Warm & Cold

Поместье сегодня выглядит великолепно. В воздухе витает запах разнообразных и шикарных яств, особо чуткий нос может уловить аромат дорогих вин. Прислуга одета с иголочки, воротнички накрахмалены, а на передниках ни единой складки. Ни на одном окне не найдёт развод даже самый придирчивый глаз. Мраморный пол отполирован до такого блеска, что свет от хрустальных люстр отражается в нём, освещает просторную залу и расширяет видимое пространство. Двор поместья полон повозок и карет. Кажется, что весь свет Мондштадта прибыл отпраздновать вместе с семейством Рагнвиндров новогоднюю ночь. Это уже стало традицией, которую основал Крепус. Ежегодно сюда стекаются представители аристократии, почётные рыцари, церковные чины и предприниматели. Большая честь получить приглашение на этот приём. В центр залы выходит хозяин поместья. Алые волосы собраны в элегантный хвост, закреплённый чёрной шёлковой лентой. Подобрана она была в тон чёрному шейному платку, повязанному бабочкой. Такого же оттенка двубортный фрак был пошит лучшими швеями Мондштадта, как и простроченные стрелками брюки, как и плотные перчатки. Отличались от выбранной гаммы белая шёлковая жилетка и бордовая рубашка, сделанные на заказ из Ли Юэ. Образ заканчивает красная роза на лацкане. Кэйа чувствует, как по зале проходит единовременный вздох незамужних и разведённых дам за тридцать, а то и младше. Усмехается про себя этой реакции. Те всё ещё верят, что Крепус решит найти себе новую избранницу. Но этому быть не суждено: он классический однолюб и его сердце принадлежит покойной матери Дилюка навечно. Старший Рагнвиндр произносит приветственную речь. Может кто-нибудь из гостей мог подумать, что он заучивал произносимые слова, репетировал их заранее. Его же сыновья знают, что отец говорит от чистого сердца. В этом сильном человеке столько благородства и чести. Слова его искренние и простые.  — Благодарю, дамы и господа. Но перед тем, как мы все насладимся атмосферой праздника и вкусом блюд, — отдельная благодарность нашим поварам, — позвольте пригласить двух юношей ко мне, — Крепус глазами находит сыновей в толпе. «Ох, а вот и минус того, что он свои речи не придумывает заранее», — вздыхает про себя Кэйа, направляясь в центр залы вместе с Дилюком. Слух улавливает заинтересованные перешёптывания высоких женских голосов.  — В лишнем представлении эти молодые люди не нуждаются, — продолжает Рагнвиндр-старший. — Все вы их знаете по тем или иным поступкам: регулярная защита страны, помощь гражданам Мондштадта, победы в рыцарских турнирах, баловство со статуей Анемо Архонта на церковной площади. По помещению проходит одобрительный смешок. Кэйа с Дилюком пытаются не покраснеть. Они тогда были совсем детьми, но шума наделали много.  — Следующий год они встретят уже совершеннолетними, так что, юные леди, скоро вздыхать вам придётся ещё чаще, — очередная волна смеха. — Поэтому, позвольте передать честь произнести первый тост моим почти взрослым мальчикам! Под одобрительные аплодисменты толпы прислуга выносит три широких бокала с красным вином, а затем торопится обслужить приглашённых гостей.  — Отец, — тихо произносит Дилюк, поглядывая на бокал в руке.  — Сегодня можно, — отвечает Крепус.  — Сам будешь разбираться с напившимся Кэйей.  — Эй! — возмущается упомянутый, — сам уснёшь от второго бокала.  — Ты меня недооцениваешь.  — Тише, — шикает на них отец. Прислуга уже раздала напитки практически всем гостям и те в ожидании смотрят на стоящих в центре мужчин. Дилюк немного нервничает, глаза быстро мечутся от одной компании гостей к другой. Кэйа замечает волнение брата, поэтому начать берёт честь на себя. Всё же старший не был так хорош в публичных выступлениях. Он привык к жизни рыцаря, воодушевляющим боевым речам и служебным отчётам, а не светским тостам. Кэйа же привык ублажать сладкими речами пьяных рыцарей в тавернах — это же ничем не отличается, только больше красивых слов и никакой похабщины. Кэйа заканчивает со своей частью тоста, незаметно касается локтя брата, который уже успел взять себя в руки, чтобы тот продолжил. Дилюк подхватывает речь и успешно справляется с ней. Они вместе салютуют бокалами, а за ними повторяют все собравшиеся в зале. Голоса гостей тонут в начавшейся торжественной мелодии и цоканье каблуков по мраморному полу. Новогодний банкет официально открыт. Партнёрши сменяют друг друга так же часто, как бокалы вина. Они сами приглашают Кэйю на танец, ему даже не надо распинаться перед стесняющимися девушками. Причина такой популярности, несомненно, его привлекательность — в себе он был уверен — но и есть другая причина. Виновник излишнего внимания к его нескромной персоне с начала приёма не отходит от Джинн Гуннхильдр. «Помнишь Джинн? Которая Гуннхильдр. Надеюсь, она придёт с родителями на приём». «Помню. А зачем она тебе?» «Просто, — бубнит себе под нос Дилюк. — Она красивая, да?» «Симпатичная». Кэйа отворачивается лицом к стене, давая понять, что диалог закончен. «Ты обиделся что ли?» Дилюк приподнимается с кровати, заглядывая через плечо брата. «Нет. Уже поздно. Давай спать». «Как скажешь». В памяти всплывает воспоминание четырёхлетней давности. Кажется, что это было так давно. Но что четыре года для чувств? Кэйа мог бы быть экспертом по теме длительной неразделённой любви. А эти двое не выглядят страдающими от безответных чувств. Почти не отходят друг от друга, не пропускают ни одного вальса, о чём-то увлечённо беседуют. Иногда синеволосый ловит на себе взгляд брата. Что ему надо? Он счастлив: вон сколько желающих с ним потанцевать. Переживает, что Кэйа пьян? Может самую малость. Он ещё почти твёрдо стоит на ногах и даже относительно не на грани, чтобы нарушить их с Джинн счастливую идиллию. Пусть перестанет так поглядывать, как будто до него есть какое-то дело. В вальсе три шага. В музыке три доли. В стакане три глотка. И так по кругу: как кружатся пышные юбки женщин в поворотах, так кружится голова Кэйи. Ревность же его многогранна и коварна, опасна и непредсказуема. Печаль сменяется безразличием, безразличие сменяет напускное веселье, на замену веселью приходит гнев. Хочется подойти к этой парочке и наговорить много лестных слов, стереть счастливые улыбки с их лиц. Ноги оказываются быстрее мыслей. И вот он уже стоит перед Дилюком и Джинн, а в голове только успевает закончить мысль.  — Здравствуй, Кэйа, отлично сегодня выглядишь, — обращается к нему Джинн. — Кстати, прекрасный тост. И ты, Дилюк, тоже отлично выступил, — обращается она к партнёру по танцам, а потом снова к его брату. — Прости, что не подошла поздороваться. Понимаешь, обстоятельства… Она издевается? Он должен держать себя в руках. Он вовсе не планировал к ним подходить, сам не понимает, что творит.  — Привет, Джинн. Ты тоже обворожительно выглядишь, — находится наконец Кэйа. — Как тебе вечер?  — На высшем уровне. Ваш отец умеет организовывать подобные мероприятия.  — О да, средств он на это не жалеет.  — Вижу, ты сегодня нарасхват, — делает ему комплимент девушка.  — Уверен, с тобой бы хотели многие потанцевать. Но, кажется, ты уже присвоила себе прекрасного партнёра, — звучит немного грубо.  — Кэйа, — в их диалог вмешивается молчавший до этого Дилюк, — ты пьян.  — Что? Ничего подобного! Может ты так опьянён своей Джинн, что тебе мерещится всякое, — это уже явно перебор. Дилюк хочет что-то ответить, но громкий голос, прокатившийся по всей зале, оповещает:  — Вальс из Снежной. Это шанс для Кэйи. Сейчас или никогда.  — Потанцуем? — протягивает он руку вовсе не Джинн.  — Прости за поведение моего брата, — обращается Дилюк к девушке. — Я с этим разберусь. Дилюк берётся за протянутую руку. Внутри у Кэйи всё радостно ликует. Он надеется, что на лице девушки сейчас отражается разочарование, печаль — всё равно он не может отвести взгляд от названного брата. Как же он красив: нахмуренные аккуратные брови, злобный блеск в алых глазах, поджатые губы, мягкость которых он всё ещё помнит.  — Пошли поговорим, — произносит Дилюк держа его руку.  — А танец? Ты принял приглашение, — близость любимого человека пьянит сильнее вина. — Мы уже в центре.  — Спасибо, что подметил, а то я не вижу. Но после этого ты послушно пойдёшь за мной. Первые лёгкие ноты наполняют залу и те, кто не успел найти себе партнёра или решил пропустить танец, направляют взгляд на вышедшие пары. Они в самом центре не только помещения, но и внимания. Прямо как в сентиментальном романе. Хотя бы не придётся наматывать долгие круги вокруг центральных пар. Кэйа встаёт спиной к гостям, кладёт руку в чёрной перчатке на плечо Дилюка, обозначая роль ведомой стороны. Тот, тяжело вздохнув, увереннее обхватывает чужую ладонь в своей руке, отводит и поднимает их выше. Свободную руку он хочет убрать назад, но глянув мельком на других мужчин, которые держат партнёрш то за спину, то за талию, то совсем непозволительно низко, решает разместить ладонь на лопатках. Они уже и так нарушили традиции, пусть хоть органично с другими будут сгорать от позора. Хотя по довольной улыбке Кэйи совсем не скажешь, что тот видит в этом что-либо неестественное. Подумаешь: двое парней, братьев, вышли потанцевать вместе вальс. Чарующие звуки вступительной арфы замолкают, чтобы смениться скрипичными и духовыми. Мелодия задаёт знакомый темп, и они вместе делают первый шаг. Ноги уверенно повторяют заученные с детства шаги в квадрате. Кэйа уверенно справляется со своей частью, кружится вокруг своей оси, когда Дилюк приглашающе приподнимает руку, желанно льнёт обратно после кружения. Все движения наполнены таким изяществом и лёгкостью, скрытой страстью, что любая девушка могла бы позавидовать и найти, чему научиться. Весь танец Кэйа не отводит взгляд от глаз брата. На скулах лёгкий румянец, а на губах нежная улыбка. Смотря на него, Дилюк понимает, почему согласился, почему позволяет делать с ним такое на глазах у всех. Он очарован этим наглым и восхитительным созданием, что не может оторвать от него взгляд. Если бы мог, то увидел, как на них смотрят окружающие: кто-то с интересом, кто-то с весельем, а кто-то с неодобрением. Увидел бы и тяжёлый взгляд отца. Под финальные ноты произведения Дилюк обхватывает свою «партнёршу» за талию, а Кэйа грациозно выгибается назад. Они, кажется, вечность смотрят друг на друга в наклоне, но аплодисменты гостей возвращают их в реальность. Взгляд перестаёт быть затуманенным. Волшебство момента упущено.  — Идём, — напоминает старший об обещании перед танцем. Они под переговоры собравшихся быстро покидают помещение. Дилюк всё также держит за руку синеволосого, то ли чтобы тот не сбежал, а может уже просто привык чувствовать тепло его ладони. Расцепляет он руки только перед своей комнатой, чтобы открыть её и затолкать в неё брата. Тот на нетвёрдых ногах подходит и садится на кровать посередине комнаты. От танцев и выпивки кружится голова.  — Что ты творишь? — начинает старший, становясь напротив собеседника.  — Ничего, — пожимает в ответ плечами младший.  — Напился, потерял контроль, нагрубил Джинн, пригласил меня на танец — это ничего по твоему мнению?  — Ничего, — повторяет Кэйа.  — Отец будет в ярости. Ты же у нас смышлёный малый, а выкидываешь такие сцены.  — Ничего, — уже совсем невпопад отвечает юноша.  — Да что ты заладил одно и тоже? — Дилюк начинает злиться.  — А что такого?! — но первым взрывается Кэйа. — Танцуешь с ней весь вечер, не отходишь от неё ни на шаг, о чём-то там счастливо щебечешь. Вы встречаетесь? Или что тогда? Я совсем не понимаю! Дилюк же всё теперь понимает, он и до этого догадывался, но теперь точно уверен. Кэйа ревнует. О, Архонты, ревнует своего брата. Он слишком взрослый для детской ревности, когда ревнуют друга к внезапно появившейся подруге. Он должен понимать, что подобные между ними отношения невозможны. Он должен был перерасти свою влюблённость, ведь Дилюк вроде как-то смог.  — Ты ревнуешь меня? — смотрит на него с сожалением.  — А что, если да? — он тоже смотрит на него в ответ.  — Это же неправильно, Кэйа. Мы не можем. Он присаживается рядом на кровать. Неуверенно приобнимет младшего за плечи в утешительном жесте. Тот, понизив голос, начинает:  — Я понимаю, что это неправильно. Я пытался тебя разлюбить, пытался забыть, старался как можно реже проводить с тобой время — ничего не получилось. Я встречался с разными девушками, я даже пробовал с парнями, но ничего не чувствовал. Было приятно, но пусто. Понимаешь? Я надеялся, что это пройдёт, а не проходит. Я знаю, что мы братья, хоть мы и не кровные родственники. Но для такого как я уже сложно упасть ниже.  — Не говори так о себе, — прерывает его Дилюк, чуть крепче сжимая руками.  — Ты не знаешь, Дилюк. Хуже меня нет никого! Я отвратительный, я не такой как вы все. Мне здесь не место! — голос надрывается, слёзы подступают слишком близко.  — Ты никакой не отвратительный, Кэйа. Ты привлекательный, интересный, остроумный. Любой будет счастлив стать твоей парой, — пытается утешить старший.  — Но не ты, — очень тихо говорит Кэйа, покусывая губы. Дилюк бы не услышал, не будь он так близко.  — Я и так счастлив рядом с тобой. Он аккуратно приподнимает опущенную голову Кэйи и заглядывает в глаз, в котором собираются слёзы. Смотрит на искусанные губы. Ему тоже тяжело говорить всё это, оставаться равнодушным, как будто ничего не чувствует.  — Ты делаешь меня счастливым. А твои слёзы делают мне больно, — он легко ловит готовую сорваться слезинку, а ткань белой перчатки быстро впитывает влагу, оставляя лишь слабо заметный след. Кэйа смотрит на него завороженно, сердце ускоряет ритм. Он понимает: Дилюк делает это, чтобы утешить, поддержать, но он так изголодался по вниманию брата. Слова вырываются сами собой:  — Я люблю тебя, Дилюк, — а после испуганно зажмуривается и ждёт.  — Знаю, Кэйа, — в голосе грусть, — давно знаю.  — Как давно? — еле слышно, одними губами.  — Достаточно. Очень давно заметил.  — Тогда почему молчал всё это время? Нравилось издеваться? — Кэйа начинает злиться.  — А я и не молчал! — Дилюк тоже не выдерживает. — Я дал тебе шанс. А ты струсил, сбежал. Делал вид, что ничего не было. Я ведь явно тебе дал понять, что ты мне не безразличен! Но как я мог в одиночку идти на такой риск, если ты не готов был сделать даже шаг в ответ?! О чём это он? Дал шанс? Нет, не может быть, чтобы тот случай не был просто пьяной выходкой. «Ты об этом пожалеешь». «Я об этом не вспомню». «Тогда зачем ты это делаешь?» «Намекаю тебе». Он обманул! Значит он помнил всё это время? Делал всё тогда осознанно?  — Ты о том, что мы сделали прошлым летом на озере? — всё же уточняет Кэйа.  — Да.  — Но ты же сказал, что ничего не вспомнишь. Ты соврал!  — Получается, что так. Но ведь я мог и забыть. А ты делал вид, что ничего тогда не было. Знаешь, как я злился на тебя? — Дилюк потряхивает неосознанно собеседника за плечи. — Я тебе намекал, но ты продолжал делать безучастный вид. Я уже даже начал верить, что всё было действительно выдумкой пьяного сознания. А потом сдался, — завершает он, опуская взгляд. Кэйа слушает и не верит. Какой же он идиот! Всё это время такой идиот.  — Я думал, что ты имеешь другое в виду. Я не догадывался, что ты всё помнишь. Но можно всё исправить? — в глазах появляется надежда.  — Нет. Уже слишком поздно. Надежда жила несколько секунд. Вместе с ней исчезают и все остальные чувства. Становится так плохо и одиноко. В комнате стоит полная тишина, которую нарушают лишь приглушённые звуки музыки снизу. Вскоре к ним присоединяются тихие всхлипы.  — Пожалуйста, не плачь. Мне и так больно говорить тебе всё это, — Дилюк притягивает Кэйю в объятия, поглаживает легко по содрогающийся спине. — Мне так жаль, знаешь? Мне очень жаль. Но уже правда слишком поздно. Ты справишься с этим, ты сильный. Он справится, Кэйа знает об этом. Он устал быть сильным, устал постоянно прятать свои чувства, носить маски. А когда решил открыться, что получилось в итоге? Он обречён быть один, в одиночку нести свою миссию, хранить тяжкую правду. Это его судьба — его наказание. Может он позволить себе хоть ненадолго побыть слабым?  — Поцелуешь меня? — решает спросить он, вытирая лицо ладонями.  — Кэйа, это…  — Неправильно, да-да, я знаю, — прерывает он Дилюка. — Просто ответь: да или нет? Вместо ответа старший обхватывает подбородок парня напротив, аккуратно приподнимает. В следующее мгновенье тёплые губы накрывают искусанные уста.  — Последний раз, — шепчет Дилюк в губы.  — Последний раз, — повторяет Кэйа, возобновляя прикосновение. В их поцелуе снова чувствуется металлический привкус. Теперь его дополняет вкус соли. В нём нет страсти и похоти, только горечь сожаления. Поцелуй получается целомудренным, нежным и долгим. Он должен был кого-нибудь из них успокоить, но делает только больнее. Щёки чувствуют влагу, но сложно сказать, кому принадлежат эти слёзы. Стук в комнату заставляет их оторваться друг от друга, отпрыгнув на разные концы кровати. Вот почему это всё неправильно.  — Войдите, — прочистив горло и вытерев влагу на лице произносит Дилюк.  — Господин Дилюк, — служанка делает вежливый поклон, а затем повторяет, обратившись к младшему брату. — Господин Кэйа. Ваш отец ищет вас, хочет с вами поговорить. Он ждёт вас в кабинете, господин Кэйа.  — Я пойду с ним, — встревает Дилюк.  — Простите, но господин Крепус велел привести только господина Кэйю, — вежливо оповещает девушка.  — Я всё равно пойду с ним, — старший стоит на своём.  — Пожалуйста, — пытается уговорить его служанка. — Ваш отец велел передать, что вас ищет госпожа Джинн, если я встречу вас.  — Всё нормально, Дилюк. Иди к Джинн, — Кэйа поднимается с кровати, направляясь к выходу из комнаты.  — Уверен?  — Уверен. Дверь закрывается, оставляя Дилюка одного в своей комнате. Он совсем не торопится к ищущей его девушке. Так хочется быть сейчас рядом с Кэйей. Догадывается, зачем позвал того отец и ощущает сосущее чувство страха. Ещё страшнее становится, когда он понимает, почему позвали только брата. Прикасается к губам, чувствуя, как наливаются краской скулы. Он такой лжец, ведь он всё ещё чувствует. Через минут десять Дилюк всё же решает спуститься вниз. Сил на общение не остаётся. Хватает первую попавшуюся бутылку под руку и возвращается обратно в свою комнату. Перед этим он заглядывает в спальню брата, но тот ещё не вернулся. Сидеть и ждать его под дверью плохая идея, вдруг он вернётся с отцом или попадётся Крепусу первым на глаза. Поэтому запирает за собой дверь на замок и ложится на кровать прямо в обуви. В тумбочке находит нож и после долгих мучений всё же откупоривает бутылку. На письменном столе есть стакан, но хочется пить из горла, совсем как в тот жаркий день у озера. Кэйа обреченно следует за служанкой. Кабинет отца находится в соседнем крыле, но, кажется, что он переехал в соседнюю комнату. Времени собраться с мыслями совсем не хватает. От неудачной попытки взять себя в руки его отвлекает стук в дверь кабинета. Голос отца приглашает войти, и девушка распахивает дверь перед ним. Один шаг внутрь, слова благодарности служанке из уст Крепуса и следующий за ним тихий стук дерева. Он в ловушке.  — Догадываешься зачем я тебя позвал? — начинает мужчина. — Да что ты там встал, проходи. Я не буду тебя ругать или что-то такое. Я хочу просто поговорить, — в голосе слышатся мягкие ноты, — и установить границы, — и тут же стальные. Юноша наконец берёт себя в руки. Надевает одну из своих масок на лицо. Немного наглости, немного непонимания, немного улыбки.  — Не уверен, отец, — отвечает он, в голосе слышится растерянность. — Про то, что я перепил? Прошу прощения. Но ты же сам разрешил, — обиженно дует губки.  — Между перепил и танцевал у всех на глазах со своим братом есть большая разница, Кэйа.  — Ты об этом? Ох, — Кэйа смеётся, — это всего лишь шутка. Мы кого-то оскорбили?  — Оскорбили некоторых мнительных особ, мне пришлось за вас объяснять, что это шутка. Но ваш последующий побег укрепил слухи. Это же оскорбило других людей, перед которыми мне уже пришлось извиняться.  — И кого же мы так оскорбили, что ты позвал меня посреди праздника? — спрашивает Кэйа.  — Невесту Дилюка, точнее не столько её, сколько её мнительную мать. Поэтому я позвал тебя не почитать лекции о вреде чрезмерного употребления алкоголя, а попросить соблюдать некоторые границы в общении с братом. Я знаю, что вы очень близки, но некоторые ваши действия могут быть трактованы превратно злыми языками. Всё же вы некровные родственники, поэтому некоторые позволяют себе додумывать излишнее, — Крепус всё продолжает, а Кэйа повторяет про себя начало отцовской речи. Невеста Дилюка? Что это, Бездна всех поглоти, значит?!  — У Дилюка есть невеста? — удивление в словах совсем неподдельное.  — Ты не знал? — уже очередь удивляться отцу.  — Не знал. Кто это? — а потом догадываясь добавляет: — Джинн?  — Да. Я думал, он тебе сказал. Вы же всегда делитесь всеми секретами друг с другом. Нет, они уже давно ничем с друг другом не делятся. Как можно было об этом молчать? Как он мог при этом его сейчас целовать? Есть вещи, о которых нельзя говорить. Оказывается, и у Дилюка есть такие. Сколько же ещё он от него скрывает?  — Не говорил, — признаётся Кэйа.  — Теперь ты знаешь. Поэтому могу тебя попросить больше не проворачивать подобные выходки, которые могут быть восприняты кем-то двусмысленно? Особенно, пожалуйста, без твоих странных комплиментов. Это иногда даже меня пугает. Договорились?  — Хорошо, отец. Я понял. Прошу прощения, я просто не знал, — а если бы знал, то что?  — Надеюсь на это, мой мальчик. Теперь можешь быть свободен, — Крепус улыбается одной из своих тёплых улыбок. — И, пожалуйста, постарайся больше сегодня не пить, — добавляет он. Кэйа уже собирается выйти из кабинета, но вдруг что-то быстро мелькает в сознании. Да нет, чушь. Но никто не запрещает спросить?  — Как давно они помолвлены? — оборачивается он.  — Год как примерно. Но об этом пока не объявляли. Объявят, когда Джинн достигнет совершеннолетия. Нет, всё-таки чушь. Но тогда чего стоит развеять сомнения до конца.  — Они сами решили?  — Изначально это была идея миссис Гуннхильдр. Я сообщил сыну об этом, не мог же я решать за него в таких вопросах. Сейчас не такие тёмные времена, где детей сводят насильно, — рассказывает Крепус. — Сначала он принял идею холодно. Сказал, что ему необходимо время подумать. Он так долго решался, что миссис Гуннхильдр съела мне весь мозг.  — А когда ты об этом ему сообщил? — он прерывает рассказ отца, сердце быстро бьётся.  — Это было в середине прошлого лета. Кажется, на следующий день после этого вы пошли на озеро, а после вернулись напившиеся, хотя уверяли в обратном, — смеется Крепус.  — Я, кажется, ошибся, он всё же упоминал об этом, — отстранённо отвечает Кэйа. — Ладно, я пойду. Он как можно скорее покидает кабинет. Ноги подкашиваются, а на глазах вновь наворачиваются слёзы. Поздно? Вот что он имел в виду. Намекаю? А он не понял. Ему давали шанс, терпеливо ждали, он же трусливо сбегал. Успешно сбежал надо сказать. Браво, сэр Кэйа! Ноги сами приносят его в залу, хотя он вроде не сюда направлялся. Из отстранённого состояния его выводит кто-то из сослуживцев, положив руку на плечо и приглашая присоединиться к какой-то весёлой игре. Кэйа машинально отказывается. Направляется к столику с выпивкой и хватает бутылку, ещё одну. Разворачивается, взгляд вылавливает в толпе Джинн. Та смотрит с грустью и пониманием. Это ещё больше выводит из себя, поэтому он быстро вылетает из залы и запирается в своей комнате. В тумбочке всегда есть штопор на всякий случай и подходящие бокалы. Он предпочитает пить вино из горла совсем как в тот самый счастливый день его проклятой жизни. После той ночи Кэйа следует словам отца. Их общение с Дилюком становится даже холодным. Он старается всячески избегать брата, отказывается от провождения совместных выходных. Избегать на службе расспросов намного легче, чем в домашней обстановке. Они пару раз ругаются, хотя до этого никогда не ругались. К моменту дня рождения старшего обстановка между братьями совсем накаляется. Младший даже отказывается отпраздновать совместно совершеннолетие. А вечером знаменательного дня рушится всё, что между ними когда-либо было. Ужасная смерть отца переворачивает весь мир Дилюка. Теперь он такой же сирота, как и его младший брат. Но тот не приходит, чтобы поддержать его. А как бы Кэйа смог поддержать брата, если на сердце он чувствует облегчение. Теперь всегда висевший над ним выбор между родным и приёмным отцом больше не терзал его. «Я же говорил, что я отвратительный», — думал про себя Кэйа, направляясь к главному входу поместья под проливным дождём. Он решает открыться брату в этот тяжёлый момент. Он не хочет добивать Дилюка, может он просто желает, чтобы добили именно его. Реакция брата оказывается такой, как и предполагал Кэйа. Но, кажется, у судьбы на него другие планы. Когда пламенный меч приближается к лицу, а его одноручному мечу не выдержать такой удар, подпитанный элементальной энергией, Кэйа впервые чувствует древнюю силу, струящуюся по его венам. Огонь ненависти сталкивается с холодом предательства. Комната наполняется паром от реакции Пиро и Крио, а в свободной руке синеволосый сжимает Глаз Бога.  — Это становится интересным, — злобно ухмыляется Кэйа.  — Выметайся отсюда, — рычит ему в ответ Дилюк. Альберих уходит. Теперь у него нет права называть себя благородной фамилией приютившего его дома. Всё тепло, всё счастье он оставляет за дверями поместья. Теперь, всё что у него есть — это холод и фальшь.