, он так старательно шел к нему, чтобы он за несколько секунд отдалился от него вновь! Но что поделать, он делает неловкие попытки повторить то, что только что сделал Тэхен, но на втором шаге взмахивает руками, потеряв равновесие, и уже готовится к неизбежной встрече своего зада с толстым льдом, как его подхватывает невидимая ладонь воздуха, призванная по чужому велению, по кимову хотению. На потерянный приятно удивленный взгляд пироманта Тэхен отвечает скромным пожиманием плеч, с вскинутыми на миг бровями, будто он здесь не при чем. — Ты изначально так планировал! — как обвинение звучит от Чонгука. — Почему не сказал? — Смотреть, как ты стараешься, чтобы не упасть, так забавно, извини, — говорит без капли раскаяния снова. Но немного лукавит. Это не столько забавно, сколько томительно удушающе, видеть, как Чонгук предпринимает попытки поступиться к нему, очень сильно трогает. Сжалившись, он подъезжает к пироманту и помогает вернуть вертикальное положение, взяв его ладони в свои. — Даже если бы упал, встал бы и продолжил идти к тебе, — говорит как само собой разумеющееся тот. — Охотно верю. Спустя почти два часа времяпровождения на льду, Чонгук мог уже хотя бы не шлепаться на воздух после каждого своего шага, держась уже более уверенно и показывая заметные успехи в катании. Тэхен не отходит от него ни на шаг, катясь рядом и иногда говоря, когда можно попробовать ускориться или как правильней ставить ноги для лучшей опоры. Солнце к тому времени медленно начало клониться к горизонту, скрытому за высокими деревьями, небо залило рыжеватым светом, редким для зимней поры, изменяя окрас льда и отражаясь в глазах оранжевыми бликами. Тэхен ведет, держа за руку, катится в одну ногу с Чонгуком, постепенно ускоряясь и поддерживая пироманта стихией воздуха, когда его заносит в попытке упасть, удерживая с собой на уровне. Они развивают скорость до необыкновенно быстрой, насколько возможно в их случае. Ким видит широкую улыбку — отражение своей. Он не помнит, когда по-настоящему получал такое удовольствие от катания на коньках, и делает вывод, что виной тому Чонгук, уже чуть уверенней держащий равновесие и заворачивающий так же ловко, как он, чтобы лицом к уходящим лучам повернуться и по привычке голову отвернуть от светила, чтобы найти взгляд любимый, сейчас светящийся отчетливо лиловым цветом — цветом их связи. Их любви. Краем зрения Чон замечает движение чего-то, передвигающегося параллельно им, и немедленно кивает подбородком туда. — Смотри! Тэхен исполняет чужую просьбу-приказ и чувствует, как собственное лицо непроизвольно вытягивается в удивлении, а брови взлетают в линии роста волос. Потому что глаза не обманывают, чужие тем более, а ведь они не увидели что-то необычное, не для них уж точно. Белая дымка. — Снова оно, — говорит Чонгук. — Снова? — поворачивает к нему светловолосую голову Ким. — Ты это уже видел? — С твоим появлением — постоянно. Но почти всегда только там, где был ты или что-то связанное с тобой. — Господин Мин говорил, что ко мне его привело нечто прозрачно-белое, и думал, что это я отправил, чтобы он мог меня отыскать, — припоминает Тэхен историю, рассказанную некогда Чонгуку. — Это было и до твоего перевода сюда? — Похоже, что так, — растерянно отвечает Ким и вновь косится на не исчезающую дымку. — Но раньше оно не показывалось так очевидно и так… надолго. — А вдруг это твой ангел-хранитель? — выпаливает Чонгук. — Это он провел меня к тебе в лес. И он помог найти книгу, где говорится о магии соулмейтов. — Почему ты не рассказывал? — удивленно спрашивает Ким. — Думал, ты не поверишь или решишь, что я чокнулся, — пожимает плечами в ответ. — О, оно пропало, — подмечает пиромант и крутит головой по сторонам резко, забыв, что он, вообще-то, едет на коньках, и растерянный Тэхен не успевает его подхватить, полетев следом на лед, когда Чон вскидывает ногу и падает, потянув его за руку за собой. И все же ему сегодня досталось от злосчастного льда.

***

Skinny Love — Birdy

В школу возвращаются когда уже порядком стемнело, несмотря на еще не столь позднее время. Фонари и гирлянды включили как на территории школы, так и на самих зданиях. Тэхен с едва не разинутым ртом смотрит на бесчисленное количество огоньков, струящихся «дождиком» с этажей и крыш, их отражение в карамельных глазах находит Чонгук, с таким же наслаждением смотря на светловолосого. — Знаешь, какое завершение дня сейчас будет просто идеальным? — спрашивает Чонгук, когда они подходят к общежитию, чтобы зайти и переодеться — одежда насквозь промокла, пропитавшись снегом, как и обувь. — Какое? — Сначала согревающий душ, а потом теплый чай или какао у камина, — с блаженной улыбкой говорит и мычит, прикрыв глаза от одного представления, пиромант. — Думаю, это можно устроить, но немного по-своему, — говорит Тэхен, обмозговав эту идею, когда они расходятся у комнаты Чонгука, чтобы переодеться и по отдельности принять теплый душ. — Приходи ко мне, как закончишь. И Чонгук приходит. Времени проходит не так много, так как использовали парни два разных душа, уходит на все, включая сушку волос (по просьбе Тэхена, им еще предстоит выйти на улицу, не с мокрой же головой это делать — застудит), пол часа. Чонгук подходит к двери чужой комнаты как раз тогда, когда из нее выходит Тэхен и объявляет, что они идут в комнату иллюзий. Чон хмыкает своим мыслям — а ему понравилась эта комната! По дороге они успевают вновь насладиться видом украшенных зданий, и сделать себе горячий ягодный чай, чтобы взять с собой в комнату, усыпанную подушками. — Тут в прошлый раз теплей было, — подмечает Тэхен, только ступив за порог комнаты. — Тут есть пледы и одеяла, — говорит Чонгук и ставит кружку на принесенный стул, который они переделали для себя как столик, чтобы подойти к невзрачной двери, которую Ким в первый поход сюда даже не заметил, а после выйти из небольшой подсобной комнаты с двумя одеялами, одно из которых стелет на пол с подогревом, чтобы они могли на нем умоститься, а вторым укутывает со спины Тэхена, задержав его в объятиях чуть дольше. — Поймал, — констатирует на ухо Чон, и Ким по голосу слышит, как довольно тот ухмыляется. Проходят секунды, и окружение комнаты меняется, сменив серые скучные стены на приятные темные, в стиле их мрачной школы, с большим камином и потрескивающими в нем поленьями, сгинувшими в языках рыжего пламени. Незнакомое место пестрит рождественскими украшениями в виде зеленых гирлянд еловых ветвей, цветастых носков для гостинцев, снежинках на стенах, и даже высокой елкой совсем рядом, украшенной красными, золотыми и белыми шариками. — Это твой дом? — спрашивает Тэхен, озираясь вокруг любопытно, стараясь подметить каждую деталь незнакомого ему дома. — Нет, просто образ из головы, — разрушает его ожидания пиромант, садясь рядом, чтобы насладиться танцем пламени. — Но примерно так же было когда-то и у меня дома. Только без камина и в более светлых тонах. — Почему тогда выбрал темное дерево? — подметив, что домик похож на те, что обычно в отчуждении от других, глубоко в лесу, состоящие из бревен, спиленных с внутренней стороны дома. Как было у него. — Выглядит… не знаю, интимней, может, — ведет плечом неопределенно, — глаза не режет и придает ту самую атмосферу Рождества. В моем понимании идеальный дом в преддверии Рождества выглядит так. Наступившую тишину вновь нарушает Чонгук, тихо отпивая ароматный чай из кружки. — Знаешь, Рождество классный праздник, — говорит, отставляя кружку и принимаясь подкладывать подушки им за спины, чтобы можно было опереться или прилечь и было удобно. — Когда празднуешь его первый раз в осознанном возрасте, это кажется чем-то нереальным, — с грустной улыбкой, но с вложенным в рассказ приятным чувством ностальгии. Тэхен слушает его, не перебивая, и даже отрывается от пламени, чтобы схватывать каждую эмоцию, какая проскользнет только на его лике. — Эта предпраздничная суета, замечания мамы, чтобы мы не трогали с папой еду, потому что это к столу, украшение елки… — вздыхает, поджимая губы. — Да, пожалуй, это то, что действительно нужно в детстве многим. Немного сказки, которая убережет их от жестокости жизни хотя бы на один день. Мама каждый год делала пряничный домик, — улыбка трогает его губы, растягивая шире в усмешке, — я тогда боялся к нему притронуться, даже когда мне сказали, что его можно есть. Он был очень красивым. Мы с папой любили лепить снеговиков во дворе. Больших, маленьких, разных, — делает паузу, припоминая еще детали, чтобы поведать. — У меня не было друзей, но они не нужны были мне, чтобы веселиться на улице. Меня не обделяли вниманием, родители понимали, что когда я говорю, что в школе все хорошо и у меня есть друзья, это абсолютнейшая ложь. Пироманты всегда проблемные, как бы жестко это ни прозвучало, они трудно идут на контакт, тяжело признают свои ошибки и редко сходятся в общении с другими магами. Думаю, ты и сам знаешь, — Тэхен слабо кивает, опустив глаза понимающе. — И мне заменили их родители. Хейю я тогда не признавал как свою подругу или ту, кто мог бы ей стать. А мама с папой — те, кто меня породил, вырастил, кому я безоговорочно доверяю и буду доверять, они были лучше сверстников, смотрящих в первую очередь на твой дар, а не на то, какой ты человек. Почти каждый день мы играли на улице, меня буквально топили в сугробах, собранных папой на днях, — смеется приглушенно и слышит, как хмыкает ему под стать Тэхен, проникаясь чужой жизнью, — снежки, салки, снежные ангелы, мы, помню, даже ходили на горку, которая была в соседнем квартале. Я никогда не чувствовал себя одиноким не имея друзей, за что очень благодарен им. Они просто не давали таким мыслям зародиться, полностью занимая меня чем-то. Только в школе было немного тоскливо без них, но тут уже заботилась о моем веселье Хейя, — заканчивает свою историю Чонгук. — Вот, примерно так и проходило мое Рождество раньше, — отвечая на заданный утром вопрос, поворачивается к Киму он с нежной улыбкой, где в глазах толика грусти поселилась по минувшим дням, но медленно таяла, стоило только вернуться из прошлого в настоящее, где перед ним сидит в полумраке маг, вызывающий в нем водоворот непонятных, ярких и теплых чувств, делающий его жизнь с каждой встречей краше. — Мне жаль, что я не могу устроить тебе такой же волшебный праздник, как делали это твои родители, — говорит Тэхен, но его тут же обрывают на последнем слове, цепляя подбородок пальцами. — Ты сделал его намного лучше. Ты сделал мою жизнь намного лучше. Один несчастный день не показатель того, какое влияние ты оказал и оказываешь на меня, Тэхен, — говорит, а у Кима сердце в груди кульбиты совершает, перекрывая дыхательные пути. — Ты сделал куда большее лишь своим появлением в моей жизни, чем если бы попробовал намеренно превратить этот день в сказку. С тобой волшебен абсолютно каждый день, который не сравнится ни с одним Рождеством, — тихо, интимно, чтобы осталось только между ними и даже стены комнаты не услышат его слов, предназначающихся только одному слушателю. — Ты особенный, — глаза в глаза, — самый прекрасный человек, которого я только встречал. И это Рождество лучшее из всех, потому что в нем есть ты. Тэхен боится пошевелиться и распугать ту атмосферу, что воцарилась вокруг, обняв их своими тесными объятиями. Комната иллюзий проецирует тихий треск пламени из камина, когда к его губам приближаются, чтобы накрыть своими трепетно и нежно, вкладывая силу слов в поцелуй, чтобы передать тому, кому вся собранная в них любовь предназначена. Тэхен льнет ласкам чоновых губ навстречу, отставляя кружку подальше, чтобы не перелить на себя остывший чай. Через тонкую ткань футболки под ладонью слышит чужое сердцебиение, громкое, учащенное, играющее свою трель только его собственному, стремится к нему, чтобы воссоединиться, слиться в одно большое, полное чистого, не окроплённого черным, чувства. Их губы терзают друг друга тягуче медленно, чувственно, растягивая момент на двоих, без капли страсти, которая вот-вот настигнет их в общем грешном желании. Тэхен не смел в своем желании, сколько бы ни готовил себя к нему, такому манящему и вместе с тем страшащему, считает, что не подходящий сейчас момент, хочет уже дать заднюю, но его успокаивает и отговаривает вторая ладонь, скользнувшая по телу вдоль от оголенной шеи, по изгибам талии, и, задержавшись на бедре, которое одним движением перекидывает через свои ноги, усаживая Кима сверху, и, вместе с тем, углубляя поцелуй. Чонгук проникает в теплую полость рта извилистым языком, встречаясь с влажностью другого, и чувствует острый укол в районе низа живота, где завязывается тугим узлом возбуждение. Тэхен, преисполнившись уверенности, убирает некоторые подушки из-за спины Чона, и укладывает его на спину, нависая уже привычно над его телом. Он не торопится, мягко отстранившись, поцелуями спускается по шее к месту стыка острых ключиц, оставляя влажные поцелуи на открытых местах кожи, а пальцами цепляет край чужой футболки и тянет вверх, а ему помогают ее с себя стянуть и отложить куда-то в строну, где остался остывать ягодный чай в двух кружках. — Тэ… — выдыхает томно Чонгук, опустив блаженно веки, когда горячий язык цепляет темный сосок, влажным следом его очерчивая, чтобы отстранившись его холодом обдало. — Ты что…? — Пожалуйста, не говори ничего, иначе я не решусь этого сделать, — шепчет, зажмурившись, снизу. Смущение одолевает неимоверное, стоит только вспомнить, как он себя готовил, чтобы, наконец, решить воплотить давно желаемое в реальности. Он так много всего высмотрел и вычитал, что правильно подготовить себя к их первому разу было не самой большой сложностью, вставшей на его пути. Как оказалось, самое сложное это не растяжка самого себя и не промывание, а сила, чтобы решиться, начать и не остановиться на полпути. Возможно, он поторопился, решив, что сейчас будет лучший момент для них, ошибся, приняв решение за двоих и накинувшись на парня с целью почувствовать его всем телом. Он тушуется, сжав ладони в кулаках возле его тела и уткнувшись лбом в живот. Нет, здесь ему решимости не хватило. И этой нерешимостью все только испортил. Чонгук не дает ему потонуть в самоунижении. Приподнимается, принимая вновь сидячее положение и Кима поднимая, чтобы заглянуть в его закрытые крепко глаза. — Тэ, — нежно очерчивая лицо костяшками, а оно отворачивается, увиливая от нежности чужой руки. — Тэхен, открой глаза и посмотри на меня, — просит. Давай, Ким Тэхен, где же твоя смелость! Тэхен открывает по просьбе глаза, но посмотреть в омуты напротив не решается, смотря упрямо в голографическую стену. — Тэхен, посмотри на меня, пожалуйста, — и Тэхен поворачивает голову, смотрит, но оказывается не готов к тому, что видит в глубине темных зрачков, отражающих свет пламени одиноким бликом. Похоть, чистое возбуждение и желание только одного тела, только одной души, заключенной в нем, желание только одного мага, который разглядывает в глазах напротив столько всего, что заблудиться в определениях можно. — Не нужно переступать через себя, чтобы угодить мне. Если ты не хочешь, то и я не хочу. Тебя никто не будет заставлять делать то, что ты не хочешь. — Нет, ты не понимаешь, — с трудом говорит от тянущего чувства внизу из-за одного ощущения чужой плоти под собой через тонкие спальные штаны. — Я хочу… очень, н-но… — дыхание тяжелое, сбитое, трудно сделать элементарный вдох от хлынувшего волнения, никогда такого не было, а потому он не замечает, как заикается, пытаясь выдавить из себя точную причину своей беды. — Чш-ш-ш, — Чонгук его осаждает, взяв аккуратно лицо в свои руки, — ты весь трясешься, — почти шепчет, стараясь не обращать внимания на то, что на его возбуждении сидит тот, кто заводит его, как ключик часы, так же точно и крепко. — Я… хочу тебя, — признается Ким, делая глубокие вдохи-выдохи, как приучила делать жизнь, чтобы в особых случаях уметь себя успокоить. — Очень. — Я тебя тоже, но мы не сможем ничего сделать, пока ты не успокоишься. Надо же, он даже не думал, что Тэхен может так сильно переволноваться, и перед чем, перед их первым разом, к которому сам же подтолкнул! Сказал, что ему не хватает решимости, но он совершил самый смелый поступок уже — решился сделать первый шаг, сказать. Чонгук им восхищался и сейчас восхищается еще больше, он бы так не смог, непременно стушевался бы и, может, сбежал, полный липкой неловкости. Но он не позволит Тэхену покрыться ею полностью, ладонями уберет, очертив длинные руки, проведя по нечетко выделенной талии, чтобы подняться вновь к кукольному лицу и убедиться после долгих минут, которые по ощущениям длились все несколько часов, что Ким спокоен.

The Blackest Day — Lana Del Rey

Чонгук старается не напирать, цепляя губами одну кимову, затем другую, медленно, не торопясь, чтобы дать еще время на то, чтобы прийти в себя. Тэхен восстанавливает дыхание, успокаивает мечущееся сердце — хотя то уже ни чем не успокоишь — и слабо отвечает, успевая захватить губами чонову при очередном поцелуе, ладони уже скользят по все еще оголенному торсу, подмечая неровности рельефа, четкие очертания пресса и подкаченную упражнениями грудь. Чонгук цепляет его футболку, чтобы избавить светловолосого от ненужной сейчас преграды, и, придерживая под спиной, меняет их позициями, укладывая Кима на постеленное одеяло. Его непозволительно большие для корейца глаза врезаются острыми копьями прямиком в его, поглощенные возбуждением, черные, глубокие. В них не страшно утонуть, в них позволяют утонуть, и он тонет, всем телом пробираясь, когда, поймав в глазах одно желание, пиромант склоняется и глубоко целует, вжимая своей грудью в мягкость одеяла, делясь теплом и с другим, чуть более хрупким, по сравнению с его, телом. Тэхен душит в поцелуе рвущийся из глубин легких вздох от хлынувшего чувства, растекшегося по артериям и венам вдоль тела. Шумное дыхание неимоверно заводит, когда Чонгук берет инициативу в свои руки и присасывается губами к области чуть ниже уха, где кожа тонкая совсем, чувствительная до ужаса, и пускает россыпь мурашек разбежаться по шее и груди до самых ног. Ему тоже страшно, как страшно Тэхену. Совершить ошибку можно на каждом шагу, он как по минному полю ходит, когда мурашки поцелуями с живота поджатого собирает, боится, что не подготовит как надо, что будет больно, неприятно, а ведь первый раз должен запомниться, должен остаться отпечатком в памяти, как нечто значимое в жизни. Груз ответственности ложится на крепкие плечи, и он старается его унести, слыша сверху раз за разом прерывистые выдохи среди звенящей тишины. Он не допустит, чтобы ему было больно хоть на крупицу, — неприятно, непривычно, но не больно. Светлые пряди раскиданы по подушке, глаза смотрят прямиком на него, нависшего сверху, завлеченные в танец похоти, блестят игриво, полуприкрытые, с черными ресницами, зрачки до неприличного расширены далеко не от полумрака, и это самое красивое, что только Чон видел в этой жизни. Удержаться от еще одного поцелуя становится невозможным. Под тонким слоем домашних штанов чувствуется возбуждение, встречающее его, разведенные ноги обвиваются интуитивно вокруг бедер, когда они (штаны) убираются за ненадобностью. Тэхен пальцами вжимается в чужие плечи, когда одежды не остается совсем, а в него проникает свободно один палец, обильно смазанный слюной, заставляя тело мелко вздрогнуть. Чонгук с удивлением отмечает слабое сопротивление мышц и задает одним взглядом возникший вопрос тут же смутившемуся парню. — Давай сразу два, — Тэхен не смотрит на него, прячет стыдливо взгляд, отвернув голову в сторону, лишь бы не видеть любопытства, требующего пояснений, которые он дает, — я… готовился. У Чонгука дыхание спирает от одного представления, что в ванной, перед их встречей, Тэхен сам себя растягивал, поместив внутрь тугих мышц длинные пальцы, готовил себя для него, и, возможно, возбудился от мыслей о предстоящем и ублажал самого себя другой рукой. Черт… Чонгук, как и сказали, добавляет второй палец сразу и спустя несколько фрикций слышит сбитый всхлип, когда касается чего-то внутри. Когда добавляет еще и третий палец, то позволяет себе разглядеть детальней обнаженное тело под ним. Ким Тэхен выглядит как восковая фигура, без единого волоска, с мраморной гладкой кожей, где россыпь родинок едва заметных, очертания выпирающих ребер манят, чтобы их чуть прикусить игриво, аккуратный член с красивой розовой головкой сейчас прижат к животу трепетно и пускает вязкие капли предэякулята. Идеальный, лучшее творение природы, ее дитя, распятое под пиромантом податливой гибкой лозой дикой розы. У Тэхена голова кругом, когда палец вновь задевает простату, тело подбрасывает, заставляя пальцы сжать плечи того, кто все ниже спускается, а после на пробу касается языком манящей головки. Все должно было быть не так, он не рассчитывал на это, подразумевая немного иное развитие событий, но его план пошел крахом изначально, когда потерялась в смущении смелость, как сейчас он тонет в общем пороке с Чонгуком. Горячий рот принимает головку, обжигая дыханием, язык слизывает солоноватую каплю смазки, а светловолосый стонет вдруг в голос, сам от себя такого не ожидая. Такого сильного удовольствия он не получал во время мастурбации, не было такого, чтобы задрожал собственный голос, чтобы с губ сорвался стон, и еще, и еще один, чтобы пальцы вновь дотянулись до комка нервов, одновременно с движением языка на головке посылая волну наслаждения. — Хорошо должно быть… не только мне, — заканчивает стоном, с трудом выговорив. — Мне хорошо, когда хорошо тебе, — отвечает низко Чонгук, и Ким думает, что спустит только от этого пониженного, почти до хриплого, голоса. — Это неправильно. Чонгук приподнимается, выпустив член изо рта, чтобы вновь подняться к лицу и заглянуть в него серьезно. — Оставь это чувство долга перед кем-то. Ты никому ничего не должен. Если я хочу сделать тебе приятно, это не значит, что ты тоже должен сделать это в ответ. Если я молчу, это не значит, что я согласен на все. Я могу прямо сейчас довести тебя до оргазма и на этом все закончить. — Но я тоже хочу… — В следующий раз, хорошо? — нежно оглаживает скулу, перебив, а у Тэхена от этого обещания пальцы на ногах поджимаются от нового прилива возбуждения. — У нас нет смазки, — вырывает из забвения представлений голос Чонгука, осматривающегося по сторонам, будто сможет что-то подходящее найти. Он знает, что слюна не лучший вариант для первого раза, да и не только для первого. — Правый карман куртки, — говорит Тэхен, а Чонгук вскидывает брови. — Что? Я же сказал, что готовился. Думаешь, я пришел бы без смазки? — Люблю твою предусмотрительность, — клюет его мимолетно в губы пиромант и отходит к месту, где они оставили куртки, чтобы достать квадратик презерватива и точно такой же, но только с одноразовой смазкой. — Откуда? — располагаясь вновь между разведенных ног. — Тебе правда важно знать это прямо сейчас? Видеть, как Тэхен смущается — забавно, как тот сам выразился днем, но еще и до жуткого умилительно. Он не стесняется лежать перед ним во всех смыслах раскрытым, а о нахождении средств для правильного секса и растяжке говорит, пряча глаза, оставляя любоваться своим профилем настоящих ценителей искусства. Потому что Тэхен не сравним с богами, людьми, чьи образы во всемирно известных картинах заключены, не конкуренты ему самый красивые люди мира из рейтингов в интернете. Он — производная слов «искусство», «совершенство». Гордый носитель определений, значащих прекрасное, неописуемо красивое не только внешне, но и внутренне. Ушную раковину обжигает томным шепотом, когда к ней склоняется Чонгук, параллельно ведя кончиком пальцев по внутренней стороне бедра, приятно щекоча чувствительный участок тела. — Что скажешь, если мы попробуем без презерватива? — Тэхен возвращает в исходное положение голову, когда Чонгук носом ведет снизу от адамова яблока до линии челюсти, ждет с распахнутыми губами, что ему скажут еще, и плавится свечей, потому что Чонгук не целует его, намеренно избегает соприкосновения с его губами, лишь дыханием горячим одаривая, и невозможно этим раздражая. — Мне нужен твой ответ, Тэ, иначе я не сделаю ничего. У Тэхена точно разум не на месте, когда он машинально кивает, тут же атакованный настойчивыми губами, пока звук треска дров разбавляет шелест упаковки со смазкой, которая вскоре проникает в него с тонкими теплыми пальцами. Когда Чонгук остальную смазку распределяет по своему члену, Тэхен останавливает его, с найденной решимостью смотря в помутненные возбуждением глаза. — Я хочу сам. Чонгук не протестует, меняется с ним местами, и вот он снова лежит, созерцая на себе того, чей свет его жизнь озаряет ярче солнца на пике своего правления. Тэхен направляет стоящее колом возбуждение в себя, попутно отметив рукой их схожий размер, и медленно погружает в себя широкую по сравнению с пальцами багровую головку, смотря, как заламывает брови Чонгук, довольно мыча с сомкнутыми плотно губами. Его ладони, найденные на пухлых бедрах, несильно сжимают их в своих тисках, немного разводят половинки в стороны, пока Ким сантиметр за сантиметром погружает в себя его увлажненное естество. — Тэ… — на выдохе, когда опускаются до конца. У Чонгука не находится слов, чтобы описать это. То, насколько ему в Тэхене хорошо, чтобы тот понял, что все его переживания были зря, что оно того стоило. Определенно стоило, потому что, смотря на Тэхена, сидящего верхом на нем, с его членом внутри, у него настолько туманится сознание, а в паху тяжелеет, что, кажется, еще чуть-чуть, и он кончит только от одного вида. Тэхена распирает от наполненности, это не больно, скорее непонятно и совсем чуточку неприятно, на фоне возбуждения все остальные чувства меркнут, а мысли путаются между собой, не оставляя времени на осмысление получаемых ощущений. Ничего, кроме как «приятно», не приходит в голову, когда он делает движение на пробу и попадает по простате, прогнувшись в и так прямой спине и не сдержав стона. Движения верхом на чужих бедрах становятся с каждым разом уверенней, протеста от растянутых мышц все меньше, скольжения — обратно пропорционально все больше, и почти каждый чертов раз задевает на гладкой стенке комочек нервов, что так высоко подбрасывает в наслаждении. Несравнимо ни с чем. Вскрик с алых лепестков губ срывается, стоит только сделать толчок снизу навстречу опускающимся вновь бедрам. Тэхен распахивает закрытые до этого глаза, застыв с раскрытым ртом, и смотрит сверху вниз на Чонгука, тот смотрит на него из-под прикрытых век, так томно и сексуально, со взмокшим, блестящим от напряжения, лбом, такими же разомкнутыми губами, распухшими от поцелуев, и под строгим наблюдением мага делает еще один резкий взмах бедрами. Тэхена от падения на чужую грудь спасает только то, что руками он упирается точно в нее, но его лишают опоры, когда берут ладони в свои и тянут выше, чтобы Ким упал, их тела с тихим шлепком соприкоснулись, а пальцы сплелись, замершие у головы пироманта, не оставляя расстояния, приближая лица друг другу. Чонгук подмахивает бедрами снова и снова, ловит на каждом толчке новый выдох-стон губами, собирает их языком с мягких губ и ловит их, чтобы истерзать своими, а после языком глубоко проникнуть, перемешав слюну с чужой. — Чон… гук… Толчок за толчком, как молитва, застывшая на губах, высеченная вечным шрамом на сердце. Имя, что даровано человеку, посланному судьбой, с которым он ее разделит, каждый миг, каждый вдох, каждую эмоцию, воздух один на двоих растянет между ними, протиснет между телами то приятное, что пронзает изнутри так ярко, отражаясь звездами перед глазами на самом пике, когда зажатый между телами член пачкает кожу семенем, а имя теряется в губах, которыми его затыкают, делая свои последние толчки перед тем, как вовремя выйти из горячего тела и брызнуть белесым на сжимающуюся мышцу, запачкать одеяло под ними и замереть в тягучей сладкой неге. Не могут оторваться от губ друг друга даже когда все закончилось. Лениво, небрежно двигая, чтобы спустя минуту отстраниться и заглянуть в глаза абсолютно довольно, — нет, удовлетворенно, — и счастливо, разулыбаться искренне и поймать такую же улыбку в ответ. — Любишь? — спрашивает Чонгук, и ему без промедления отвечают уверенным: — Люблю. И ты тоже. — И я тоже. Только тебя. — Только меня. И оба смеются совершенно глупо, подвергнутые наплыву очевидных глупостей романтических под влиянием момента. Для Чонгука это Рождество определенно будет лучшим в жизни. А Тэхен… Тэхен приходит к выводу, что жизнь слишком коротка, а время неумолимо скоротечно, чтобы тратить его на сомнения и попытки собраться, чтобы в конечном итоге полностью раствориться в человеке, которого любишь.