The Name on my Cast

— Я Хосок. — Чонгук. Услышав это, Хосок наклоняет голову, а его брови изгибаются галочкой, напоминая Чонгуку мультперсонажа. — Погоди, Чон Чонгук? — прищуривается он. — Выпускник? Чонгук кивает, и его сердце подскакивает к горлу. Если он знает меня, то знает мои показатели, он спросит, как у меня дела, он спросит о ебаном Адидасе, он спросит— — Тот, который постоянно сидит на веранде со своей мамой? Из него вырывается смешок — от облегчения и смущения одновременно: — Так вот какая у меня визитная карточка. От кого ты это узнал? Хосок тут же хмурится, словно раздумывая, «разве люди бы стали болтать о таком пустяке?». — Ни от кого, просто видел тебя пару раз во время пробежки. — Но я видел тебя только дважды, откуда ты знаешь, что я там сижу постоянно? Сказав это, Чонгук замирает. Он никогда не отличался обходительностью. Но на лице Хосока возникает ухмылка: — А что, ты ведешь учет всех бегунов в окру́ге? — саркастично спрашивает он. Чонгук криво улыбается в ответ. — Ха-ха, как будто ты только что не признался, что узнал случайного прохожего. Хосок поднимает взгляд, и его брови вновь становятся мультяшной галочкой: — Эм, ты смотрел вовсе не как какой-то случайный встречный. Конечно же, я заметил тебя — я подумал, что мне нужно заплатить, чтобы ты разрешил мне здесь пробежать. Чонгук поднимает ложку, и с нее падает кукуруза: — Ты сейчас назвал меня злобным троллем? — Это ты сказал, а не я. Он опускает голову и зачерпывает еще. Какой-то парень случайно опрокидывает чан с яблочным сидром на фуршетном столе напротив. На вид ему около двадцати пяти, вероятно, недавний выпускник Ланкастера, судя по модной толстовке с эмблемой колледжа. — Лучше тролль, чем Ланкастер-бой. — Забавно, что ты упомянул об этом, — усмехается Хосок. Чонгук поднимает взгляд и видит, как тот достает из кармана бело-оранжевый бейдж на шнурке. Четким жирным шрифтом написано: КОЛЛЕДЖ ЛАНКАСТЕР. Он хлопает глазами, переваривая увиденное. А затем переводит взгляд на тарелку и поджимает губы, чтобы подавить смешок: — Упс. — Нет, я понимаю, — глубоко вздыхает Хосок, пока засовывает бейдж обратно, — я тоже не рвался именно в Ланкастер. Уже насытившись, Чонгук просто копается в своей тарелке. — Тогда зачем поступил туда? Это узконаправленный колледж, там не так много возможностей. Бегло взглянув на Хосока, он видит, что тот так же бездумно ковыряет ложкой еду. — Они единственные, кто взяли меня в команду. — Почему? Ты вроде как хороший бегун, просто немного медленный, — говорит Чонгук, и только затем понимает, как цинично это звучит. — В смысле, ты легко мог бы быть во втором дивизионе или просто в лучшей команде третьего. Хотя это тоже странно, Ланкастер не берет тех, в ком не уверен, значит, ты достаточно силен, пусть и не для университета. Так что ты либо подавал заявление только туда, куда сам захотел, либо почему-то попал в черный список более хороших колледжей. Повисает молчание, и Чонгук боится поднять глаза — он знает, что пересек черту. Быть тактичным ему не свойственно. — Почему ты здесь? — спрашивает Хосок, и только тогда он осмеливается бросить взгляд в его сторону. Тот настороженно смотрит в ответ; его кремовый свитер с косами выделяется светлым пятнышком на фоне золотисто-красного купола дуба. Взгляд Чонгука падает на его спортивные часы, прочно закрепленные на тонком запястье левой руки. — Меня пригласили, — просто отвечает он. Но Хосок уже говорит следующее: — К твоему сведению, я слышал историю о Чон Чонгуке. Что он был самым быстрым в регионе и мог поступить практически в любой университет. А затем он бросил бег. Почему? — Чонгук молча грызет изнутри свои губы. — Либо ты подписал контракт с Адидас, как все и говорят, либо просто сдался. А потом Хосок встает. Он уходит и выбрасывает свой наполовину съеденный ланч в ближайший мусорный бак, а затем возвращается к остальным. И весь оставшийся пикник Чонгук наблюдает за тем, как он ежится от холода во время беседы с другими. — Этой ночью Чонгук сидит за столом в самом углу кабинета (раньше в этой комнате была прачечная, пока не случилась поломка стиральной машины, после чего им пришлось прибегнуть к помощи соседей в обмен на бесплатную стрижку газона два раза в месяц), запустив руку в свои грязные волосы. Душ всегда шел бок о бок с пробежками, поэтому теперь Чонгук может забыть помыться аж на несколько дней. Пялясь в экран перед собой, он наклоняет голову к яркой картинке в углу. Чон Хосок, Заверено Средняя школа Сандалвуда Легкая атлетика, Бег по пересеченной местности Дата рождения: 18 февраля 1980 Улыбка Хосока широкая — каждый симпатичный зуб стоит того, чтобы засмотреться. Теплый загар лег бронзой на черты лица, но совсем не так, как на жесткую кожу тренера. Чонгук неожиданно понимает, что задумался, насколько мягкой бы была щека Хосока, если коснуться пальцами. Воспоминание о его обнаженном торсе вспыхивает под веками, и он чувствует, как начинает тянуть в животе. Тогда Чонгук выключает компьютер и возвращается в свою комнату. Он пытается заснуть, подавляя мысли о больших глазах и разочаровании в голосе. — Когда Чонгук видит Хосока в следующий раз, он едва может в это поверить. Почти у всех однажды настает момент, когда с ними происходит что-то настолько курьезное, что даже не верится, что это не кино. Чонгук не думал, что попадет в такую ситуацию с Хосоком, и пребывал в неведении, что в конечном итоге почти все эти моменты и будут связаны именно с ним. — Чонгук, достань тарелки из шкафчика над плитой. Чонгук бросает взгляд на Чжиен и тянется к шкафу, который они обычно не открывают. — А кто придет? Он достает набор белых тарелок с синим узором — якобы фарфор. Когда Чонгук был младше, они доставали эти тарелки на каждое Рождество, но теперь их ставят на стол только когда ждут гостей. — Придут ко мне, — кричит с дивана, листая журнал, Чжиэ. — Элизабет или? — спрашивает Чонгук, передавая тарелки матери. — Нет, не Элизабет. В этот момент раздается звонок в дверь. — Я открою, — быстро вскакивает Чжиэ. Расставляя посуду, Чонгук слышит знакомый смех из прихожей. — Нет, — тихо вздыхает он и поднимает голову. Входит Хосок — его кожа отливает золотом в свете заходящего солнца, что проникает в окно. Примерно в то время, когда Чонгук только пошел в старшую школу, в столовой сломалось верхнее освещение, и никто до сих пор не потрудился его починить, поэтому комнату освещает только наружный свет. К счастью и негодованию Чонгука одновременно. К счастью, потому что здесь нет никаких флуоресцентных ламп, что могли бы испортить кожу, к негодованию — он всегда видит Хосока лишь в лучах закатного осеннего солнца. Он знает, что вечернее небо уже никогда не будет таким эффектным, если на его фоне не будет вздернутого носа Хосока. Встретившись взглядом с Чонгуком, Хосок на секунду запинается — но так незаметно, что Чжиен и Чжиэ ничего не улавливают. — Мам, — произносит Чжиэ и, опустив руку на его бицепс, заводит Хосока в кухню, — это Хосок. Тот улыбается, и свет так отражается от его щек, что Чонгуку приходится опустить голову. — Рада с тобой познакомиться, — с улыбкой отвечает Чжиен и тянется пожать руку. — Рад с вами познакомиться, миссис Чон. — Просто Чжиен. — Это мой брат Чонгук, — говорит Чжиэ, и Чонгук уверен, что все трое сейчас глядят на него. Но он не знает наверняка — он слишком занят вытиранием несуществующих пятен с их ненастоящего фарфора. — Рад с тобой познакомиться, хен? — не глядя, подсказывает Хосоку он, называя тем самым свой возраст. Чонгук говорил на корейском лишь в детстве, но кое-что из языка еще осталось в памяти — например, обращения, которые он до сих по использует в случае визита к многочисленным родственникам. — Да, «хен», — вслух вспоминает он, но затем осекается. Он не должен знать возраст Хосока, он отыскал его в интернете. Когда Чонгук поднимает взгляд, то видит три уставившиеся на него пары глаз. — Шутка. Да мы с тобой, наверное, одного возраста, — пытается отшутиться он, вместе с тем прекрасно осознавая то, что в его тоне нет и капли веселья. Его уши краснеют, и он быстро добавляет: — Ты же тоже первокурсник, да? — Ага, — чуть погодя, отвечает Хосок. — Родился в феврале 1980 года. — Июнь 1979-го. В голове Чонгука проскакивает мысль об иронии: Хосок родился зимой, а он родился летом. Может, именно поэтому они встретились осенью: это способ природы признать свои ошибки. А может, Хосок приехал оттуда, где лето длится круглый год — и природа просто насмехается над Чонгуком. — Значит, ты прав, хен. Чонгук перехватывает его пристальный, любопытный взгляд и почти забывает ответить. — ...Видимо, да. — Чонгук, милый, — голос Чжиен разряжает обстановку; Чонгук наконец отрывает глаза от Хосока. Тон матери так ласков — очевидно, она не осознает, что с их знакомством что-то не так, — ты не мог бы достать мясо из морозильной камеры во дворе? Чонгук кивает и утыкается в пол, минуя Хосока в полной решимости не смотреть. Однако повернув за угол, он слышит позади себя голос, который говорит о желании ему помочь. Чонгук не оборачивается, пока не выходит на веранду — а затем тут же жалеет об этом. Хосок почти врезается в него на ходу: Чонгук видит солнечный свет на загорелой коже так близко, что от волнения скручивает живот. Вновь отвернувшись, он облокачивается на обшарпанные перила веранды и глядит вниз на коричневые листья, разбросанные среди грязно-зеленой травы на их мертвой лужайке. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает Чонгук. Выходит до ужаса драматично. Хосок тоже облокачивается на перила, осторожно упираясь в них локтями, но только наоборот — спиной ко двору. — Меня пригласили. Чонгук тут же узнает в этой фразе свою, сказанную при их первой встрече, и закатывает глаза: — Ты понимаешь, что она тебя использует? Она поведется на что угодно, если на этом эмблема Ланкастера. Но Хосок смеется, высоко и немного пискляво — Чонгук понимает, что уголки его собственных губ непроизвольно поднимаются вверх. — Она не может меня использовать, если я бесполезен. — Ты всегда отшучиваешься, когда тебе некомфортно, или только со мной? — А ты всегда сталкеришь всех парней, которых приводит твоя сестра, или только меня? Хен, — саркастично тянет обращение Хосок. — Я тебя не сталкерил, — выпрямляется Чонгук. — А я не веду себя как персонаж Сэленджера, ага, — отвечает он, копируя его позу. Теперь они стоят еще ближе: Чонгук не может удержаться и мажет взглядом по губам Хосока, а затем отворачивается, чтобы открыть морозильную камеру. — Она не может меня использовать, потому что она мне не нравится. Сидя у камеры с упаковкой мяса в руках, Чонгук поворачивает голову. — Ты в курсе, что сейчас разговариваешь с ее старшим братом? Теперь я обязан тебя убить. Если она тебе не нравится, тогда зачем трешься рядом? — Я не трусь с ней, — Хосок подходит и протягивает руку — тот кидает ему упаковку. — Мне не нравятся девушки. Чонгук замирает — нутро опять скручивает в узел, только на этот раз словно тянет вниз. — Прости, не хотел тебя напугать, — спешно добавляет Хосок, заметив изменения в его лице. Чонгук закрывает камеру и поднимается на ноги. — Нет, все— это... нормально, правда, — небрежно отвечает он, словно ему страшно, что если кто-то услышит, что он вкладывается в слова, то тут же поймет их смысл. — Вот как, — говорит Хосок, и в его голосе проскальзывает тень удивления, — ну круто. Чонгук хочет что-то сказать: он поднимает взгляд и даже приоткрывает рот, но затем передумывает и направляется обратно в дом. — Как и следовало ожидать, ужин полон неловкости — особенно потому, что бóльшую часть времени Чжиэ сгибается от смеха из-за абсолютно каждого предложения, покидающего рот Хосока. А Чонгук тратит это время на жевание своей губы и ковыряние в тарелке. Он никогда не любил вкус тыквы, но Чжиен настояла, что нужно праздновать с пирогом — а что именно они празднуют, Чонгук не знает. Неловкость достигает своей кульминации, когда он собирает тарелки со стола, чтобы найти предлог уйти, и Чжиен кладет ладонь на его плечо. — Чонгук как раз может помочь. Он поднимает голову и видит, что уже второй раз за вечер на него глядят сразу три пары глаз. — Эм, — он бросает быстрый взгляд на Хосока и позволяет себе скользнуть вниз, на тени, что отбрасывают его ресницы. — Простите, а вы о чем? Чжиен смеется и игриво бьет его в руку. — Он всегда витает где-то в облаках, — говорит она, словно это все объяснит. — Хосок сказал, что последний поезд в Ланкастер уже отправился — вот тебе и поездка в пригород! Она поворачивается к столу и хохочет. Чонгук чувствует себя частью спектакля, сценарий которого ему не дали прочесть. — Но все в порядке, потому что ты можешь его отвезти, — заканчивает Чжиен и опускает руку с его плеча. — О, эм, ага, — отвечает Чонгук. Он чувствует, как к ушам приливает кровь. — Круто, спасибо, — улыбается Хосок. Чонгук, как болванчик, кивает с открытым ртом и скрывается в темноте кухни. Из столовой слышится легкий смех Чжиэ: — Прости, он всегда был таким. — Немного закрытым, — уточняет Чжиен. Поворачивая кран, чтобы помыть посуду, Чонгук с тяжелым вздохом прикрывает глаза. Но тут же распахивает их, когда слышит ответ Хосока: — Все нормально. Он напомнил мне кое-что, что я читал в одной книге — что-то вроде «мы любим ночь и ее тишину; и нет ночи, которую мы любим так сильно, как ту, в которую луна скрывается в облаках». — В машине тихо, за исключением плавного плейлиста на кассете, который Чонгук записал в конце лета. Эти песни напоминают ему запах солнцезащитного крема и цвет солнца, который видишь сквозь закрытые веки. — Спасибо, что подвозишь, — нарушает тишину Хосок. Чонгук слабо кивает. — Просто пообещай, что больше не будешь ошиваться рядом с моей сестрой. — По рукам. Мне кажется, что я нравлюсь ей чуть больше, чем она мне. Я и не знал, что я такой смешной, — посмеивается тот. Чонгук бросает на него короткий взгляд. — Ага, потому что ты не смешной. — Правда? А ты вообще слушал, о чем мы говорили? По-моему, ты и слова за все время не произнес. Пауза. — Извини, — просто говорит он. Хосок слегка наклоняется в его сторону. — Нет, подожди, я не в этом смысле. Я думал, мы с тобой так общаемся, грубим друг другу. — Разве? — не в силах сдержать улыбку, он поглядывает на Хосока. Тот выглядит немного смущенным и более чем извиняющимся, и Чонгук решает его обнадежить: — Не парься. Сегодня вечером я немного не в себе, — как и в большинство вечеров. — Но спасибо за то, что ты сказал. — Что сказал? — Про ночь, про луну, про ее укрытие в облаках, — драматично изображает он; его правая рука отрывается от руля, чтобы указать на небо. — Ты это слышал? — смешок. — Ты такой громкий, тебе говорили? Ты мог бы на этом заработать. Хосок мягко толкает его в плечо, и Чонгук понимает, что на губах вновь расцветает улыбка. — Хотя я все равно не понял. — Что не понял? — Цитату. — А. На мгновение воцаряется тишина. А затем: — По крайней мере, для меня, она значит, что некоторые из самых лучших... некоторые из самых красивых вещей, — исправляется Хосок, медленно обдумывая каждое слово, — сложно разглядеть с первого взгляда. Луна прекрасна, но становится еще прекраснее, когда часть ее скрыта от наших глаз. Не знаю, почему, звучит немного бредово — может быть, так и есть, — но как по мне, похоже на правду. Мы все похожи на луну: типа, нам нужно вращаться вокруг чего-то, мы нуждаемся в том, чтобы испытывать любовь и восхищение к чему-то или кому-то. Но вот полная, неприкрытая луна — пугает. Да, она могущественна, невероятна, и не лишается этого, даже скрываясь за облаками. Но мне нравятся облака, потому что, прячась за ними, луна кажется чуть менее сильной и невероятной — прямо как человек. Потому что каждый из нас за чем-то прячется — за своими привычками и странностями, которые могут скрыть для кого-то нашу настоящую красоту. Просто мне кажется, что именно эти вещи, именно эти облака и делают человека по-настоящему интересным. Хосок делает паузу и глядит на свои беспокойные пальцы. — Да, и поэтому нет ночи, которую мы любим так сильно, как ту, в которую луна скрывается в облаках. Когда на Чонгука обрушиваются эти слова, его лицо становится красным. — Вау, — все что он может ответить. — Да, это немного бредово, извини, — неловко смеется тот. Чонгук тут же трясет головой: — Нет, не извиняйся, — мягко говорит он. Затем они немного молчат, и он вздыхает: — Так... ты любишь читать? Чонгук понимает, что спрашивает это лишь потому, что не знает, что еще говорить. Хосок делает глубокий вдох и задумчиво мычит. — Да, но мне кажется, я не так много читаю, чтобы назвать себя любителем. — И что это значит? — усмехается он. Тот облокачивается локтем на хлипкую дверцу машины и подпирает голову кулаком. — Да фиг знает — просто как будто я тот ребенок, который говорит, что он главный фанат супергероев, но при этом знает только, не знаю, Человека-паука. — Не самый плохой выбор, если уж и знать кого-то одного, — поглядывает на него Чонгук. Хосок утыкается в окно, и мелькающие уличные огни сливаются в палитру оранжевого и синего. Поток цветов омывает его профиль слабым неоном. «Nowhere Near»‎ Йо Ла Тенго мягко звучит на фоне, и Чонгук ощущает секундный прилив чего-то бóльшего — как когда ты впервые поднимаешь глаза к небу и спрашиваешь у него: «Почему?»‎. Хосок поворачивает голову, и, невольно перехватив его взгляд, Чонгук вновь обращает все внимание на дорогу. — А ты? — спрашивает Хосок. — Что тебе нравится? — Ничего, — сразу же отвечает он. Это правда. — Ничего? Брось, не может быть, чтобы ты ничем не увлекался. Да тот же самый бег. Комментарий о беге остается без ответа. — Мне тоже нравится читать, — говорит Чонгук, хотя это не всегда так. Ему сложно долго фокусироваться на чтении. Он вдруг понимает, что из-за Хосока ему бы хотелось. — Правда? — оживляется тот. — Какая твоя любимая книга? Чонгук задумчиво поднимает взгляд. Если честно, он не помнит, когда в последний раз дочитывал что-либо до конца. Но затем его озаряет воспоминание. — Мне понравилась «Краткая история времени». Одна учительница в старшей школе предложила ему дополнительные баллы по физике, если он прочтет эту книгу, и Чонгук удивился, насколько ему понравилось. Не то чтобы он много понял, но то, что он понял, было интересно. Это случилось тогда, когда Чонгук думал, что пойдет в колледж, и рассматривал физику как основной предмет, но полученная оценка помешала этой возможности. — Это Хокинг? — спрашивает Хосок. Он кивает. — Бля, тяжелое чтиво, — смеется тот, — мне больше нравится моя литература. Чонгук пожимает плечами, и в машине вновь воцаряется тишина. Его бегло посещает желание иметь больше навыков общения. Чуть позже Хосок вновь нарушает молчание: — Стой, поверни здесь. Чонгук хмурится. — Разве до Ланкастера не прямо на восток? — и все же сворачивает на юг. — Ты никогда не бегал по Блю Сэйдж? — Я очень придирчив к тому, где бегать, мне не особо нравилось менять маршруты, — хмуро качает головой он. — Тогда ты многое потерял, — спешит объяснить Хосок, выпрямляясь на сиденье, — здесь невероятные трейлы. Там, где я жил, почти нет деревьев, но бывает настолько жарко, что можно получить солнечные ожоги просто от отражения лучей от асфальта. Чонгук сочувственно мычит в ответ. — Но здесь, — он глядит в сторону Хосока и видит, как тот снова смотрит в окно, — деревья такие высокие... Это так успокаивает. А затем — опять поворачивается к Чонгуку. Заезжая на парковку, расположенную под большим деревянным знаком, который гласит «Блю Сэйдж», Чонгук чувствует, как в груди возникает зуд. — Пойдем, покажу тебе кое-что, — говорит Хосок и, не дожидаясь ответа, выпрыгивает из машины. И он вынужден последовать за ним.